Страницы прошлого читая, Их по порядку разбирая Теперь остынувшим умом, Разуверяюсь я во всем… © Михаил Юрьевич Лермонтов
***
Она всё спала и спала. Когда Клаус разлучил Ребекку с Марселем, она спала. Когда Селест погибла, не сумев подготовить нужные ритуалы и перепрыгнуть в тело Рафаэль, она спала. Когда сестра и тот, кого гибрид называл сыном, сговорились за его спиной и привели в город самый страшный из кошмаров этого мира, она спала. Когда Новый Орлеан горел, а его создатели бежали из города, как побитые собаки, она всё также не разомкнула глаз. Ничего и ничто не способно было разбудить Рафаэль де Лакруа де Стрегери. И Клаус медленно сходил с ума от осознания своего бессилия перед этой правдой. Немногие враги смели бросать ему вызов. Первыми за многие годы стали братья Сальваторе, один из которых раньше назывался другом Майклсона. Деймон и Стефан вставляли довольно прочные палки в колёса, но когда последний из них окончательно спятил и решил похитить гробы с семьёй первородного, гибрид пришёл в небывалую ярость. И только чудо уберегло безумного вампира от смерти. Будучи живой, Ребекка рассказала бывшему любовнику об особенной девушке, которую её брат бережёт как единственную истинную ценности этого мира. Поэтому Сальваторе спрятал тотем отдельно. Правда не учёл того факта, что Никлаус везде и всегда найдёт своё предназначение. А помогает ему в этом магия связи особенных колец. Однажды взбунтовавшиеся ведьмы похитили вместилище духа природы, которым они поклонялись как богам, и многие месяцы держали подле себя в заколдованном месте. Даже черпали силу из неё, чтобы хоть как-то защититься, вот только их хрупкие тела недолго могли выдерживать натиск такого количества магической мощи. С помощью Элайджи и Ребекки их брат нашёл свою запечатленную и вырезал целый ковен, бросивший ему вызов. А после заставил другую колдунью создать нечто, что позволило бы ему всегда и везде находить Рафаэль. С того дня на безымянных пальцах правых рук обоих крепко-накрепко сидят заговорённые платиновые кольца-близнецы с выгравированными на них древними знаками. Стефан сбросил гроб с Рафаэль в реку с моста Викери. Как только Клаус, ведомый магией, нашёл это место, он ни секунды не думая прыгнул с большой высоты в ледяную воду, принявшись искать под её толщей свою судьбу. И нашёл. Поднять гроб со дна было проблематично, как и открыть его под давлением воды. Поэтому гибрид просто разломил деревянную крышку и вытащил девушку из-под её обломков, всплывая наверх со своим найденным сокровищем. Гибриды в подчинении Майклсона странно смотрели на своего создателя, когда тот, будучи весь вымокший и злой, принёс на руках бездыханное тело светловолосой красавицы. Затем переодел её в сухое и оставил в своей постели под одеялами, будто бы ей могло быть холодно. Так она и лежала в опечатанной магией комнате месяцы, пока Клаус не изготовил новый, окроплённый ещё более сильной магией гроб и не спрятал в него ведьму подальше от любопытных глаз. А Рафаэль всё спала. И с каждым десятилетием всё реже удавалось попасть в её застывающий и погибающий разум. Это значило лишь одно. Она умирала. И Клаус никак не мог её спасти. Однажды надежда посетила первородного. Мать, восставшая из мёртвых, каким-то образом узнавшая о связи сына с погибшим тотемом, убеждала его в том, что знает способ вернуть де Лакруа. И он хотел верить, правда хотел. Но беспокойство за Рафаэль превысило в нём желание её оживить. Мужчина не доверял матери, её мотивы сразу показались туманными. И как всегда оказался прав. Эстер своим стремлением истребить собственных детей сплотила их как никогда прежде. Она даже выкрала тело Рафаэль, чтобы использовать как источник большей силы, и угрожала её целостности, стоило Клаусу с братьями выследить эту женщину и «припереть к стенке». Ничто не могло описать весь ужас гибрида, когда эта старая ведьма занесла заговорённый кинжал над сердцем де Лакруа. Магия оружия сожгла бы девушку без остатка и возможности вернуться к жизни или перейти на другую сторону. Она бы просто превратила её в чистую силу, что вошла бы в землю и питала бы Эстер следующие годы, даже века жизни. За трусость и сокрытие правды от Майкла об истинном отце своего несына, за позволение ему считаться отпрыском самого дьявола на земле, эта женщина заслуживала глубочайшего осуждения и сильнейшей злости на многие века. Но за этот свой поступок, Никлаус её возненавидел до самой малейшей частички своей почерневший за тысячелетия души. Но слова ведьмы о своих детях не могли не задеть его за живое. Нет, на суждения о себе той, кто его родил, гибриду было уже наплевать. Однако Эстер была ведьмой. А практически все ведьмы разделяли её убеждения. Мерзость. Чудовище. Ошибка природы. Именно так думала эта свора о вампирах, особенно — о первородных вампиров, чьи руки погрязли в крови невинных (и не очень). Глядя в глаза своим сыновьям, Эстер назвала их проклятьем. И больше всего теперь Клаус боялся, что, будучи возрождённой от сна длиною в столетия, Рафаэль разделит её убеждения. Иногда ему казалось, что это даже очень хорошо, что тотем все эти годы просто спит и не видит, что творит её предназначение с жизнями других. Всякий раз после особенно тяжёлых дней и сражений, действительно облитый кровью Клаус приходил к её гробу и молил если не простить, так понять. Иногда по его щекам даже текли слёзы. Но всё равно мужчина ничего не скрывал, он рассказывал бездыханному телу ведьмы обо всём, что сотворил. И больше не пытался проникнуть в разум, словно стыдясь быть осуждённым де Лакруа вслух. И вот однажды, когда Майклсон, оставшись совершенно один в огромном и пустом доме, делился с тотемом своими намерениями уехать в Новый Орлеан и сомнениями о том, что будет, если он покинет Мистик Фоллз, с полки шкафа упал с глухим стуком на пол какой-то талмуд. Приглядевшись, гибрид понял, что это был тот самый дневник Рафаэль, открывшийся на одной из последних страниц. Он подошёл ближе, взял рукопись ближе и взглядом зацепился за несколько особенно сильно задевших его сердце строк. Август, 1531 Жизнь начинается в бесконечности. В ней нет зла, но нет и добра. Она — это чистый лист. И всё же в каждом из нас живёт свой демон. Он питается нашими страхами и низменными чувствами. Он растёт день ото дня, заполняя сердца, делая их черствее. А нас — сильнее. Ведь только рождённый во тьме демон знает, как в ней жить и как одолеть. Мой демон звал меня за горизонт. Подальше от ковена Стрегери, подальше от Раймонды и её ежовых рукавиц. Он шептал мне «Иди!» с каждым днём всё слаще и неистовее, пока сей шёпот не прекратился в крик, что задавил все другие мысли в моём разуме, противоборствующие этому науськиванию. И я пошла. Прочь от селения ведьм. Прочь от места, где во грехе была порождена. Прочь от озлобленной на весь мир тётке с непреодолимой жажды силы. Не взяв ничего с собой, выйдя в ночи из дома пока она спала, я просто ушла вперёд, не зная, куда иду. Но я шла, оставив всё позади. Сомневалась, что в этом огромном мире когда-нибудь найду себе место. Что где-нибудь есть уголок, который я назову своим домом. Что буду любима. Я просто шла вперёд, голодая, стирая ноги в кровь, принимаясь за самую грузную работу, чтобы выжить. Я шла. Шла в надежде, что рано или поздно я найду своё предназначение. Через два дня, укрыв мебель в доме чехлами, собрав вещи и поместив гроб с Рафаэль в грузовую машину, Клаус покинул земли, где был рождён, чтобы уехать в место, которое он когда-то называл своим домом. Домом, который он намеревался вернуть. Чтобы подарить его ей.***
Клаус стал подозревать, что странный, болезненно выглядевший ворон, что преследовал его и Элайджу день ото дня в течение нескольких месяцев в Новом Орлеане, на самом деле не совсем обычная птица. Сперва он думал, что животинка — засланец ведьм. Однако когда одна такая колдунья напала на первородных братьев со своими шарлатанскими, но весьма неприятными фокусами, ворон с диким карканьем налетел на неё и исцарапал всё лицо, заставив потерять бдительность. Как итог: ведьма повержена, а птичка стала жить в доме древних вампиров точно домашняя. Нормальную пищу не ела, зато в приступе голода могла напасть на что-нибудь живое, тех же вампиров, нанести несколько почти серьёзных ран ради пары глотков крови. Клаус и Элайджа, переглянувшись и подумав обо одном и том же, стали отпаивать ворона донорской кровью. Цвет её перьев углубился в более чёрный, они заблестели и стали гладкими, а мутные глаза прояснились. На солнце оперение отливало самой настоящей рыжинкой. Птичка облюбовала себе местечко на плече старшего Майклсона, но как будто бы всё время следила за младшим, чем изрядно его нервировало. Зато Элайдже было весело. Окончательно убедился он в том, что с птичкой всё совсем не ладно, когда спустя несколько месяцев жизни бок о бок отправившись с одной юной вампиршей на подобие свидания, благороднейший из первородных подверг её зверскому нападению. И злобным врагом оказался именно ворон, а точнее — ворона. Об этом оповестила вампира пострадавшая дама, ушедшая с той встречи ни с чем, за то с ободранным лицом и в испорченном платье. — Кто бы мог подумать, что моя Госпожа такая ревнивая, — с хриплым смехом проговорил Элайджа, весело глядя на птичку. Раньше он звал её Господином за извечный важный вид и определённую долю гордости в повадках, но сейчас изменил имя так, чтобы больше подходило женскому началу его животинке. Ответный, особенно осмысленный в этот раз, пронзительный взгляд Госпожи едва ли не заставил Элайджу прикусить язык. А ещё задуматься о том, кого он пригрел под боком. Давина Клэр, ведьма жатвы и подопечная Марселя — того самого приёмного сына Клауса, — стала той, к кому первородный направился искать правду. За определённую услугу, юная ведьма согласилась провести ритуал открытия истины. Кое-как удержав не путами, но собственными руками ворону, Элайджа не позволил бунтующей птичке нарушить магический обряд. Её чёрные глазки-бусинки вдруг на миг стали человеческими, с прекрасными изумрудными радужками. Ритуал окончился тут же с резким испуганным вздохом Давины. Птица таки вырвалась из ослабевшей хватки Майклсона и взмыла к потолку жилища ведьмы, обиженно забившись в угол за балку. — Ну что?! — нетерпеливо спросил перевозбуждённый от увиденного Элайджа, хватая девушку за плечи, чтобы усадить в кресло. — Что ты увидела? Всё ещё пытаясь отдышаться, Давина подняла на первородного непонимающий взгляд., бормоча: — В этой птице живёт старая душа. Душа настоящего воина. Она что-то потеряла и теперь отчаянно ищет. Едва удержав себя от фразы «Я так и знал!», Майклсон поднял глаза к потолку, где из-за балки на него недовольно глядела его строптивая Госпожа. Той явно не очень понравилось, что правда о её сущности вскрылась так быстро. — И ещё… — снова подала голос Клэр, возвращая пристальное внимание Элайджи к себе. — Да? — Она почему-то привязалась к тебе. И как будто бы сама не очень-то и рада этому, но ничего не может поделать. Ты очень дорог ей. Элайджа кивнул самому себе. Затем поблагодарил Давину и покинул её дом с всё ещё недовольной птицей, которая по приходу домой сильно клюнула его в ухо и улетела под тихий смех первородного вглубь особняка. — Ну ты и обижаться! — только и крикнул он Госпоже под странный взгляд брата, что как раз проходил мимо. А Элайджа всё смеялся, заставляя Клауса думать о себе как о вдруг сошедшем с ума тысячелетнем старике. Несколько следующих дней ворона не попадалась вампиру на глаза. И вдруг неожиданно вернулась, когда двое братьев Майклсонов возвращались после особенно напряжённой битвы с бунтующими вампирами. Элайджа ничего не сказал птичке. Только улыбнулся нашедшейся пропаже, погладил её пальчиком по макушке и отправился переодеваться в чистое. Ночью свет полной луны осветил комнату первородного вампира. Мужчина уже спал беспокойным сном в своей постели оголённый по пояс. Одеяло сползло с него, обнажая крепкие мышцы атлетичного тела. Все прелести мужских мускулов были оцененены взглядом изумрудных глаз, в которых плясали самые настоящие чертята. В тишине ночи послышался шорох. Нежная женская рука сняла с вешалки мужскую рубашку и накинула на ничем не прикрытое изящное гибкое тело. Затем незнакомая девушка шагнула в освещённую часть комнаты, и лунный свет посеребрил огонь её ярко-рыжих волнистых волос. Она подошла к чутко спящему вампиру так бесшумно, что он не смог уловить столь лёгкий шаг. Девушка в очередной раз окинула взглядом тяжело дышавшего вампира. Затем приложила одну руку к сердцу, вытягивая из себя силу, а вторую вскинула над мужчиной. Пара беззвучно произнесённых заклинаний, вот он уже забылся глубоким сном до самого утра. Поправив на Элайдже одеяло, незнакомка вышла из его комнаты и направилась по уже изученному маршруту в сторону комнаты Никлауса. Снова шёпот, и магическая печать пропустила рыжевласку внутрь. Покои просторные, обставлены со вкусом. Она оценила, одобрительно кивнув. А затем нашла взглядом гроб на постаменте аккурат около окна. Верхняя часть крышки гроба открыта, и ведьму внутри было видно. Её волосы сверкали, точно сама луна, а кожа будто светилась изнутри. Казалось, тотем просто спала. Рыжевласка подошла ближе. Изумрудные глаза, точно кошачьи, зацепились за цветок белоснежной розы в руках полумёртвой девушки. На лице незнакомки расцвела слабая улыбка, она протянула руку, поправив светлый локон, а затем вознесла её над неподвижной грудью. Но не успела ничего шепнуть, как обострённый слух уловил шорох в коридоре. Мгновение, и воздух в дверях засвистел, после чего в комнату вошёл Клаус. Мужчина напряжённо, настороженно и даже злобно осматривал всё вокруг, уверенный в том, что почувствовал чужое присутствие, а затем стремительно приблизился к гробу. Всё казалось неизменным. Рафаэль всё так же лежала в гробу. Вот только… Локон. Окно закрыто. Ветра нет. А Майклсон столько раз на дню перебирает её волосы, что точно может сказать, как они должны лежать. Ведь только он прикасается к своей запечатлённой. Внутри всё заполнило яростью. Здесь точно кто-то был. И он смел подойти к де Лакруа. Как только слух гибрида уловил шорох под потолком, мужчина резко схватил со стола нож и запустил в сторону источника звука. Тишину пронзил глухой звук, с которым лезвие вошло в балку, а сразу после раздалось оглушающее карканье. Ворона заметалась по комнате, явно недовольная далеко не джентльменским поведением первородного. Клаус громко ругнулся и пообещал себе устроить завтра серьёзный разговор по поводу его обнаглевшей птички. — Запечь бы тебя в духовке! — более тихо причитал мужчина, словно боясь разбудить Рафаэль. Майклсон подошёл к ней, поправил локон, оставил долгий взгляд на неподвижном лице, а затем с замиранием сердца в очередной раз закрыл крышку гроба, чтобы магия защиты вновь вступила в действие. Рубашку брата, бесформенной кучкой ткани валявшейся на полу за кроватью, гибрид не заметил.