еще увидимся

Грохот закрывшейся двери прокатывается вибрацией по стенам и растворяется в воцарившейся тишине. Минги глубоко выдыхает, глядя в белый потолок. Ну и что это было? А может, приснилось? Он поворачивается к окну, щурится от слепящего солнца и вдруг замечает…шарф, тот самый, забытый Хонджуном на спинке стула. Легко дотягивается до вещи, чуть потянувшись, и сминает в пальцах. Пахнет.  Видимо, необъяснимые порывы Кима этим утром перебросились и на Минги, а иначе как объяснить это странное желание зарыться в шарф лицом? Он пахнет Хонджуном - кожей, стиральным порошком, шампунем и немного свежей мятой. Так же, как и каждый раз, когда Сон зажимает заучку где-то, или как вчера. Когда он был настолько близко, настолько открыто, настолько надломлено, что можно было сойти с ума. Минги целовал его и ловил стоны, дрочил ему и заставлял дрожать, пробовал на вкус и смаковал с удовольствием безумца. Минги хотел его.  Он шумно выдыхает, сжимая у основания собственный стояк, так и не доведенный до предела, и прикрывает глаза. Мысли об этих неумелых, но пылающих касаниях скручиваются внутри тугим жгутом. Хонджун держал его член. Лизал, целовал, сосал головку. Думал, что Минги спит. Боги… Сон глубоко вдыхает запах с шарфа, оставленного на постели, зарывается в него бесстыдно носом, отключив мозг совсем - повинуясь лишь желаниям тела. Слепо нашаривает рядом с собой подушку, на которой спал его «гость» и…не задумываясь подкладывает под бедра. Он вообще не задумывается, не думает ни о чем, кроме того ощущения под пальцами бледной бархатной кожи, кроме ее вкуса на языке и запаха, кроме отзывчивых стонов и жалобного скулежа бальзамом на уши…Потому что если начнет думать, то захочет придушить самого себя за такие мысли о каком-то задроте.  Ги тихо шипит, когда сжимает в руках несчастную подушку так, что прохладная ткань со всех сторон касается горячего члена, что почти болит без разрядки. Толкается на пробу, пытаясь понять ощущения, жмурится, сводя брови. Но голова пуста абсолютно, на фоне маячит лишь одно - Хонджун, на этом месте, наверное, был бы блядски узким.  Минги низко стонет, наконец позволяя себе начать двигаться. Сжимает пальцы на ткани, а перед глазами тонкая джунова талия, на которой бы обязательно остались синяки; утыкается лицом в вязаную ткань шарфа, а кажется, зарывается носом в темные волосы Кима; стонет сам, но вспоминает только его высокий, звонкий голос, оказавшийся таким приятным в стонах и мольбах, с именем на губах… Дыхание сбивается быстро, как и набирается темп. Минги, тот самый, что зачморил Хонджуна за подушку, сейчас самозабвенно трахает свою собственную, представляя его одного и вдыхая его запах. Того, кто без усилий опустил его до такого своими тонкими белыми руками и скомкал все привычное, как испорченный тетрадный лист.  Оргазм настигает слишком быстро и внезапно. Ги вздрагивает, сильнее сжимая подушку вокруг члена и замирает с немым стоном на распахнутых, пересохших губах, когда бедра скручивает судорогой. Память подбрасывает то ощущение, когда Хонджун кончил и жался к нему всем телом так, будто только Минги один остался во всем мире, будто это не он разватил и совратил, будто он - его.  И тогда, стараясь дышать ровнее, приходя в сознание, Сон понимает, что ему это нужно. Нужно испытать это еще раз, нужно добиться, нужно оставить себе. Присвоить.