еще увидимся

Сон не шел абсолютно. Мысли, захватившие голову, ползали по черепной коробке, цеплялись когтистыми лапами, причиняли почти физический дискомфорт. Изредка, всего пару раз и ненадолго, Хонджуну удалось провалиться в дрему, но и тогда пережитое не отпускало его. Воспаленное сознание раз за разом заезженной пластинкой воспроизводило ощущения мягких губ на шее, по позвоночнику вниз вновь стекало удовольствие; Ему чудились чужие поцелуи, чужие пальцы, руки и прикосновения там, где быть их не могло, не должно, но… Хонджун просыпается будто в пожаре. Ему жарко, он горит изнутри и сначала даже пугается. Нашаривает на автомате кнопку прикроватного ночника и силится фокусироваться на деталях комнаты - все это было не по-настоящему, не на яву, конечно же нет. Раньше его часто мучали кошмары о буллинге, но таких снов…таких никогда не было. И такой реакции никогда не следовало тоже... И что делать с внезапным стояком он тоже не имеет ни единой мысли. Хотя, ладно, одна все же находится, но… Черт, ему хочется плакать. Его никогда и ничто не возбуждало настолько, чтобы он так вставал, да еще и так тек. Но сейчас это напряжение буквально изводит, не позволяет даже думать привычно взвешенно. Все, чего хочется - избавиться от этих мыслей и пламени внутри, хочется наконец уснуть и забыть все, как очередной кошмар. Но член настойчиво требует внимания и даже техника «подышать» в этот раз не помогает. Тогда Хонджун собирает несчастные остатки раздробленной гордости в кулак и выбрасывает в окно, прежде чем стянуть с бедер промокшее белье. Он даже не смотрит вниз, отворачивается к стене, когда несмело скользит дрожащими подушечками пальцев от основания до головки и даже жмуриться не приходится - в глазах темнеет само собой. Но здравая часть еле живого рассудка в миг вспоминает все то, что о мастурбации всю жизнь рассказывала мама - все самое запретное и ужасное. Все мифы, которые для него являются неприложной правдой. Тогда же - отнюдь не головой, а скорее головкой - он понимает, что можно и не руками. Ведь важно лишь создать трение и довести…довести…Боги, как стыдно даже думать о таком, чертов Сон Минги! Будь он проклят за то, что сотворил с несчастным Хонджуном! С тем, кто перекладывает сейчас на постель чуть вперед вторую подушку и почти невидяще пристраивается к ней бедрами. Шумный выдох повисает в комнате, стоит только горячей головке коснуться прохладной ткани белой наволочки. Плечи напрягаются, он упирается руками за край подушки. Но сейчас, во власти откровенной ночи, кажется, будто только это то, что может его спасти, будто лишь это - его единственный выход. Маленький, вздрагивающий член робко трется о шершавую подушку, пачкает ее предсеменем до влажных теплых пятен, но пути назад не находится. С каждым новым движением бедер Хонджун забывается, наконец получая то, в чем так нуждался. Тепло рябью на воде расходится по всему телу и концентрируется там, только там, заставляет продолжать и продолжать. Он и сам не замечает, как начинает двигаться смелее и резче; как запрокидывает назад голову, вновь представляя, что Минги выцеловывает его бледную шею, что оставляет на ней влажные следы от языка и посасывает, рассыпая алеющие засосы; представляет, как толкается в его большую, теплую ладонь, как тот сжимает его плоть так правильно и приятно, как целует в дрожащие, искусанные губы… Минги прищуривается, даже не донеся сигарету до рта. Одно из немногих горящих окон в доме напротив привлекает его внимание странным мельтешением. Он ныряет с балкона в комнату, только чтобы дотянуться до спящего на столе телефона - приближает картинку сквозь открытую камеру и… Сигарета выпадает из пальцев. В окне соседнего дома, на этаж ниже его уровня, прекрасно видно, как его школьный крысенок с выражением лица святого мученика самозабвенно трахает собственную подушку. Даже курить расхотелось от таких невероятных новостей. — Интересно, — усмехается хрипло Сон в темноту глубокой ночи, нажимая на кнопку записи видео без лишних угрызений атрофированной совести. — Интересно…