Поверь мне — счастье только там, Где любят нас, где верят нам! © Михаил Юрьевич Лермонтов
***
Всё внутри Клауса истинно пылало. Никакая из прежде пережитых физических болей была несравнима с тем, что творилось с вампиром после запечатления. Несколько первых лет вообще были сущим адом. Сама мысль о том, чтобы быть пленённым древним волчьим клеймом на душе, всегда дико устрашала Майклсона. Стать столь зависимым от другого живого существа, которое, в свою очередь, совершенно не обязательно будет также зависеть от тебя в ответ. Другие оборотни называли это даром свыше, однако Клаус считал, что эти самые «свыши» отняли у него и других его сородичей право избирать себе предмет даже не любви, а чувства гораздо сильнее и глубже. И он уже тогда ненавидел ту, кто была выбрана ему во вторые половины. Первой мыслью после того, как волна эйфории, накрывшая первородного во время самого запечатления, схлынула, стала идея убить Рафаэль окончательно и бесповоротно. Плевать, какой силы обладало её тело и сколь полезным могло быть. Плевать, что ведьма не способна была никаким образом манипулировать им через их связь будучи мёртвой (или практически мёртвой). Плевать, что Клаус, как истинный ценитель красоты, восхищался девушкой даже в её нынешнем состоянии без оглядки на связь импринтинга. Она была везде. Поселилась в мыслях. Посещала во снах. Её образ стал незаменимой деталью картин — что бы Клаус не писал, на полотне всегда была девушка с волосами цвета золотой дымки. И везде её глаза были замазаны, замалёваны краской. Как бы гибрид не старался, «оживить» образ на холсте не мог. И это злило его ещё больше. И когда Майклсон остался один на один с гробом, где лежала Рафаэль, в огромном пустом доме, он долго смотрел на неподвижное тело тотема. В сине-зелёных глазах зияла ненависть, искусственно взращенная и культивированная мужчиной на протяжении всего первого месяца жизни, с момента появления в ней де Лакруа. Но как бы Никлаус не убеждал себя в том, что истинно хочет смерти девушки, когда он пробил рукой её неподвижную грудную клетку и обхватил небьющийся орган с целью выдернуть, в свете полуденного солнца вдруг влажно блеснуло что-то на бледном лице. Замешкавший вампир, впервые за тысячу лет давший слабину и не сумевший вырвать чьё-то сердце всего за пару секунд, поднял взгляд выше. Тело словно пронзила молния, когда мужчина увидел самые настоящие слёзы, собравшиеся под веером ресниц Рафаэль. Жемчужные капельки скатывались по вискам тонкими дорожками и заливались в уши. Молчаливая покорность ведьмы, её смирение со смертью от рук не недругов, заключивших тотем в железный обжигающий нежную кожу гроб, а того, кто должен был стать защитником, другом, любовью, кто был предназначен самой судьбой, заставила Клауса одёрнуть измазанную чужой кровью руку. И вместе с тем почувствовать себя ещё большей мерзостью, чем думал гибрид о себе сам. Позже его озарило осознание истины. Она была жива! И вопреки всему, Майклсон был этому рад. Именно после этого случая первородный и стал читать дневники де Лакруа. Но и не смирившись до конца, мужчина искал по всему миру способ разорвать связь импринтинга, посылал слуг к самым сильным ведьмам и ведьмакам своего времени и, хоть и не беднея, тратил целое состояния на свою новую цель. Элайджа — единственный, кто был посвящён на тот момент в тайну Клауса, — смотрел на это всё с сожалением, не понимая, как его вечно одинокий брат мог так просто отказаться от великого дара самой судьбы. Однако не перечил ему и делал всё, что тот просил касаемо снятия мистического клейма. Апрель, 1531 Зима была жестокой. Она побрала многие жизни не только из окрестных деревень, но и по всей стране. Со дня смерти Мартина прошло уже полтора месяца, но мне только сейчас достало сил об этом написать. Ему было всего девятнадцать, на каких-то четыре года старше меня. Из всех он был самым чистым и больше, чем многие заслуживал жить. Однако Раймонда, — Клаус не в первый заметил, что Рафаэль называет родную тётю по имени, — отказалась его семье помочь запросто так. Запросив слишком высокую, она обрекла Мартина на верную смерть от горячки. Наверное рану, что она нанесла мне своим холодным эгоизмом, я не смогу залечить никогда. Клаус бы соврал самому себе, если бы сказал, что не испытал не просто укола, а самых настоящих кровоточащих резаных ран ревности. Раф не в первый раз с такой нежностью писала о неком Мартине — парне из соседней деревни за хутором. Он часто дарил ей букетики из полевых цветов, приносил сладости и одаривал комплиментами. Ну сама невинность! Майклсона охватывала необъяснимая злость при мысли о том, что этот мальчишка наверняка видел румянец влюблённого смущения Рафаэль, блеск жизни в её больших глазах. И тогда вампир испытал ещё большую зависть при мысли о том, что до сих пор не знает, как эти самые глаза выглядят. Как в переливах их радужке, точно в зеркале, отражается душа де Лакруа. Первородный успел многое разрушить вокруг себя прежде, чем принялся читать дальше. Однако после каждой жестокой зимы приходит возрождающая души весна. Буйное цветение природы не усмирило моей боли, однако немного зализала кровоточащие раны. Мне было уже шестнадцать — почти старая дева. И все свои шестнадцать лет я была погружена в удушающее одиночество. Ни матери, ни отца. Друзей и тех нет — Раймонда считала эти «низменные» привязанности слабостью. И тогда я решилась на нечто невообразимое для себя, но обыденное для всех девушек из Стрегери моего возраста. Провести ритуал озарения. Клаус знал, что это был за ритуал. Обычно им баловались юные ведьмочки, которые хотели увидеть в водной глади лицо своего суженого. Однако капризная и изменчивая судьба не всегда показывала истину до конца, часто изменяя образы с одного на другой. Но с ведьмами ковена Стрегери всё было иначе. У каждого из них было своё «предназначение». Особенный человек, с которым будет связана их жизни на веки вечные даже по ту сторону жизни. Раймонда всегда запрещала мне заглядывать в будущее в поисках моей судьбы. Она была ярой противницей того, что предки навязали нам суженных. Твёрдо верила в то, что мы сами творим свою судьбу и способны её изменять. Долгие годы её убеждения были моими. Но сейчас мне просто хотелось узнать, покажет ли мне лунный свет, отражённый в водном зеркале, хоть чей-нибудь образ. Будет ли кто-нибудь когда-нибудь меня любить просто? Просто за то, что я есть. В этом месте чернила, которым были выведены аккуратные строчки текста на итальянском, немного расплылись. И не из-за того, что Селест восстановила их не до конца. Несколько пятен то тут, то та свидетельствовали о том, что автор дневника плакала во время написания сей записи. Клаус задумался о том, что предназначения ведьм Стрегери не сильно отличалось от клеймления душ импринтингом. Раймонда своими принципами даже вызвала в нём какие-то положительные чувства, хоть раньше ассоциировалась у мужчины с ненавистной Эстер. Хотел бы он назвать мятежные стремления Рафаэль увидеть своё будущее слабостью, да только язык не повернулся. Раймонда вернулась слишком рано и разлила таз с водой. Всё, что я мельком увидела — тёмно-русые вьющиеся волосы, пронзительный взгляд и потрясающую ухмылку. В незнакомце чувствовалась великая сила даже через призму призрачного проявления облика. Кажется, он очень самоуверен и своенравен. Клаус усмехнулся, прекрасно понимая, кого именно мельком увидела Раф. На сердце стало спокойнее от мысли, что он связан по рукам и ногам своим запечатлением всё же не в одностороннем порядке. Со временем что-то конкретное о его образе стало забываться. Зато я ярко помнила и даже почти чувствовала ту звонкую пощёчину, которой одарила меня Раймонда за нарушение её запрета. Однако я более чем уверена, что узнаю свою судьбу, даже если встречу её в кричащей сонме безликих незнакомцев. И его шёпот единственное, что я услышу чётко и ясно, будто в гробовой тишине. С того дня средства на поиски пробуждения Рафаэль были выделены в размере большем, чем те, что уходили на поиски способа разрыва связи импринтинга.***
На гроб Рафаэль было наложено особенное заклятие, которое позволяло открывать его только Клаусу. В крышку были инкрустированы многие защитные амулеты и кристаллы. Майклсон параноил больше прежнего, когда ситуация касалось сохранности тела де Лакруа, ведь в его обозримом будущем она должна была вернуться к жизни. Открыть свои глаза и позволить ему увидеть их, запомнить навсегда и навечно так, чтобы никакая магия не способна была выжечь их образ из памяти. Но ни Селест, ни другие ведьмы ничего не находили. Поэтому смерть подружки брата не особенно тронула Никлауса — всё равно девка была бесполезной. А возможно и вруньей. Он с самого начала заподозрил подвох. Кто вообще в здравом уме будет отдавать практически реликвию, легенду своего народа в руки тех, кого обычно называют родовые врагами? Со смертью этой колдуньи гибрид даже как-то расслабился и не позволял себе улыбаться шире обычно только ради того, чтобы не ранить чувства безутешного брата. И вот как-то раз Клаус вдруг решил попробовать проникнуть в мысли Рафаэль. Да, звучало как бред даже для того мира сверхъестественно, в котором жил первородный. Он даже думал, что сошёл с ума. Но ожидания грёбанного чуда лишало и так разбитого разума быстрее и катастрофичнее. И он был готов уже на самое последнее сумасбродство, лишь это дало хоть что-нибудь в результате. Долгое время ничего не получалось. Месяцы, годы. Он почти перестал пытаться. Но однажды, в минуту особенно глубокого отчаяния и самоистязательства, в очередной попытке проникнуть в сознание тотема, Майклсон закрыл глаза в своей комнате, а открыл уже будучи на какой-то поляне лёжа на земле. Яркое летнее солнце так слепило глаза, что пришлось их наскоро закрыть и зажмуриться. Тепло дня сладкой негой разливало спокойствие по телу. Мужчина расслабился и стал прислушиваться к своим ощущениям. Удобная мягкая одежда, кроя очевидно старинного. Шёлковая рубаха с золотой вышивкой и брюки. Ноги в кожаных сапогах — такие он носил в веке, наверное, шестнадцатом. Длинные волосы путались в траве, но мужчине было всё равно. Всё, что его сейчас волновало, лёгкие шаги кого-то приближающегося. Незнакомец склонился так, что закрыл полуденное солнце, еле слышно усмехнулся и вдруг заговори самым нежным, певучим голосом из всех, что ранее слышал первородный. — Господин, не кажется ли вам, что нам пора возвращаться обратно в замок? Клаус был готов поклясться богами всех времён и народов в том, что их лучшее творения сейчас стояло в шаге и говорило голосом ангела. Он открыл глаза в непреодолимой жажде увидеть Рафаэль не неподвижной красиво куклой, а живым человеком: дышащим, мыслящим, смеющимся. И она дышала, мыслила и смеялась. Её вполне себе здоровый цвет лица был покрыт румянцем от жары дня. Спасительные прохладные струйки ветерка развивали подсвеченные золотом в свете лучей дневного светила локоны. Улыбка алых губ сияла. Но лишь на месте глаз были две чёрные зияющие дыры. Разочарование, которое испытал Майклсон, было неописуемо. Глаза — зеркало души. А души в теле настоящей Рафаэль сейчас было маловато. И чтобы увидеть их воочию придётся сделать что-то большее, чем проникнуть в сознание полумёртвой ведьмы. — Не кажется, — только и ответил Клаус, потянув за укороченный подол сосборенной терракотовой юбки. Девушке пришлось покориться и присесть рядом с вампиром. Странно, но она была одета в одежды простолюдинки, в отличие от самого первородного. На ней платье с отрезным облегающим лифом, приподнимающим красивую, не слишком большую грудь, виднеющуюся в декольте и полурасстёгнутой белоснежной объёмной рубахе. Но даже в самых последних обносках Рафаэль была прекрасна, как сама Лунная богиня, которой поклонялись ведьмы Стрегери. Хотя девушка ассоциировалась у Клауса больше с солнцем, что озарило мрак его мира своим светом. Мужчина протянул руку, и де Лакруа позволила ей сперва коснуться своего лица, а затем огладить скулу, щёку. Ладонь двинулась ниже, по шее к груди, но предупреждающий прищур ведьмы вызвал в мужчине усмешку, однако же и заставил его отказаться от своих довольно низменных намерений. Пальцы скользнули снова вверх и легли в ямку над острой ключицей. Опасения Майклсона подтвердились — он не чувствовал биения сердца Рафаэль, пусть сейчас она выглядела живее всех живых. — Расстроен? — с мягкой улыбкой сожаления спросила тотем, как будто бы прекрасно знала, о чём думал Клаус и что его гнело. — Совру, если буду отрицать, — слишком честно для самого себя признался тот, принимаясь теребить локон своей ведьмочки. — Надежда разбилась, осколки весьма больно порезали сердце. — Ты ведь знал, что всё это неправда, — слишком спокойно отозвалась Раф, хотя сожаления всё ещё сочились в её прекрасном голосе. Девушка протянула руки и уложила голову покорного волка на свои колени. А после начала поглаживать его волосы, привнося в мятежное сердце покой. То, чего он не чувствовал уже очень и очень давно. …после каждой жестокой зимы приходит возрождающая души весна… — Где мы? — Где-то меж границами миров, я думаю, — задумчиво говорила Рафаэль, оглядывая окрестности. Поляна. Полевые цветы, разноцветные пятнышками окропившие подсушенную солнцем высокую траву. Опушка леса невдалеке. Пышный лес в нескольких сотнях метров. И высокое, величественное небо над головой, прозрачное, словно кристалл. Настолько красивое, что пленило беспокойную душу Клауса к его стыду ничуть не хуже, чем та, кто находился по ту сторону красной прочной нити связи импринтинга. — В месте, который я себе придумала, — уточнила тотем, — чтобы забыть о бесконечной холодной тьме, куда была погружена. Мне нет места на той стороне, ведь я не мертва. Но и среди живых без бьющегося сердца делать нечего. На ощупь Майклсон нашёл руку девушки, что всё ещё так трепетно и нежно гладила его волосы, и сжал крепко, но аккуратно, боясь причинить хоть толку боли. Затем резко открыл глаза и пронзительно взглянул на чуть вздрогнувшую от неожиданности красавицу. — Я верну тебя, — твёрдо заявил он, уверенный в истинности своих слов. — Клянусь своей жизнью, верну. Даже смерть не смеет забирать у Никлауса Майклсона то, что его по праву. Раф молчала несколько долгих секунд под выжидающим взглядом вампира. А затем её прекрасное лицо озарила нежнейшая улыбка, которой она одарила вновь поражённого в самое сердце Клауса. Тотем поднесла его руку к лицу и невесомо коснулась губами костяшек, словно целовала пальцы своему господину. Но куда более искренне, интимнее. — Клясться совсем необязательно. Я тебе верю. Теперь уж молчал Майклсон. А потом вдруг признавался в одной из самых гнусных вещей, касающихся его самого. — …зря… О нет, вампир не врал. Но также хорошо знал себя. Первородный не хотел причинять боль девушке её неоправданными ожиданиями и надеждами, верой в него, которая могла не оправдаться. Де Лакруа достаточно страдала в жизни под гнётом тётушки и порядков клана Стрегери. От связи с гибридом ведьмочка должна получить только пользу: защиту и безоговорочную преданность с бесконечной любовью. И Клаус был уверен, что бесконечно полюбит её и совсем скоро. Если не уже. — Может быть, — вновь совершенно спокойно отозвалась Рафаэль. — Но это мой выбор. Ты мой выбор. Моё предназначение. Я выбрала тебя до начала времён и буду выбирать до конца всего сущего. Клаус закрыл глаза в мире, где всего на несколько минут, но впервые за тысячу лет почувствовал себя истинно счастливым. А открыл в холодной одинокой комнате в доме губернатора своего города рядом с гробом. В нём лежало его предназначение. Его выбор. И он сделал его до начала времён. И отныне будет делать снова и снова до конца всего сущего.