***
Кристина стояла в уборной, уцепившись в раковину тонкими руками, дрожавшими от напряжения так сильно, что, казалось, ещё немного, и они сломаются сразу в нескольких местах. Конечно же, белая полоса жизни не может длиться вечность, но она и подумать не могла, что она оборвётся так внезапно. От чувства безнадёжности хотелось вцепиться в свои жиденькие волосы и вырвать с корнем несколько прядок, но, увы, оторвать руки от бортиков раковины не представлялось возможным. Потому что только чувство холодного кафеля под пальцами давало понять, что она всё ещё настоящая, что это всё реальность, что она ещё не до конца сошла с ума. Хотя деперсонализация, как защитный механизм, уже неумолимо её жрала. Из настенного зеркала смотрело то, что просто не могло быть ей, Кристиной. От ужаса заходилось сердце, неужели она и правда сумасшедшая? Если даже она сама это замечает, почему остальные молчали так долго? Почему Тилль с такой лояльностью к ней относился? Почему Риш устроил эту безобразную сцену только сейчас? Мысли роились в мозгах как стая обезумевших пчёл, жаля голову изнутри. Слова Круспе звучали в ушах набатом. «Да она совсем с ума сошёл, психичка чёртова, её лечить надо!» Капли звонко закапали по дну, рядом со сливом. На секунду взглянув вниз, до Лоренц не сразу дошло, почему слёзы кроваво-красного цвета. Дикий взгляд, брошенный в зеркало не сильно помог успокоиться, но прояснил ситуацию — у зеркального уродца задорно лилась кровь из обоих ноздрей. Физическое здоровье, в последнее время, всё чаще начало сбоить, поэтому она ничуть не удивилась, лишь грустно подумав о том, что теперь ещё и останавливать это безобразие несколько следующих часов, а потом гнусавить больше обычного пару следующих дней. Мысль промчалась совершенно поверхностно, потому что паника занимала всё остальное пространство разума целиком. Что там сейчас происходит? Что ещё сказал Рихард? А вдруг Тилль ему поверил? Что, если её решат таки «вылечить»? Она всего-лишь клавишница, персона легко заменимая, никто и не заметит, если её закроют в больницу. Прерывая жуткие мысли, в дверь робко поскреблись. Тилль не стал повторять прошлых ошибок и врываться без стука. Мысленно он уже был готов ко всему, к любому зрелищу. Фантазия рисовала самые страшные картины, вплоть до повешенного на туалетных трубах тела. Но звуки всхлипываний доказывали, что Кристина хотя бы жива. — Флаке, можно войти? — Мужчина подавил в себе желание подергать ручку, представляя, как может быть расценено это действие, и вместо этого еще раз постучал костяшками по косяку. Руки на это отозвались болью, но боль душевная, сердечная, боль за дорогого человека была куда как сильнее и страшнее. Всхлипы сразу прекратились. Лоренц будто пережало горло паникой: вот и всё, её загнали в угол. Если и принимать свою участь, то хотя бы с достоинством, подумалось ей. Прикладывая титанические усилия, она оторвала руки от раковины, решив стереть мокрые дорожки со впалых щёк. Руки не слушались, поэтому получилось только размазать кровь со слезами, будто боевой раскрас. Она оскалилась своему отражению, словно придавая себе уверенности, настраиваясь не сдаваться без боя. — Да, — наконец, ответила она, каркающим из-за напряжения голосом. Тилль открыл дверь. Замер. И вздохнул, поникнув плечами. — Мда. — Его взгляд быстро скользнул по лицу Кристины, отмечая кровь, дорожки слез и припухшие глаза под очками. — Где здесь салфетки? И сам, не ждя ответа, мужчина прошел к ближайшей кабине, забрав оттуда рулон жёсткой туалетной бумаги. Потом вернулся и притворил дверь, впрочем, не закрывая её на щеколду, словно оставляя Кристине пути отхода и показывая — смотри, я не пытаюсь тебя удержать. По крайней мере, Тиллю хотелось, чтобы именно так его действия и были поняты. — Можно я… Кровь. Остановлю? — Неловко и как-то глупо было это спрашивать, когда у него самого на губах запеклась багровая корка. Тилль мялся с этим чертовым рулоном в руках, не решаясь сделать шаг навстречу, словно Флаке могла броситься бежать прочь при едином его движении. Лоренц смотрела на него совершенно дикими глазами, подавляя в себе острое желание рвануться в сторону приоткрытой двери и поспешно слинять без оглядки, пока ещё есть возможность. Неимоверным усилием воли она заставила себя оставаться на месте и сделать более вменяемое выражение лица. Получилось плохо, теперь глаза смотрели с подозрительным прищуром, но она через силу кивнула, не желая дрожью в голосе выдавать то, насколько ей страшно. Хотя, вроде Тилль не рвётся как-то ограничить её свободу и личное пространство. Может он всё-таки не прислушался к Круспе? А может, просто бдительность усыпляет? Под этот калейдоскоп суматошных вопросов в голове, она всё также неподвижно и пристально наблюдала за аккуратно приближающимся к ней Линдеманном, отмечая про себя, что у него довольно сильно подбита губа. Тилль заметил направленность её взгляда и хмыкнул. — Я Рихарду в морду дал, но ответочку пропустил. Надо было еще пару раз ему вмазать, да стыдно перед ребятами было. — Он осторожно стер жесткой бумагой следы крови, больше размазав, правда, но хоть более нормальный вид Кристина приобрела. — Пауль даже вышел, чтобы на этого придурка не смотреть. Всегда знал, что Рихард тот еще самовлюбленный петух, но чтоб настолько… Мужчина вздохнул. Внутренне он понимал, что конфликт никуда не делся, лишь отложился на неопределенный срок. И Рихард продолжит потом гнуть свою линию, пусть уже и без открытых скандалов. Тиллю было страшно. За Флаке. Кто знает, до чего мог бы Рихард довести. Нужно было оградить Кристину от общения с ним, чтобы гитарист и экс-глава группы не совал свой напудренный нос и бесстыжие глаза куда не следует. Но сделать это было невероятно сложно — один коллектив, черт его дери. Кристине просто придется с ним работать. Но одну Тилль её не бросит, нет. И оставлять на растерзание этому уроду не станет. Хотя, нет, Круспе не урод, чего уж. Морда у него смазливая. Отрешиться от дружбы окончательно Тилль не мог — слишком много прошли они вместе. Но Кристина была важнее. Просто что-то в дружбе изрядно охладело. Словно утратилось доверие, которое не вернуть. Доверять Рихарду больше не станет никто, это чувствовалось. А он сам был абсолютно бесчувственным. Это не его вина, природа мозгов и сострадания не доложила в голову. Но уж за слова ответить Круспе должен. И он ответит. Тилль решительно бросил скомканную бумагу в мусорку. И Кристину не Круспе, ни кто-либо другой, особенно загребущие руки врачей, не получат. Каким нужно было быть идиотом, чтобы предложить сдать Кристину, Флаке, их Флаке, с которой они и в огонь, и в воду, в психушку. Где из неё сделают овощ. Этого прекрасного, умнейшего человека с таким талантом и таким огнем в глазах. Никогда. У Рихарда не было не только сострадания, но и мозгов, раз он посмел такое ляпнуть. — Знаешь, о чем он орал? Хотел тебя в психушку задвинуть. С нашей-то карательной психиатрией. Это кто еще больной, спрашивается. Крис сдвинула брови и угрюмо продолжила взирать на Линдеманна. — Сложно было не догадаться, — скривив губы, проскрипела она, злость, всколыхнувшаяся внутри, даже лишила голоса дрожи, словно придавая сил. Клавишница, в порыве чувств, потянулась к разбитому лицу любимого, и осторожно, почти невесомо провела по контуру пострадавшей челюсти кончиками пальцев. — Ну, значит, я с чистой совестью могу его покусать, раз он так любезно навесил на меня ярлык, — чем сильнее она ощущал пальцами тепло и пульсацию ушибленной губы, тем обиднее ей становилось. Она выглядела такой разозлённой и решительной, при всей её тонкотелости и нескладности, что Тиллю пришла ассоциация с растрёпанным яростным сычом, только перьев во все стороны не хватало. — Я его сам покусаю скоро. — Тилль расслабил плечи от облегчения. Такой настрой был уже лучше. Мужчина даже умилился внезапной нежности и судорожно коснулся места, где еще горел теплый след руки. Конечно, это горела ссадина, но романтика не бывает лишней. А в таких ситуациях романтика и чувство юмора могут спасти жизнь. Но в лице Кристины всё равно оставалась затаенная тревога. И её следовало разрешить. Тилль отнял руку от лица. Как бы ему не хотелось спрятать глаза, но он должен был смотреть прямо. Глаза, как известно, зеркало души. А душа у него всегда была открыта. И прятать её Тилль считал ниже собственного достоинства. — Флаке… Я должен. Нет, я обязан тебе сказать… — При этих словах у Кристины дрогнули губы. Сложно было даже представить, что она чувствовала. Лоренц сразу напряглась, сжавшись ещё сильнее, словно хотела вообще исчезнуть. Ну вот. Обычно после этой фразы идёт либо что-то очень неприятное, либо что-то, что переворачивает жизнь с ног на голову. И это ещё повезёт, если не одновременно. Капелька крови из носа стекла по губам, и она немного нервно её слизнула. В голову сразу закрался вопрос о том, насколько калорийна человеческая кровь, от чего она не смогла сдержать тихий смешок. Звук неприятно царапнул выложенные плиткой стены, а Крису подумалось, что раз уж она сумасшедшая, то и беспричинное, в глазах других, веселье вполне себе может позволить, будь что будет. — Мы оба прекрасно знаем, что с тобой что-то не в порядке. Но я просто не могу сдать тебя, как… Как какое-то бесправное животное, в желтый дом. Я понимаю, может, ты считаешь, что тебе нужно профессиональное лечение, врачи, лекарства. Я все это понимаю и, конечно, тебя поддержу. — Тиллю было жутко даже представлять, что могут с Кристиной сделать все эти недоврачи. С системой медицинской «помощи» психически больным, особенно таким, как Флаке, он был прекрасно знаком и ничего хорошего не ждал. — Но пока, пока все не так плохо, пожалуйста, давай попробуем справиться своими силами. Я тебя вытащу. Я ведь знаю, какое во всех этих дурках лечение. И боюсь, что лучше тебе не станет. Если хочешь, я могу нанять какого-нибудь психотерапевта, но не торопись. Я боюсь, они сделают еще хуже в твоей ситуации. Кристина могла только стоять и глупо моргать, не веря в происходящее. Пожалуй, слова звучали слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Она чувствовала щемящую нежность к Тиллю, который, несмотря на всё, остался на её стороне. Продолжил верить в неё, даже когда Флаке сама почти сдалась и смирилась с судьбой. Румянец тронул болезненно бледные щёки музыкантки, и девушка, поддаваясь порыву, заключила Линдеманна в неловкие объятия, стараясь не задеть ушибленных участков тела. Внезапно она поняла, что даже если весь мир встанет против, то любимый человек будет рядом, будет защищать её интересы, какими бы неправильными и больными они ни были. Чувство того, что тебя не оставят, каким бы ты ни был, окрыляло даже сильнее, чем лёгкость после нескольких дней без еды. Казалось, в этот момент она могла чувствовать красную нить, соединяющую родственные души, что натянута между ними, если верить какой-то там Богом забытой легенде. Тилль даже вздрогнул, когда его обняли. Переполнявший его мандраж и напряжение, страх, что Кристина что-то не так поймет, не захочет слушать или не простит, испарились по мановению руки. И в этот момент он еще сильнее понял — он не может подвести. Отныне он не имеет права на боль, на злость и усталость. Все эти чувства запрещены. К Кристине он должен приходить только с любовь или уж не приходить вообще. И, раз его любимый человек оказался столь хрупким, то нужно её укреплять. Мужчине в голову внезапно пришла идея, которая могла бы сделать Флаке еще капельку счастливее. Пусть Тиллю это и казалось странным, но ради неё… Он немного смущенно улыбнулся. И внезапно снял со своих плеч руки Кристины. — Знаешь… — На вопросительный и немного испуганный взгляд Тилль успокаивающе прищурил глаза, будто ребенок, замышляющий шалость. И положил чужие руки себе на живот. — А я ведь у нас весы нашел. И крепко, но ласково прижал холодные руки к немного выпирающему брюшку. И впрямь, за последние месяцы он немного, совсем чуть-чуть поднабрал. Это было почти незаметно, но если присмотреться… Тилль не мог найти в этом особенно привлекательного, но и плохого тоже не видел. Оставалось наслаждаться, заставляя краснеть и Флаке. От удовольствия. А у той запылали уши. Кристине самой не хотелось себе признаваться в том, что ей это действительно нравится. Нравятся эти едва заметные изменения в фигуре любимого мужчины, нравится чувствовать себя всё меньше по сравнению с ним. Она старалась не думать об этом, но иногда, когда контроль ослабевал, мысли всё-таки проскальзывали. Она пыталась прерывать подобные фантазии, сразу как замечала то, что они опять ушли в извращённое русло, но, увы, бегать от себя — довольно бесполезное занятие. Как бы она ни душила своё воображение, ни ставила себя в рамки, острое смущение, расползающееся по лицу и плечам красными пятнами, горящие от стыда уши, приятная тяжесть внизу живота, сворачивающаяся узлом и опускающаяся всё ниже — всё это никуда не девалось и не поддавалось контролю. Флаке дурно было от одной только гипотезы, что Тилль может о чём-то догадаться. А, оказалось, он не только знал о странных замашках Лоренц, но и осознал, что это именно в полной мере фетиш гораздо быстрее самой клавишницы. Тилль же только смотрел в счастливо-смущенное лицо самого дорого ему человека. И чувствовал, что нет в мире ничего, что было бы более ценным, чем этот взгляд. Чем эти искорки счастья, сменившие собой уныние, в голубых мутных, но таких родных глазах. Словно сокровище, которое он сохранит и сбережет, несмотря ни на что. Но плакать больше Кристина не будет.Часть 4
11 января 2024 г. в 18:40
Надо сказать, Тилль давно не бил никому морду. Так давно, что даже немного разучился этому нехитрому искусству. Он вовсе не был заядлым любителем расквасить парочку носов, вымещая накопившуюся энергию на боксерских грушах и спортинвентаре. Но из-за событий последних нескольких месяцев от занятий пришлось отказаться. А хватка и поставленный удар остались.
Поэтому, когда Рихард с вскриком ухватился за окровавленное лицо с изрядно подпорченным носом, Тилль был очень рад наработанным ранее часам. Конечно, куда ему против подкованного бывшего борца, казалось бы. А оказалось прямо противоположное — гнев творит чудеса. Сам Тилль тоже схлопотал в зубы, причем, довольно больно и сильно. Хорошо, что ошеломленный ударом Рихард бил смазано. Последний раз, когда они с Круспе так сцеплялись, был, когда Тиллю рассказали о ширяющемся гитаристе. Гостиница, где они тогда подрались, несколько часов стояла потом на ушах. А примирять рассорившихся участников пришлось всему остальному коллективу.
Но в этот раз никто даже не стал делать попыток примирения. Пауль молча вышел из комнаты. Оливер покачал головой и, быстро схоронившись с гитарой, в споре участвовать отказался. Кристоф что-то было говорил. Но кто б его слушал. На Рихарда часто смотрели как на дерьмо. Но в этот раз во взглядах такое отношение читалось особенно. Кристина давно сидела где-то в туалете, сбежав, стоило начаться драке.
Тилль как раз вытер струйку крови с разбитой губы, когда к Круспе вернулся дар речи.
— Да пошли вы в пизду! Уебки драные, вас обоих в дурку сдать к херовой матери и таблетки пихать через задницу! — Сплюнув на пол смесь слюны и густо красной жижи, тот бешеными, но напуганными глазами смотрел на стоящего Тилля, будто ожидая, что взбаламученный мужчина пропишет ему еще раз. Отчего-то Рихард забыл, как ранее навешивал по шее в похожих случаях. Или же не хотел продолжать драку со все-таки другом, кто знает.
Тилль лишь хмуро поднял взгляд на него и наконец стер с подбородка остатки крови. — Рот закрой. Ты его уже достаточно сегодня наоткрывал, дебила кусок. Мне из-за тебя Кристину успокаивать теперь.
— Ах, вы на него посмотрите, благодетель сраный нашелся! — Сидя на заднице, Рихард картинно взмахнул руками, чем вызвал усмешку у Оливера. — Да я с самого начала говорил, что с этой ебнутой не все в порядке, а ты её покрывать взялся. Нахер мне это надо! Она же конченная, это давно понятно было! Её лечить надо!
— Всё? Ты закончил? — Тилль насмешливо дернул ртом и поморщился. Из губы все-таки текло, а ссадина ощутимо пекла. Хорошо, что зубы не пострадали. — Рассказал свое драгоценное никому не нужное мнение?
От возмущения гитарист даже поперхнулся. Тилль никогда не скупился на язвительность, если до этого доходило. Он мог долго молчать, но терпение даже у него было не железным. А после срыва мужчину начинало нести.
— Я не сказа… — Но вякнуть Круспе не дали.
— Так закрой пасть! — От рыка Линдеманна жалобно звякнули тонкие окна, а гитара в дрогнувших руках Оливера издала надрывный вскрик. Шнайдер тоже закрыл открытый было рот. За компанию. И, подумав, сел на диван. Поближе к спасительному островку спокойствия в виде Оливера.
— Кристина не больна! И точка. У неё проблемы. Ей надо помочь. Любым, блять, способом. И ты, эгоистичного дерьма кусок, который даже о собственной дочери не может позаботиться, засунешь свой язык себе в зад и не посмеешь больше вякнуть ни одного слова в адрес Флаке. — У Тилля на висках даже вздулись вены, и лицо покраснело, словно у быка, готового нанизать на рога незадачливого обладателя красной тряпки. А Кристина всегда была красным полотнищем, на которое Тилль особенно остро реагировал. — А если я что-то еще услышу про неё или про свой внешний вид, или вообще что угодно этого касающееся, или, не дай бог, узнаю, что кто-то, это я всем говорю, сливает про Кристину информацию, я вам такое устрою, что вы и носа на улицу не сможете показать. Ты понял, Круспе?
Пару секунд мужчины буравили друг друга взглядами. Кажется, из-за косяка выглянул и Пауль с побелевшими губами. А ведь Тилль мог устроить. И не в плане мордобоя, нет. Столько, сколько он знал о всех них, не знал никто. Они были одним коллективом, несмотря на разногласия, и скрыть от остальных что-либо было очень и очень сложно. Рихард зло моргнул, отводя глаза. Его загнали в угол.
— Понял. — Процедил он сквозь зубы. — Все уже всё поняли.
Тилль хмуро кивнул, развернулся, чуть не задев плечом Пауля, и быстро вышел. Оставив Рихарда и всех остальных в довольно странном состоянии. Шнайдер даже было дернулся пойти за ним, но его удержала цепкая рука Оливера, который очень быстро среагировал. И шепнул одними губами:
— Оставь.