Бал у Берии

      Берия сухо распорядился, чтобы свита уже собирала чемоданы и сворачивала остатки бала в виде бочек с шампанским, которые так и не были открыты: Толя ушёл колдовать над окончательным превращением Лубянки в прежнее строгое здание Госбезопасности, Илье было велено во второй раз привести себя в порядок, а Барсик должен был разобраться с тем самым шампанским. Барсик закономерно возмутился: — Как это кот будет таскать здоровенные бочки? Это неуважение! Одно нежное объятие — и я бы не пытался захватить эти ящики! — В следующий раз будешь ходить по этой земле в обличии грузовой лошади, — процедил Берия строго, собираясь рука об руку с Ниной уединиться в комнате. Очки его зловеще сверкнули. — Миледи превратили кота во мне в мужчину, но свинья во мне превратила мужчину обратно в кота, — обиженно мяукнул Барсик. — Зато ты сам себе зоопарк, — ответила Нина сердито. Барсик стряхнул с усов остатки блёсток и поправил галстук, который к концу бала превратился в безжизненную тряпку, и по одной покатил бочки с шампанским по длинному коридору. Когда он перекатил уже восьмую, избавился от них и собрался уже перетащить чемодан в комнату, как наткнулся на идущего по тому же коридору Серго: тот, судя по всему, опять что-то колдовал в своих пробирках, тёмные волосы его вздыбились, а рукава полосатой кофты закатаны до локтей. Барсик мяукнул негромко: — Сергей Лаврентьевич, а вы что здесь прохлаждаетесь? Помогите лучше с вещами! — и указал лапой на чемодан, тащить который у него уже не было сил. — Я ищу донну Анну, — ответил Серго. — Она куда-то запропастилась после бала. — Она вместе с мессиром и миледи, они провожать гостей будут, — ответил Барсик. — Сейчас и я подскочу, только помоги мне оттащить этот чемодан! Едва Серго принялся ему помогать, как вдруг не рассчитал свои силы, и чемодан упал Барсику на лапу. Кот взвыл от боли, но тут же пробормотал: — Чемодан упал — удачи не будет! Но дальше дело пошло лучше: злосчастный чемодан наконец-то оказался в комнате. Серго между тем, чтобы себя подбодрить, напевал: — Маша в окне поливала цветы, в лейку набрала она кислоты! Долго орал из балкона внизу дядя Семён, растворяясь в тазу! А-а, из балкона внизу... А-а, растворяясь в тазу-у-у... — И кто тебя научил? Если это Толя, то... — возмущённый Барсик был готов вцепиться Толе в лицо, как только найдёт его. — Это дядя Гриша, только папе не говори! — шепнул Серго, состроив милые глазки. — Он просто в лаборатории сидел и напевал, а я запомнил. — Это тот косой колдун, что ли? — фыркнул Барсик. — Из двенадцатого отдела Госбезопасности? — Ну да! А ты что, с ним не знаком? Крёстный Толя тебе не говорил? — Как-нибудь познакомишь! — Барсик дальше принялся разбираться с вещами свиты и самого мессира. Ах да, ещё короля бала с семьёй тоже нужно собрать!       Уже в кабинете с глобусом Борис и Ангелина наконец-то остались наедине, устроились в кресле у окна, где разверзла свой глубокий мрак летняя ночь, и взглянули друг на друга. Сказать было нечего. Ангелина осторожно устроилась у него на коленях, и чуть приподнялось от этого её блестящее чёрное платье. Её затылок мягко лежал на его плече, и оттого она могла снизу вверх глядеть в его хищные колдовские глаза. Сам Борис чувствовал себя словно в центре реки, чьи чёрные волны невероятно холодные и словно неживые, чувствовал на себе холодные касания водной ряби. В тот же миг столкнулся с изучающим взглядом синих глаз жены, сидящей у него на коленях и гипнотизирующей своей инфернальной красотой — словно заглянул в самые глубины собственной души и увидел себя со стороны. Борис не привык видеть свою жену такой. К этому следовало привыкнуть, это было новым ощущением. Пока было только желание испытать это новое для себя чувство с Ангелиной, ибо это именно она со своим неземным, прекрасным обликом и принадлежала сейчас ему. — Я хочу вспомнить, — пробормотала она вдруг и потянулась к глобусу Берии, раскрывая снова тот клочок земли, омытый океаном и кровью. Раскрылась снова та страшная картина войны в Испании, только теперь вместо сожжённой деревушки в квадратике показалось поле боя, откуда молоденькая медсестра тащила на спине раненого солдата, стонущего от невыносимой боли. Ясно, что она хочет вспомнить. Их знакомство, когда она точно так же тащила его, раненого, на спине, подальше от белых. Тащила, ругаясь сквозь зубы, подпрыгивая, лишь бы он с неё не сполз и не упал. Боль казалась лёгкой щекоткой по сравнению с тем, что Борис творил сам с собой: расщепил себе рассудок, утопил его в крови, и своей кровожадностью он никак не может удовлетвориться. Одной рукой Ангелина тянулась в жуткому полотну пепелища войны, другой же пробегала по линии скул и губ, не отрывая от лица Бориса взгляда, словно зрелище в Испании тут же перестало её интересовать. Сам он теперь тоже глядел на неё, не в силах наглядеться и насытиться сполна: синие глаза черны из-за расширенных зрачков, чернота волос оттеняла мертвенную белизну кожи, перемежавшуюся лиловыми и трупно-синими оттенками. На шее, под чёрным жемчугом, трепетала жилка. Да, ему бы в самый раз сейчас овладеть ей здесь, в этом кабинете, да только одно мешает: Берия и его свита могут вернуться в любой момент. Военная хроника пролистана, только низкое небо в огне сместилось куда-то вдаль, уступив мирному высокому. Громыхнул негромко больной метроном, мягкое пианино пронеслось над полем боя, тревожная симфония омыла горизонт, уплыла в прошлое тёмная воронка военного оркестра и мелодия о поле крови и стали. Небо было в огне, а он сказал ей: «Мы никогда не умрём». Борис от прикосновений Ангелины совсем впал в безрассудство, начал касаться её более раскованно, оглаживал ей плечи и шею, приподнимал подол её чёрного платья. Она не сопротивлялась, напротив, это в ней словно разжигало адреналиновую бурю, она касалась его в ответ, поглаживала и пощипывала шею под воротом рубашки, отчего у Бориса перехватывало дыхание. Он всё косился на дверь, в кроваво-мрачной тревоге выцепляя миг, когда она откроется, и все увидят. Ангелина же совсем откинулась ему на грудь, раскинула ноги, насколько могла себе позволить. Что-то тёмное и бурлящее поднималось из её глаз, затмевая всё вокруг, придавая выражению её лица несколько мрачное очарование, почти уже демоническое. Борис уже откровенно ласкал ей живот под платьем, очерчивал рёбра, пока она сама не перехватила руку, лукаво кинув ему хищный взгляд. Не переменила когда-то платье медсестры на платье из бахромы, хоть и могла засыпать вместе с ним, не разжимая объятий, под звуки дождя и далёкой грозы, будоражащей ночь в тёмных небесах падающие звёзды и огни отдалённых городов. Бориса снова обдало волной бесстыдства, ударило током, мозг опять оказался в плену безудержного, совершенно неуместного желания. А Ангелина и не думала его останавливать, но при этом словно следила за тем, чтобы ласки не переступали грань приличия, удерживали его на краю одури и безумия. «Ветра разлуки и потери бессильны, пока мы вдвоём. И я почти уже верю, что мы никогда не умрём» — Смешно вышло, что матушка жила с тобой фактически под одной крышей! — воскликнула вдруг Ангелина, взмахом руки сворачивая войну на глобусе и позволяя пробраться под платье, но совсем чуть-чуть. — И как вы друг друга не убили? — Я просто умею ждать, — Борис мягко целовал её в шею, чувствуя, как медленно растворяется в пустоте всё окружающее. Ощущение было странным, непривычным — будто он и сам упал в сверхчувствительную бездну. Вокруг лишь мрак, тёмная красота его жены и глубокое безмолвие. Он снова ласкал её, мягко, исступлённо, как можно незаметнее, если сюда войдут. От этого ощущения застигнутости, от страха быть пойманными кровь особенно вскипала, заполняя каждый сантиметр тела и сознания. Но даже прикасаясь к Ангелине, он испытывал это высшее, лучшее состояние на грани пробуждения, боли, желания и ненависти, из которых всё состояло. Оно было так хрупко, эфемерно и зыбко, что оставалось только погрузиться в него с головой. Оставлял на её шее лилово-чёрные метки, которые было проще простого спутать с теми, что на ней уже красовались. — А как я с тем чудиком поспала на сеновале! — вдруг решила его подразнить Ангелина и впилась ему в губы до крови, отчего он сплюнул и хрипло выругался. Ангелина же продолжала, словно и не заметила кровавого плевка: — Изнеженный такой, но драл меня как не знаю кого! Прихожу домой и родню шлю далеко! — под маской забавной истории, которую он помнил прекрасно, Ангелина скрыла жуткие детали. Она переспала с первым встречным на деревне и вляпалась в ту же гнилую материнскую месть. Саратовский мальчишка — нежный рыжий мальчик, лишил её девства на сеновале, и тут же поползли слухи, что эта оторва Лина уже по мужикам скачет. А она уже знала, что к чему, назло родителям. Она вообще многое делала назло. Особенно по поводу собственного тела. Ей внушали, что обнажение даже для мытья — грех, так она всё равно это делала. И личной жизни у неё не было никогда, а репутация уже в грязи. Да, были уже у жены задатки! А ей всего-то мальчик понравился. Нежный рыжий мальчик из саратовской глуши, который лишил её девства со знанием дела, бесцеремонно и с грубым похлопыванием по животу. — А дальше ты знаешь, — Ангелина поправила выбившийся, из-под украшения локон. — Я на исповеди с роднёй, меня ругают и стыдят. Пара дней, и я сбегаю. Подлинная блудница, доходящая до конца только от того, что ей трогают живот! — Времена изменились, — Борис, уже порядком посмаковавший кровь от поцелуя, осторожно пробрался пальцами под бретель. — Мы разрушаем церкви, чтобы люди не покрывались от их света гнойниками. Тебе ничего не грозит. А она в ответ никак не могла забраться кончиками пальцев под воротник-отцеубийцу и вовсе расстегнула его. Борис вмиг почувствовал себя куда лучше прежнего, ничем не сдавливаемая кровь забилась в венах, легче стало дышать. Он снова покосился на дверь: никого! Даже шаги в коридоре не слышны, слышно лишь глухое биение их сердец. Он снова и снова ласкал её, уделяя больше всего внимания животу. Казалось, сама смерть отступила от этого кабинета, решив не мешать сладкой мрачной игре. Наконец тишину разрезал хор шагов. Борис вздрогнул, ощутил прилипшую к уголку губ прядь волос и резко выпрямился в кресле, чтобы Ангелина смогла с него соскочить и одёрнуть платье.       В кабинете показался Берия со своей свитой и Анной, словно несколько более угрюмый, чем прежде. Едва он поглядел на Бориса и Ангелину, как лицо его словно разрезала кривая улыбка. Рыжий упырь Селигеров же отчего-то коварно облизнулся. Борис похолодел и вместе с женой сел за тот же стол, за которым Барсик во время бала подал ему чистую полынь. — Пора прощаться, — сказал Берия, — ну где там наши виновники торжества? Тут в открытую дверь вбежал Гоцман, как был в бальном фраке, всплеснул руками и закричал Борису: — Борис Васильич, я ведь знал, что вы с нечистью связались! — Соседи всё знают, — заметил Барсик, многозначительно поднимая пушистую лапу, — это ошибка думать, что они слепые. — Что ты хочешь, Дава? — спросил Борис, — возвращайся домой. — Борис Васильевич, — умоляюще заговорил Мишка и стал на колени, — упросите их, — он покосился на Берию, — чтобы меня колдуном оставили! Буду ещё лучше особых несознательных ловить! И мне ещё ведьма из Салема понравилась... Товарищ Рэйчел Клинтон... – смутившись, Мишка разжал кулак и показал странный оберег с пёстрыми перьями и тёмными камнями. Тут он наткнулся взглядом на Барсика: — А простите, это ты... это вы... — он сбился, не зная, как обращаться к коту, на «ты» или на «вы». — Это вы тот самый кот, что садились в трамвай? — Я, — подтвердил польщённый Барсик, соскочил со стула, потёрся о колени Гоцмана и добавил: — Приятно слышать, что вы так вежливо обращаетесь с котом. Котам обычно почему-то говорят «ты», хотя ни один кот никогда ни с кем не пил брудершафта. — Мне почему-то кажется, что вы не очень-то кот. Борис обратил вопросительный взор к Берии, и тот благосклонно кивнул. Тогда Гоцман кинулся на шею Борису, сжал крепко и, победно вскрикнув, улетел в окно.       Едва Мишка стремительно упорхнул в окно, как на его месте очутилась проклятущая тёща. Она уже утеряла обличие свиньи и была снова обыкновенным человеком, теперь поглядывала на Ангелину и Анну с величайшей степенью шока, всё тянула руку, чтобы перекреститься, бормотала: «свят, свят, свят», но осенить себя крестом ей что-то не давало, словно какая-то невидимая сила крепко держала её за руку. — Не зарезали, — с плохо скрываемой злобой пробормотал Борис. — Не зарезали… — Вот кого я с удовольствием отпущу, — сказал Берия и сморщился с исключительным отвращением. — Но отпущу только для того, чтобы не омрачать праздничную ночь таким будничным делом, как расстрел. — Я прошу выдать мне удостоверение, — настырно, но испуганно заговорила тёща, — о том, где я провела ночь. — На какой предмет? — сурово спросил Барсик. — На предмет предоставления милиции и мужу, — твёрдо заявила тёща. — Обыкновенно мы не выдаём удостоверений, — Барсик грозно насупился, — но для вас, так и быть, сделаем исключение в честь праздника. Через секунду Илья уже сидел за печатной машинкой, бесстыдно скрестив голые стройные ноги, а кот диктовал не хуже школьного учителя: — Данным документом подтверждаю, что гражданка Ефросинья Васнецова провела упомянутую ночь на балу у Князя Тьмы, будучи привлечённой в качестве транспортного средства… Илья, открывай скобку и пиши в скобках: «свинья»! Подпись — товарищ Барсик. — Готово, — сказал Илья и встряхнул очаровательными рыжими кудряшками. — А дата? — пискнула тёща. — Чисел не ставим, — заявил кот. — Бумага станет недействительной. Он лихо подмахнул бумагу, приложил к ней неведомо откуда взятую печать со штампом «НКВД» и передал её Толе в руки. — Постойте, — сказал вдруг Берия, уставился на тёщу очень пристально и начал медленно говорить: — Она своими богопротивными танцами будит в мужчинах похоть и сладострастие, показывает им себя оголённую… — Своими бесовскими плясками она порочит святое писание, — подпел Илья, рыжий этот упырь, и расхохотался, оскалив длинные свои белые клычки. — Право же, и как могла прийти человеку в голову такая пакость? — Гражданка Васнецова, — строго сказал Берия, — вы меня хорошенько запомните. Ежели я вас ещё раз увижу или услышу, или же прочитаю хоть ещё один от вас донос, так в тот же день накормлю свою свиту свининой с яблоками. Вам это ясно? Оскалился в улыбке Толя, утробно и радостно заурчал кот, а рыжий упырь даже на месте подпрыгнул и хлопнул в ладоши: — С яблоками! Ах, я так люблю свинину с яблоками, мессир! — Ну вот видите, — сказал Берия немного испуганной тёще. — Моя свита вполне довольна таким предложением! Милорд, — он посмотрел на Бориса, — вообще-то желал, чтобы вас зарезали и зажарили прямо сегодня, но я решил проявить некоторое милосердие. И всё благодаря вашему прекрасному Меркурию, гражданка Васнецова. Ежели вам угодно, так вы помолитесь за него! — За колдунов вроде не молятся, — задумчиво сказал Илья, с удовольствием ещё продемонстрировал тёще клычки и облизнулся не то похотливо, не то кровожадно. — Грешно… Тёща испуганно попятилась. — Вы меня хорошо поняли? — спросил Берия очень настойчиво. — Поняла! Поняла! — залепетала она, взирая на Берию и его свиту с неимоверным ужасом. — Не губите! Не губите, прошу! — Вот и хорошо, — задумчиво изрёк Берия. — Толя, давай. — Изыди, мразь церковная, — лениво сказал Толя. Бумага из его рук вмиг куда-то исчезла вместе с тёщей. — Наконец-то, — обрадовался кот. — От неё слишком разило ладаном. Ты куда её дел? — Отправил по назначению, — прокомментировал Толя. — Но на кой ты ляд, олух хвостатый, поставил именно эту печать?.. — Какая была, такую и поставил, — бесцеремонно сказал кот. — А почему свинья именно, почему не «турбо-ишак»? — тихо хихикнул Илья, переместившийся уже из-за печатной машинки в объятия Толя. — Вся суть наружу, — огрызнулся Борис.       Однако как только он успел эти слова произнести, дверь снова широко отворилась, и на пороге появился не кто иной, как собственной персоной Васнецов, он же муж только что отпущенной свиньи и он же тесть Бориса. Был он на взводе, что-то бубнил себе под нос, смотрел злобно на всех присутствующих, а как завидел Ангелину с Анной, так и вовсе взбесился и начал орать. — Всё, что у вас здесь происходит — это разврат, содомия, блуд! — яростно вопил Васнецов. — Устроили из православной страны притон всяческой гадости! Да креста на вас на всех тут нет! Борис иронически подумал, что логично это, ведь тут одна нечисть. Да и «православная страна» всего лишь прикрывалась верой, а на деле — подумать тошно! — Это противоестественно! — визжал Васнецов, брызгая слюной и косясь особенно на Ангелину с дочерью и на Илью в объятиях Толи. — Против церкви! Отродья! Богохульные отродья! Дьяволопоклонники! — Помилуйте, вы нас обижаете, гражданин! — тотчас же оскорбился Берия. — Отчего же дьяволопоклонники? Лично я и есть дьявол. — Погань! Гадость! Мерзость! — никак не мог уняться Васнецов. — Накажет бог за такие речи! Накажет! Покарает! В ад попадёте! Все вы, красные отродья, богохульники и содомиты! На последнем слове Илья с радостью и крайне глумливо захихикал. — Скажешь ему что-нибудь? — тихонько спросил у него Толя. — Нету интереса доказывать что-то п… — тут Илья осёкся и жеманно прикрыл рот рукой в полупрозрачной перчатке, и явно стало то, что он хотел сказать что-то крайне неприличное. — Чего об этом говорить! — вскричал вдруг Барсик, наступая на Васнецова. — Ты собственную дочь туда швырнул, как в канаву! Ты, такой скрепный, такой примерный гражданин, допустил, чтобы твоя дочь, по твоим же убеждениям, пала ниже некуда! — Да и не забывай, заядлый христианин, — всё-таки присоединился Илья, — чем, к примеру, занимался старец Григорий Распутин, духовный отец царской семьи. Или ты и впрямь думаешь, что он читал девкам в бане Библию? — Про святого человека говоришь, отродье дьявольское! — верещал неугомонный Васнецов. — Как смеешь ты, поганая нечисть! Шлюха! — М-м, нечисть и шлюха, — повторил Илья, словно смакуя слова. — Но ведь я честен. Я не лгу, как ваши святые старцы, не отрицаю существование инстинктов, никого не осуждаю и потворствую. Определённо твой бог хуже меня. Не его и не тебе ставить мне в пример. Не ты ли, добродетельный, рукоблудил и потом молился, чтобы не гневить бога? А напомнить тебе, что было причиной этого твоего прегрешения? Кого ты ласкал в каждом своём сне? Ты пил кровь, ты убил дочь и внучку, ты делал ещё много гадких вещей, но винишь в этом отчего-то не себя, а меня и мессира! Самообман сладок, но губителен! Пока не поздно, открой глаза, Васнецов, — тебя обманул твой бог, тебе лгали праведные старцы! — Как ты смеешь! — взвился тот. — Мерзкое отродье ада! Это вы лжёте! Вы обманываете людей. И тут атмосферу комнаты пронзил голос Толи, низкий, хриплый, прокуренный и теперь звучащий совсем потусторонне в гулком помещении. — Между прочим, — с усмешкой говорил он, — открою вам тайну. Священные писания нагло врут ещё кое в чём. Наверное, всем здесь присутствующим уже ясно, что моя истинная суть зовётся лордом Белиалом. Да, я демон гнева и гордыни, коронованный принц Ада, князь и Властелин Севера, я управляю людскими чинами, властвую над жизнью и смертью, контролирую ужас, тени и безумие, несу тьму и ярость, распределяю силы и, наконец, покровительствую колдунам и некромантам. Да будет известно всем, что Иешуа, который признан христианским богом, безумный колдун Иешуа Га-Ноцри заключал со мною контракт на крови! Я наделил его магической силой, и бог ваш, — тут его голос стал подобен грому, отдаваясь в сводах потолков, — есть моё порождение! Порождение тьмы и бездны, что возомнило себя светом! Отступник и отщепенец, забывший, кто даровал ему силу и власть над массой! Именно я и никто другой казнил его руками Понтия Пилата! Я возвёл его на Голгофу за отступничество! Ваш истинный бог — тьма! Мы ваши истинные боги! — Не верю! — возопил Васнецов. — Ты не демон! Демон ведь страшен, а ты обычный человек! Ты лжёшь! Лжёшь! — О, какое невежество! — воскликнул Толя и возвёл глаза к потолку. — И отчего вы думаете, что раз уж демон, так непременно страшен? Невежды! Древние египтяне вообще величали меня Анубисом, придумали мне два обличия и семью, приписали любовь к мумификации и до кучи выдумали собачью голову! А всё потому, что я владею жизнью и смертью, отвечаю за равновесие и придумал, видите ли, яды! А виноват я, спрашивается, что мне нечего было делать, и я решил изобрести всякую отраву?! И зачем от этого приписывать мне наличие того, чего у меня нет и не было? Я являюсь людям исключительно, — тут он потряс руками, показывая на себя, — исключительно в таком обличии, а они приписывают мне… Да вообще чёрт знает что приписывают! Нет, вот тоже выдумали, скоты, звать меня богом и изображать с собачьей головой! — Ты не демон! — исступлённо проорал Васнецов. — Ты не можешь им быть! — Это я ещё и не могу?! — уже совершенно оскорбился комиссар. — Как знаете! Тут глаза его вспыхнули зловещим, как показалось, красноватым огнём, и все увидели на месте комиссара НКВД неизвестную огромную сущность, тень которой скребла потолок огромными чёрными крыльями, и сущность эта представляла собой… А чёрт её вообще поймёт, что именно представляла она! Было это создание подобно ангелу, юное, с длинными чёрными волосами, что распадались по широким плечам, в расшитых золотом тёмных одеждах. Разве что взгляд ангела был мрачен, а кожа имела сероватый оттенок и расходилась трупными пятнами на руках. В вечно юном лике крылатого покровителя смерти просвечивали явственно и черты его людского обличия, комиссара Ховрина. Страшен был этот ангел! Сама смерть вышла из недр ада в те минуты в его обличии! Впрочем, все успели разве что оцепенеть от ужаса, а на месте сущности уже снова оказался видный немолодой мужчина с холёным лицом и мрачным взглядом. Васнецов икнул, попятился и попытался перекреститься, но рука его автоматически изобразила крест в обратную сторону. — А знаете вы, кто такой был Иуда из Кириафа? — совсем уже низко и хрипло проговорил Толя. — Тот самый Иуда, который, по мнению христиан, предал Иешуа? О нет, уважаемые! Да будет вам известно, что это Иешуа предал Иуду, и никак иначе! — он помолчал пару секунд и внезапно громоподобно воскликнул: — ИУДОЙ ИЗ КИРИАФА БЫЛ Я! — А я была Мариам, служанкой Иродиады, — послышался женский голос — это была Нина. — При мне казнили этого паршивца… Ваньку или как бишь его? Он был чёртовым провокатором. Хотя, конечно, он верил Иешуа, но это ни в коем случае не оправдывает его. Мы приложили руку к его казни, ведь он был пособником предателя! — Богохульники! — заверещал с новыми силами Васнецов. — Развратники! Вы нарушили замысел божий! — Замысел божий? — переспросил Илья, окинул Васнецова презрительным взглядом и истерически рассмеялся, прикрываясь перчаткой. — Ну и какой он, этот замысел? Подумай, если бы он был, то ваш всепрощающий и любвеобильный бог не бросил бы своих «детей» на растерзание таких, как мы, и друг друга. Где твой бог, когда люди убивают друг друга, когда разбивают лбы о церковные плиты? Когда проповедники трахают женщин перед иконами? Когда разгораются войны? Где бог твой? — Ты сам заставил меня пить кровь! — визжал Васнецов, брызгая в разные стороны слюной. — Ты соблазнил меня, грязная шлюха! Теперь ты смеешь обливать клеветой бога?! — О, выбор есть, даже когда имеешь дело с самим дьяволом, — подметил Берия, присоединяясь к полемике. — У Бориса Васильевича, например, таковой был, и он сумел правильно воспользоваться этим выбором. Даже у Адама и Евы из библейской сказочки этот выбор тоже был. Глупо винить какого-то мифического змея, что он якобы подбил их съесть неправильное яблоко. У них было право это яблоко не есть, но они не воспользовались им. У вас же было право не поддаваться соблазну плотских утех с юношей и не пить кровь. Воспользовались ли им вы? Слова тут явно лишние. — Он виноват! Он! — не унимался Васнецов. — Распутник! Блудник! Растлитель! Шлюха! — За шлюху можно и ответить, господин хороший, — сухо подметил Толя. — Вот у нас только что будущая свинина тут была. Хотите стать, например, яблоком и составить ей компанию? — Так нас много, — подал голос Барсик. — Может, второго кабанчика из него сделать? А яблоки что?! Найдутся! — Суть, собственно, та же, — подтвердил Берия. — Ну что, гражданин, хотите быть кабанчиком? — Не хочу! — завизжал Васнецов. — Душегубцы поганые! — Тогда убери его отсюда, Толя, — сказал Берия и поморщился. — Он меня уже правда раздражает. Вдруг Борис, совершенно разъярённый, зашипел и накинулся на тестя: — Знай колдуна, знай! — аж вцепился в лицо Аркадия Викторовича ногтями, расцарапав до крови. В голове у него настойчиво стучала мысль избить проклятущую мразь молотком. В комнате произошло смятение. — Что ты делаешь? — прокричала Ангелина. — Милый, не позорь себя! — Протестую, это не позор! — орал кот. За плечи Бориса оттащил Толя, но тут же был обруган злющим взглядом и почти нечеловеческим выдохом, напоминавшим рычание, снова щёлкнул пальцами, и надоедливый Васнецов тотчас исчез. Борис же, чувствуя, как злоба в нём утихает, в изнеможении упал на кресло. Руки его подрагивали. Борис приложил руку к груди, равнодушно поглядел на алые отпечатки, окрасившие ему пальцы, и беззвучно выругался. Украдкой он глянул под фрак: рубашка расцвечена тем же алым. Проклятые цепи, от них он точно схватит столбняк! — Никакого столбняка, герр Мюльгаут, — успокоил его Берия. — Золото, наоборот, обеззараживает. — Как скажете, товарищ Берия, — процедил Борис. Врезать тестю молотком ему всё ещё хотелось, но он предпочёл спросить у Ангелины: — Ненаглядная, что это был за донос? Ты ничего не говорила. — Матушка на меня взбесилась после демобилизации, — ответила Ангелина. — Я станцевала в Москве, поймала фурор, а она прознала и как напишет в свою епархию, а та в Москву! Кабаре прикрыли под шумок, а меня защитой обеспечили, мол, гражданка, не бойтесь, будете в государственном театре танцевать. Так и помню это письмо из епархии, мол, бесовская танцовщица прославляет губительницу святаго Иоанна Крестителя. И ведь я хотела станцевать после родов, мне предложили! — О Леда, мама! — воскликнула Анна. — Ты пожертвовала своим талантом ради меня? — Аннушка, детка, — Ангелина только погладила её по голове. — Ничем я не жертвовала. Меня просто сгубила моя же мать, её фанатизм и ненависть. Берия щёлкнул пальцами, и в комнате появились несколько уложенных чемоданов. Барсик промяукал, что уже в принципе можно собираться и уходить, но если вдруг неохота, то на Лубянке есть отличная комната для ночёвки. И тут Борис поймал себя на мысли, что устал настолько, что никуда уехать точно не сможет, и выразил эту мысль вслух. Берия покачал головой. — Тогда я провожу вас, — ответил он, сверкнув стёклами очков. — Донну Анну попутно мы отвезём домой, она тоже с ног валится. Едва они достигли нужной двери, как Берия словно переместился на середину коридора. Ангелина между тем, совсем размытая от усталости, улыбнулась: — Чего ты хочешь от меня? — Того, чего обычно хотят мужья в такое время, — ответил Борис, открывая дверь. — А-а, ты мой хитрый! — во мраке коридора зловеще блеснули её синие глаза. — Ты получишь, что хочешь, только если... — Что если? — Борис сделал вид, что теряет терпение. — Не скажу! — ответила она, дразнясь. — Подожди! — воскликнул он. — А что, если мы с тобой утром проснёмся где-то в кабинете на Лубянке? Что же скажем? — Идите развлекайтесь, — вдруг послышался голос Берии. — Ночь долгая, успеете. — Хорошо, — Борис успокоился, но тут же всполошился снова: — А Анна? Она же понимает, что... — Прекрасно понимает, — ответила Ангелина. — Я сама учу её. Она совершенно не любвеобильна, ей проще довести себя самой, чем... — Кхм... Хватит, — оборвал её Борис. — Идём скорее. Дверь за ними захлопнулась.