Чистокровный

— Джисон! — выкрикнул вслед убегающему парню Чанбин. — Постой!       Он мог ожидать любой реакции, но не той, какую увидел. Сердце до сих пор стучало ошалело и даже болезненно: страх не отпускал. Впервые в своей жизни Чанбин оказался настолько напуганным чужими эмоциями: ему казалось, ещё бы секунда, и Хан перегрыз бы горло, вонзившись вырвавшимися клыками. Чёрные глаза, зрачок каких, как ощущалось, вытек за границы мерцающей радужки, смотрели прямо в душу, пока с порозовевших губ, пронизанных острыми зубами, слетало утробное рычание. Когти впивались в обивку дивана, раздирая её до наполнения, а Джисон будто сдерживался, чтобы не наброситься. Со просто не знал, что это являлось очередным ударом под дых, да, не оправдывало вспыльчивости и пробудившейся яростью агрессии, но не каждый день вся жизнь рушилась секунда за секундой. Его растерянный взгляд пал на часы: скоро собрание, где ему тоже необходимо было присутствовать. Поэтому, шумно выдохнув, дабы угомонить сорвавшееся в безумный бег сердце и дрожь собственных рук, парень принялся собирать упавшие документы, часть из каких была испорчена острыми когтями Хана. Сам Джисон себе тоже оправданий и лазеек не искал, бесился, злился, потому что всё становилось лишь запутаннее и тяжелее, но искренне пытался сдержаться, только бы никому не навредить и не нагрубить. Никто не виноват, что его семья такая. Семья лжецов и лицемеров. Его каблуки звонко стучали по полу, пока сам Хан торопился найти отца. Ему казалось необходимым посмотреть тому в лицо, не дожидаясь бесполезного собрания. Оттого, влетев в холл, заполненный отдыхающими стражами, он рассерженно выкрикнул: — Где Хан Ёнсу? — первый раз назвал отца полным именем. Не желая более обращаться к нему, как к родителю или главному альфе. — Ещё не вернулся с обхода, — ответил чей-то изумлённый голос. — Джисон, что случилось? — из столовой вышел растерянный громкостью брата Ильхун. — Зачем так кричать? — Где ма… Где Хан Мия? — свирепый взгляд застыл на лице того, кто, видимо, и не был ему родным. Никогда. От этой мысли у Джисона улыбка на лице проявилась. Безумная. Во всём царила лишь ложь. — В своих покоях? — Да. Но ей очень плохо. Ты, может, объяснишься? — Джи, — Феликс выглянул из-за плеча альфы. — Что произошло?       У Джисона в носу начало неистово сильно щипать. Непонимание того, кому можно верить, а кому — нет, пугало. Но растерянность Ильхуна не казалась ему поддельной, а Феликс и вовсе ничего знать не мог. Всегда тёплый, мягкий, украдкой приносил ему комиксы и мангу, делился какими-то потаёнными вещами, от каких отгораживала семья. Разве мог он быть предателем? А Ильхун? Единственный альфа, кто не желал подчинить и причинить боль. С самого рождения рядом; часто ласково укачивал на руках; первый, кто прибегал на плач, если неловкий Джисон ударялся обо что-то, травмировал себя; тот, кто тайно подкармливал вкусными сладостями, когда сажали на диету. Это всё был он. Его брат. Крупные слёзы из золотистых глаз снова первым заметил именно Ильхун и подбежал, только бы спрятать омегу в объятиях и сокрыть от пытливых, ужасно любопытных взоров. Растерянный Феликс мелкими шагами подошёл следом, немного грубо ухватившись за чужие предплечья, и потащил парней прочь, потому что альфы уже начали шептаться и переговариваться. Вожак не имел права проявлять эмоции, а тут заплакал, явил перед всеми слабину омеги. Только вот Хан понимал это, отчего лишь громче и сильнее плакать начинал, теряясь в удушливых чувствах и эмоциях — всё такое мерзкое, неправильное, глупое. Да ещё и сделать будто ничего было нельзя, лишь принять и жить дальше. Тащить за собой ничего не желающего видеть парня Ильхуну надоело, поэтому, судорожно выдохнув, он подхватил его на руки и понёс в сторону спальни с намерениями сдать тому, кто точно утешал бы. — Хён, — протянул Джисон, когда его на ноги опустили. — Приведи себя в порядок, — мягко альфа поцеловал Хана в лоб. — Постарайся успокоиться. Потом мне всё расскажешь, да? — тот кивнул, пока рядом стоящий Феликс на стенку готов был лезть от непонимания происходящего и гнетущей атмосферы, жёстко сдавливающей виски. — А теперь, заходи к себе. — Я зайду… Позже… — Нет, Джисон, сейчас. При мне. Чтобы я видел, что ты никуда не сбежал натворить очередных глупостей.       Шумный вздох, тяжёлый взгляд карих глаз, но Джисон всё же послушался брата и отомкнул дверь, тут же скрываясь за ней. Стоящая молчком омега рванула сзади, прежде чем оказалась пойманной осторожной хваткой. Ильхун покачал головой и увёл раздосадованного Ли обратно, помогать на кухне, где они и были заняты весь день. Времени оставалось всё меньше, скоро всё уже станет ясным. По-другому оно уже просто не могло сложиться. Об этом раздумывал и Джисон, только собственные чувства и эмоции предавали, вынуждали действовать необдуманно, словно неопытного мальчишку, позабывшего правила поведения и манеры. Всё обрушилось лавиной тяжести и страхов: Ёнгук, нуждающиеся в защите омеги, убийства, предательство, метки, истинности, лживое пророчество и теперь даже семья не была местом защиты. Диссонанс эмоций бил безжалостно и хлёстко, разрывая изнутри плоть, только бы больше крови пустить, причинить вред, какой забыться не даст. Чтобы болело, ныло, напоминало и отягощало и без того неспокойное существование. Хан искренне боялся. Ему мерещилось, что он проживал чью угодно жизнь, но не свою. Кукла. Марионетка. В той игре, где не были известны правила, но кто-то упорно продолжал дёргать за ниточки. Мама чужая. Незнакомая женщина, всю жизнь играющая роль заботливого родителя? Даже в голове звучало отвратительно. Но её руки всегда были ласковыми, тёплыми, нежными. Поцелуи перед сном и в болезни не мерещились фальшивыми. Улыбка яркая, похожая на собственную. Крошечная родинка на щеке такая же. Или нет. Разрез глаз другой. Губы пухлые. Форма лица абсолютная иная. Запястья широкие, бёдра плотные — как у Ильхуна. А у него — ничего. Совсем. Как и от отца. Даже рост меньше маминого.       Минхо с шумом вывалился из ванной, застыв тут же на пороге, стоило установить зрительный контакт с полностью потерявшейся омегой. Они смотрели пристально друг на друга, неловко изучающе. Только сейчас Джисон заметил грубый шрам на подтянутом, но мягковатом животе Ли. Медленными шагами, ведомый чем-то сторонним, подошёл к альфе и тонкие пальцы уложил на нежную кожу, очерчивая каждую неровность и выпуклость некрасивого рубца. Всё это сопровождалось тишиной слов, словно в немом кино, отчего Минхо и не понимал, что ему сделать было нужно. Рассматривал растрёпанные волосы Хана, поплывший тёмный макияж под глазами привычного карего цвета, цеплялся за надломленную улыбку, но продолжал молчать, позволяя мягко, с невесомым нажимом, касаться себя. А после растаял при мимолётном, смазанном поцелуе, дарованным заплакавшим созданием. Джисон сначала робко прикасался, почти неощутимо, а потом сорвался до остервенелой нужды — кусался, прихватывал губами чужие, только бы заставить запах полыни пылать и душить себя в слепой жажде сгинуть всецело и полностью в столь нужном сейчас человеке и успокоиться. Рассыпавшееся по комнатке безумие Ли пришлось убирать собственноручно: ладони устроил на широких плечах поверх грубоватой ткани красного пиджака, неслабо сжал, дабы отстранить загнанно дышащего Джисона от себя и заставить взглянуть в своё лицо. Но тот старательно избегал этого, сильно зажмурившись, что только слёзы из внешних уголков глаз вырывались, крохами оседая на длинных тонких ресницах. Из-за этого они отяжелялись, трепыхались еле заметно на сжимающихся веках, под которыми пугающе двигалось глазное яблоко. Тогда-то Минхо и взял омегу за руку, отвёл силой к постели и усадил на неё, пока сам принялся расстёгивать пуговицы пиджака, красиво сжимающего рёбра и талию. И это позволило Хану вздохнуть полной грудью, пусть и судорожно, рвано и шумно, но именно так, чтобы начать успокаиваться. Тёплая ладонь Ли сжимала его прохладную, чуть похлопывала иногда, просто в поддержке и заботе. — Что случилось, Ханни? — мягко поинтересовался Минхо, подушечками пальцев утирая слёзы с раскрасневшегося лица. — Всё, — прошептал Джисон и подался вперёд, сразу же упав в раскрытые для объятий руки. — Я могу тебе верить? — Конечно! — от неожиданного вопроса альфа даже дыхание на несколько мгновений задержал. — Ты не хочешь ничего рассказывать? — Не хочу. Сейчас. Отвратительно себя чувствую, — тонкие пальцы нервно кинулись перебирать ткань влажного полотенца, подвязанного на массивных бёдрах, чтобы отвлечь сознание хоть на такую мелочь. — Что-то болит? М? — Нет. Это, знаешь… — Хан поднял голову, чтобы, наконец, взглянуть на взволнованное лицо своего альфы, — будто нет возможности контролировать свои эмоции. Мне кажется, я испытал их все разом и… Выглядел ужасно в глазах всех тех, кто имел удовольствие меня лицезреть. — В этом нет ничего плохого, особенно если что-то произошло. Если это что-то стало катализатором, — заверили его, чуть по скулам поглаживая. — Но вожак не должен быть таким. Необходимо держать лицо, чтобы никто не видел проявленной слабости… — А вожак не человек? — усмехнулся мягко Минхо. — Сейчас происходит множество событий, за какие ты не в силах нести ответственность. Ты юный. Ты омега, которая подавила саму себя, свою природу, что такого, видимо, не прощает. Да и если так подумать, — он сощурился, вглядываясь в переливающиеся мягким светом глаза, — даже твой отец поддался эмоциям. — Он мне не отец, — холодно отрезала омега. — Не теперь.       Только после этих слов Ли понял, что именно имел в виду Хан, говоря про отсутствие контроля над собой же. Если секунду назад он плакал, чуть в плечах сжимаясь, то теперь упивался агрессивной безразличностью. Его лицо стало непроницаемым, лишь красное зарево в глазах выдавало с головой всё, что творилось там, в душе и сердце. Задавать какие-то вопросы Минхо не видел смысла, потому что время неумолимо тащилось к назначенному часу, где, как предполагалось, что-то могло решиться и проясниться. С ухода Джисона уснуть он так и не смог, хотя и силы не думали явить свою мощь, потому-то бездушной куклой валяться на смятой кровати осталось единственным, что получалось не слишком энергозатратно. Вой китов в желудке распускался всё звучнее и ярче, пока глазами Минхо пожирал тарелку с принесённой едой, так ласково и заботливо украденной из столовой. Но руки были такими тяжёлыми и непослушными, что банально дотянуться не выходило. Такой расклад раздражал и выводил из себя: даже после самых тяжёлых тренировок Ли никогда не чувствовал себя настолько физически истощённым. Оттого и взвыл громко, чем пробудил приснувшего под рёбрами волчка, в тот же миг начавшего рассерженно фырчать. Только продолжалось это недолго, стоило Минхо погрузиться в какое-то мягкое подобие отрешённости от собственного тела, словно связь со своей природой удалось установить. Дышал шумно, даже тяжело, однако чувствовал разливающееся под кожей тепло и тихое урчание альфы: они пришли к единению. Тело насыщалось силой, когти безжалостно пронзали подушки, а из горла рвалось сиплое рычание. Напитанный мощью, поцелованный лучами зимнего солнца, дотянувшимися своим светом до постели, Ли поднялся и осмотрел себя — всё оставалось таким, каким и было всегда. А вот ощущения разнились от всего испытанного ранее. Он чувствовал себя лёгким, но огромным, будто в несколько раз больше привычных форм своего тела. Подобрался к настенному зеркалу, сразу отшатнувшись: изменилось лицо — было чрезмерно помятым, каким Ли его помнил после самых бессонных ночей, проведённых за учёбой.       Потом и вовсе развернулся спиной к отражающей поверхности, чтобы застыть в изумлении. На его коже действительно распустилась красивая метка — её тонкие белые нити очаровывающе тянулись в незатейливом узоре бутона таинственного цветка. Это пленило, поэтому подушечки пальцев неустанно скользили по мягким, петляющим линиям, будто в неверии. Следов от прокуса не осталось, всё затянулось, и даже без шрамов, что, почему-то, вызвало в душе тягучую печаль. Желалось оставить на собственном теле каждую отметину, которая напоминала бы о Джисоне, словно одной метки истинности было недостаточно. Всего казалось недостаточно. Поцелуев, шёпота, касаний, урчания, запаха. От последнего во рту скопилась вязкая слюна — захотелось съесть яблоко. Или отведать свою омегу: зацеловать каждый миллиметр сладкого тела, какого кожи пленительный цвет сводил с ума сильнее, чем что-то иное. Не думалось о сексе, о близости, но нежность уже осела на кончиках пальцев, и её мечталось подарить. В тишине и спокойствии воображалось робкое изучение тел друг друга, ведь даже они всё ещё не были познанными так, как жаждалось. А по утру бы виделось трепетным: две кружки горячего какао на столе и крепкие объятия в собственной, пусть и маленькой, но уютной квартире. Поэтому, вспомнив такие мягкие моменты воображения, Минхо делился ими со сломанным собой же Джисоном, осторожно его светлые волосы за уши заправляя, только бы отвлечь от изувечивающих чувств. И Хан поддавался, зарево в его взгляде сменялось на холодный свет мёртвой луны от тоски того, что такому, вероятно, невозможно было стать его правдой. Да вот Минхо не позволял опуститься на самое дно затянувшего рассудок кошмара от непонимания всего — ласковый поцелуй оставил на щеке и заверил, что останется рядом уже навсегда. Даже если и простым прислуживающим волчком. — Минхо-я, ты готов? Нам нужно выходить!       Тёплым голосом позвала омега, разглядывающая своё всё ещё немного опухшее лицо в зеркало. Макияж был поправлен, и более затемнённым стал; волосы вновь уложены; а с губ не сходила улыбка неловкая, чуть смущённая. Тихий разговор и обволакивающий запах полыни и сухостоя помогли привести в порядок голову и разбушевавшиеся эмоции, нить которых порвалась из-за пожара необузданной агрессии. Хана воодушевляло то, что альфа не пытался заглушить собой в его голове цветущий инфекцией хаос подавлением или феромонами. Только ласка, забота, нежность. Сейчас Джисон всё больше и больше понимал, почему Ильхун, Феликс, Банчан всегда так ярко светились после встреч и проведённого времени со своими выбранными половинками, партнёрами, судьбами. И с этим не хотелось расставаться, даже если семья потребовала бы. Для себя он уже сделал выбор, окончательный и осознанный. Единственной преградой оставался Ёнгук. Поэтому с ним разобраться хотелось больше всего, чтобы делегировать все дела, тайны и документы на Ильхуна — тот всегда был более готовым стать вожаком. Это его заслуженное место.       И за наведением порядка в собственных мыслях, пока сам Хан наблюдал в зеркало перемены свечения в своих глаза, он не заметил, как Минхо подкрался к нему. Поэтому ощутимо дёрнулся, когда сначала на талию опустилась рука, а после в зеркале, позади собственного отражения, появился Ли. Его чёрные волосы были уложены, слегка приоткрывая лоб, глаза горели привычным багряным заревом, при этом же губы растягивались в мягкой полуулыбке, совсем не сочетающейся с кровью во взоре. Вещи Ильхуна сели идеально: чёрная рубашка с рюшами на груди; мягкие вельветовые брюки тёмно-синего цвета и такой же пиджак, идеально подчёркивающий ширину красивых плеч, слегка заужающийся на талии. Джисон не мог оторвать свой горящий восхищением взгляд от отражения. Несмотря на то, что сам он обул излюбленные туфли на небольшом каблуке, Минхо всё равно виделся выше, шире, сильнее. Но именно это и заставило ухмыльнуться да плечи развернуть, почти сравниваясь по ширине с чужими. И всё же Хан чувствовал себя комфортно, под защитой сильного альфы, хотя и пытался проявиться тем, кем его воспитывали. — Прекрасно выглядишь, — выдохнула омега и развернулась в руках Ли. — Надо же хоть немного соответствовать своему истинному, — Минхо уже смог убедиться, как сильно Джисону нравилось именно такое обращение, потому что оно будто подчёркивало всю серьёзность того, чему ещё не было точного определения. — Можем идти, Ханни.       До зала они добирались в тишине. Минхо шагал строго сзади за Ханом: след в след, и бросал взгляды на рассматривающих их альф. Нос чесался от обилия запахов, но найденная нить общения с внутренним волком помогала концентрироваться на аромате яблок, что тянулся мягким шлейфом за омегой. В его голове было пусто. Он не понимал на что шёл, для чего и почему. Единственно важным оставалось защитить Джисона, не позволить более поднять на него руку, даже родному отцу. Их миры, правда, абсолютно разные. Всю свою жизнь Минхо сознательно вёл себя так, будто был рождён бетой, потому что ему и вовсе не было дела до стаи, разборок, предсказаний, омег. И даже после той встречи, привязавшей его сердце к незнакомцу с огромной радостью, его сознание продолжало играть заученную роль. И эта роль, как и маска безразличия, пошла трещинами, более явными взору, от третьей встречи. После мокрого из-за слёз поцелуя. Убегать от себя же становилось всё сложнее. А потом случился ещё один поцелуй, и полнейшая бездна образовалась под ногами, куда упасть совсем не казалось пугающим. Ведь теперь он очутился в той вселенной, где и проживало маленькое, ласковое чудо, ставшее смыслом жизни. Первым осознанным, самостоятельно сделанным. Даже если это создание и вовсе не было маленьким и хрупким. Минхо поймал злобный взгляд Джисона и прочувствовал его сильнейшую ауру, еле сдерживаемую в рамках дозволенного, когда мимо прошёл глава поместья. — Всё в порядке? — тихо спросил Ли, невесомо рукой проведя по широкой спине. — Не уверен, — отозвался Джисон и шагнул в открытые двери зала, где уже собрались самые приближённые.       Проявившийся страх заклокотал в глотке, но вида Минхо не подал. Прошёл следом и оглядел мельком присутствующих. Увидел свободное место между Бан Чаном и Феликсом, сразу сорвавшись чуть ускоренным шагом именно туда. Чан крепко сжимал в своей руке ладони Чанбина, пока тот что-то на ухо ему нашёптывал; Феликс без интереса пялился в пол, и представлять, о чём он думал, было не нужным — о Хёнджине, потому что его Ли не наблюдал в просторном зале. Чуть поодаль стояли несколько, как подумалось, стражей, с которыми вёл тихую беседу Ильхун. Лишним казалось только его присутствие, а от взгляда главного альфы так и вовсе в дрожь бросило. Можно было на кон поставить свою жизнь — тот хотел разорвать на лоскуты его, мечтал собственным зубами продырявить глотку и наблюдать, как спешно бы тело покидала жизнь, расплескавшись красными изумрудами по белоснежному полотну свежего снега. Погода за окном как раз к такому располагала — вновь метель, сгущающиеся сумерки и переливающиеся от падающего света высоких фонарей снежинки. Разбавить бы всю красоту яркими красками не помешало. Ли не тушевался перед феромонами подавления, направленными аккурат на него, только по той причине, что на него смотрел Джисон. Будто в оборонительной позиции он стоял возле широкого окна и долго рассматривал разрывающуюся в природной красоте непогоду, а теперь, чуть надломив брови, взглядом искал поддержки в нём, потому-то Ли и улыбнулся мягко в лёгком поклоне. — Мы долго будем в молчанку играть? — обратился Хан-старший к сыну, отложив на небольшую трибуну свой телефон. — Ты собрал нас. Тебе и вещать, — мгновенно огрызнулся Джисон. — Госпожа Хан Мия отсутствует. — Как ты смеешь так называть человека, даровавшего тебе жизнь? — мужчина сделал рваный шаг в сторону омеги, но та ощетинилась. — Свою мать! — Не приближайся ко мне, — ухмылка зацвела, отчего последующие слова прозвучали невероятно тепло, хотя всем собой Джисон источал злость. — Мать ли, господин Хан?       Помимо вспыхнувшей обиды под рёбрами, кости Хана разбирала ненависть из-за всего. Из-за лжи, из-за того, что его превратили в игрушку, из-за того, что до сих пор никак не была решена проблема с Ёнгуком, хотя, вероятно, не только Хан знал о том, что тот делал с омегами. Даже решения не было вынесено на рассмотрение. Пусть Джисон и считался вожаком, был коронован, многое исполнял отец. Так было всегда. Главный альфа всё равно стоял на несколько уровней выше, будто сам господь Бог. Ещё по доминантности дедушки омега это поняла. И отец был полной копией его. С такими же замашками на безоговорочную власть. Путы сковали руки, слепота застилала глаза, а повиновение правило балом — так жили все в поместье и не осмеливались сказать хоть слово против. Ведь стая дышала, развивалась, всё шло гладко. Как хотелось верить. — Что за бред ты несёшь? — с отдышкой выдавил альфа, и этот вопрос услышали все изумлённые мужчины. — Разве? Почему же сразу бред, господин Хан? Она мне, вероятно, такая же мать, как и истина моего предназначения! Никакая! — Маленькая дрянь, — рука взмыла в воздух для новой пощёчины, но её успел перехватить Минхо за запястье. — Вот и этот безродный щенок нарисовался, — главный альфа оттолкнул Ли от себя, тот даже и не сопротивлялся. Отошёл и закрыл собой Джисона, позволяя тому отдышаться от вырывающегося из горла рычания, потому что, на крошечное мгновение, он был близок к тому чтобы обратиться от распирающего его гнева. — Защитничек. Как только посмел осквернить тело моего ребёнка? Он принадлежит только мне! — Да вы свихнулись! — не выдержал Бан Чан, кому Со уже успел нашептать «новости». — Вы отбираете у собственного ребёнка право выбора во всём. И он не собственность, чтобы так про него говорить. — Отец, да что с тобой? Мы собрались здесь, чтобы ты уже всё рассказал, но ты снова набрасываешься на моего брата! — Он не твой брат! И никогда им не был, — глава поместья выпрямился. — Хан Джисон, подойди ко мне. Живо. Ты только мой, слышишь? — Нет! — Я приказываю тебе подойти. Отойди от этого… Безродного мусора… Грязнокровного.       Всё громче, яростнее и несдержаннее рычал Джисон от каждого нового требовательного слова — только теперь подходить смысла не было. Это больше не его отец. Кто угодно, но не тот любящий человек, который не смел поднять руки, не говорил таких грязных вещей, а лишь поцелуи оставлял, по спутанным волосам трепал, наставлял и… Хотел? Хан никогда до этой мысли не доходил, зато теперь она расцвела отчётливо и насыщенно, отчего всё в нём резко утихло. От пронзившего всё тело ужаса реальности умерли иные чувства и эмоции. Будучи ребёнком, подростком, Джисона часто осматривали. Однако с особой охотой это делал именно отец. Проводил измерения обнажённого тела, прикасался к коже, наблюдал за возрастными изменениями и был первым, кто перед первой течкой поведал о сексе слишком много. Чрезмерно много. При этом совершал грубоватые прикосновения к худым ногам, впалому животу, плоской груди, чтобы после вернуться к маленьким ягодицам. Раздвинуть их и рассмотреть всё. Запрещая, даже если будет очень хотеться, трогать себя там. Тогда эти слова прозвучали как наставление, а теперь же Джисона просто трясло от осознания. — Больной ублюдок, — вырвалось у него, хотя никогда ранее он себе такого позволить не мог. — Что ты сказал?! — Хватит! — женский голос раздался для всех неожиданно. — Прекратите весь этот цирк абсурда! Джисон не твой, твоим не будет. Я оберегала его от тебя столько лет! Не смей с ним ничего сделать! — Мама, — Ильхун бросился к омеге, помогая ей удержаться на ногах. — Тебе нельзя вставать. — Плевать. Мы все заигрались. Пора уже разрушить эту иллюзию праведной жизни. — Тогда расскажи, мама, кто же я? — тихо спросил Хан, выйдя перед растерянным Минхо. — Ну? — Ты сын омеги, с которой твой отец изменял мне. — Захлопни пасть, Мия! — прорычал Хан Ёнсу. — Мы закрыли эту тему слишком давно. Твоего сына трахнула эта безродная тварь. А тебе плевать? Ты любила Джисона. — Я и люблю. Я единственная, кто любит его, как родитель. А не так, как… Он никогда не заменит твоего Джиуна! Его нет! Он умер. Джисон абсолютно другой человек! — Это ложь! Он его полная копия.       Мужчина дёрнулся настолько резко, что никто просто не успел среагировать. Его руки схватили Хана неимоверно сильно и грубо, что тому даже вдох не удавалось сделать. Глаза мерцали, злость кипела в венах, потому что всё становилось лишь хуже, более запутанно. А Минхо… Джисон не позволял ему подойти, уничтожая своей силой, отчего тот на колени упал и за голову схватился в болезненном вое. Но правда всё ещё оставалась такой нужной, жизненно необходимой, поэтому Хан старался не дёргаться. Ему жаждалось услышать всё. Но не то, что прозвучало: — Надо было тебя ещё в первую течку повязать, — почти на самое ухо. — У нас бы уже были дети. Продолжение меня и моего Джиуна. Ты весь в него. Даже характером. А знаешь, почему он умер? Из-за тебя, сынок. Ты убил его в своём рождении. — Уберите от Джисона свои руки, — подорвались вперёд стражи. — Уйдите все! — альфий голос заставил нескольких парней приклониться, но с места они не сдвинулись. — Я тебе ебало разобью, — грозно произнёс Минхо, с пола поднимаясь, чему Джисон не на шутку испугался, ведь такого быть просто не могло. Он подавил его. Подчинил. А альфа просто разрушил эту силу. — Отойди от моей омеги!       Громогласный крик разворовал весь первый этаж, и даже стёкла в зале треснули от мощи. Минхо, казалось, пылал. Его чёрные глаза в одно мгновение окрасились кровью, а вырвавшиеся феромоны вынудили главного альфу позорно скулить, размыкая хватку. Освободившийся Джисон тут же упал в объятия Ли, только вот тот их надолго дарить не планировал. Отстранил Хана, взгляда с его отца не спуская, и сделал несколько шагов вперёд, прежде чем с силой ударить в испуганное лицо. Очнувшийся Бан Чан кое-как смог оттащить свихнувшегося Минхо от еле дышащего мужчины, пока напуганный Феликс жался к не менее поражённому Чанбину — всё превратилось в полнейший кошмар, который, как виделось, никто и не собирался заканчивать. Кто-то из стражей вылетел из зала, дабы врача позвать, остальные же к полу приросли и пялились на Минхо, с губ кого срывалось рычание. — Ли Минхо, ты выродок, — выплюнул главный альфа, на дрожащих ногах удерживающий своё тело. — Я убью тебя… За то, что ты сделал с телом моего ребёнка. — Не смей! — перебила его женщина. — Не смей прикасаться к моему сыну! Иначе, тебя убью я.