Альбедо не знает сколько прошло времени с тех пор, как они легли. Вроде бы, он даже сумел поверхностно задремать, но проснулся от раздражающего копошения под боком. Устало выдохнул, переворачиваясь на другой бок, чтобы глянуть что да как.
Скарамучча едва ли не метался по всей кровати, брови его сведены, глаза сильно зажмурены, чужие губы слегка приоткрыты, но зубы плотно сомкнуты и через них проходит прерывистое дыхание. Тело его находится в сильном напряжении, плечи иногда поджимаются к шее, руки беспокойно хватаются то за край подушки, то за простыню, голова дергалась из стороны в сторону, одеяло было скинуто с тела, а ноги неспокойно меняют положение с согнутого в прямое. По бледному лицу скатилась капелька пота.
Художник нахмурился, приподнимаясь на локтях. Похоже, у его дорогого соседа кошмар.
— Скарамучча, — громким шепотом окликнул он его на пробу. Не реагирует. И впрямь, крепко спит.
Невольно вспоминает Кли, у которой, хоть и редко, но бывали кошмары. Альбедо, слыша чужой беспокойный сон сквозь картонные стены, тут же бежал в детскую комнату, пытаясь аккуратно разбудить. У его сестренки было примерно такое же выражение лица и напряженное тело. Но стоило ему тихонько назвать её имя и кончиками пальцев дотронуться до плеча, она тут же испуганно вскакивала, будто и не спала вовсе. Тут другой случай…
Откидывает мысли о младшей сестре, ведь сейчас не время. Если Скарамуччу не разбудить, то он не даст и Альбедо адекватно поспать перед очередным тяжелым днем, и себе.
Рэйндоттир садится на колени, удерживая равновесие на мягком матрасе, и начинает тормошить соседа за плечо, шепча его имя каждые пять секунд, с каждым разом повышая тон.
Спустя минуту таких стараний это уже начинало его раздражать. Тело и голова ужасно ныли, молили о нормальном сне, поэтому любая мелочь сейчас казалась адом. Он просто хочет спать, лечь и уснуть без всяких подобных проблем.
Усталость постепенно брала вверх над злостью, и он, собрав все оставшиеся крупицы негатива, достаточно громко и нетерпеливо воскликнул:
— Скарамучча, чёрт тебя подери!
Сёки но Ками тут же широко распахивает глаза, резво отползает к изголовью кровати, смотря куда-то сквозь постель дрожащими зрачками. Сердце билось об ребра, отскакивая от позвоночника, совершив пару рикошетов вниз, перемешивая все кишки с желудком и почками. Казалось, это слышит даже Альбедо. Ноги ощущались кошмарно слабыми, голова без единой мысли гудела, разрывалась. Тревога сковала тело.
— Прости… Прости…я, — он с трудом подбирал слова с мешающимися мыслями, схватился за ткань футболки в районе сердца и сжал, пытаясь утихомирить сердцебиение и участившееся дыхание. — я, наверное…разбудил.
— Ты как? — игнорирует парня Альбедо, подползая чуть ближе. Ладно Кли, она ребенок, после кошмара она была в истерике, а тут понятия не имеешь что делать. Как взрослых людей-то успокаивать?
— Мм… Сейчас, — бормочет Скарамучча, встав, на ватных ногах плетясь на выход из комнаты.
Он схватился за голову на полпути, пытаясь размышлять, почему же она так болит. Он не помнит что именно ему снилось. Знает, что кошмары частые гости у него, но никто прежде не пробуждал его от них. Обычно он спал беспокойным сном до самого утра, но всё равно чувствовал себя относительно бодро благодаря таблеткам. Глаза почему-то щипало.
Непонятное чувство осело у него в груди, живот слегка скрутило, по щеке скатилось что-то мокрой дорожкой и упало с подбородка.
Наверное, пот.
К кошмарам и тревожному сну он уже привык, но к столь резкому пробуждению нет.
Глотает успокоительное, запивая водой, тяжело дыша, словно после марафона. Клонило в сон. Опирается на столешницу, чувствуя, что сердцебиение постепенно начинает приходить в норму, глаза видеть менее мыльно, а руки перестают дрожать. Но вселенская усталость никуда не делась.
Он, опираясь на всё, что попадется под руку, ковыляет обратно в комнату. Даже в темноте видит, что Альбедо так и не сдвинулся с места, как верный пес, ожидал возвращения Скарамуччи.
— Спи, — хрипит он, не сдерживая легкую усмешку. В каком-то роде немного приятно, что за тебя, хоть и чуть-чуть, но беспокоятся.
Художник еле заметно кивает, забирается обратно под одеяло и отворачивается, вновь лежа на боку. Темноволосый ложится рядом, на спину, почти сразу проваливаясь в глубокий сон.
Невнятно мычит, чувствуя, как неприятно лучи раннего солнца, просачивающиеся сквозь одну единственную щель зашторенных окон, направлены прямиком в зажмуренные ультрафиолетовые глаза. Скарамучча и раньше не особо любил просыпаться, особенно в выходные дни. Порой, желал, чтобы он больше никогда не открывал глаза, а на утро шёл в университет как ни в чём не бывало.
Приятный запах еле различимой ванили, корицы и кофе заполонил его обоняние. Неизведанное ранее чувство тепла у груди приятно щекотало душу.
И это сильно смущало, сбивало с толку. Он никогда не просыпался в тепле. Лишь в могильном холоде, даже при том факте, что у него включено отопление. От этого зачастую приходилось вытаскивать зимнее одеяло даже самым жарким летом.
Неохотно разлепляет заспанные глаза и видит, что перед взором стоит не бесцветный, холодный потолок, а светлые, чуть лохматые волосы, которые, оказывается, неприятно колют нос. Моргает пару раз, чтобы проверить, не показалось ли ему.
С легким изумлением обнаруживает, что его рука удобно обвивала чужой живот, не давая отстраниться. Замечает, что кое-чьё тело напряжено, и из этого можно сделать вывод, что светловолосый не спит.
На самые краешки губ невольно лезет легкая улыбка, которая совсем скоро превращается в хитрую усмешку. И он, напоследок, прижимает чужое тело ещё чуть ближе, зарываясь носом в колкие наощупь волосы.
— Проснулся таки, — послышалось недовольное бурчание и руку с живота грубо отодрали. Рэйндоттир тут же резко вскочил с кровати, игнорируя потемневшую картинку перед глазами, пошел в ванную комнату.
Захлопнул дверь, включил свет в уборной, и даже так слышал чужой, чуть приглушенный, сиплый от недавнего пробуждения смех. Умылся прохладной водой, разглядывая себя в зеркале. Прическа ни к черту, а его загривок не оставляло фантомное ощущение чужого горячего от близости тел дыхания. С раздражением почесал заднюю сторону шеи влажной от воды ладонью, слегка вздрогнув от контраста температур.
Взял расческу и принялся старательно расчесывать свои образовавшиеся за трудную ночь колтуны. Не привык он спать с кем-либо на одной кровати, а со Скарамуччей и его кошмарами не соскучишься. Чуть не ударился определённой точкой в локте, которая при взаимодействии с твердой поверхностью вызывает неприятные, так сказать электрические пощипывания, об край умывальника, чертыхнулся себе под нос, отложил расческу и принялся чистить зубы.
По окончании всех утренних процедур, слегка приподнялся на носочках, чтобы в последний раз получше поглядеть на себя в зеркале, упираясь животом в бортик раковины, тут же отстраняясь и ойкая от внезапной боли в боку. Поднимает край футболки и тотчас хмуриться. На правом боку расцвели светло-синие, почти незаметные синяки в виде длинных пальцев.
Нет, конечно, Скарамучча не настолько сильный, чтобы сжать бок Альбедо до такой степени. Это у него…мм…особенность такая. Кожа чувствительна к любой боли. Даже если он сам себя чуть-чуть, прикладывая минимум усилий, щипнет себя куда-нибудь, то вскоре появляется подарочек в виде малюсенького синяка.
Да, что-то подобное сегодня он припоминает. Когда проснулся ранним утром по внутреннему будильнику, обнаружил, что его сосед его крепко обнимает, попытался незаметно выскользнуть из кровати, но в итоге получил лишь небольшое, но настойчивое нажатие и, в конце концов, синяк.
Вздыхает и выходит из ванной комнаты, понимает, что Скарамучча, как довольный шалостью кот, ещё нежиться в постели, и глубоко вздыхает. Опять тяжелый день…
Когда Альбедо присел на диван и залип в телефон, записывая в заметки список дел на сегодня, Скарамучча быстро сделал все водные процедуры и решил сварганить что-нибудь простенькое на завтрак. Достав два яйца застыл, мимолетно задумываясь. Раньше он никогда не вставал так быстро, да и не хотелось особо. И тяжести в теле, по ощущениям, меньше чем обычно. Что-то определенно идёт не так. Может ему сегодня стоит остаться дома? Вдруг архонты, в которых он не верит, решили подкупить его хорошим с утра расположением духа, чтобы потом, к концу дня, влепить смачную оплеуху в виде какой-то неожиданности, наверняка не самой приятной.
Мотает головой, выбрасывая все подобные глупости из мыслей. Включает электрическую плиту, ставит на неё сковородку.
Выбивающее из колеи чувство не покидало его. Будто что-то не на своём месте.
«Скарамучча, ты выдумываешь. Наверное, просто не привык к пониманию, что теперь кто-то ещё есть в квартире» — пытается успокоить он себя, хмурясь. Ударяет яйцо ножом в определенной точке, поддевает большими пальцами образовавшуюся в скорлупе щель, разъединяя. Вязкая полупрозрачная жидкость с желтком красиво вылилась на шипящей сковороде.
У него такое бывало, и не раз. Внезапно охватывающее всё тело непонятное ощущение, будто паранойя. С долей грусти усмехается своему же поведению. Неужели у него всё настолько плохо, что он начал бояться хорошего или нейтрального настроения? Не сказал бы, что он тут прям умирает, но сил зачастую нет даже на поднятие с кровати, поэтому внезапный прилив энергии порой сбивал с толку.
— Так, значит, холсты, кисти, новые тетради, может быть пара новых карандашей… — что-то перечислял Альбедо, бубня себе под нос, неотрывно глазея в телефон. Присел за барную стойку, как только учуял запах еды.
— Насыщенный день, — подводит итоги Скарамучча, хмыкая. Берет яичницу лопаткой и аккуратно кладет на тарелку. А у него самого сегодня в планах только сходить за матрасом и прочим, на этом всё.
— Пожалуй, — устало вздыхает тот, откладывая телефон. Лишь бы денег хватило на все эти покупки. — Сделай кофе, пожалуйста.
— Это честь для меня, — шутит темноволосый, посмеиваясь. Ставит перед нервным однокурсником тарелку с яичницей, отворачивается и начинает кипятить чайник.
Рэйндоттир по лоб закатывает глаза, фыркая. Внезапно хмурит светлые брови, поднимая взгляд на Скарамуччу.
— И часто у тебя такое? — осторожно спрашивает он, совсем тихо постукивая ногтем по мраморной поверхности столешницы. — Кошмары, — поясняет.
— У-у, а ты беспокоишься? — в голосе отчетливо слышится усмешка, Сёки но Ками вновь умело уворачивается от вопроса. Альбедо наконец сумел уловить натянутость, наигранность в чужом тоне, лице, улыбке.
— Просто… Тебя тогда очень сильно трясло, никогда такого не видел, — на одном дыхании произносит художник, отводя глаза куда-то в сторону. — Меня после особо жутких кошмаров, конечно, тоже потряхивает, но не так…жёстко, — замечает как меняется атмосфера, как напряженно становится вокруг.
— Не бери в голову, — отмахивается сосед, положив две чайные ложки кофе в пустую кружку, заливая кипятком.
Светловолосый выразительно молчит, от чего-то колеблясь. Чувствует себя не в своей тарелке.
Если задуматься, вчерашнее поведение Скарамуччи после кошмара весьма напрягало. То, как в панике бегали глаза цвета ультрафиолета, как шумно билось чужое сердце, как сильно дрожало тельце соседа, словно кленовый лист на осеннем ветру. Всё было так ярко. Чужую тревогу можно было прочувствовать на своей шкуре целиком и полностью — настолько напрягающей была аура Скарамуччи. Даже интересно, что же ему такого приснилось…
Альбедо резко мотнул головой. Чужие сны — не его дело.
— Приятного аппетита, — желает Скарамучча, поставив кофе перед художником.
— А ты разве есть не будешь? — спросил тот, замечая, что себе-то Сёки но Ками ничего не приготовил.
— Аппетита нет, — кивает он, кратко ответив. Уходит с кухни, отлучаясь в ванную комнату.
С громким вздохом Скарамучча закрывает входную дверь на замок, едва ли не скатываясь по ней. Хоть он и пробыл в магазине всего часик, выбирая матрас и постельное белье, вымотался жутко. Консультанты очень настойчивые в последнее время.
Теперь дело за малым — дождаться доставки, которая должна прийти к сегодняшнему вечеру.
Снимает с себя осеннюю куртку, вешает на напольную вешалку, держа в руке непонятный конверт. Идёт в свою комнату, озадаченно хмурясь.
Письмо лежало под дверью, но ему обычно никто не пишет. У него нет никого, кто мог бы написать. А если бы и написал кто-нибудь из давних знакомых, что очень маловероятно, то сделали это через сообщения, на телефоне.
Садится за стол и, прежде чем взять канцелярский нож, вглядывается в конверт. На нём написан лишь адрес его квартиры, город, а информации о том, откуда письмо или от кого — нет. Одна лишь марка неизвестной почтовой компании.
Вскрывает конверт с глухим треском бумаги, достает письмо, по-видимому, написанное от руки, и начинает читать.
« Доброго времени суток, Альбедо. Нам с Кли очень жаль получать печальные известия о твоей квартире, но я рада что ты так быстро нашел новую! Надеюсь подобных случаев больше не будет.
Кли очень переживает, сохранились ли все её письма, рисунки. Но также она грустит из-за того, что мы опять не сможем отпраздновать твоё день рожденье всем вместе. Очень хотелось бы быть рядом с тобой в столь важный день, о котором ты, я надеюсь, не забыл. Подарки мы отправим чуть позже, и никаких нет! Кли настояла.
С днём рождения, Альбедо. Мы тебя любим и скучаем. Кли передает привет и говорит, чтобы ты в скором времени ожидал ещё один рисунок.
Желаю хорошо провести день рождения.
Джинн. »
Скарамучча понятия не имеет почему не остановился на первых же строках, как только увидел чужое имя — интерес взял над ним вверх. Пожалел.
День рождения, у Альбедо? Интересно когда… Сегодня, завтра?
«Мы тебя любим и скучаем». Строки разноголосыми вибрациями проходят по душе.
«…отпраздновать всем вместе». Эхом отскакивают от стен разума.
«Очень хотелось бы быть рядом… ». Оставляют после себя необъяснимый осадок, будто что-то липкое прилипло к стенкам желудка. Заставили вспомнить давно забытое время… День рождения. Что-то особо важное для других, и безразличное для него.
Зависть.
***
Открывает опустошенные глаза, быстро приходя в себя после очередного поверхностного сна. Он не чувствовал себя отдохнувшим.
Встает с неудобной кровати, вялой походкой подходя к потрепанному календарю на стене. Сегодня третье января. Что-то зашевелилось в мозгу, он пытался понять странное чувство, будто эта дата что-то означает. Минуту стоял на месте, прожигая бездушным взглядом календарь, а потом сдался.
Вышел из комнаты, тихо прикрывая дверь худощавой ручонкой десятилетки. Пошёл по пыльному полу до кухни, открыл холодильник. Пусто. Сегодня без завтрака…и обеда тоже.
Аккуратно приоткрывает дверь в чужую комнату, через щель заглядывая внутрь. Оттуда сразу же выходит горький запах курева. Никого нет. Она ушла на работу. Негромкий и облегченный выдох прошелся по дому.
Смотрит на настенные часы. Время собираться в школу. Очень не хочется, но что поделать — надо.
Ему не нравится быть в школе, это он понял с первых минут пребывания там. В первом классе многие хотели с ним подружиться, он был не против, точнее, ему было плевать, но со временем они сами начали отдаляться от него, обсуждать за спиной, хихикать, кидать многозначительные взгляды. Люди жестоки по натуре своей.
Идёт по заученным наизусть поворотам, пиная небольшой камень. Видит, как другие одноклассники идут парами или даже компаниями друзей. Он живет в районе, где никто из них не живет. И тут тоже отличился.
Проходит через школьные ворота, слышит уже догнавшие его смешки одноклассников. Сжимает лямки не самого нового рюкзака. Среди других людей, в обществе он всегда чувствовал себя каким-то не таким, странным, и прекрасно понимал, что так и есть. С детства ему крепко вбили в мозг, что он не такой, как все.
Неправильный. И даже такой неприятный факт оставил его равнодушным.
— Хэй, бессердечный, ты хотя бы улыбаться умеешь? — пошутил одноклассник, и его компания тут же залилась хохотом. Любых других детей это бы задело, довело до слёз обиды, но его никак. Именно поэтому он неправильный.
Так странно видеть восторг и счастливый смех детей, когда они наконец доделали неровного снеговика. Странно видеть то, как они радостно делают снежных ангелов, мараясь в снегу, как озорно играют в снежки, и с каким энтузиазмом ловят ртом снежинки. Странно, потому что ему это всё кажется обычным.
Он не понимает как от таких мелочей можно радоваться и…что значит «радоваться» вообще. Не понимает почему они с таким воодушевлением делятся с друзьями как прошел их Новый Год, ведь это просто очередной праздник. Не понимает почему они рвутся получить объятие от классной руководительницы самыми первыми.
Почему его называют бессердечным? Потому что за все дни нахождения в школе, на улице или дома он ни разу не улыбнулся. Его меланхоличное лицо ни разу не сменилось на какое-либо другое. Глаза ни разу не зажглись интересом, радостью или какой-нибудь другой эмоцией. Потому что он ни разу не заплакал, когда в очередной разбил коленку из-за того, что одноклассник поставил подножку.
После урока классная руководительница подозвала его к себе. Он покорно подошел, ждал пока она начнет говорить.
— Я слышала, что у тебя сегодня день рождения. Поздравляю! Вот, держи конфетки, пусть будут подарком, — с улыбкой говорит она, вкладывая в детскую ручку горсть разноцветных конфет.
— День рождения… — шепотом повторяет мальчик, задерживая пустой взгляд на угощениях в его ладони. Так вот что за дата. — Спасибо, — спокойным, апатичным тоном благодарит он её за сладости, уходя в другой класс.
Так вот что не давало ему покоя. Ненавистная дата.
«Я жалею, что родила тебя». «Я тоже, мам, жалею, что родился», — мог бы он ответить в тот день, когда он заикнулся о своём дне рождения, но разрешения говорить не было, да и не хотелось особо нахвататься новых синяков.
Родив не заплакавшего ребенка, мать отправилась в недолгую послеродовую депрессию. Он не помнит кто за ним ухаживал всё то время. Выйдя в ремиссию, она как будто охладела к своему созданию, начала пропадать на работе, оставляя ребенка с различными нянями целями днями. А когда он достиг возраста шести лет, то остался без нянь, на тот момент приходилось выживать, ведь он не умел готовить и делать большую часть бытовых вещей.
А когда он однажды довёл её, то получил истеричные, полные злости, горячие слезы его матери, множественные синяки, кровоподтеки и незабываемые слова.
«Почему ты такой?!…» Должно быть, дело было в том, что даже при неприятной боли твердых кулаков, ни одна мышца на его лице не дрогнула, максимум темные брови временами сводились к переносице, а монохромные глаза смотрели прямо в душу. Это был первый раз, когда он столь отчетливо ощутил пустоту внутри себя, словно невидимая дыра.
С поступлением в среднюю школу внезапные приступы агрессии у матери уменьшились. Она даже в каком-то роде стала на него похожа. Так же холодна, с вечно строгим лицом, с серьезными глазами. Правда, даже в этих очах был блик жизни, по этим глазам ещё можно было прочитать хоть что-нибудь, даже из них порой катились слёзы. Его глаза такими свойствами не обладали.
Больше их дом не терзался криками и руганью по вечерам, заместо шума у них настала гробовая тишина с напряженной атмосферой и холодными зрительными контактами.
В средней школе он также был изгоем, и тут начал видеть новые пути, другие возможности. Мозг словно прояснился и его осенило. А что если…
***
Скарамучча откладывает письмо, будто прибывая в трансе, берет канцелярский нож и резко, но не сильно, проводит лезвием по коже тыльной стороны ладони, оставляя лишь белую полоску, чтобы мимолетной болью заглушить поток непрекращающихся воспоминаний. Жмурится, сильно щипая себя за запястье, чуть небрежно берет чужое письмо и вялой, обессиленной походкой идет в комнату Альбедо, оставляя бумагу на столе.
Ковыляет обратно к себе, ощущая себя крайне странно. Словно всё вокруг проигрывается через призму, будто он смотрит фильм. Всё кажется таким нереальным, отчужденным. Он частично начал ощущать, как его душа заперта в физическом теле, как она скована костями и плотью. Дернул себя за корни волос, отвлекая от навязчивых мыслей. Забивается в уголок между шкафом и кроватью, поджимая к себе колени, обняв их, начиная пилить одну точку в полу взглядом. Надо забыть.
Пальцы на обеих руках начало жечь, как и некоторые места между плечом и локтем. Чертыхается матом себе под нос, вгоняя ногти в кожу предплечий. Что-то липкое и вязкое разлилось внутри, он жмурится, желая, чтобы это поскорее кончилось. Стоило бы пойти и выпить успокоительное, потому что его уже начало немного трясти, но нет сил двинуться с места, словно он прирос к полу.
Перед глазами начали мелькать воспоминания, как он намеренно задевал пальцы ножом, когда готовил себе поесть, как он редкими вечерами запирался в комнате и под аккомпанемент гвалта навязчивых мыслей делал неглубокие надрезы на коже. Делал всё это, чтобы почувствовать хоть что-то, кроме ноющей внутри невосполнимой дыры. На утро порезы ныли из-за плохой обработки, а глубоко в душе осел грех тяжким грузом.
Он не знает сколько просидел в таком положении, но задница уже начала коченеть от долгого просиживания на одном месте. Не слышал больше своих мыслей, дыхания и даже сердцебиения. Мир остановился.
Но вот внезапная вибрация в кармане шорт на секунду отрезвила. Он всем телом напрягся, думая, что будет игнорировать.
Вспышка.
Глаза прояснились и он вновь начал чувствовать свои конечности. Как Скарамучча мог забыть… У Альбедо нет ключей и нужно открыть ему дверь, наверное это он звонит.
Темноволосый судорожно отпустил свои ноги, и резво выхватил телефон из кармана. Да, это Альбедо. Тревога временно отступила. Он поднимает трубку.
—
Господи, наконец-то ты соизволил ответить! — голос на другом конце трубки звучал очень раздраженно. —
Ты ещё не дома что ли?
— Дома, — сиплым голосом отвечает Сёки но Ками, чувствуя, как становится немного легче, когда слышит чужой голос.
—
Я тебе тут минут десять в дверь тарабаню, это даже наверняка соседи услышали, так что запусти меня скорей, а то сожрут меня за шум, — недовольно бурчит Альбедо, фырча от злости.
— Да… Да, прости, не слышал, — растерянно произнёс он, аккуратно вставая на вялых ногах, слыша отзывчивый хруст суставов. Шипит и неспешно идет к двери.
—
Чем ты таким занят был, что не услышал?
— Да так, музыку в наушниках слушал, — отмахивается Скарамучча. Стало намного легче, Альбедо прям ходячий спаситель. Очень вовремя он пришел. Скарамучча не жалеет, что пригласил его в дом пожить.
Сбрасывает трубку, подходя к двери, открывает её и в квартиру тут же заваливается Альбедо с неплохими такими пакетами.
— Помощь нужна?
