Город греха

      Лицо Вовы Адидаса было белым, как бумага. Его хоронили в военной форме, на его груди в свете утреннего зимнего солнца блестели награды. У него был большой, обитый бархатом гроб, вместо деревянного креста — гранитное надгробие с его фотографией. Всё остальное по классике — плачущие мать с невестой, тихие шепотки в толпе «молодой какой!», каждый кидает в могилу по горсти земли.       Всю похоронную церемонию Айгуль простояла, опустив глаза. Она была в куртке матери и черном платке, и, кажется, хорошо сливалась с толпой. Похороны Адидаса выпали на удачное время — несколько дней назад почти всех универсамовских как раз принял районный отдел милиции, и пятнадцать суток в СИЗО, отведенные тем из них, за кем не нашли серьёзных преступлений, ещё не истекли. Если бы они были здесь, Айгуль бы ни за что не пришла.       Марат стоял рядом с матерью и отцом, но сразу выцепил её из толпы. В самом начале они встретились взглядами. В его карих, потемневших от скорби глазах читалось удивление — он не ожидал её здесь увидеть.       Когда всё закончилось, он подошёл к ней, шепнув что-то отцу. Айгуль замерла, не зная, что ожидать от этого разговора.       Последний раз она слышала его голос в тот день, когда он, прижавшись к её двери, умолял её сказать, что ничего не было. Тогда всё было иначе: тогда они оба были уверены, что всё ещё может быть хорошо. Но тот вечер, та идиотская дискотека изменили жизнь навсегда. Тогда Айгуль, ненадолго действительно поверившая, что это был просто ужасный сон, кошмар, от которого не осталось следа на утро, твёрдо уяснила, что чудес не бывает.       Было. Всё было. И кафе «Снежинка», и мороженое, и кассеты на ворованном видеомагнитофоне. Было, и Казань ей этого никогда не забудет.       — Человек войну прошёл, чтобы его отморозки на улице зарезали, — услышала Айгуль краем уха. Незнакомый мужчина разговаривал с незнакомой женщиной. — Что за времена…       Марат долго молчал, щурясь от слепящего солнца.       — Спасибо, что пришла, — наконец сказал он. — Думаю, он тоже обрадовался бы.       — Мои соболезнования, — тихо произнесла Айгуль.       Должно быть, Марат не понимает, что всё это из-за неё.       Жёлтый умер из-за неё, Адидас умер из-за неё. Из-за неё вокруг свежей могилы сейчас плакали женщины, из-за неё у Марата теперь не было брата. Это вертелось у Айгуль на языке, но сказать вслух сил не было. Может быть она смогла бы, если бы это был кто-то другой, не он.       Почему это всё действительно не могло быть сном?       — Завтра мы уезжаем, — сказала она, прочистив горло. — Утром. Будет ещё темно.       Марат, наконец, посмотрел ей в глаза.       — Куда?       — В деревню, к тёте, — она повела плечом. — Недалеко от Казани. Меня там никто не знает.       Некоторое время они молчали; Марат смотрел на неё, а она — на медленно расходящуюся толпу. Если прищуриться, все эти люди будут похожи на огромное чёрное пятно.       Если прищуриться, Колик немного напоминал Марата.       Поэтому она тогда закрыла глаза.       — Можно, я буду тебе писать? — прервал тишину Марат.       — О чём?       — Не знаю. Напишу, как я закончил третью четверть или напишу, что построят на месте пустыря за нашим стадионом.       Айгуль пожала плечами.       — Наверное, ещё одну многоэтажку.       — Тогда напишу, какого она будет цвета и сколько в ней будет подъездов.       Она помолчала, опустив взгляд на носки своих старых ботинок.       — Лучше не пиши. Если мама с папой увидят, они разозлятся.       Если они больше никогда не увидятся — интересно, какой он её запомнит? Такой, какой она была в первый день их встречи: с гордо поднятой головой, в школьной форме, держащей в руках скрипку? Такой, какой Адидас привёз её в универсамовский подвал из кафе «Снежинка»? Такой, какой она подбежала к нему у Дома Культуры перед последней дискотекой? Такой, как сейчас?       Наверное, больше всего Айгуль хотела бы, чтобы он не помнил её совсем.       — Ты больше сюда не вернёшься?       — Не знаю, — Айгуль снова пожала плечами: она правда не знала, и пока ей не хотелось об этом думать. — Может быть и вернусь, но не скоро; когда я буду уже взрослой.       Когда Казанские улицы забудут об Универсаме, когда снесут кафе Снежинка, когда девочки, которые тыкали в неё пальцем на дискотеке обзаведутся мужьями и детьми.       Марат улыбнулся — наверное, от слепящего солнца.       — Я буду тебя ждать.

***

      Коридоры гостиницы Метрополь пахли смесью, приятных духов и одеколонов, богатством и тишиной. Эллен сказала, что днём здесь совсем безлюдно; иностранные дипломаты уходят на работу, состоятельные постояльцы гуляют по столице. Эллен жила в премьер-люксе — пятая дверь по коридору справа от лифта.       — Отличное место, чтобы немного отдохнуть и понять, что ты собираешься делать дальше, — сказала она, пропуская их внутрь.       Наташа усмехнулась.       — Неужели вы тоже… пытаетесь понять?       — Можно на ты, — беспечным голосом ответила Эллен. — А я — уже поняла. Можно сказать, я выжидаю время, прежде чем сделать следующий шаг.       Она небрежно бросила свою шубу на пуфик, стоящий у порога, и не стала убирать туфли на полку для обуви. Айгуль не знала, почему каждый жест этой женщины заставляет её затаить дыхание. Казалось, она умела делать всё — ходить, говорить, смеяться — иначе, чем другие. В Казани, и уж тем более, в маленькой деревеньке, где Айгуль провела последние четыре года, таких, как Эллен, не было. Да и в Москве она, видимо, тоже была всем в диковинку — Айгуль видела, как мужчины и женщины оглядывались ей вслед, когда она шла по коридору.       — А вас правда зовут Эллен? — спросила Айгуль, повесив свою старую дубленку на вешалку.       — В одном из моих паспортов — да.       — У вас несколько паспортов? — Наташа нахмурилась.       — Пока всего два, — пожала плечами Эллен. — Но никогда не знаешь, чем всё закончится.       На журнальном столике в её огромной, просторной гостиной стоял виниловый проигрыватель. Эллен склонилась над ним, меняя пластинку; через секунду в номере премьер-люкс зазвучал «миллион алых роз».       Немного постояв в прихожей, Айгуль всё же робко направилась вслед за новой знакомой. Роскошь номера захватывала дух: статуи с позолотой, лепнина, красивые плафоны. Должно быть, она, в своём заношенном платье, выглядела на фоне всего этого ужасно нелепо. Айгуль сжалась в комок, пытаясь сделаться как можно более незаметной.       На диване, рядом с журнальным столиком, сидела девочка лет семи. Она окинула Айгуль и Наташу изучающим взглядом, потом чуть приподняла бровь и вопросительно посмотрела на Эллен. Айгуль попыталась ей улыбнуться, но девочка отвернулась от неё, уставившись в экран телевизора. Она смотрела «Тома и Джерри».       Интересно, кто это? Сестра Эллен? Дочь?       — Это Женечка, — представила Эллен. Девочка сморщилась, как будто её имя было ей глубоко ненавистно. — На неё не обращайте внимания. Разделите со мной немного шардоне?       Айгуль не знала, что такое шардоне, поэтому на всякий случай помотала головой. Оказалось, шардоне было алкоголем; Эллен достала из шкафчика два бокала и разлила себе и Наташе светлый напиток почти до краёв.       — Как говорил Бенджамин Франклин: «вино — это доказательство того, что Бог нас любит и ему нравится видеть нас счастливыми», — сказала Эллен, отсалютовав Айгуль. — Мой бывший муж считал, что он должен был рассказывать людям о вещах поважнее вина: к примеру, о путях разрешения военных конфликтов или культуре масонов, но, по-моему, эта его мысль абсолютно гениальна.       — Вы… Ты замужем? — Айгуль оглянулась по сторонам, в поисках галстука, носков, или ещё хоть какого-нибудь следа мужчины.       — Была до недавних пор, — ответила Эллен. — Не знаю, могу ли я называться вдовой, если развелась с ним за пару недель до его кончины.       Повисла короткая пауза. Наташа сжимала в руках бокал, словно не решаясь из него отпить.       — Спасибо за спасение, — неловко сказала она.       Эллен улыбнулась.       — Мужчина не поможет женщине в беде, если не увидит в этом своей выгоды, — сказала она. — Поэтому мы, женщины, должны держаться вместе.

***

      «Дорогой Марат,       Надеюсь, что у тебя всё хорошо. Я не узнаю этого наверняка, но не буду даже думать о другом варианте. Наверное, твоя жизнь уже успела здорово измениться, наверное, у тебя теперь много новых друзей, знакомых, и вообще много всего нового. Год — это ужасно много.       Я, например, почти не помню себя год назад. Воспоминания о тебе — самое яркое, что осталось от того времени. Не знаю, вспоминаешь ли ты меня. Может быть, ты уже забыл обо всём, что у нас было: о том, как мы сбегали ночью на дискотеку, о том, как ты провожал меня до дома из музыкалки, о том, как дарил мне жвачки. Вообще-то, я бы поняла, если бы ты правда решил забыть об этом. Извини, если это действительно так, и я вдруг врываюсь в твою новую жизнь со своими дурацкими письмами. Можешь выкинуть его прямо сейчас и не дочитывать до конца, если не хочешь.       У меня тоже, вроде как, новая жизнь. Здесь, в деревне, в школах не учат французский и музыкалки тоже нет, но я всё равно каждый вечер играю на скрипке, чтобы не разучиться. Тут хорошие ребята, и девочки не такие, как у нас, в Казани. Хотя, наверное, больше не у нас, а у тебя. Больше рассказать нечего. Тут особо ничего не происходит. Тут тихо, спокойно, и, думаю мне здесь нравится.       Я знаю, что твои слова о том, что ты будешь меня ждать, на самом деле, наверное, ничего не значили. Это, наверное, ужасно трудно — всю жизнь ждать человека, даже не зная, увидишь ли его когда-нибудь, или нет. Я не жду, что ты и правда меня дождешься, даже не так, я знаю, что ты меня не дождёшься, но, почему то, у меня до сих пор есть ощущение, что нас что-то связывает. Какая-то невидимая нитка. Она спасала меня тогда, когда мне казалось, что в моей жизни нет ничего хорошего.       Нитка ведь оборвётся и останется болтаться в руке, если её никто не держит с другой стороны, правда?       Не отвечай.       Пожалуйста, не злись на то, что я не указала обратный адрес.       Твоя Айгуль.»

***

      — Как, говоришь, его зовут? — Эллен прищурилась и чуть склонила голову набок.       Время уже перевалило за полночь: Наташа ушла в спальню — сказала, что очень устала — странная Женечка тоже куда-то исчезла из гостиной, а добродушие и дружелюбие Эллен незаметно сменились аккуратными вопросами. Айгуль была не против — непривычное ощущение безопасности, которое она, почему-то, чувствовала рядом с этой женщиной, развязывало ей язык.       — Я не знаю его настоящего имени, — сказала Айгуль. — Они друг друга по именам не называли.       — А кличка?       Айгуль сглотнула.       — Колик.       Произносить это имя вслух было странно, непривычно. Айгуль вдруг поняла, что никому и никогда не называла имя того, кто четыре года назад стал причиной её разрушенной жизни. Оно растворилось в воздухе, кануло в лету; все помнили о том, что случилось с Айгуль, но имя того, чьих это было рук дело, не имело ни для кого никакого значения.       — Значит, Колик, — повторила Эллен задумчиво. — А почему твои родители не сдали его милиции?       — Они не хотели позора, — ответила Айгуль, не задумываясь. — Такие вещи не происходят с приличными девочками из хороших семей.       — А если и происходят, то о них нужно молчать, — Эллен усмехнулась. — У меня такое чувство, что я это уже где-то слышала.       Она отставила в сторону бокал и поднялась с места; её струящееся чёрное платье легко мазнуло Айгуль по плечу. Эллен сняла трубку телефона, висящего на стене напротив стола; Айгуль неотрывно наблюдала за ней, пока она крутила циферблат своим тонким, изящным пальцем.       — Знаешь, Айгуль, — проговорила она. — После мести спится легче.       В эту секунду на другом конце телефона раздался чей-то механический голос. Эллен торопливо подняла трубку к уху.       — Алло? Миша? — сказала она; на её лице появилась хитрая ухмылка. — Мне нужно, чтобы ты нашёл одного человечка.