Бархат

Покраснение вокруг аккуратного шва ясно дало понять, что с раной все негладко, но это было ожидаемо — находиться в состоянии покоя у Лизы возможности не было, приходилось постоянно бередить повреждение ходьбой. Повезло, что хоть Кощей до дома подвез… кажется, даже лишний получас проходки пешком она бы не пережила. Воспаление, впрочем, было процессом ожидаемым. Сменив повязку, девушка не забыла промыть под краном руки, хорошенько натерев их мылом, пока на кухне хозяин квартиры пил чай и угощался даже не пригоревшим блюдом. Наверное, оно и правда оказалось неплохим, но самой медсестре ничего не хотелось, а потому она вместе с аптечкой направилась сразу в спальню, а из нее уже на балкон, прихватив с собой альбом. Книга вдохновила ее, а потому карандашный грифель заскользил по бумаге под трепетным наблюдением плюшевой собаки, которую Лиза усадила на пол напротив. Взрослой у нее быть не получалось, выходило, конечно, что-то похожее, но не до конца — все сыпалось об излишнюю мягкость, опасливость, великодушие. Надевать маску безразличия казалось глумлением, а искреннее желание помочь страждущим встречалось в штыки. Самостоятельная, с копеечной зарплатой… ни магнитофона, ни фильмов, из всех развлечений только рисование. Даже с Машкой больше не потрещать, потому что нет Машки, она чужая теперь. И так теперь будет всегда? Мать хоть и ругалась на чем свет стоит, но кормила, денег давала, иногда проявляла вязку заботу… отец хоть и игнорировал часто, еще чаще кричал, но все одно был родным. И кровать дома была мягкой, одежда иностранной, конфет шоколадных в вазе лежало столько, что можно месяц есть. — Я тебе оставил бутер, поешь потом. — Сообщил Кощей, заваливаясь на кровать на спину, чтобы затем перевернуться на бок, глядя в сторону окна меж балконом и комнатой. — Слышишь меня? — Слышу. Спасибо. — Поблагодарила его девушка, проведя очередную линию по выученному профилю. — Вкусно хоть было? — Нормально. Отчего-то Лиза понимала даже без наводящих вопросов, что озвученное желание вернуться к родителям будет немедленно исполнено выкидыванием за шкирку, вот только не думать об этом не получалось — прошло всего несколько дней, а не недель или месяцев, отпустить прошлое так быстро не удалось. — А как ты вещи сумел забрать? Из квартиры? — спросила она вдруг, не поднимая головы. — Никого дома не было? — Никого. Если бы были… думаю, я бы здесь уже не сидел. А что? — приподняв брови, мужчина вперил взгляд в ее висок, видимый из-за стекла. — Я тебя не совсем понимаю, Лиз. — Я тоже себя не понимаю. — Призналась девушка, стиснув зубы, когда случайно чиркнула лишнюю линию, замерев теперь с карандашом в ладони. Силуэт профиля получился не романтично-нежным, как обычные ее рисунки, а жутким, пугающим, словно лик демона. Нужно отдохнуть. — На кухне можно поспать сегодня? Завтра на работу с утра. — Можно. — Он проследил за ее хромающей походкой, дождавшись, пока Лиза коснется кончиками пальцев порога: — Стой. Повернись. Медсестра переминулась с ноги на ногу, прижимая к груди альбом, а затем в нерешительности подчинилась, постучав деревяшкой карандаша по обложке. Необъяснимый в данный момент невроз. — Плед-то возьми. Сгребя колкую ткань в кучу, он подтолкнул ее в сторону сожительницы, а затем вытянул вперёд на руке, кажется, не ощущая веса. — Или на полу спать собралась? — …точно. Спасибо. — Лиза взяла шерстяное одеяло, обернув его вокруг свободного локтя, которым придерживала художественные принадлежности. — Завтра дома будешь, когда я с работы приду? Или уйдешь? Мне нужно знать, во сколько можно вернуться. — Хрен его знает, Лиз. Ты если что под дверью не сиди только. — Поняла. Тогда позвоню перед выходом? — глупый вопрос с очевидным ответом, но отчего-то нужный сейчас. — Ну позвони. Разрешил, значит… лучше, чем ничего, и впившиеся в душу пальцы расслабляются, отпускают лёгкие, позволяют сделать глубокий вдох. Нет смысла волноваться, беспокоиться, рваться прочь. Здесь ее ждут. По-своему, холодно, но ждут. В это, тем не менее, хотелось верить. На кухне было темно благодаря заклеенному окну, стоял душный запах курева, такой тяжёлый, что его можно было рубить топором. Приоткрыв форточку, чтобы немного проветрить помещение, Лиза затем расстелила себе «постель», сдвинув табурет в сторону, и уселась под подоконником, запрокинув голову. Делать было нечего. Книга лежала там же, где она ее и оставила, рядом с ней стоял стакан с ещё горячим чаем, слишком крепким, но уже привычным, а посреди стола расположилась тарелка с одним-единственным бутербродом из хлеба, яйца и тушёнки. Заботливо. Только вот есть совсем не хотелось, от пищи начало воротить то ли благодаря стрессу, то ли потому, что рана на стопе начала томительно поднывать. Выпить бы обезболивающего… но уж лучше потерпеть, чем пропустить симптомы посерьезнее. Вновь взяв в руки художественную литературу, девушка погрузилась в чтение, попутно повторяя зарисовки со страниц в своем альбоме, иногда перечитывая абзацы по несколько раз. Тушь бы ей сейчас пригодилась… — Водочные рюмки разве что рисовать, — задумчиво шепнула она, пробежавшись взглядом по новому изображению на листе. Это был разноцветный орнамент на плоскости тарелки в оранжево-синих оттенках. — «Простота состава красок». Всего три цвета, значит… и правда, должно быть несложно. Набросав контур гранёного стакана, Лиза нахмурилась, подтерев ластиком покосившиеся линии. Краски были в спальне, тревожить Кощея ерундой не хотелось, а потому девушка продолжила набрасывать элементы выдуманного орнамента из треугольников, ромашек и карточных символов, прикусив губу. Все должно быть идеальным. Она не должна допускать ошибок. Художественная школа была и отдушиной, и трагедией. Желанная, но в то же время причиняющая боль через рваные бумажные листы. Не так. Не то. Лишний штрих здесь. Переборщила с водой там. Грязно. Не дышит. Не верю. Строгие учителя переплетались с жестоким отношением отца, превратив увлечение в необходимость. Все ради диплома, ведь так? Теперь он ей не нужен. И никогда не понадобится. Не будет никакого университета, не будет блестящей карьеры. Единственным достоянием станет мытьё полов, вынос уток за больными, зашивание чужих ран. Ради чего это все? Что она хочет доказать и кому? Слезинка прокатилась по щеке, покрыв ее соляным слоем. Стало тошно от самой себя. Сидеть и ныть, что может быть хуже? Хоть Кощей не ви… — Сигареты забыл. — Буркнул сунувшийся на кухню мужчина, пройдясь до подоконника, на котором и правда лежала маленькая прямоугольная пачка, уже почти пустая. — Что? — опустил он взгляд, попутно чиркнув не зажигалкой — спичкой о край коробка, затем быстро-быстро помотав ей, чтобы погасить после подпаливания курева. — Н-ничего. — Лиза тиранула щеку, затем повернув в сторону хозяина квартиры альбом. — Смотри, это по уроку из книги. — Стакан? Ну неплохо, неплохо… — в голосе Кощея не было ни капли интереса, но он приоперся о выключенную плиту, размеренно дымя, всмотревшись в рисунок. — А что в нем? Или он пустой? В каждой картине должен быть сюжет, ведь так? Даже в этом, — ткнул себя мужчина в одну из татуировок ребром ладони, — есть смысл. — Какой? — девушка прищурилась, глядя на изображение женского лица. Вариантов было много, все не перебрать. — Сначала на мой вопрос ответь. — Это просто задание, в нем нет смысла. Фигуры, орнамент. — Она положила альбом на пол себе в ноги, покачав головой. — Я не умею передавать что-то, только свои мысли по поводу того, что рисую. Когда я впервые увидела тебя… — запнувшись, Лиза зажмурилась на несколько секунд, собираясь с мыслями. Зачем сказала именно это? Почему? Как теперь выкрутиться? Что придумать? Черт, черт, черт! — Ну? — приподнял брови собеседник, не давая возможности откосить. — …я захотела нарисовать твою улыбку. Потому что она была не такой, как другие. Ты вообще был не таким, как все вокруг. Подумала, что ты забавный. — Признание получилось спонтанным и спутанным, как комок волос, оно застревало в горле, но все равно лезло на свет. — И опасный. Это к-как с дьяволом сыграть. На рубль. — Стало тяжело дышать, наружу выкарабкался жуткий, неправильный вопрос: — Это плохо, да? — Вот как… так-то неплохо, Лиз. Даже хорошо. А это, — снова ребро ладони ткнулось в рисунок на коже, — означает, что я встретил свои восемнадцать в колонии. Тишина, казалось, растянулась на целую вечность. Он никогда не казался человеком, будто бы сразу родившись мошенником, вором, Авторитетом, и предшествовавший всему этому «добру» путь постоянно ускользал от непытливых глаз. — За что ты попал в колонию? — теперь отступать не хотелось. — Шапку украл. — Мрачно ответил Кощей, затянувшись. — А менты скрутили. Сначала колония была, потом — этап в Казахстан. Небо в решетку на всю жизнь запомнил. — Это тоже было признанием, по-своему болезненным и каким-то смятым, вышедшим наружу дурно пахнущим дымом. Повезло, что мужчина был немного пьян — сегодня это развязало ему язык, смягчив привычные агрессивные ноты. Едва ли находясь в обычном состоянии он рассказал бы подобное. — Мне жаль, что так вышло. — Тебе-то? Нет, Лиз, это так не работает. Жалеют людей. — Вот как. Так необычно было слышать подобное от закоренелого, уголовника, столь часто говорящего о себе как о «человеке». — Мне твоя блядская жалость ни к чему. — Отрезал, снова огрубев, бросив сигарету в консервную банку, но не сдвинувшись с места. — Ясно? Или нет? — он не приблизился ни на миллиметр, но воздух вокруг потяжелел, завибрировал. — Ясно. — Лиза подперла подбородок сцепленными ладонями, не смотря на него, только в сторону коридора глядя сквозь полуприкрытые веки. — Я не хотела тебя обидеть. Его речь не была похожа на попытку вызвать эмоции, но доверять правде Кощея было так же опасно, как и смотреть в дуло пистолета — никогда нельзя было точно знать, чем это обернется. Он ведь легко использовал манипуляции, как простейшие, так и хитросплетенные, грамотно расставлял свои «ловушки», часто с видимым наслаждением наблюдал за чужими проступками. В откровенность его верилось плохо, но девушка отчего-то цеплялась за каждое слово. Интересно, скольким еще он рассказывал о себе именно так? — Я, считай, пятую часть жизни отмотал. — Бросил мужчина, наклонившись, чтобы подобрать альбом, пролистнуть несколько страниц. — Вот этого всего твоего, — блеснул презрением, — не понимаю. — Понимать и не обязательно, сам знаешь, — мягко заверила девушка его в ответ. — Я тоже многого не понимаю. — Пигалица ты. Ввязалась. — Остановившись на изображении собственного профиля, Кощей задержался чуть дольше обычного, всматриваясь в хитросплетения графитовых черточек. Рисунок был так себе, рожденный в нервном бреду, но как всегда показывал морщинки в уголках глаз, расчетливый взгляд, искаженное во внешнюю красоту внутреннее уродство. — Думаешь, самая умная? Подход нашла? — дернул лист вниз в холодном импульсе, отделяя от прочих набросков рваной линией у корешка. — Нет. — Оправдываться не хотелось, да и озвучить еще хоть что-то было равносильно самоубийству — хозяин квартиры вновь вошел в сухой азарт попыток уцепиться, вонзиться когтями в плоть. Со временем он стал делать это все реже, смягчив отношение ровно настолько, насколько мог себе позволить, и Лизе вдруг подумалось, что едва ли все соответствовало выстроенному в голове Авторитета плану. Что-то определенно не давало ему покоя, не нравилось, возможно и в самом себе. Осознавать это было дико. — Ну коне-ечно, — протянул Кощей, фыркнув, смяв в кулаке собственное изображение, затем разжав хватку, позволив ему упасть на пол. — Ты мне варганку не крути. — Непонятная фраза прозвучала забиванием гвоздя в крышку гроба. Снова стало тихо, и только девушка протянула руку в сторону собеседника, ухватившись за край альбома. Не попыталась забрать, как-то отстоять свою единственную ценность здесь, кроме плюшевой игрушки, сидящей рядом, но вцепилась в нее некрепко, неясно. И что хотела?.. что пыталась выразить этим несуществующим сопротивлением?.. — Там еще есть. — Подняла взгляд не заискивающий — потерянный, никакой. И зеленые глаза ее стали похожи на те же стекляшки. — Если тебе не нравятся, я уберу. Это было не той проблемой, очередным неправильным действом, ошибкой восприятия, но отчего-то мужчина отпустил, позволив Лизе заполучить свою вещь обратно. Она все еще смотрела на него, не листая страниц, только чуть дрожали локти и кисти, выдавая смятение, спутанность, страх. Уберет. Сломает. Выбросит. Сделает все ради того, чтобы задержаться хотя бы на несколько секунд. Идти некуда, все еще — некуда, общежитие так далеко и неясно, а там, у родителей, места нет и не будет никогда, побег окончательно лишил нерадивую дочь права голоса. А здесь — вроде как дом, вроде как безопасно и даже ждут, но отчего-то все вновь кажется шатким, ненадежным, ломким, как та же спичка. Хуже только смотреть в чужие карие глаза, не понимая их выражения. Притаившиеся на их доньях демоны, кажется, готовы переломить ее хребет. — Сойдет. Он больше ничего не сказал, ускользнув прочь чуть быстрее обычного, тиранувшись о стену плечом в едком порыве агрессии — вытащить ее наружу не удалось, что-то пошло не так, и крючок не сорвался до конца, оставив только зазор, в который проглядывало все невысказанное. Хлопнула входная дверь. Девушка больше не рисовала в этот день, да и к чаю с бутербродом так и не притронулась, выбравшись только под вечер в ванную комнату, чтобы сполоснуть рот чужим зубным порошком. Кощей так и не объявился, а самочувствие ее ухудшилось стремительно, и речь была вовсе не о физике — она-то как раз сработала «на ура», притупив боль в зашитой ране. Только отчего-то хотелось плакать и кричать, а не радоваться минутному облегчению. Из зеркала на Лизу смотрел бледный, бацильный призрак, на чьих щеках выступила сыпь. То ли недосып начал брать свое, то ли сказался затянувшийся невроз. Трясущиеся руки не смогла унять даже горячая вода. Помыться бы… соскрести с себя грязь вместе с кожей, обнажив красноватые мышцы, чтобы не осталось ничего человеческого. Забравшись в ванную, предварительно взяв из шкафа принесенную мужчиной из родительской квартиры одежду, чтобы сложить ее на полу, она дернула в сторону вентиль проворотом, сидя на холодном чугунном дне, пока от слива во все стороны расходился пар. Тошнота смешалась с чувством скольжения, будто бы внутри собрались комья гадкой слизи и теперь рвались наружу. Может, ей и правда светит Бехтеревка? Может, так будет лучше? Белые стены, лекарства трижды в день, обед по расписанию… и никаких, никаких больше волнений никогда! — …черт, черт, черт… — выругавшись, девушка несколько раз мотнула головой в скупом отрицании. И почему эмоции накатывают на нее столь сильно? Почему мир рушится, трещит по швам, рассыпается под ногами, и сделать с этим ничего нельзя? Бесчисленные вопросы следуют друг за другом, не дают продохнуть, вызывают дрожь. Она ведь еще ребенок, подросток, несамостоятельная личность, вымученно повзрослевшая, насильно себе в голову вдолбившая собственную значимость. Не было бы Кощея сейчас рядом — что бы случилось тогда? Никакой работы, никаких денег, крыши над головой тоже не стоило бы тогда ожидать… жизнь побирушки — вот собственный максимум, потолок, об который так больно биться макушкой. И не проломить ведь, не продраться — без богатых родителей, без отца-начальника выше санитарки не вскарабкаться, хоть ты тресни. Снова пат. Снова пустота. Сполоснув светлые волосы, Лиза собрала их во влажный пучок пальцами, затем снова пустив по плечам. Подстричь бы… снова. Еще короче. До корней отрезать все ненавистное. Нет. Нельзя. Соберись. Некрасивая, бледная, костлявая, даже в собственной одежде, подобранной родителями по каким-то особым критериям, она смотрелась куце, не по-настоящему, скорее как фарфоровая кукла, не подкрасившая бескровных губ. Только ресницы темными контурами окружали поблекшие глаза. Рассматривать себя в зеркало было невыносимо. Светло-розовая кофта без рукавов из мягкого хлопка, голубые штаны, закрывающие лодыжки, туго стягивающие их резинками, чтобы не соскальзывать ниже — все по отдельности было неплохо, но вместе становилось невнятным цветовым набором, безвкусицей, фарсом. Платье матери Кощея она застирала там же, под краном, взяв немного мыла. Подарочный «Зодиак», чья упаковка валялась на полу под ванной, казалось ничем не отличался от обычного «Хозяйственного», разве что пенился чуть хуже, отдавая масляной отдушкой. Отцу тоже нравилась эта марка, хоть он и предпочитал ей «Арбат», в то время как мать пользовалась «Балетом». Сама Лиза предпочтений не имела. Вывесив одежду сушиться на балконе, она тоскливо посмотрела в окно на понемногу окрашивающиеся в алый улицы — закат в Казани всегда был красивым, ярким, поздним и роскошным, расползающимся багровыми пятнами по небу. Новая идея для рисунка родилась быстро, но какой в ней был смысл? Или эмоции — это суть достаточная? Но что тогда хотел ей сказать хозяин квартиры своим неброским «выступлением»? Как он понимал искусство, с которым был знаком лишь немного, касаясь его взглядом, плечом, но не сердцем. Может, девушка просто его не знала? Знакомы они были странно, непонятно, хоть быстро и назвались друзьями, но толком зацепиться так и не сумели. Кощей знал о ней все, она же о нем — только обрывки, цепляясь за слова, составляя их в предложения, собирая воедино в робкую картину мира, которая едва ли сходилась с истинной, скорее напоминая ее искаженное отражение. Харизматичный, резкий, хищный — вот что подходило мошеннику многим больше, чем пресловутое «забавный», лезущее в рот. Опасный — тоже хорошо смотрелось рядом с его образом, дополняло его. Какой же он был на самом деле? Задремала Лиза на кухне, сжавшись в клубок в обнимку с плюшевой игрушкой, зная, что ни вечером, ни ночью так никто в квартиру и не вернулся — не случилось характерного скрежета замка, не послышался запах перегара. Ушел. Испарился. Выгнал себя сам. Именно что выгнал. Странно-то как.