Бал у Берии

      Да, пожалуй, в крайней степени безрадостным было то утро для свиты! Поганое было настроение у всех, даже очень поганое, и не распространялось оно разве что на вечно неугомонного Барсика. Даже беспристрастный Берия, новоиспечённый товарищ нарком, словно бы чуял напряжение своих подчинённых и оттого раздражался. А дело всё, конечно, было в очередных селигеровских паскудствах, которые тот учинил давеча в доме скорби, куда поместили Васнецова. Толя из-за этого на своего неверного любовника был по весьма понятным причинам сердит, Берия назидательно сообщал, что так себя вести не подобает, Илья же на обоих обиделся и совершенно не желал ни с кем беседовать. Впрочем, и бесед не получалось, ибо все они скатывались в своего рода нравоучения. Да и в целом тревожило свиту Берии некое предчувствие, что что-то непременно сегодня случится. И не зря ведь, не зря посещало оно! Потому что именно в это утро выписали из клиники Стравинского некого гражданина Кобылкина, и был этот гражданин Кобылкин не только соседом Васнецова по палате, но и крайне верующим человеком и даже попом! Но теперь, пожалуй, следовало бы рассказать, какую вообще связь гражданин Кобылкин и его должность имели с Берией и его свитой. А дело всё было в том, что Кобылкин тот своею пропагандой, родом деятельности и происхождением был для советской власти опасен и потому помещён в дурдом. Отчего его не посадили в тюрьму или в лагерь не направили, никому толком известно не было. Так вот, этот самый Кобылкин находился у Стравинского ровно год, и в тот момент, когда оставался ему всего лишь один день до выписки, волею судьбы и Ильи Селигерова в клинику угодил Васнецов, а если уж быть точнее, одна из его копий. Далее, но уже волей начальства больницы, Аркадий Викторович был помещён как раз в палату, где находился гражданин Кобылкин. И вот именно Васнецов и запудрил мозги своему новоиспечённому соседу, он же и поведал ему, что в квартире номер пятьдесят, в доме триста два-бис по улице Садовая, дескать, натурально обитает самая что ни на есть нечистая сила! Само собой, информация о нечистой силе крайне гражданина Кобылкина заинтересовала, и в первую очередь как культового служителя и представителя христианского эгрегора. Именно поэтому ему и пришло в голову, что, раз уж он завтра выходит из дурдома, то он обязан непременно нечисть ликвидировать, и эта обязанность в его жизни чуть ли самая главная. И именно поэтому гражданин Кобылкин, как только вышел из дурдома, моментально помчался обзванивать самых верных и богобоязненных своих прихожан, а также бывших коллег в составе иерея, двух алтарников, регента, ключника и продавщицы в церковной лавке. Они же, в свою очередь, подняли и прочую близкую к церкви общественность, всех знакомых попов, которых ещё не успели посадить или отправить, как Кобылкина, в дом скорби, и в конечном итоге собралась будто бы некая комиссия по борьбе с нечистью, притом в составе этой комиссии насчитывалось около шестидесяти разъярённых и крайне фанатичных граждан, которые вооружились иконами и крестами, а также на всякий пожарный случай обрезами, наганами, охотничьими ружьями и вообще всем, что разве что возможно им было добыть, и в таком вот снаряжении отправились на Садовую улицу, дабы нечисть из квартиры номер пятьдесят изгнать туда, где ей и подобает находиться. Добравшись до дома №302-бис, армия эта поделилась тут же на три части. Одна часть должна была войти в квартиру, как и положено, через переднюю, вторая — через чёрный ход, а третьей, собственно, подобало оставаться на улице на тот случай, если нечисть решит вдруг спасаться бегством. Итак, одна группа прошла через подворотню дома и двор прямо в шестое парадное, а другая открыла обычно заколоченную маленькую дверку, ведущую на чёрный ход, и обе стали подниматься по разным лестницам к квартире №50, а третья группа заняла пост под окном. В это время Толя и Илья, всячески пытаясь как можно меньше поганить друг другу настроение и даже каким-то образом между собою разговаривать, сидели на балконе квартиры, доканчивая завтрак. Берия в это время находился, скорее всего, в спальне и собирался уже в народный комиссариат, а где был кот — неизвестно. Но, судя по грохоту кастрюль, доносившемуся из кухни, можно было допустить, что Барсик находится именно там, по своему обыкновению валяя дурака. — А что это за шаги такие на лестнице? — спросил Толя, поигрывая ложечкой в чашке с коньяком. — А это нас изгонять идут, — ответил Илья и тоже выпил стопочку. — А, ну-ну, — ответил на это Толя. Подымающиеся по парадной лестнице тем временем уже были на площадке третьего этажа. Там двое каких-то водопроводчиков возились с гармоникой парового отопления. Шедшие спрятали от них взгляды. — Никого нет дома. Уходите, — шепнул один из водопроводчиков, постукивая молотком по трубе. Тогда шедший впереди откровенно вынул из-под рясы икону, а другой, рядом с ним, — отмычки. Вообще, шедшие в квартиру N 50 были снаряжены как следует. У двух из них в карманах были тонкие, легко разворачивающиеся рыбацкие сети. Еще у одного — аркан, еще у одного — носовые платки и ампулы с эфиром для наркоза. В одну секунду была открыта парадная дверь в квартиру №50, и все шедшие оказались в передней, а хлопнувшая в это время в кухне дверь показала, что вторая группа с чёрного хода подошла также своевременно. — Е... Биться сердце перестало, — с неким восхищением воскликнул на балконе Толя, и его никто не слышал, — как их много-то! Как на Первое мая на Красной площади! Ну и даёт народ… — Какой же это народ, — фыркнул Илья и при этом иронически вскинул бровь. — Так, ебатюшки… И они продолжили преспокойно пить коньяк, закусывая его при этом натурально устрицами. По всем комнатам мгновенно рассыпались люди и нигде никого не нашли, но зато в гостиной на каминной полке, рядом с хрустальным кувшином, обнаружился громадный чёрный кот. Он держал в своих лапах примус. В полном молчании вошедшие в гостиную созерцали этого кота в течение довольно долгого времени. — И впрямь нечистая сила! — шепнул один из пришедших. — Не шалю, никого не трогаю, починяю примус, — недружелюбно насупившись, проговорил кот, — и ещё считаю долгом предупредить, что кот — древнее и неприкосновенное животное. — Натурально нечистая сила, — снова шепнул один из вошедших и достал икону из-под полы, а другой сказал громко и отчётливо: − Ну-с, неприкосновенный нечистый кот, пожалуйте сюда! Развернулась и взвилась рыбацкая сеть, но бросавший её, к полному удивлению всех, промахнулся и захватил ею только кувшин, который со звоном тут же и разбился. — Ура! — заорал кот. — За Сталина! — и тут он, отставив в сторону примус, выхватил из-за спины маузер. Он мигом навёл его на ближайшего к нему гражданина с иконой, но у того раньше, чем кот успел выстрелить, в руке полыхнуло огнём, и вместе с выстрелом из обреза кот шлёпнулся вниз головой с каминной полки на пол, уронив маузер и бросив примус. — Всё кончено, — слабым голосом сказал кот и томно раскинулся в кровавой луже, — отойдите от меня на секунду, дайте мне попрощаться с землей. Толя, друг мой! — простонал кот, истекая кровью. — Где ты? — кот завёл угасающие глаза по направлению к двери на балкон. — Ты не пришёл ко мне на помощь в момент неравного боя. Ты покинул несчастного Барсика, променяв его на свою рыжую бестию и стакан — правда, очень хорошего — коньяку! Ну что же, пусть моя смерть ляжет на твою совесть, а я завещаю тебе мой маузер… — Сеть, сеть, сеть, — беспокойно зашептали граждане вокруг кота. Но сеть, чёрт знает почему, зацепилась у кого-то в кармане и не полезла наружу. — Единственно, что может спасти смертельно раненного кота, — проговорил кот, — это, конечно, глоток керосина… И, воспользовавшись замешательством, он приложился к круглому отверстию в примусе и до отвала напился керосину. Тотчас кровь из-под верхней левой лапы перестала струиться. Кот вскочил живой и бодрый, ухватил примус под мышку, сиганул с ним обратно на камин, а оттуда, раздирая обои, полез по стене и через секунды две оказался высоко над вошедшими сидящим на металлическом карнизе. Вмиг руки вцепились в гардину и сорвали её вместе с карнизом, отчего солнце хлынуло в затенённую комнату. Но ни жульнически выздоровевший кот, ни примус не упали вниз. Кот, не расставаясь с примусом, ухитрился махнуть по воздуху и вскочить на люстру, висящую в центре комнаты. — Стремянку! — крикнули снизу. Кто-то окропил кота святой водой, но ему было хоть бы хны. — Вызываю на дуэль! — проорал кот, пролетая над головами на качающейся люстре, и тут опять в лапах у него оказался маузер, а примус он пристроил между ветвями люстры. Кот прицелился и, летая, как маятник, над головами пришедших, открыл по ним стрельбу. Грохот потряс квартиру. На пол посыпались хрустальные осколки из люстры, треснуло звёздами зеркало на камине, полетела штукатурная пыль, запрыгали по полу отработанные гильзы, потрескались стёкла в окнах, из простреленного примуса начало брызгать керосином. Теперь уж не могло идти речи о том, чтобы изгнать или взять кота живым, и пришедшие одной рукой достали иконы, а другой метко и бешено стреляли ему в ответ из своих ружей и обрезов в голову, в живот, в грудь и в спину. Никто не оказался не только убит, но даже ранен; все, в том числе и кот, остались совершенно невредимыми. Кто-то из пришедших, чтобы это окончательно проверить, выпустил штук пять в голову окаянному животному, и кот бойко ответил целой обоймой. И то же самое — никакого впечатления ни на кого это не произвело. Кот покачивался в люстре, размахи которой всё уменьшались, дуя зачем-то в дуло маузера и плюя себе на лапу. У стоящих внизу в молчании на лицах появилось выражение полного недоумения. Это был единственный или, по крайней мере, один из единственных случай, когда стрельба оказалась совершенно недействительной. Можно было, конечно, допустить, что маузер кота — какой-нибудь игрушечный, но о оружии пришедших этого уж никак нельзя было сказать. Первая же рана кота, в чем уж, ясно, не было ни малейшего сомнения, была не иначе как фокусом и свинским притворством, равно как и питьё бензина. — Я совершенно не понимаю, — говорил он сверху, — причин такого резкого обращения со мной… И тут эту речь в самом начале перебил неизвестно откуда послышавшийся тяжёлый низкий голос: — Что происходит в квартире? Мне пора уже на Лубянку, а вы, паскудники, опять учинили невесть что! Могу я наконец уже выйти отсюда?! Кто учинил всё это кромешное безобразие?! Другой голос, явно крайне прокуренный, отозвался: — Ну конечно, Барсик, чёрт его возьми! Третий, бархатистый и плавный баритон, сказал: — Мессир, вам лучше улететь через окно! А с этим всем безобразием мы непременно разберёмся! — Чтоб ты мне ещё указывал, паскуда, — зло ответил на это первый голос. — Ну смотрите у меня, чтобы и впрямь разобрались, а не как обычно это у вас делается! — Будет исполнено, мессир! — мурлыкнул всё тот же бархатистый голос. Что происходило дальше, ворвавшиеся в квартиру борцы с нечистой силой уже не слышали. Но в это самое время на балконе Толя с надеждой Илье сказал: — Я вот сейчас надеюсь, что ты не будешь «разбираться», как ты изволил выразиться! — А это мы ещё посмотрим, — неопределённо отозвался вампир. На столе мигом образовалась кучка кокаина, и Илья быстро расчертил её столовым ножом на несколько дорог. С трубочкой или купюрой даже не заморачивался, отбил у рюмки донышко и снюхал порошок через неё — «по-русски». — Илья, ты… — начал было Толя, но было уже поздно. Рядом вампира уже не обнаруживалось. Он очутился на подоконнике, прямо перед сворой обезумевших фанатиков, выпрямился во весь рост, вытер нос от кокаина. Налётчики с иконами аж остолбенели от такого зрелища — ещё бы, растрёпанный, обнажённый, вульгарно накрашенный и с горящими адским пламенем безумными глазами, Илья производил впечатление, мягко говоря, совершенно неизгладимое. Он окинул церковников бешеным взглядом, оскалился, широко лизнул клыки — они сами собой удлинились от близкого запаха человеческой крови и очень сильно выделялись на фоне алой помады. Кто-то начал креститься, кто-то потянулся за святой водой, но Илья, видимо, гипнозом удерживал их, и подойти к нему ни один не мог. Вдоволь насмотревшись, вампир вдохновенно запрокинул назад голову, и все, кто его хоть мало-мальски знал, могли бы с уверенностью сказать, что это первая стадия его кокаинового бешенства, в которой он непременно станет декламировать Маяковского — на этот раз: — Стекались в рассвете раненько-раненько, толпились по десять, сходились по сто. Зрачками глаз и зрачками браунингов глядели из-за разведённых мостов… Он не скрывал свои жуткие клыки, напротив, старался демонстрировать их как можно сильнее. Кто-то из попов прошептал: — Нечистая сила… Нечистая сила!.. О господи… Помилуй нас, грешных… Один из попов всё же достал из-под рясы обрез и трясущимися руками выстрелил. Попасть-то он, конечно, попал, да зря — пуля прошла сквозь Илью, даже не задев и не поранив, словно он вовсе был нематериален. Однако упорный поп сдаваться не собирался и выстрелил ещё раз. Толя, наблюдавший за этим из своего укрытия, умом вполне понимал, что Илье пули не принесут никакого вреда, даже если они освящённые или серебряные, но эмоции захлестнули с головой. Уж такого отношения к своему любовнику он точно вынести не мог, поэтому метнулся на середину комнаты, инстинктивно прикрывая Илью собой, выставил вперёд руку с браунингом, снял с предохранителя и заорал на обезумевшую толпу так, что на люстре зазвенели подвески: — ГРАЖДАНЕ БАНДИТЫ, ВСЕМ СТОЯТЬ! РАБОТАЮТ СОТРУДНИКИ НКВД! ОРУЖИЕ НА ПОЛ, БЛЯТЬ! — И вот берём кто нож, кто камень, дыша, крича, бежа. Пугаем дома, ощетинясь штыками, железным обличьем ежа… — ОРУЖИЕ НА ПОЛ, СУКА! Я СКАЗАЛ — ОРУЖИЕ НА ПОЛ! Особо наглого попа с обрезом, который снова намеревался стрелять, Толя снял быстрым и метким выстрелом из браунинга. Он почти не целился, но пуля вошла ровно между глаз, так что смерть незадачливого культового служителя была весьма быстрой и безболезненной. — ЕСТЬ ЕЩЁ ТЕ, КТО МЕНЯ НЕ ПОНЯЛ? ПОВТОРЯЮ: БРОСАТЬ ОРУЖИЕ НАХУЙ! Однако упрямые фанатики не собирались бросать оружие, и бешеный рёв комиссара, видимо, произвёл на них обратное впечатление, а наспех наброшенная форма НКВД и вовсе подействовала как красная тряпка на быка. Десяток дул обрезов, наганов, охотничьих ружей был направлен теперь на Толю. Будь он человеком, будь он вообще смертен, у него не было бы ровно никаких шансов — один немолодой уже комиссар с браунингом против толпы разъярённых церковников. Однако он человеком не был и знал, что у него все преимущества. Им двигало ещё и безумное желание уничтожить всех тех, кто посмел посягнуть на Илью, поэтому Толя открыл огонь первым. Смешались выстрелы, агонизирующие вопли, из коридора набежали ещё вооружённые люди, все шумели, толпились, Толя отстреливался, а на заднем плане Илья всё декламировал чётко, на срыве: — И каждое слово и каждую фразу, таимую молча и шёпотом, выпаливаем сразу, в упор, наотмашь, оптом. «Куда нашу кровь и пот наш деваете? Теперь усмирите! Чёрта! За войны, за голод, за грязь издевательств — мы требуем отчёта!» Появился Барсик, и морда его, вымазанная чем-то белым, не обещала ничего хорошего. Видно было невооружённым глазом, что кот приложился к оставленной Ильёй дорожке кокаина. Кот-демон под кокаином — что может быть хуже? — ТОЛЯ, СМОТРИ, ЧТО Я НАШЁЛ! — проорал Барсик на фоне всеобщей какофонии, и Толя, бросив на него быстрый взгляд, обречённо застонал. Он целился одному из атакующих безумцев в голову, но рука его дрогнула, и пуля попала в горло, вспарывая его и разбрызгивая багряную кровь. Фанатик захрипел, выронил свой наган и осел на пол. — ПОЛОЖИ НА МЕСТО!!! — заорал коту Толя, но понял, что опоздал, и выдохнул: — О не-е-е-ет, чёрт… «Что может быть хуже кота-демона под кокаином? Кот-демон под кокаином с базукой, блять!» — Барсик, чтоб тебя!.. Ну не-е-ет… Однако Барсику было абсолютно наплевать, что на этот счёт думает Толя, да и не только он, а вообще кто-либо. Поудобнее умостившись на качающейся люстре и нацепив жёлтые очки, он прицелился. Взрыв прогремел так, что даже бесстрашному Толе захотелось куда-нибудь исчезнуть, попы в ужасе заметались между мёртвых тел, разорванных гранатой и распластанных на полу. Дым стоял коромыслом, в воздухе стояла омерзительная вонь жжёного человеческого мяса, крови, пороха, а Барсик орал, качаясь на люстре: — Вот! Видал, Толя? Видал? Таких нужно исключительно из противотанкового гранатомёта! Исключительно! Таким образом уничтожаются не только они, но и их фанатизм! — Да что ты! — прокричал Толя ему в ответ, снимая выстрелом из браунинга какого-то бешеного фанатика, что кидался на него с неизвестно откуда появившейся вилкой. — А мне кажется, твоим противотанковым гранатомётом уничтожается не только их фанатизм, но и наша квартира, блять! — Искусство требует жертв! — отозвался Барсик и снова выстрелил. Рвануло снова не по-детски, мечущихся по квартире попов стало ещё меньше, стол в углу развалился в щепки. Пожалуй, из всех присутствующих комфортнее всего чувствовал себя Илья. Он закончил декламировать на середине: — И бросили царскому городу плевки и удары в морду. И с неба будто окурок на пол — ободранный орел подбитый пал, и по его когтям, по перьям и по лапам идет единого сменившая толпа! — и резко расхохотался, как обычно, безумно, истерично, надрывно, запрокидываясь назад и срывая голос, грубо провёл пальцами по губам, размазывая по лицу алую помаду. — Ну что, Толя? — завопил Барсик с люстры. — Добьём недобитых? Что-то они мне уже смерть как надоели! — ЕБАШЬ!!! — ЗА РОДИНУ!!! — истошно заорал Барсик. — ЗА СТАЛИНА!!! УРА ВЕЛИКОЙ ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ!!! И выстрелил, попал при том метко, прямо в ноги одному из попов. Кровь, мозг и внутренности обдали Толю с головы до ног липким месивом, и он невольно зажмурился. Илья залился ещё более бешеным смехом, глаза его светились неподдельным и истинным весельем. Толя повернулся к нему, окинул взглядом. Вот уж и впрямь демон войны и похоти — весь перепачканный ошмётками взорванных мозгов, горячей ещё крови и подгоревшего мяса, обнажённый и чертовски красивый, окружённый облаками дыма… Толя опустил браунинг, подобрался к нему поближе, прижался губами к косточке бедра, слизнул налипший на мраморную кожу кусок кровавой плоти. — Не сейчас, — хрипловато выговорил Илья, выпустил снова клыки. — Не сейчас… Подожди. Быстрым и ловким движением он поддел шпингалет форточки, широко распахнул окно, и в правой руке его материализовалась граната. Изящные пальцы отточено выдернули чеку, и Илья не глядя швырнул гранату в форточку. — Ща ебанёт, — мечтательно сказал он, спрыгнул с подоконника и высунулся в окно. Так и случилось. Толя, подобравшись к нему сзади и осторожно обхватив руками за тонкую талию, наблюдал своими глазами, как кинутая Ильёй граната приземлилась ровно посреди собравшейся под окном толпы фанатиков, что караулили их. Те даже ничего понять не успели — рвануло прямо под ногами. Тех, кто находился ближе всего, разнесло буквально в клочья и расшвыряло в довольно крупном радиусе, отделяя головы и конечности от тел и размазывая взрывом самые эти тела в кроваво-костяную размолотую кашу. Немногие из оставшихся в живых, запачканные этой кровавой кашей, сажей, пылью, в порванных и растрёпанных одеждах, кинулись бежать. — Милый, нужна снайперская винтовка, — мурлыкнул Илья, поворачивая голову к Толе и откидываясь на его плечо. — Я бы с удовольствием отправил спать хотя бы ещё парочку. Ты видел, как это красиво? Видел, как они взлетели на воздух? Вон у одного кишки на куст намотались… Очаровательное зрелище, право, Толечка! — Тише, тише, — отозвался Толя и крепче сжал в руках хрупкую талию. — Чёрт с ними, мы и так показали небо в алмазах… Сам он неотрывно смотрел на размазанную по асфальту кашу из мяса, костей и внутренностей. Зрелище было не самым приятным даже для демона, но оторваться отчего-то было невозможно. Да, впрочем, хрупкий и очаровательный вампир в его объятиях пугал всяко больше — назвать намотанные на ветку кишки «очаровательным зрелищем» было весьма странным. — Подожди, — резко сказал Илья, принюхался к пропахшему смертью воздуху и вывернулся из объятий. — Я чувствую где-то здесь живого человека. Живой человек действительно был в скором времени им обнаружен — ориентируясь на острый вампирский нюх, Илья не хуже ищейки смог найти полумёртвого богомольца рядом с останками стола. Тот, видимо, отходил в мир иной медленно и мучительно, ибо осколком ему разворотило живот, и в открытой рваной ране подрагивали сизые внутренности. — Ну нихрена! — вскричал Барсик с люстры. — Вот это он живучий! — Ненадолго, — сказал Илья и плотоядно оскалился, а потом обратился к Толе: — Милый, дай нож. Толя молча выдернул из-за пояса финку и вложил в изящную холодную ладонь. Илья немного повертел нож в руках, проверил лезвие языком на предмет остроты и быстрым, почти неуловимым движением полоснул недобитого фанатика по горлу. Перерезал он чётко, глубоко, с первого раза, и глаза того вмиг помертвели, остекленели и устремились в небо. — Ненавижу пить кровь у богомольцев, — пояснил Илья и облизнул окровавленное лезвие. — Ладаном отдаёт. Противно. Он откинул нож в сторону, подался вперёд, опустил руки Толе на плечи и впился в его губы, сразу проталкивая между ними пропитанный металлической кровью язык и легко царапая выпущенными клыками. — Фу, — сказал с люстры Барсик. — Обязательно вот при мне! У вас полчаса, я пока приберу нужные вещи и оболью тут всё керосином, а потом поджигаем всё к чёртовой матери и уматываем. — А ты, кошара, не фукай, — огрызнулся Толя, ненадолго отрываясь от кровавого поцелуя, — найди себе самку, если невмоготу! — Или самца, — тихо хихикнул Илья. — Ладно, — чуть обиженно отозвался Барсик. — Я пошёл дела вершить, а вы тут… У вас полчаса! Запомнили? Однако ни Толя, ни Илья его уже не слышали, потому что именно в этот момент Илья улёгся на пол, прямо в лужу крови, стараясь избежать соприкосновения с осколками битой посуды и мебели, и потянул Толю на себя за воротник. — А вот теперь, — прошептал он ему в губы, — здесь и сейчас. Толю дважды и просить не надо было, и он навис над вампиром, снова целуя грубо, жадно, болезненно, грубо вжимая лопатками в испачканный кровью пол и вкладывая при этом всю свою страсть и в то же время ненависть, восхищение каждой чертой утончённого, но вульгарного облика и отвращение к этой самой вульгарности, согревающую нежность и холодное презрение. Илья прижался сильнее, обхватил ногами чужие бёдра, обдал холодом тела. Он всё ещё был весь перепачкан чужой лимфой, мозгом и ошмётками мяса, губы его отдавали жаркой человеческой кровью, и Толе это необычайно нравилось, буквально сносило голову. Целовал тонкую шею со шрамом, точёные ключицы, вгрызался в белоснежную кожу, собирал губами налипшие человеческие останки, бесцеремонно оставлял следы на преисполненном томной хрупкой нежности теле, особой лаской отметил впалый живот, вылизывая чуть ли не каждую клеточку, обласкал губами сильно выпирающую косточку бедра и всё думал при этом, какой же Илья всё-таки невероятно красивый, особенно сейчас, такой разгорячённый, страстный и тяжело дышащий. — Ну давай уже, — едва прошептал Илья, сорвался в итоге на тихий стон, чувствуя чужие горячие губы внизу живота. «Как же хорошо, что не приходится тратить время на то, чтобы его раздевать, — с неким чувством морального удовольствия подметил Толя, быстро расстёгивая на себе брюки. — Весьма удобно, и особенно в таких ситуациях!» Это «здесь и сейчас», впрочем, времени заняло примерно в два раза более положенного получаса, так что Барсик за это время успел облить керосином не только одну квартиру №50, но ещё залез и в пустующую ввиду ухода хозяев на работу соседнюю №49 и также облил её, так как счёл, что лучше уж пускай сгорит не одна квартира, а две, а также ещё слазал на чердак и счёл нужным поджечь и его тоже. Наконец ему совершенно надоело поливать керосином разного рода помещения, и он вернулся-таки в квартиру №50 и весьма настойчиво поторопил своих, так сказать, коллег, которые никуда более, похоже, и не собирались. Наконец сборы были завершены, а именно заключалось это в том, что Толя привёл в порядок форму, Барсик сунул под мышку примус, Илья же облачился в ярко-красное платье, чёрное пальто поверх него и шляпку с вуалью, ибо замечательный его костюм с макияжем не сочетался бы совершенно. К ним присоединились Нина и Серго Берия — Нина оделась в роскошное чёрное платье, а Серго надвинул на глаза шляпу. И вот теперь, когда свита полностью готова была покинуть квартиру №50, Толя щёлкнул пальцами в воздухе. Паркет в квартире №50 вспыхнул, загорелись обломки мебели, занавески и вообще всё на свете, и такая же история приключилась с квартирой №49 и уж тем более с деревянным чердаком. Да, загорелось как-то необыкновенно, быстро и сильно, как не бывает даже при керосине. Сейчас же задымились и обои, загорелась сорванная гардина на полу и начали тлеть рамы в разбитых окнах. Гостиная была объята огнём и дымом, пламя выхлестнуло уже и в переднюю. Лишь только из разбитых окон заколдованной квартиры выбило первые струйки дыма, во дворе послышались отчаянные человеческие крики: — Пожар! Пожар! Горим! В разных квартирах дома люди стали кричать в телефоны: — Садовая! Садовая, триста два-бис! Пришлите пожарников! В то время, как на Садовой послышались пугающие сердце колокольные удары на быстро несущихся со всех частей города красных длинных машинах, мечущиеся во дворе люди видели, как вместе с дымом из окна пятого этажа вылетели пять силуэтов, один из которых явно принадлежал коту, второй — женщине, а третий — подростку. Потом, впрочем, многие готовы были поклясться, что и до этого, ещё до того, как случился пожар, из другого окна той же квартиры вылетел ещё мужчина, очень похожий со стороны на нового наркома товарища Берию, но зеваки эти решили в целях собственной безопасности сделать вид, что этого вовсе не было, и поэтому обратили более пристальное внимание уже на эти пять силуэтов. А силуэты эти поднялись ввысь, облетели круг над двором и смылись в слепящем глаза солнце, заливавшем город.