Loving you is a crime

Нёвиллет аплодировал актёрам, сжимая в руках красочную программку. Для начинающих выступление в театре «Эпиклез» было настоящим достижением. Просторный зал имел прекрасную акустику: даже ткани обивки мебели и стен имели специальный состав, способствующий лучшему распространению звука, что было особенно важно в таком жанре, как опера. Зрительный зал был украшен позолотой, а ярусы отделаны изысканным декором, который оттеняла ажурная люстра с хрустальными вставками. Несмотря на наличие особой ложи для важных гостей, Нёвиллет предпочел находиться вместе с обычными зрителями. Он не мог не признать, что Фурина обладала редким талантом. Меланхолия, отчаяние, жертвенность и влюбленность были для неё естественны настолько, что она не казалась актрисой — она проживала на сцене свою жизнь. Её эмоции напоминали плавный танец, где каждое движение под светом прожекторов было выверенным и осмысленным. «Во снах он явился ко мне, поразив своей песней; Тот голос, что звал меня и произносил моё имя». Игра Лини, о котором было много разговоров, тоже не разочаровала. Роль подходила ему и из-за того, что его герой кроме титула «Ангела музыки» обладал навыками фокусника. Было заметно, что он преодолевал невидимую преграду, наделяя свою игру негативными чертами, которые должны были оттолкнуть зрителя — и в то же время завлекал харизмой и обаянием. После финального акта актёры купались в признании зрителей, пока их провожали роскошными букетами и громкими аплодисментами. После спектакля Нёвиллет зашёл в гримёрку по просьбе Фурины. Он отметил для себя, что она оформлена не менее величественно, чем интерьер зрительного зала: лампы по краям огромного зеркала создавали нейтральное освещение, а стены были украшены небольшими картинами в рамках с благородным золотистым блеском. Актёры оставались в сценических костюмах: Фурину легко было заметить по белоснежному платью с пышными рукавами. Но путь преградил низкий паренёк с тщательно уложенными назад волосами, облачённый в костюм с бутоньеркой в виде красной розы. — Я видел вас в новостях! — воскликнул Лини. На нём уже не было маски, скрывающей большую часть лица, поэтому Нёвиллет мог заметить, как восхищённо сияли его внимательные глаза. Лини был довольно смел: совсем не думал о субординации и не боялся вести диалог с ним, в отличие от других. — До последнего считал, что это шутка, а теперь мне даже неловко… Если бы знал — подготовил бы для Вас пару фокусов. Не каждый день встречаешь господина Верховного судью, — усмехнулся Лини, параллельно доставая колоду карт. Умелыми и ловкими движениями он перемещал их из одной руки в другую с такой быстротой, что у Нёвиллета начинало рябить в глазах. — Но не воспользоваться шансом не могу. Есть ли что-то, что вас волнует сейчас? Выберите карту! Нёвиллет удивлённо отшатнулся, но мальчишка продолжал прожигать его настойчивым взглядом, а с его лица не сходила игривая улыбка. Отказаться от этого — обидеть восторженного ребёнка. — И всё равно мои прогнозы на картах точнее, чем твои, — послышался недовольный голос Фурины из другого угла гримёрной. Лини прищурился и показал ей язык, после чего снова протянул Нёвиллету веер из нескольких карт. Пожав плечами, судья выбрал одну, повернув карту рубашкой к себе; таким образом, Лини мог увидеть обратную сторону. — Кто бы мог подумать… Перевёрнутая справедливость, — Лини присвистнул, забрал карту и продолжил перемешивать колоду невесомыми движениями в воздухе, будто жонглировал картами. — Как интересно, что именно вам попался этот аркан. Вы сомневаетесь в своей объективности? Что-то поколебало вашу уверенность и беспристрастность? Внезапно Лини приблизился к судье почти вплотную, после чего вытащил из кармана его пиджака еще одну карту, показав её значение. Лёгкое замешательство судьи не осталось незамеченным, но Лини никак его не прокомментировал, лишь довольно осклабился. Шалость удалась. Когда он успел положить карту в карман? — Иерофант, — кивнув самому себе, констатировал Лини, — это решение проблемы. Вам не стоит сомневаться, ведь у вас достаточно нужных моральных качеств и авторитета. — Ты заранее это подготовил, да? Слишком очевидные карты для того, кто работает судьей, — с подозрением произнесла Фурина. Лини мастерски делал вид, что не замечает её острот и продолжал излучать любопытство и заинтересованность, не сводя взгляд с их сегодняшнего гостя. — Спасибо, — наконец ответил Нёвиллет, задумавшись о том, что значение карт действительно совпадало с его нынешней ситуацией при рассмотрении дела. — Спектакль был на высшем уровне. Я буду ждать тебя снаружи, — адресовав последнюю реплику Фурине, он повернулся на каблуках, покинув гримёрную. Сейчас ему следовало добраться до машины и дождаться дочери. Его недолгое появление ещё долго будет блуждать на устах у актёров: он слышал неявный шёпот за спиной уже тогда, когда только готовился пересечь дверь. У Фурины сегодня было отличное настроение. Она все ещё смеялась, крича вслед другим актёрам из труппы какие-то реплики перед тем, как сесть в машину. Распластавшись на переднем сидении, она удостоила вниманием и отца. — Ещё раз скажу, что всё прошло отлично. Рад, что получилось один раз попасть на спектакль. — Именно об этом я говорила! Никто не сможет отрицать то, насколько великолепна моя игра. Игра будущей звезды Голливуда — Фурины де Фонтейн. Как же мне повезло, что у мамы была такая грандиозная фамилия! С твоей я вряд ли бы смогла прославиться. Фурина де Нёвиллет… Скучное впечатление остаётся, не думаешь? — рассмеялась Фурина. — Как будто не имя актрисы, а имя интриганки-политика… — Не забудь пристегнуться, — методично уточнил Нёвиллет. — Сумку лучше положить на заднее сидение. Она будет мешать. Фурина начала сетовать на то, что отец однажды её заест бесконечными наставлениями, но быстро забыла об этом. Она была слишком рада отклику, который получила — теперь не только от своих многочисленных зрителей, но и от отца, который, как ей казалось раньше, никогда не замечал её. *** Близился день судебного заседания по делу Генри Ризли, поэтому, если сроки были надлежащим образом выполнены, его уже должны были перевести в тюрьму в Вашингтоне. Итоговые документы по делу были заблаговременно подготовлены. В этот раз осуждённый мог надеяться на оправдание в низших инстанциях. Доказательств было недостаточно для постановления обвинительного приговора. Кроме того, не все ученики Ризли были должным образом опрошены. Во-первых, они могли быть соучастниками, во-вторых, если Ризли всё же был невиновным, они могли быть причастными к фальсификации доказательств. На этом настаивал и осуждённый. Также одна улика показалась особенно значимой. Одна из жертв сделала два выстрела в преступника, защищаясь. Одна пуля была найдена на месте преступления, а вторая — нет. Вывод один: она осталась в теле преступника. Пуля не задела жизненно важные органы, иначе бы произошла массивная кровопотеря, и следы крови, даже стёртые, были бы зафиксированы при расследовании. Но на теле Ризли не было найдено ни следов извлечения пули, ни самой пули. Скорее всего, пуля так и осталась в теле преступника, ведь для её извлечения понадобилось бы медицинское вмешательство — а это сразу вызвало бы подозрения у врачей, которые бы начали рассматривать криминальную версию такого ранения. Другие судьи также одобрили предложение Нёвиллета отправить дела на новое рассмотрение: прошлый приговор словно был вынесен в спешке, чтобы поскорее замять дело и не разбираться с мельчайшими деталями. Но несмотря на то, что исход был известен, Нёвиллет продолжал думать о профайлинге. К своему стыду, в процессе изучения дела он будто вернулся в годы студенчества, когда в перерывах между учёбой зачитывался детективам. Он не хотел быть исключительно нейтральной стороной, хотел сделать догадки, кто был преступником, если не Ризли. Но его поглощали сомнения: осуждённый был слишком подозрительным, поэтому судья мог бы сделать более точное предположение о виновности или невиновности только после… разговора с ним. Он знал, какие средства нужны для осуществления этого намерения, но не мог поверить, что и правда… делает это? Столько лет он не позволял ни одному разбирательству колебать струны его души, дистанцировался эмоционально. Может, он мог позволить себе обойти один раз нерушимые правила? Пожертвовав ими, он взошёл бы на истинный пъедестал справедливости, что и было предназначением любого слуги закона. Нёвиллет особо ценил свою работу за то, что ему, в отличие от многих других юристов, не приходилось посещать исправительные учреждения. Он знал не понаслышке о том, какое бесправие порой происходило в их стенах. До Верховного суда иногда доходили дела, связанные с расовой дискриминацией в тюрьмах, пусть в последние годы их число и значительно уменьшилось. От факта притеснения и не по расовому признаку это не избавляло, поэтому тюрьмы всегда казались Нёвиллету последним местом, где он желал бы побывать. Но у каждого случая бывают исключения, верно? В Вашингтоне смертная казнь была отменена всего несколько лет назад, поэтому камеры смертников оставались в учреждениях города, предусмотренные проектом здания. Именно в них содержали подававших бесконечные апелляции узников, настаивавших на присутствии в заседании. Визит Верховного судьи в такое нелицеприятное место был исключительным событием, поэтому, когда Нёвиллет предоставил удостоверение одному из охранников на входе, тот ещё несколько секунд внимательно вглядывался в него. — По какому поводу? — еле заметная дрожь в голосе выдавала то, что охранник нервничал. — Мне необходимо увидеть одного из ваших заключенных. В индивидуальном порядке, — Нёвиллет смерил его взглядом, который обдавал холодом зимней вьюги. Приказной тон, чёткая расстановка слов, колкая снисходительность. Инструмент, который всегда обеспечивал тишину в суде — и сейчас должен был сработать. — Вас, вроде бы, не было в списках посетителей… Возможно, где-то есть ошибка? Назовите имя заключенного. — Генри Ризли. Охранник вскинул бровь, а его лицо слегка покраснело, видимо, от нервного перенапряжения. Он ответил довольно неуверенно: — Ваша честь, свидания напрямую с этим заключённым нежелательны. Он приговорён к смертной казни и крайне опасен. Мы можем организовать вам разговор по видеосвязи, если у вас есть весомые причины для свидания с заключённым, — монотонно протараторил охранник. Нёвиллет ничего другого и не ожидал, поэтому незаметно подсунул ему несколько купюр. Казалось, охранник начинал сомневаться в реальности происходящего. — Вы довольно проницательны. У меня есть весомые причины, которые я не имею права оглашать, — продолжил говорить Нёвиллет ледяным тоном, — поэтому, как мне кажется, для избежания лишних проблем вы могли бы постараться организовать свидание на несколько минут в индивидуальном порядке. — Нёвиллет начал говорить вполголоса: — К тому же, сомневаюсь, что вы хотели бы, чтобы ваше учреждение подверглось тщательной проверке со стороны прокуратуры на наличие нарушений. Охранник колебался какое-то время: его взгляд напряженно бегал, пока он старался принять правильное решение. — Хорошо. В это время заключенные как раз должны выходить на прогулку на улице, чтобы поупражняться. Мы выведем всех, кроме Генри Ризли, и у вас будет шанс переговорить с ним. Вам не нужна дополнительная охрана, Ваша честь? — с лживой участливостью поинтересовался охранник. — Благодарю, — Нёвиллет расслабился и его голос приобрёл стандартную бесстрастную интонацию — без леденящего душу холода. — Не думаю, что он сможет напасть на меня через решётку. — Как скажете, — охранник на какое-то время удалился со своего рабочего места, чтобы, судя по всему, уведомить других стражей порядка в тюрьме о том, чтобы Ризли оставили в одиночной камере. Через несколько минут он вернулся, кивнув судье. Жестом он приглашал проследовать внутрь здания уже с другим охранником, который должен был показать путь к месту встречи. Сопровождающий его охранник за всё время не промолвил ни слова. Нёвиллет также не нарушил тишину, методично рассматривая условия содержания в тюрьме. Он знал, что нескоро сюда вернётся, поэтому фиксировал в памяти увиденное. В тюрьму можно было попасть через чистый, выложенный плиткой коридор. После обыска и прохождения через металлодетектор необходимо было добраться до массивной стальной двери, рядом с которой висела плоская металлическая табличка с надписью: «X-Row». За массивной дверью было довольно темно. Загрязнённые окна пропускали очень мало света, полы были цементными. Из звуков — потрескивание раций охранников, редкие телефонные звонки. Стальные прутья через каждые несколько футов. Охранник нарушил тишину, уточнив, что Нёвиллету необходимо пройти до конца коридора, чтобы встретиться с заключённым. Нёвиллет сухо поблагодарил его и медленно направился в указанное место. Звуки его шагов становились отчётливыми в мертвецкой тишине. Наконец нужная камера была найдена: Нёвиллет удалился от неё на безопасную дистанцию, стараясь разглядеть мужчину напротив него. Это был вымотанный, с взъерошенными волосами и тяжёлым взглядом человек со слегка заметной щетиной. На его руках из-под засученных рукавов оранжевой одежды были заметны шрамы, синяки и ссадины: некоторые из них были свежими, и оставалось только догадываться, нанёс ли заключенный шрамы себе сам или же постарались надзиратели. Шрамы покрывали и его шею, область под левым глазом; возможно, под одеждой их было намного больше. Помимо этого, взглядом невозможно было не выцепить татуировку-рукав, покрывающую полностью предплечье одной руки. Действительно, с первого взгляда создавалось впечатление человека, связанного с криминалом. До того, как судья приблизился к камере, заключённый сидел на кровати, но заметив его медленную поступь, Ризли приподнялся, встав в полный рост, как по стойке. Нёвиллет словно не выходил из зала суда: участники дела каждый раз вставали абсолютно так же, когда начиналось заседание. К своему удивлению, судья отметил, что заключённый был в хорошей физической форме для того положения, в котором сейчас находился. Даже у человека на воле редко можно было встретить такие мускулы. Ризли был достаточно массивным, будучи ниже, чем Нёвиллет. Его руки оставались накачанными настолько, будто к этому были приложены многолетние усилия. Интересно… он тоже немного подрагивал, как и охранник до этого. — Ваша честь… — Ризли поклонился и замер. — Доброго дня, — начал Нёвиллет. Почему-то в этот раз его интонация была нейтральной. — Вам должны были доложить о нашей встрече и о моей личности, поэтому не сочту нужным представляться. Вы много раз совершали попытки срывать заседания до этого, поэтому хочу уведомить, что при рассмотрении дела в Верховном суде такое поведение недопустимо. Мне не хотелось бы применять карательные меры, но они будут непременно применены в обратном случае. На протяжении всего монолога Нёвиллет был сосредоточен не на своих словах, а на языке тела заключенного. Ризли внимательно слушал, изредка одной рукой сминая ткань рубашки и переминаясь с ноги на ногу. Он не медлил с ответом: ещё на середине монолога его взгляд переменился и он приоткрыл рот. Он бы мог перебить судью ещё тогда, но не позволил себе сделать это. — Я не собирался срывать заседания никогда до этого. Вы можете думать, что угодно, но я невиновен, Ваша честь. Невиновен. Но я согласен умереть, — Ризли вновь обрёл уверенность, сжав руки в кулаках, — это лишь покажет, как прогнила судебная система США. Чёрт, вы только больше возненавидите меня после этих слов. Как я позволяю себе так обращаться с вами, да? Но я Вас уважаю. Больше, чем кого-то другого — именно поэтому честен. Людям всегда нужны были жертвы, чтобы уяснить что-то. И если я умру, и потом найдут преступника… Может, эта грёбаная полиция и следствие начнут ответственнее относиться к своей работе, — Ризли опомнился слишком поздно, увидев, что Нёвиллет прожигает его строгим безэмоциональным взглядом, не отрываясь. Судья был похож на гордую королевскую особу, которая с терпением выслушивала пришедших на приём подданных. Ризли только что осознал, что всё сказанное напрямую подтверждало опасения Нёвиллета. Он только что осознал, что унизил правосудие напрямую перед его символом. — Извините… Опять не сдержался. Да, это моя проблема. Вы можете сказать, что я излишне импульсивен, когда дело касается моей невиновности, и будете правы. Как много материала для анализа… Нёвиллет наблюдал за активной жестикуляцией, за стремительно менявшимися выражениями лица. Порывистость, резкость движений, горячность. Он бы не сказал, что лицо Ризли выражало излишнюю экспрессию или что оно вспыхивало от разных эмоций — всё тот же хмурый недовольный взгляд, но в разных полутонах. В его монологе практически не было пауз, которые говорили бы о том, что заключенный думает, как правильно преподать мысль. И конечно же, он позволил себе наглость в виде таких заявлений — возможно потому, что когда он был в чём-то твёрдо уверен, действия и слова опережали мысли. С таким темпераментом и системой личных ценностей Ризли вряд ли мог быть тем, кто откровенно бы лгал и ни разу бы не выдал истинные подробности. Теперь Нёвиллету это казалось слишком очевидным, но он напомнил себе, что не может ничего утверждать, пока это не будет доказано. Ах, точно. Пауза становилась слишком долгой, а заключённый не собирался нарушать тишину. — Понятно, — вздохнул Нёвиллет. — Как я и предполагал, Ваш феномен интереснее, чем чей-либо ещё. Храните нашу встречу в строжайшем секрете, хотя… Вам всё равно никто не поверит. Нужная информация была собрана. Нёвиллет собирался покинуть помещение, но Ризли поспешил произнести: — Passez une bonne journée, Votre Honneur. Нёвиллет вздрогнул от неожиданности. Он давно не слышал французскую речь, обращённую напрямую к нему, и почему-то решил поддержать ту хрупкую связь, что возникла между ними двоими: — Merci. N'oubliez pas ma demande. *** Верховный судья направился к выходу. Ризли мог бы начать обдумывать этот необычный визит, но его сейчас больше волновало другое — он опять не смог себя контролировать в чужом присутствии. И теперь это уже были не пустословы из низших инстанций, а сам… мсье Нёвиллет. По правде говоря, если Ризли и видел его лицо где-то до этого, то оно стремительно испарилось у него из памяти за ненадобностью. Поэтому он был вдвойне поражён, когда увидел его — по самой идиотской причине. Говоря напрямую: мсье Верховный судья был в его вкусе. А ещё в этой ситуации было плохо абсолютно всё, начиная от того, как адски потрёпанно и никудышно выглядел Ризли сейчас, заканчивая тем, что он выпалил всё, что у него на уме. У судьи была действительно хорошая психологическая выдержка, если он проигнорировал это, никак не прокомментировав, и остался со спокойным лицом. Ризли принюхался к своей тюремной одежде, вспоминая, что прошло полдня после того, как он принимал душ. Ну, уже хорошо, что он не пах, как горилла. На какой пересмотр дела теперь можно было рассчитывать? Может, Ризли вообще не допустят до заседания после такого поведения. В лучшем случае, позволят присутствовать по видеосвязи — но Ризли уже знал, что это чревато тем, что девяносто процентов речи судьи он скорее всего не услышит, как и не услышат его. Что поделать — сам виноват. И всё-таки, мсье Нёвиллет был одним из немногих, в присутствии кого Ризли был так напряжён. Судья умел держать контроль над кем-то. Его короткие меткие фразы могли заставить заткнуться любого. Ризли плюхнулся на кровать, глубоко вздохнув. К чёрту, в его жизни за последний год с лишним и так было слишком много плохого, чтобы зацикливаться на этом. Стоило подумать о приятном и расслабиться. Например, о том, как изящно выглядел мсье Нёвиллет в рубашке с изысканным жабо и жакете, какие точёные и аккуратные черты лица у него были. Даже у скульпторов не всегда получаются такие острые черты. Лицо Нёвиллета только на первый взгляд казалось строгим: была некоторая мягкость в том, как он выглядел. Его длинные волосы были слегка заплетены сзади и закреплены небольшим чёрным бантиком. Мило. Нонсенс — так много думать о том, кто будет рассматривать дело. Прокручивать его слова и внешность в памяти снова и снова. Возможно, Ризли действительно сходил с ума в одиночной камере. Но процесс этого приносил удовольствие, так что, может, немного сойти с ума — отличная идея. Заниматься было особо нечем, поэтому он ничего не терял от своих фантазий. Почему-то его не покидало странное предчувствие. Ризли услышал, как охранник, судя по всему, возвращался довольно быстрым шагом. Он остановился у камеры Ризли, недовольно хмыкнув. — От тебя одни проблемы. Что ты успел натворить, что слухи о тебе дошли до Верховного суда? — едко спросил охранник. — Подробности. Сейчас же. — А мне откуда знать? Мсье Нёвиллет рассматривает моё дело, вот и всё. Не знаю, может быть, я ему понравился, — язвительно усмехнулся Ризли, пусть и знал, что он не в том положении, чтобы издевательски подтрунивать. Охранник пропустил его слова мимо ушей. Видимо, счёл бессмысленными. Он вставил ключ в замочную скважину, открывая для себя доступ в камеру. Опять внеплановый обыск. Ризли задумался о том, что мог прямо сейчас спокойно оглушить охранника или лишить его сознания, так как в этот раз тот не взял с собой напарников. Он бы даже остался безнаказанным, пока не добежал бы до следующего поста охраны, где его бы схватили. — Хотя бы одно лишнее движение — ударю шокером, — сквозь зубы сказал охранник. Ризли старался не двигаться, надеясь, что тот не доберётся до его тайника. Кто же знал, что этот ублюдок решит до него докопаться… У него сегодня что, плохое настроение, что он так накинулся? Для Ризли не было в новинку, что у него могли просто так отобрать вещи. Именно такими гадкими способами охранники в очередной раз доказывали своё превосходство и безнаказанность. Другими словами, абсолютную власть. Вдруг Ризли почувствовал сильную боль в ноге, которая постепенно разливалась по всему телу. Разряд. Двух-трёх секунд удара разрядом тока хватало, чтобы почувствовать невыносимые мучения. Ризли не понимал, что происходит, пока не услышал крики, обращённые в его сторону. — Подонок… Думал, что украдёшь у кого-то плеер и сможешь успешно спрятать? С самого первого дня ты разрушаешь вещи, нарываешься на конфликты, выказываешь неуважение. Кем ты себя возомнил? Успел забыть, что в этом месте ты никто? — охранник нанёс ему ещё несколько болезненных ударов ногами, которым Ризли не мог сопротивляться после боли, вызванной электрошокером. Ему оставалось лишь беспомощно валяться на полу. В тюрьме Вашингтона за ним не следили так тщательно, как в Техасе, поэтому Ризли успел наладить связи с некоторыми заключёнными и выменять кое-как добытые деньги на музыкальный плеер. А что ему оставалось делать? От скуки он готов был вешаться, не читать же книжки или крутить каналы на допотопном телевизоре, где не было кабельного, целыми днями. В такие моменты Ризли жалел, что не попал в тюрьму в Норвегии: там его бы обеспечили всеми удобствами и новой Playstation. На плеере была как попса, так и излюбленная рок-музыка Ризли, пусть и в гораздо меньшем количестве. Теперь плеер был разбит охранником и уже вряд ли мог функционировать. Ризли сделал тайник под кроватью, но недостаточно оборудовал для того, чтобы он стал полностью незаметным. Он надеялся успеть поработать над тайником до ночного обхода. Ризли ещё какое-то время лежал на холодном покрытии, стараясь дождаться, когда боль станет немного терпимее. Охранник покинул его камеру, вновь закрыв её на ключ. Но как оказалось, он ушёл лишь для того, чтобы вернуться снова — с подкреплением… Ризли грубейшим образом выволокли из камеры, болезненно подпинывая, чтобы тот шёл в нужном направлении. После чего закинули в карцер, выключив свет. Он беспомощно взвыл, несколько раз отчаянно стучась в запертую дверь, словно от этого был бы смысл и после того, как он барабанил в дверь, его немедленно бы освободили… Это помещение было ещё более тесным, чем его одиночная камера, и он не мог разогнуться в полный рост, не ударившись об потолок. Мебель практически отсутствовала. Не было никаких источников света. Сколько его здесь будут содержать? От нервов Ризли в последнее время стал часто чесать кожу, иногда раздирая её до крови. Он делал это и сейчас, прислушиваясь к своему сбитому дыханию. Здесь он вряд ли бы смог услышать какие-то другие звуки. Он обхватил колени руками, съёжившись и будто уменьшившись в размерах. Физическая боль уже стала терпимой, но с душевной ситуация обстояла намного хуже. Ризли почувствовал слёзы на своих щеках. Вчера, раздобыв плеер, он наконец снова услышал те песни, которые мог только напевать по памяти. Как же давно он не слышал «Nothing Else Matters» Металлики… Ризли как сейчас помнил, как урвал билеты на концерт Металлики в свои двадцать пять, когда у них был мировой тур. Поездка в Париж, оглушающие риффы, крики фанатов. Неизвестно, сколько дней он проведёт в полной изоляции. Но он не жалел о своём поступке. Ещё глубже впиваясь ногтями в кожу, он начал тихо напевать мотивы, которые снова смог услышать вчера: «Мне всегда было наплевать, что говорят другие, Мне всегда было наплевать на игры, в которые они играют, Мне всегда было наплевать, что делают другие, Мне всегда было наплевать, что знают другие, Ведь я знаю».