Я буду жить?

Спустя несколько дней Аврелий, как и обещал, звонит мне во второй раз. Во время разговора мне раза три хочется бросить трубку, но я напоминаю себе о том. что, если бы не он, то меня бы казнили или, что ещё хуже, оставили бы в Капитолии, пока я бы не сдохла. Аврелий напоминает о созвоне через несколько дней, и я кладу трубку. Как же я ошибалась, когда считала, что разговоры не могут навредить. Мне так плохо, что я сажусь, обнимая себя за колени, на пол около телефона и начинаю рыдать. Воспоминания о тех, кто умер из-за меня, возникают в моей голове. Я пытаюсь сказать, что это случайность или что я не виновата, но сама же не верю в это. Странно, но эти обрывки памяти вызывают чуть меньше боли и ужаса, чем обычно. Я нахожусь в таком состоянии до тех пор, пока не понимаю, что замерзла. Вскочив на ноги, я, чуть не снеся дверь, врываюсь в комнату Прим. Сначала я стою посреди комнаты, осматриваюсь и пытаюсь не потерять самообладание. Я никому не разрешала входить сюда, и, тем более, что-то менять. Я замечаю, что шкаф открыт, а часть вещей валяется на полу. Во мне что-то щёлкает. В каком-то припадке я срываю с окна занавески и кидаю на пол, поднимая при этом огромное облако пыли. Сношу книги с полок, нахожу злосчастную флейту и кидаю её в дверь. Раскрываю окно и выкидываю какие-то вещи. Я уже не разбираю ничего. А когда нахожу её школьную сумку, то выворачиваю всё содержимое на пол. Из одного учебника выпадает листок. Я беру его в руки и сквозь помутнённый рассудок читаю, что на нем написано. «Она вернётся домой». Глупая. Она всегда верила в меня. Я не выдерживаю и разрываю записку в клочья. Я ощущаю, как тёмный и липкий страх опутывает меня. Я начинаю задыхаться и слышу звон в ушах. Я не вижу ничего и никого вокруг. Оседаю на пол, пытаясь привести себя в чувство. Но становится всё хуже. Меня поглощает неконтролируемая тревога, и я чувствую головокружение. Сквозь приступ, я чувствую, как кто-то меня трясет, что-то мне говорит, но этот звук такой отдаленный. — Посмотри на меня. Китнисс. — кто-то пытается достучаться до меня и крепко обнимает — Китнисс, это временное состояние — Он шепчет мне на ухо. — Дыши через нос, всё будет хорошо, это пройдёт. Постепенно я начинаю понимать, кто я и где нахожусь. — Посчитай до ста. — Пит медленно произносит каждое слово, и я прислушиваюсь к его совету. У меня выравнивается дыхание, и необъемлемое чувство страха медленно уходит. — Задушишь же. — я почти не узнаю свой голос: скрипящий и надрывающийся. Пит ослабляет хватку и немного отстраняется от меня. — Пришла в себя? — Пит смотрит прямо мне в глаза — Что это было? — я смотрю на него испуганно. Мне кажется, что раньше у меня случалось подобное, но ощущалось по-другому. — Паническая атака, судя по всему. По крайней мере, Аврелий это так называет. — У тебя было такое? — Да. Когда случилось в первый раз, прошло минут семь, прежде чем я пришел в себя. Тогда я вообще не знал, что делать. Но потом доктора мне рассказали, как с этим бороться. Так что сейчас у меня получается взять приступы под контроль. Хотя бы большую часть из них. — большую часть из них. С чем же ты борешься в одиночку, Пит? но эти мысли я не решаюсь озвучить — Спасибо. Мне стало легче. — спустя время произношу я. Я прижимаюсь к Питу. Он не отстраняется и лишь крепче обнимает меня. Мы сидим так некоторое время, пока я окончательно не прихожу в себя и не осознаю, что я только что сделала. Я резко отталкиваюсь. — Черт, черт, черт. — я в шоке осматриваю комнату сестры. — Китнисс? Я сижу среди кучи книг, тетрадей, вырванных листов. Повсюду раскиданы ручки, клубки пряжи, ленты и порванная бумага для составления букетов. — Что же я наделала? Пит тоже осматривает комнату. Но ничего не говорит. Я вскакиваю и пытаюсь сгрести листы и тетради, как будто бы это поможет всё исправить. Но руки предательски трясутся. Пит забирает бумаги у меня и аккуратно кладет на стол. — Китнисс, ничего не трогай. — он медленно произносит каждое слово. Я вспоминаю про окно и хочу подбежать к нему, но Пит перехватывает меня. Я извиваюсь, пытаясь выпутаться из его крепких рук, но ничего не помогает. И наконец я сдаюсь. Он крепко берёт меня за запястья, ведёт к кровати и сажает меня. Когда он отпускает меня, я понимаю, что вся трясусь. Пит закрывает окно, достает из шкафа одеяло и накрывает меня им. — Что же я наделала? — еле слышно произношу я. — Китнисс, посмотри прямо на меня. — я отвлекаюсь от своих мыслей — Сделанного не воротишь. Но кое-что можно поправить. Понимаешь? — мне кажется, или он выглядит не менее испуганным чем я — Ты точно видишь то же, что и я? — Да, я вижу то же, что и ты. — Тогда должен понимать, что я наделала. Я почти всё тут уничтожила. — Не всё, Китнисс, не всё… — и как будто бы решившись на что-то, он добавляет — И ещё…присмотрись. Только сейчас я понимаю, что на самом деле вызвало приступ. Кровать расстелена. И кое-каких вещей не хватает. Я ведь помню почти каждую вещицу Прим: после победы мы их вместе выбирали, а до Игр она донашивала, в основном, мою одежду. Нет ветровки, которую я попросила сделать Цинну специально для неё. И, кажется, не хватает каких-то лекарств? И я как будто становлюсь свидетелем той ночи, когда я подняла восстание против Капитолия. Я вижу, как Прим резко вскакивает со своей постели и бежит к шкафу, чтобы взять что-то теплое и вещи первой необходимости, раскидывая всё по пути. И потом вместе с мамой и Гейлом покидают этот дом навсегда. Я чувствую, как слёзы скатываются по моим щекам. Им было страшно. Очень. И матери, и Прим. Я вспоминаю о жителях дистрикта. Тех, кто не спасся. Мадж. Я вижу, как она подходит к окну, видит появляющиеся из ниоткуда планолёты и всё понимает. Но слишком поздно. О чем она думала в последний момент своей жизни? Побежала ли она к матери и отцу? Или они итак сидели в одной комнате и разговаривали о каких-то пустяках, пытаясь себя успокоить, что ничего страшного произойти не должно? Вот она и её семья. А вот на дома мирных жителей скидывают бомбы. Всё в огне. И нигде не найти спасения. Я чувствую страх, панику, и необъятный ужас перед смертью каждого из жителей дистрикта. Отважная Мадж, её мать, потерявшая сестру на Играх, и мэр, который всячески старался помогать городу. В другом доме родители Пита. О чем думал мистер Мелларк? О том, чтобы не пострадал Пит? И обнял ли он жену и второго сына перед смертью? Пытался ли их спасти или принял свою участь точно так же стойко, как всегда делал сам Пит? В соседних домах кричит Руба, женщина-мясник, пытаясь спасти свою семью. И я вспоминаю, как она почти подарила мне козу для Прим. Где-то бегут люди, пытаясь безуспешно спастись от огня и взрывов. Вижу посреди всего этого безумия Делли, которая каким-то чудом успела почувствовать приближение опасности и теперь бежит где-то около Луговины в сторону леса. Я понимаю, что все жители, многих из которых я даже не знала, точно не должны были оказаться в самом центре революции и войны. Никто из них. И они точно не хотели и не должны были умереть. — Что же я наделала? — шепчу я. Кажется, Пит понял это всё, как только зашел в комнату. Он садится на кровать рядом со мной и опускает голову на свои руки. Я вижу как его спина подрагивает и понимаю, что он плачет. Я придвигаюсь к нему, накрываю его своим одеялом, и кладу руку на спину, пытаясь успокоить. — Прости. Я не знала… Не хотела. — всё не то. Это точно не те слова, которые нужно было бы сказать. Он ничего не говорит. Спустя какое-то время он резко выпрямляется, кладет руки на свои колени и крепко сжимает их в кулаки. И через некоторое время разжимает их. — Ты не виновата. В конце концов, бомбы сбрасывала не ты, и не ты принимала такое решение. Я прижимаюсь к Питу, кладу голову на его плечо, и сжимаю его ладонь своей. Он переплетает наши пальцы. И мы плачем, скорбя о всех тех, кто умер в ту ночь. Мы долго так сидим, пока я не решаюсь расцепить онемевшие от крепкой хватки пальцы. — Наверное, стоит здесь убрать. — Ты права. — Надо собрать вещи, которые я выкинула из окна. — смущенно говорю я. — О, я подобрал кое-что, что не успело улететь, и оставил внизу в прихожей. Иначе бы пришел раньше. — Спасибо. Я скидываю с нас одеяло. И прохожу в центр комнаты. — Работы предстоит много. — Разрушать всегда легче. — только сейчас я замечаю, что Пит в домашней одежде, а сверху на нем надет фартук. Он слегка потрепан, а в волосах есть следы муки. Мы убираемся, переживая в тишине свои потери. Книги и тетради мы просто кладём на стол, поднимая их с пола и собирая в стопки. — Всё равно надо будет их перебрать. — решаю я. Все сломанные мной предметы я собираю в одну кучу: в основном, это канцелярия. В кладовке нахожу ненужную коробку и скидываю всё внутрь. — Почему тут так много лент? И флейта? — Эффи искала у меня талант. А то мой… немного незаконный. — у меня получается что-то похожее на усмешку, но какую-то уж очень болезненную. — Мне было проще. Я всегда хотел рисовать. Но краски — это слишком дорого. Отец где-то умудрялся найти какие-то небольшие баночки. Это были самые основные цвета. И качество у них было очень плохое. Но они мне так сильно нравились. Но больше я, конечно, учился в пекарне. Он мне показывал и рассказывал многое, когда украшал пироги или печенья. Как смешивать разные цвета, например, или как понять, какой оттенок мне нужен. Он разрешал мне экспериментировать с красителями и украшениями. В тайне от матери, конечно. Однажды во время своих опытов я испортил глазурь, перепутав краситель. И вместо изумрудного цвета получился ужасный болотный. Я попытался всё исправить, но стало ещё хуже. Мать тогда сильно злилась. Наверное, это первый раз, когда Пит рассказал так много о своей жизни. Я отвлеклась на его рассказ и перестала убираться. — И что? Прекратил эксперименты? — Конечно, нет. — он посмотрел на меня так, будто это само собой разумеющееся — Просто постарался больше на таких косяках не попадаться. — Да я так, из вежливости спросила — я пытаюсь реабилитироваться, а потом кое-что осознаю — Она тебя била? — Да. Я никогда не задумывалась о том, как рос Пит. И вот сейчас он говорит об ударах, как о чем-то обыденном. Но бить детей неправильно. — Нас с Прим родители никогда не били, и я даже не думала, что может быть по-другому. В тот день, когда ты вынес мне хлеб, я ведь слышала звук пощёчины и видела след у тебя на лице… Я была действительно шокирована. — Да, было неприятно. Я не могу сказать, что она была права или что-то такое. Нет, она виновата, нельзя бить детей… Но, кажется, я смог её простить. Знаешь, наши родители… Они ведь тоже были травмированными. — он ненадолго замолкает — Зато отец никогда не бил. Он мог немного прикрикнуть, но не более того. И всегда выгораживал перед матерью. Так что доставалось мне не так часто. Хотя чаще, чем братьям. Давай продолжим убирать. — он указал на порванные листки у меня в руках. — Ты всё это вспомнил? — уж такие воспоминания Капитолий не мог навязать. — Что-то — да. О чём-то Делли рассказала. Понемногу это стало вырисовываться в какое-то единое полотно. Хотя многие воспоминания всё ещё очень туманные и расплывчатые. — Ты — сильный. — Не знаю уж. — он усмехается Мы перекладываем одежду в шкаф. — Кажется, тут стало получше — говорю я, осматривая комнату. — Определенно. Мы выходим из комнаты, я прикрываю дверь. Когда мы спускаемся вниз, я замечаю стопку вещей у входной двери. — Спасибо, что попробовал… вернуть некоторые вещи. — Я подумал, что тебе это было бы важно. Я очень не хочу оставаться одна сейчас. — Не хочешь чай? — Давай. Раз уж пирог всё равно откладывается. — он указывает на одежду, проходит на кухню и снимает фартук, кладя его на спинку стула. — Спасибо. Я разливаю чай в кружки и сажусь рядом с Питом. Я осознаю, что очень устала, поэтому распрямляю руку и кладу на неё голову, а пальцами другой руки провожу по кружке, выводя на ней причудливые узоры. Через несколько минут, я нахожу в себе силы задать ещё один вопрос — Кстати, как ты узнал? — Я был на кухне, делал тесто и выглянул в окно, чтобы посмотреть на клумбу с розами у твоего дома. — он намеренно не называет их примулами. — И тут начинают вещи лететь из окна второго этажа. — Я так устала. — Понимаю, Кит. — Мне страшно. — Мне тоже. Пит отодвигает чашки, кладет руку на стол и отзеркаливает мою позу. Теперь мы повернуты друг к другу, между нашими головами сантиметров тридцать, не больше. Другой рукой он аккуратно, почти невесомо водит пальцами по моему предплечью, вырисовывая причудливые узоры. При каждом прикосновении я чувствую, как внутри меня всё переворачивается и сжимается в комок. Кажется, именно это ощущение называют «бабочки в животе». Так было написано в одной из тех книжек, что приносил Пит. И одновременно я ощущаю такое спокойствие и нежность, что не могу сдержать слов. — Я рада, что ты здесь. — Я чувствую, как слеза предательски скатывается по щеке. Пит приближается, целует меня и выпрямляется, пододвигает к себе чашку с чаем и сосредотачивает свой взгляд на ней. Я чувствую привкус соли на своих губах. От слез. Моих или его — не так важно. — Спасибо, что доверяешь мне. — его голос звучит почти отстранённо. Нет, нет, только не сейчас. Мне кажется, что если Пит сейчас оттолкнет, я умру. — Пит. Всегда. — я почти молю. Я выпрямляюсь и беру его ладонь в свои руки, пытаясь в это прикосновение вложить всю ту благодарность, всю ту нежность и радость, что я чувствую по отношению к нему. Он не отстраняется. Мы так сидим, пока неожиданный стук в дверь не заставляет вздрогнуть и вернуться к чаю. Хеймитч раскрывает входную дверь и проносится мимо нас на второй этаж. Я его окликаю — Мы тут. Он возвращается, его немного трясёт. Он хочет разразиться праведным гневом, но смотрит на меня и глубоко вздыхает. — Твою налево. — Он берёт кружку, наливает себе еле-еле теплый чай и падает на стул, расположенный напротив нас с Питом. Выглядит он встревоженно. Видно, что бежал сюда и, кажется, даже куртку не успел надеть. Он долго на нас смотрит, переводя взгляд с меня на Пита и наоборот. — Расскажете? — наконец произносит он Пит хочет что-то сказать, но я останавливаю его. Это моя личная борьба. — Я зашла в комнату Прим и… у меня случилась истерика, а потом и паническая атака. — я беру в руки чашку и сосредотачиваю на ней свой взгляд. Он долго ничего не говорит, а затем кладет руки на стол и аккуратно сжимает мою ладонь. — В первый раз? — я киваю — Боже, вы меня в могилу раньше времени сведёте. — он отпускает мою руку и начинает пить чай. Наконец он кивает Питу — Помог? — Попытался. Мне не привыкать. — А истерика из-за… — он смотрит на меня — Увидела следы ночи, когда город бомбили. — твердо произношу я. Он глубоко задумывается, а потом произносит. — Сноу бы сделал это в любом случае. — мне хочется спорить, кричать, но я слишком вымотана, поэтому просто молча пялюсь в чашку. — Хеймитч прав. Сноу нужен был какой-то рычаг давления, чтобы показать дистриктам, что бывает за неповиновение. Так что это был всего лишь вопрос времени. — А, может, и не сделал бы. Я его спровоцировала. — Теперь мы это точно не узнаем. К тому же, изначально стрелять должен был кто-то другой, а не ты. — пожимает плечами Хеймитч. — Понимаешь, Сноу был способен на всё. За свою же оплошность убил моих близких. Так что в его милосердие я точно не верю. Пит в шоке поворачивается к нему. — Чтоб другим победителям было неповадно, и они никогда не вздумали идти против правил Капитолия. — я монотонно цитирую Хеймитча. — Как видишь, им это не помогло. — усмехается Хеймитч. — А я ведь наивный полагал, что после Игр всё закончится. Но нет. Когда меня приволокли сюда, то ни матери, ни младшего брата, ни девушки уже не было в живых. И лишь белые розы стояли в вазе в кабинете. Когда я попытался узнать, что произошло, то оказалось, что никто ничего не видел и не слышал. Только спустя месяца четыре я нашел пьяницу, который рассказал, что видел, как миротворцы тащили куда-то какую-то девушку. И всё. Сначала её отец приходил ко мне под дом, в чем-то обвинял, а потом увидел моё состояние и ушёл. И через месяц его нашли мёртвым. Повесился. Про мать с братом вообще ничего неизвестно. Скорее всего, миротворцы пришли ночью, уволокли куда-то в лес и застрелили. После этих событий у нас и главный миротворец поменялся. Похож на того последнего отморозка. Долго, скотина, продержался. Лет 5 точно. Я уж не знаю, что он натворил, но в один момент он тоже исчез. И потом Крея прислали. Такое ощущение, что миротворцев отбирали по принципу: являешься ли ты ублюдком или нет… — Это ужасно. — первым опомнился Пит — В следующий год ввели тур победителей. Меня решили, видимо, не трогать. А то, не дай бог, восстание подниму. — он усмехается и подмигивает мне. — А потом они стали вытаскивать меня на все Игры ментором. Я ведь помню каждого из них: каждого, кого отправляли на эту бойню. У них не было ни единого шанса. А я каждый раз должен был наблюдать, как эти голодные дети умирают, а потом приезжать сюда и видеть родителей этих ребятишек. Так что я сломался окончательно. Они мне все снятся. Я, правда, после 16-й смерти перестал считать их. И вот я стал алкоголиком, который каким-то чудом ещё живет. — Спасибо, что рассказал — тихо произношу я. — Но задачку вы мне подкинули, конечно, серьёзную. Вот уж не думал, что это всё может прекратиться. — Теперь никто не умрёт на Играх. Так что… можно начать жить — рассуждает Пит — Серьёзно? Парень, это точно ты говоришь? Помнится, недели две назад… — он резко замолкает — Что случилось? — я поворачиваюсь к Питу. — Ммм… Я тогда был немного не в себе. — В общем, да. Игры закончились. Война закончилась. А мы живы. Странно, не правда ли? — Об этом думаю с самого возвращения — произношу я — Вот так вот вышло. Жизнь — странная штука. — каждый долго думает о своём — Кстати, я уже неделю трезвый. — мы с Питом переглядываемся, поворачиваемся к Хеймитчу и пристально смотрим на него. — Ну что опять? Меня натолкнули твои слова, солнышко. Да и вы оба не в лучшем состоянии, кто о вас позаботится. — Вау, Хеймитч. Мы можем как-то помочь? — спрашивает Пит. — Постарайтесь не умереть раньше меня. Вот этого моё больное сердце точно не выдержит. — Тут уж как получится — нервно смеюсь я, протягиваю одну руку Питу, а другую — Хеймитчу сжимаю их ладони. — Ладно, хватит себя жалеть. Китнисс, тащи, что у тебя есть из еды, время ужина. — Точно, пирог. — страдальчески произносит Пит и бьёт себя рукой по лицу. — Ладно, завтра сделаю. — Хеймитч, а как ты узнал, что что-то произошло? — интересуюсь я. — Соседи между собой так громко разговаривали, что я проснулся. Выясняли, кто мусорит, кажется. Я хотел на них накричать сначала, а потом прислушался, о чем именно они говорят. И вот я здесь. Чёрт. Я даже ветровку забыл накинуть. Нет, детки, мне действительно скоро придётся к кому-то из вас переехать. Так много бегать туда-сюда я не могу. Если я заболею, кто из вас ко мне ходить будет? — А кто из нас самый добрый? — я киваю на Пита. — Кто виноват, тот и помогает. — строго произносит Пит. — Ветер? — невинно спрашиваю я. Впервые за весь вечер мы смеёмся. Дальше мы просто переговариваемся, стараясь не задеть наши травмы. После ужина до меня доходит. — Пит, ты ведь тоже без куртки пришел? — Только в фартуке. — Простите. — Да ладно, мы могли бы и сами подумать о погоде. — признаётся Пит. — Блин, у меня из теплых вещей только мои. Или… — я с сомнением смотрю на Пита, иду в коридор, беру куртку отца и отдаю ему — Идешь к себе, берёшь куртку себе и что-то Хеймитчу и возвращаешь её мне. — очень твердо произношу я. — Я могу и так дойти — говорит Хеймитч — Ну уж нет. А то действительно заболеешь. Тем более, Питу быстрее до себя дойти. — пока мы спорим с Хеймитчем, Пит разглядывает куртку, поэтому я говорю ему — Это куртка отца. Давай быстрее. — Да, хорошо. — он немного растерян — Хеймитч, Китнисс права. Я сейчас приду. Пит накидывает куртку и уходит. Я смотрю ему вслед, обдумывая произошедшее. — Так вот, как оно вышло. — подытоживает Хеймитч. Я понимаю, что он говорит про куртку. — Знаешь, на тебе она лучше смотрится. — Ну тебя. — я шуточно толкаю его в плечо. — Если будете ссориться, ко мне не приходите. На порог не пущу. — Буду под домом шуметь, пока не выйдешь. Хеймитч смеётся и приобнимает меня за плечи. — Думаешь, получится? — я обнимаю его в ответ — Не попробуешь — не узнаешь. — усмехается он. — А вот и Пит. — Обнимаетесь без меня? — он вешает отцовскую куртку, а вторую даёт Хеймитчу. — Иди к нам. — Тогда берегитесь. — Он подходит и обнимает нас. Я начинаю смеяться. — Пойдём, а то поздно уже. — Пит резко отсраняется и говорит мне — Если что, звони.