with love

«in my life all I wanted was the keeping of someone like you as it turns out deeper within me, love was twisted and pointed at you» - Pantera, "This Love"

       Карточка пациента лежала на столе нетронутой — Томми прикоснулся к ней лишь однажды, когда принимал потрепанную вещицу, пухлую от вклеек с расплывшимися синими печатями и нашпигованную скобами степлера, от секретаря. Во-первых, для того, чтобы избежать ярлыков: в конце концов, перед ним, Томми, будет сидеть настоящий, живой человек, сложное хитросплетение опыта прошлого и надежд на будущее, а не только приговор-диагноз. Во-вторых — он сам увидит все содержание карточки, когда пообщается с пациентом. Лалли нравилось, когда обнаруживалась возможность сначала самостоятельно разобрать ситуацию, а потом найти все подтверждения своей правоты в прописанном кем-то анамнезе. Все, что узнал о клиенте Томми до общения с ним — его имя, возраст и внешность. С фотоснимка из прошлой клиники, прикрепленного к первой станице канцелярской скобой, на него смотрел слегка засвеченный из-за больничной лампы молодой мужчина. Его светлые кудри спускались до ушей и жались ко лбу, губы слегка кривились — такое чувство, будто кто-то за кадром приказал ему заткнуться за мгновение до того, как щелкнет затвор. Под сияющими странной непокорностью светлыми глазами лежали тени, одна из бровей сломалась в выражении недовольства.       Олли Матела во плоти ничуть не отличался от изображения на снимке. Длинные рукава лонгслива в полоску укрывали руки, и концы этих рукавов пациент прижимал ногтями к ладони, что они не сползли и не обнажили что-то, скрывающееся на коже запястий и предплечий. Лалли, откинув догадки, что пациент мерзнет (на улице стояло теплое лето), предположил порезы или следы от игл. — Добрый день, — сказал Томми ровным голосом, продолжая всматриваться в лицо и жесты пациента.        Олли Матела бросил взгляд на карточку, затем на психотерапевта. — Ага, — согласился он вместо приветствия, — как вам история? — Сначала присядьте, затем обсудим.        Лалли пригласил молодого мужчину устроиться в кресле, и он послушно плюхнулся в него, закинул ногу на ногу и обхватил колено сложенными в замок ладонями. Пациент окинул глазами нехитро обставленный кабинет, выжидающе посмотрел на своего нового врача. — Я не читал вашу карту, — признался Томми, — и мы не будем обращаться к ней во время нашей терапии. Мы попробуем другой подход. Одно условие — вы должны быть предельно честны. Так мы сможем добиться результата. — Конечно, я ведь плачу за это, — охотно согласился Олли, словно ему было бы приятно рассказать о всех ужасах своей жизни — Томми не сомневался, что так и было.        Лалли удостоверился в этом в следующие несколько месяцев терапии с Олли. Так он узнал, что его пациент может достать дурь когда угодно, что его четырежды госпитализировали после попыток самоубийства и что обсаженные типы, которые не против кого-нибудь (включая Олли) затащить в постель, занимали определенные части в известных и не очень барах. Лалли в обязательном порядке отправил его на анализы, оплатив счет из поликлиники, и, к удивлению от количества еженедельно меняющихся партнеров Олли и счастью обоих, болезней не обнаружилось.        Олли говорил, что по классификации телосложений не любит конкурирующих с ним твинков и предпочитает активных мужчин-волков и мужчин-медведей — крупных и с тяжелой рукой. Олли, бывает, доставалось от них — он задирал водолазку, показывая зеленеющие синяки и один след от потушенной о его кожу сигареты. Однако, всё: боль, психотропные вещества, беспорядочная половая жизнь, — всё наполняло жизнь Олли драйвом, яркостью, смыслом в отсутствии смысла и предназначения.        Лалли, как психотерапевт-психоаналитик, который ради истинного исцеления позволял себе выходить за рамки профессиональной этики, играл по тем же правилам: отвечал на вопросы о своем личном, общался с пациентом на грани ссоры. Обязательный физический контакт с клиентом — рукопожатие, — вскоре сменилось объятием. Олли все больше доверял Лалли, и его жизнь потихоньку улучшалась: он позволял пользоваться своим телом только мужчинам из мест вроде хороших ресторанов, встреч книжных клубов или концертных холлов, больше практиковал алкоголизм, чем наркоманию.        Терапия шла насколько возможно нормально, очень медленно, но точно — к улучшению, пока не обнаружилось, что одна из зависимостей Матела толкала его делать свою жизнь благовиднее не ради себя, а ради воплощения некоего замысла.       Он повернулся на своем психотерапевте.        Лалли узнал об этом, когда они вновь начали копаться в общих и сексуальных фантазиях Олли. Обычно он хотел, чтобы над ним нещадно брали контроль и дарили ему ощущения, не важно, была это боль, стыд или унижение. Главное, чтобы Олли мог почувствовать себя живым.        Матела не раз забирался на стол Томми, стремился погладить его сильные руки, вставал на колени, обнимался на прощание, как-то раз предпринял попытку укусить его шею. Томми позволял ему касаться только своих рук, и во время невинного физического контакта, который казался Олли актом блаженства, выспрашивал все новые и новые подробности его ветреных мечтаний, зарождавшихся в кудрявой голове.        Томми, признавая все достоинства внешности Олли: отливающие золотом кудри, мягкую кожу в родинках, плавные линии тела, внимательные зеленоватые глаза и красивые губы, знал, что Матела не оставит попыток его соблазнить. Лалли тысячу раз повторял истины о личном пространстве, на что пациент лаконично отвечал, что это его компенсация за бесстыдные попытки разворошить его душу. Может, Матела стоял на своем, потому что чувствовал — Томми слишком вовлекся в него, слишком сопереживал и на сеансах временами натягивал вещи пониже, не теряя выражения серьезности. Олли, когда они переключались в течении речи на разговоры о сексе, в красках расписывал, как хочет, чтобы Томми занялся с ним любовью, именно любовью, а не тем беспределом, который вытворяли с ним другие мужчины.        Наверно, другой психотерапевт отказался бы от Олли, сменившего троих психотерапевтов, но Лалли посчитал бы это личным поражением. Его методы тотальной искренности с обеих сторон работали беспроигрышно, и Олли тоже должен сдаться. Тело пациента понемногу исцелялось и переставало переживать постоянный риск — оставалось излечить разум от желания бросаться на дно, чтобы заполнить время жизни хоть чем-то, и от зацикленности на Томми. Олли, как говорят, в рот ему заглядывал, когда Лалли пользовался преимуществами способностей к речи; безотрывно всматривался в него и подчинялся всему, что психотерапевт приказывал: с явной неохотой бросал попытки интимно коснуться его, например.        Томми прекрасно сознавал, что дальше так продолжаться не могло. Нужно было что-то предпринимать, чтобы сломать шаблон Олли. Случай легко подвернулся. — Хочешь услышать о моей давней мечте? — уточнил Матела из одной вежливости. — Не решался тебе рассказать.        Томми попросил Олли разъяснить очередные грезы об идеальном сексе. Фантазии пациента, которыми он жил, которые помогали ему день за днем избегать реальность, представляли для Лалли наибольший интерес — среди всех слов, которые произносил Матела, рассказы о кульбитах его воображения были в приоритете.        Самое удивительное — Томми обнаружил себя за воплощением этой странной мечты пациента, переживая не меньше, чем он сам. — Мы из этого дурацкого кабинета едем в отель… — охотно начал Олли, заерзав а кресле.        Через неделю после этого разговора, старательно взвесив «за» и «против» и наплевав на то, что аргументов «против» было больше, Лалли забронировал номер отеля в неоживленном районе города. Его подкупило то, что комната была очень простой, сжатой до необходимого минимума и светлой, почти полностью белой, без глупого декора, а окна выходили на царствующий ледостав залива, из-за которого тот казался похожим на мертвую полярную равнину, какую ожидаешь увидеть на краю света, если бы он существовал.        И когда в один из четвергов Олли пришел к нему, привычно защищенный выражением застывшего на лице вызова, Томми сказал ему не торопиться снимать куртку, под прицелом изумленного взгляда накинул на себя свою. Затем прикосновением к талии мягко подтолкнул Олли к выходу и жестом пригласил следовать за собой. — …Мы садимся в твою машину, — продолжал смотреть в прекрасное несуществующее пациент, растекаясь по креслу, — и я рядом с тобой на переднем сидении. И мы выглядим, как устоявшаяся супружеская пара, и ты даже говоришь, чтобы я пристегнулся. Я ненавижу ремни безопасности, но…       Томми, угадывая все движения зараженной души Олли, которая искала спасения, сам открыл перед ним дверь авто, приглашая в салон. — Наша терапия переходит на новый уровень? — сказал мужчина, игриво прищурился и принял его ухаживания.        Лалли занял место водителя, завел двигатель, повернулся к Олли, который с интересом наблюдал за всеми его движениями, и бросил так, будто повторял это для пациента не единожды: — Пристегнись.        Олли без особого раздражения, для одной лишь демонстрации закатил глаза, потянул к себе язычок защелки и послушно зафиксировал его в замке. Томми одобрительно кивнул и выехал с парковки. Олли тащился с его немногословности и сложности с выражением эмоций, и этот восторг давал ему неограниченный запас сил на глупое щебетание — в частности, на более развернутые и искренние ответы на осторожные уточняющие вопросы психотерапевта. — Ты решил, что единственный выход вылечить меня — пришить? — Олли повеселился, заметив, что они выехали из центральной части города.        Районы по бокам от шоссе восставали все менее оживленные, и машин в одном направлении с ними ехало меньше. — Угадал, — Томми подыграл ему. — Мне нравятся ваши методы, доктор! Я пытался провернуть что-то подобное с собой — прерывали, к сожалению.        Лалли мысленно припомнил его попытки самоубийства. — …Мы наконец приезжаем в отель, какой-нибудь укромный, и я следую за тобой, пока ты, взяв всю ответственность, решаешь вопрос с номером для нас двоих…        Томми, притормозив перед шлагбаумом, мягко въехал на парковку для гостей и нашел место для авто. Олли присвистнул, рассмотрев здание отеля. — А что, трахаться в кабинете на столе неэтично? — беспечно поддел его Олли, не имея намерения обидеть Томми.        Они выбрались из авто, и пациент, переполненный приближением исполняющейся мечты, обхватил руку психотерапевта своими и прижался к его боку со странным отчаянием.        Холл встретил их приятным теплом — Матела ладонями потер порозовевшие от уличного мороза щеки из-за щекотного покалывания. Томми бережно справился с захватом его рук и вместе с встретившим их метрдотелем подошел к стойке, за которой сидела облаченная в белую рубашку ресепшионистка. Лалли получил ключи, о чем-то тихонько переговорил с метрдотелем и вернулся к Олли, который отвлекся от Томми, и теперь следил за обитателями огромного аквариума в холле отеля. Его взгляд бегал от рыбки к рыбке, на секунды останавливался на почти неподвижном сомике, а затем возвращался к его подругам. Особенно ему понравились одни сине-зеленые и особенно активные. — Радужница, — вслух для Томми прочитал Олли надпись с наклейки на аквариумной подставке, где ютились маленькие квадратики фотографий каждого вида. — Отчего ты не заведешь в кабинете аквариум? Действует очень терапевтично. — Чтобы не отвлекать пациентов от осознания невыносимости их бытия. Еще посмотрим или пойдем? — поинтересовался Томми, чтобы попасть в настроение Олли. — Пойдем, — встрепенулся тот, — я уже присмотрел рыбок, которых мы заведем, когда будем жить вместе. В обычный день Лалли обязательно ответил бы, что жить вместе они никогда не будут. Но на этот раз он промолчал. — …Мы заходим в номер, словно в свою собственную квартиру, нам приносят что-то сладкое. Потом я раздеваюсь до белья и любимой футболки, мы обнимаемся и…        Лифт обнаружил внутри большое зеркало. Олли дохнул на сверкающую поверхность, наплевав на труд того, кто ее очищал, и кончиком пальца начертал в запотевшей области их имена, сначала Томми, затем свое собственное.        Олли скользнул в номер и сбросил с плеч куртку. Она упала на пол подстреленной птицей. Хозяин ее, забыв о ней, оставил в таком же беспорядке берцы и исчез в спальне. Когда Томми последовал за Олли, тот лежал на постели звездой, раскинув руки-лучи и расплескав кудри по одеялу вокруг головы. Наспех стянутое с постели покрывало спрятало под собой часть половиц. — В нашем доме будет такая же большая кровать, — мечтательно выдохнул Олли и отвернул лицо к окну, к долине льда.        Лалли опустился на краешек постели. — А что еще там будет? Кроме кровати и аквариума? — Томми вновь всячески потакал развитию его фантазий. — Кровати и аквариума мне хватит, — уверенно отозвался пациент, — я и ты будем, естественно. Остальное — все, что ты захочешь. Хотя, можем еще купить прозрачный электрический чайник.        Томми не смог продолжить расспросы: в дверь номера постучали. Олли продолжил лежать, будто это никак к нему не относится. Лалли вскоре вернулся к нему с двумя огромными кружками с какао. Пациент почувствовал аромат и с воодушевлением встрепенулся, опустил ступни на пол и потянулся к угощению. — Боги, великолепно, — в экстазе протянул Матела, облизывая сладкие от какао губы. — Наслаждайся, — великодушно разрешил Томми, — я сейчас вернусь к тебе.        Мужчина прошел в ванную, открыл холодную воду и умыл лицо — сколько бы приемов самопомощи он ни знал, какими бы убеждениями ни руководствовался, эта терапия вышла слишком далеко за пределы допустимого. Лалли знал, что делать с Олли этим вечером — и даже представлял, что будет с их отношениями психотерапевта-пациента дальше. Он нервничал и переставал понимать себя. Но прятаться в ванной было нельзя — пора возвращаться к Олли, чтобы наконец сломать его.        То, что увидел Лалли, его не слишком изумило. Матела, в одном белье и футболке, сползшей с одного плеча, ждал его. Олли поднялся Томми навстречу и прильнул к его груди в жарком объятии.        Когда Лалли, ведомый энергией Матела, опустился на постель, Матела оседлал его бедра и положил руки на широкие плечи. Олли решительно настроился на интимное продолжение вечера, но пока был не слишком возбужден, хотя давно воображал этот день. Причина быстро нашлась — Томми углядел ее в напряженных мышцах шеи. Легкая тревога. — «Обнимаемся» — и что дальше? — попытался разведать Томми. — Не знаю. Наверно, занимаемся любовью. Как обычно бывает, — завершил Олли и пожал плечами, хаотично поглаживая кончиками пальцев обивку кресла в кабинете психотерапевта.       Томми опрокинул Олли на хрустящее одеяло, понемногу успокоил его настойчивые попытки взять контроль. До конца Матела не сдался. Он обхватил шею своего психотерапевта руками, потянулся за поцелуем. Лалли приобнял его за спину в ответ, помогая приподняться, и все же не позволил их губам соприкоснуться, первым поцеловав мужчину в щеку. Олли на мгновение замер в неверии, что Томми дотрагивается до него, не вполне так, как он мечтал, но все же почти любовно целует, и он, как бы ни старался не выдать себя, мелко задрожал и принялся покрывать касаниями губ его лицо и шею. Отлично, подумал Томми, пациент был отвлечен.       Лалли, освободив руки, осторожно обернул одеяло вокруг тела Матела. Олли, когда не получил жаркого поцелуя, отстранился, обнаружил себя в мягком теплом плену. Томми легко подхватил его и сел, спиной опираясь на стену, подтянул недоумевающего, укутанного Олли к себе на колени, уложил его кудрявую голову на свое плечо и надежно обнял огромными руками.       Матела притих. Томми ждал его реакцию — мат, шутки, попытки освободиться — хоть что-нибудь. Мужчина в его руках хранил напряженное молчание, а еще, кажется, задержал дыхание. Томми решился — и прижал губы к его мягким кудрям, целуя в макушку.        Олли шумно вдохнул и всхлипнул. Всхлипнул еще раз, задрожал и наконец разрыдался, пряча лицо в шее Томми. Чужие слезы обжигали кожу, вместо ожидаемых звуков наслаждения тишину разбивали прерывистые рыдания. Томми ни на секунду не выпустил Олли из объятий, поглаживал по плечам сквозь одеяло, укачивал, словно ребенка, пока Матела пытался успокоиться.        Цель Томми достигнута — Олли удалось сломать. Теперь между ними не будет преград — стены, окружавшие сердце Матела от правды, рухнули, и теперь оно, беззащитное, обливалось кровью, и сердце вовлекшегося Томми тоже разрывалось от боли за него. Однако, путь к исцелению Олли был открыт — пациент будет ему доверять. Этот вечер подарил Матела новую надежду на лучшую жизнь, на взаимность с человеком, к которому он привязался так отчаянно, как не привязываются к случайным прохожим самые тощие и обиженные жизнью дворовые собаки.        Олли понемногу снова притих; Томми продолжал медленно его укачивать. — Что со мной? — прошелестел Олли, пряча покрасневшие от слез глаза. — Ты просто в безопасности, Олли. Тебе, твоему телу и твоей душе ничего не угрожает. Необычно, да? — И правда, — Матела всхлипнул и улыбнулся сквозь слезы, выпутал руки из одеяла, — Томми, мы посидим так еще немного? — У нас целая ночь впереди, — успокоил его Лалли.        Матела обнял Лалли за шею и лежал на нем, пока у него не затекли ноги. Томми разрешил ему выпить и свою кружку какао, к которой он сам даже не притронулся, под аккомпанемент ненавязчивых пространных рассуждений Лалли — Олли пока не мог сказать ни слова, и Томми заполнял тишину собой. — Я хочу спать. Томми, ты же ляжешь рядом со мной? — произнес Олли севшим голосом. — Я желаю только этого, — психотерапевт легко согласился.        Они погасили свет, и Олли спрятался под одеялом, оставив на постели место для Томми. Лалли лег рядом, подтянул мужчину к себе за талию. Олли переплел его ноги со своими и, боясь, что Лалли уйдет, заключил его в кольцо своих рук. — Томми, ты лучший из людей. Я люблю тебя, — признался Олли в тишине номера.        Томми не ответил — они все еще психотерапевт и пациент. Он прислушивался к дыханию Олли, пока оно не выровнялось — он уснул, прижимаясь к нему так отчаянно.        Через пару месяцев Олли вовсе перестал колоть наркоту и был чист, не резался, использовал алкоголь в постепенно уменьшающихся дозах. Он, чтобы занять время, вписался в городской волонтерский отряд, который по требованиям ходил по квартирам с листовками, навещал приюты, помогал на благотворительных ярмарках. Он перестал требовать денег за ночь и больше сконцентрировался на своей работе звукоинженером. Еще записался на курсы по истории искусств в местный университет и сходил уже на пять занятий.       Томми был бы доволен результатами терапии, если бы не знал, что держаться в благопристойном мире Олли помогает только надежда на тихую семейную жизнь со своим психотерапевтом. Все его сторонние сексуальные грезы оказались перечеркнуты картинами безмятежного существования рядом с Томми.        Лалли тысячи раз сказал ему, что его доверие это не любовь, что он вообще-то разговаривает с ним за деньги. Олли на все кивал, на самом деле не соглашаясь, и продолжал штурмовать его своей искренностью, выражениями горячей привязанности, намеками на интим, признаниями в любви.       Он сдался. — Олли, нам стоит прекратить терапию, либо сократить ее до контрольных встреч раз в месяц. Тебя не оставят — я могу договориться с другим хорошим психотерапевтом.        Округлившиеся глаза и искривившиеся мягкие губы выдали в Олли оторопь горечи. — Но мне нужен только ты, — упрямо возразил пациент. — Олли, я не могу поощрять твою новую зависимость за твои же деньги. — Но мне же лучше! Томми, ты очень хорош в своей работе — я не трахаюсь с кем попало, не употребляю, не пытаюсь себя убить. Видишь, как далеко мы продвинулись? Зачем нам оставлять это? Ты можешь довести меня до полного исцеления. — Чтобы полностью исцелиться, необходимо избавиться от привязанности ко мне, — констатировал Томми, — я на самом деле не нужен тебе, чтобы оставаться на плаву — ты в состоянии справиться с этой жизнью сам. Все, чего ты добился за последние полтора года терапии — твоих рук дело. — Нет, Томми, пожалуйста, — Олли сорвался с места, подошел к креслу Томми и упал на колени рядом с ним, — я могу доплачивать тебе, хочешь? — Поднимись, Олли, пожалуйста, — мягко сказал Лалли.        Но Матела прижался щекой к его колену, прикрыл глаза, чтобы не видеть строгого выражения своего комнатного божества, и отказался повиноваться. — Мы можем встречаться. Я хочу с тобой встречаться, Томми, знаешь, как пара. Я могу поселиться у тебя, готовить, убираться, — горячие слова все срывались с его губ и не оставляли Лалли шанса ответить, — я научусь очень хорошо готовить, Томми. Я буду делать в постели все, что ты захочешь. Не отказывайся от меня. — Олли… — Я не стану тебе мешать, Томми, я не буду требовать многого. Пожалуйста, позволь остаться рядом с тобой. Я доверяю только тебе.        Томми, чтобы хоть немного утешить пациента, положил ладонь на его макушку и приласкал неспешными поглаживаниями. — В этом и проблема, Олли. Вызывать доверие — моя работа. Это не значит, что я отношусь к тебе так же, как ты ко мне. — Ты просто пытаешься меня запутать. Ты хочешь этого не меньше меня, я уверен, — Олли брал силы из своих слов, — дай нам шанс.        Томми глубоко вдохнул и задержал дыхание, чтобы выровнять зашедшийся сердечный ритм. Собрался с силами. — Олли, я запишу тебя к другому психоаналитику, моему очень хорошему знакомому, — обнадеживающе пообещал Лалли, — дальше из нашей терапии ничего не выйдет.        Матела с недоверием возвел на него полные слез глаза. — Я понял, — он медленно кивнул.        Олли неспешно поднялся с колен и неловко навис над Томми, словно все его тело одеревенело и отказалось слушаться. Матела качнулся вперед, и Томми пришлось придержать его за талию, чтобы пациент не упал на него. Их лица вдруг оказались близко-близко друг к другу. — Если мы больше не будем работать, сделай мне подарок, Томми, — прошептал Олли в его губы, — поцелуй меня. Ты же тоже хочешь, я знаю…        Психотерапевт-психоаналитик Томми Лалли пережил за время терапии с Олли Матела слишком много поражений.        После этого они не виделись целых две недели, а потом знакомый психиатр из региональной поликлиники доложил Томми, что его пациент поступил к ним с передозировкой, вылившейся в судороги. Скорую вызвал наиболее трезвый человек странной компании Олли на вечер, обнаружив подрагивающего Матела на полу с пеной на губах.        За две недели Олли разрушил все, над чем он и Томми старательно работали на протяжении полутора лет.        Конечно, это больше не ответственность и не забота Томми Лалли. И, конечно, Томми Лалли поехал к нему и просидел в больничном коридоре, завернувшись в халат, до окончания медикаментозного сна Олли. — Я не платил тебе за это, — первое, что прошептал Олли, когда открыл глаза и увидел своего психотерапевта; через силу улыбнулся, — ты здесь, потому что тебе не все равно. — Ты прав, Олли, мне совсем не все равно, — Томми понял, что проиграл.        Лалли принял его правила и ждал, когда Олли насытится их жизнью вместе, когда в его поразительных глазах разобьется образ идеального Томми, каждый недостаток или достоинство которого Матела возводил в нечто позитивное и надежное. Лалли с замиранием сердца готовился к срыву Олли, к тому, что он разочаруется и в нем, потеряет смысл, вновь бросится в пучину хаотичности.        Олли ни разу не подвел его, держал идеальную дистанцию от алкоголя и дури. Матела действительно делал в постели все, чего хотел и Томми, и он сам и действительно научился великолепно готовить, дав себе обещание быть с Томми Лалли так долго, насколько это возможно.