Чистокровный

      Только когда стражи унесли главу поместья в больничное крыло, хоть тот и плевался ядовитыми словами и кровью из рассаженных губ и носа, Минхо очнулся. К нему вернулась власть над телом и разумом, внутренний альфа сбавил обороты давления, утихомириваясь. К разуму воззвал невозможно кислый запах некогда сочных яблок, вот только Ли взгляда от перепуганной женщины отвести не мог. Он же не ослышался? Та омега, приветливо улыбающаяся ему в те две короткие встречи, назвала сыном именно его, Ли Минхо. По-другому её обращение, крик, рвущийся из сердца, отчётливые слова было сложно истолковать. Это настолько жёстко и хлёстко выбило почву реальности из-под ног, что парень просто в голос засмеялся. Все оторопели. Смех был глубоким, истеричным, отдавал хрипами. Ошарашенный Чан сделал шаг на ватных ногах назад, закрыл нос, как и все в помещении, и уставился на изменившееся лицо друга — то обрело более хищные черты. Минхо неосознанно уничтожал всех своим запахом и мощью, но лишь Джисон оставался чрезмерно близко к альфе и созерцал его потухшими, почти безжизненными глазами. — Что за бред?! — с рычанием вырвалось из Ли. — Минхо, послушай, — голос женщины истончился, звенел отвратительной трелью, что злило только сильнее. — Я… — Всё! — не выдержал Ильхун, воспользовавшись и своей силой, дабы остудить мощного альфу. — Хватит! Я с ума просто сойду сейчас. Замолчите все. — Сынок, — омега с мольбой смотрела на своего ребёнка, Минхо, и заходилась в рыданиях, — прости меня. — Хён, отведи эту женщину в её покои, — безликой тональностью заговорил Джисон. — Мы все успокоимся и придём за ответами. Потому что теперь Хан Мия единственная, кто может нам их дать, — на лице Хана не было эмоций. Его взгляд виделся чёрным, мёртвым. А запах почти полностью исчез, истлел. — Госпожа Хан, или лучше Чхве? — обратился он холодно к той, кого так сильно любил. Всё ещё любит. — Вы дадите нам это? — Да, Джисон, — безвольно согласилась она, — время всем узнать правду.       На приказ вожака Ильхун кивнул и увёл свою мать в дальние комнаты. Изумлённые присутствующие стояли поражённые, слившись с полом и стенами, и молчали. Слов не находилось. Феликс продолжал некоторое время прятаться за Чанбином, с силой его предплечья своими короткими пальцами сжимая, прежде чем вылетел со слезами на глазах из зала в неизвестном направлении. Приглашённые стражи не знали, куда им деться, пока Джисон рассматривал пол под своими ногами; Ли изучал собственные руки, перепачканные чужой кровью; а Чан ошалело смотрел на обоих, попеременно взгляд потемневший переводя. — Сынги, — обратился к одному из стражей Хан, — всё должно продолжать работать. Проверьте крыло поместья с альфами, всё ли там в порядке. Проверьте крыло с омегами. Госпожа Су там ответственная, но лучше удостовериться, что все в безопасности и ни в чём не нуждаются, — парень кивнул и покинул зал. — Минхёк, обратись к альфе, ответственному за обходы. Через час мне нужны отчёты о сегодняшнем дне. Остальные тоже займитесь своими прямыми обязанностями. — Джисон, — позвал тихо Чанбин, будто боялся его, хотя тот феромоны не показывал и даже запаха не проявлял, словно пустое существо, — тебе надо… — Прошу прощения, — низко, почти в девяносто градусов, поклонился Хан перед тремя парнями. — Мне очень жаль, что вы стали свидетелями этого всего. Простите.       В ответ ему звучало безмолвие, обрамлённое чем-то ледяным и колючим, что аж под кожу пробиралось. Оттого он и подняться не смел, удерживая руки вдоль своего согнутого тела. Мягкие ладони коснулись головы неожиданно, а на пол упал некогда белый, теперь перепачканный кровью платок. От осторожного прикосновения Хан дёрнулся, напрягся, но из поклона не вышел. Крайне стыдно было смотреть всем в глаза — он бастард. Рождённое в измене существо, занявшее не своё место, так ещё и желаемое родным отцом. Мурашки по коже моментом растеклись, к дрожи взывая: его хотели. Одного представления было достаточно, чтобы начало тошнить, а выть диким зверем захотелось всё сильнее. Его не должно было быть. Какая бы там история не скрывалась, она являлась пороком, грехом, так почему же тогда его постоянно называли поцелованным звёздами? Сотворённым в любви? Чушь. Теперь ещё и руки чужие на собственном теле ощущались странно, словно даже через одежду ожоги оставляли, причиняли какую-то непонятную боль, сплетающуюся воедино с отягощающими сознание мыслями. Хотя Минхо оказался в не менее непонятной ситуации. Всё чудилось неуместной шуткой: та, кого всю свою жизнь Джисон мамой называл, оказалось родителем того, кто его истинный. Кто судьбою предначертан. И вот она, абсолютная правда. А не то глупое предназначением, о коем так словом никто и не обмолвился. Даже гнусные звёзды молчали, стихли, более не призывали себя прочесть, Хан не чувствовал ничего, кроме яростной пустоты, дожирающей его разбитое сердце под надломленными рёбрами. — Ханни, — мягко позвал Ли, рукой соскльзнув с головы к подбородку, дабы поднять бледное лицо, — Ханни. — Не нужно, — небрежно Хан скинул чужую руку. — Ханни, — Минхо опустился на колени. Не пытался оставить попыток заглянуть в потухшие глаза. — Я люблю тебя.       Джисон резко поднял взгляд на чуть улыбающегося альфу и потерял всякий интерес к изучению сторонних запахов, смешавшихся в разных эмоциях. Сосредоточился только на полыни, какая, как оказалось, уже остыла и стала привычно приятной, успокаивающей. Не заметил, как Ли торопливо поднялся и притянул его за руку бережно к себе, дабы обнять. Где-то со стороны раздался шумный выдох и тихое ругательство — Чан. Но Джисон уже закрыл глаза, погружаясь в тепло своего альфы и его ласковые поглаживания по спине. Мечталось забыться. В следующий раз, когда пришлось бы открыть глаза, хотелось оказаться в квартире Минхо и Чана, которые бы что-то наспех готовили на кухне и пригласили бы к столу. Виделось чем-то правильным вычеркнуть все двадцать лет бесполезной жизни, оставить всё здесь, в этой тюрьме и уйти навсегда. Потому что было больно. Хан уже и не понимал, нуждался ли в полной истории своего рождения. Осознания того, что он бастард, так ещё и убивший омегу, что родила его — хватало, дабы опуститься на самое дно непроглядной тьмы и тоски. Теперь Ильхун однозначно должен стать вожаком. Это его место по праву, какое отнял тот, кто являлся для обоих отцом. Немного согревало понимание, что всё же они были братьями. Не родными, но хотя бы единокровными, если и здесь не было никакой лжи и фальши. Уже сложно было разграничивать хоть что-то, ведь всё виделось обманом. Но Минхо, будто чувствовал эти терзания, пусть запах яблок истлел по воле своего носителя, сильнее к себе прижимал, давал возможность проявить эмоции. Только вот всё сгорело. Ничего не осталось, кроме жажды сбежать. — Ты хочешь кушать? — осторожно поинтересовался Ли, нежно своей омеге светлые волосы за ухо заправляя. — Да, — выдохнул Хан. Обыденность. Ему сейчас было это нужно. — Тогда, пойдём? — Минхо обернулся к изумлённым Бан Чану и Чанбину. — Пойдёте с нами?       Те кивнули, хотя вообще не были уверены, что расслышали вопрос. Засеменили маленькими шагами сзади за парой, которая будто и не планировала больше скрываться. Они не держали расстояние, как было ещё совсем недавно, ведь играли роль стража и вожака. Рука Минхо покоилась на талии Джисона, а тот, в свою очередь, почти полностью облокотился на альфу, позволяя себя вести. Сторонние наблюдатели с интересом пялились на них: кто-то имел совесть вот так касаться главной омеги. Хан просто ноги переставлял и вообще не обращал никакого внимания ни на кого, просто погрузившись в себя, поэтому оторопел, когда Ли резко отстранился и его руку передал в руки Бан Чана с просьбой проследить за тем, чтобы Джисон поел. Что-то неприятно зашелестело под сердцем в этот самый момент, когда Чан кивнул, а Минхо пошёл совсем в противоположную от столовой сторону, хотя почти не ориентировался в поместье. С двух сторон омегу притеснили Чанбин и Бан, почти зажав своими сильными телами, и повели дальше, стойко подвергая игнорированию все слабые попытки вырваться. Спустя мгновения ему всё же пришлось расслабиться, потому что голод был достаточно ощутимым, а силы и вовсе покинули тело. Омега внутри не подавала признаков жизни и даже не откликалась на зов, сколько бы Хан её не звал, плотно веки смыкая. В уютной столовой, забитой уставшими альфами и бетами, Джисон чувствовал себя дискомфортно. На его памяти это был первый раз, когда в поместье было столько людей, помимо тех омег и альф, кто пришли пережить природой подаренные моменты. Казалось, что каждый пялился на него и пальцем тыкал, будто знал истину о нём — это угнетало. А потеря защиты в лице Ли Минхо сказывалась ещё пагубнее, рос необузданный страх. И он смешивался с собственным непониманием себя, ведь эмоции без конца перебивали друг друга, повергая разум в полнейший хаос. Чанбин за столом сел рядом, отгородив собой от нежелательных взглядов и осторожно принял чужие, невероятно холодные ладони в свои. — Джисон, всё будет в порядке, — заверял его Со, потому что чувствовал приближающуюся развязку. — Мы с тобой. Мы все. Тебе надо хорошо поесть, чтобы набраться сил. То, что происходит в поместье, лишь вершина. Ты же знаешь, что является сейчас наибольшей проблемой? — Ёнгук. — Да, Джисон, — рядом опустился и Бан Чан. — С этим альфой нужно что-то делать. Я не хочу сейчас как-то давить на тебя новостями… — Что такое? — взволнованно омега подняла взор, слегка мерцающий золотистыми искрами. — Что-то произошло? — Недалеко от поместья, чуть севернее. В сторону озера. Мы утром нашли место, где Ёнгук и его прихвостни находились какое-то время. Этот альфа обезумел. Он теперь и своих убивает. — Убивает? — в один голос спросили парни. — Да. И есть предположение, что ему всё сложнее обращаться человеком. Он… Чёрт. Я не думал, что такое возможно в нашем мире… Он убивает своих альф, чтобы перенять их силу. Оборотнем прокусывает им шеи, а после выгрызает сердце. — Это… Это невозможно! — запротестовал Джисон. — Поеданием себе подобных нельзя взять мощь. — Раньше в это верили, — Со надул губы в размышлениях. — Просто к такой дикости уже давно никто не прибегал. Твой прадедушка… — О, нет. Нет-нет-нет, — Хан спешно закрыл чужой рот своими ладошками. — Не говори мне, что в моей семье ещё и каннибализмом промышляли.       Покачав головой, Со заверил, что до такого они ещё не пали, но в записях были отметки о трупах с такими же следами убийств. До того, как Хан стали новой главенствующей семьёй, они долго скитались по просторам Кореи и какое-то время жили возле самых гор, теряясь в глубине тёмных лесов. С упоением Чанбин рассказывал про все сохранившиеся записи двум парням, чьи лица выражали смесь эмоций: от отвращения до непонимания. Его голос был наполнен силой и яркостью, отчего Бан Чану приходилось постоянно одёргивать свою неугомонную бету, ведь они изрядно много лишнего внимания привлекали, что совсем было некстати. Но радости с Со никто не разделял. Достоверно нельзя было понять мотивов поведения тронувшегося умом дикаря, как и сразу отмести момент с перенятием чужой силы, дабы себя мнимой властью напитать. Всё выглядело пугающе, крайне отвратительно: вывернутая наизнанку грудная клетка, распотрошённый живот и залитый кровью белый, пусть и истоптанный лапами и ногами снег. Чан вообще удивлялся тому, что он при увиденном смог удержаться и не сблевать. Даже главному альфе было нехорошо. И при воспоминании о нём тошнота снова к горлу подобралась. Словно в один миг перед всеми предстал другой человек. Больной, озабоченный, желающий развратить своего ребёнка. Малыша, кому в первую течку едва ли десять исполнилось — за услышанное уже хотелось себя отхлестать — лучше бы не слышал этого. Слишком хорошо помнил то время Бан, потому что с родителями тогда часто приезжал в поместье: все с ума сходили перед этим событием, ведь уже тогда планировали искать подходящую партию будущему вожаку. Зато теперь стало понятным то, почему так и не нашли. Отец хотел и не был готов отдать в чужие руки Джисона. — Интересно, куда Минхо пошёл? — Хан подпёр рукой щёку и без особого энтузиазма продолжал ковыряться в рисе с мясом, зачем-то перемешанные им же в одной миске. Омега продолжала молчать, а Джисону не удавалось с ней установить хоть какой-то контакт. Его это пугало. — Может, в туалет захотел? — запихав толстый кусок мяса в рот, пробубнил Чанбин. — Или блохи замучили. Если меня не обманули, и он действительно огромный волк, то на его один квадратный метр шерстяного тела может приходиться до десяти… — Нет у меня блох, — раздалось возле самого уха. — Хватит сочинять. — Феликс? — Хан чуть приподнялся на стуле, чтобы лучше разглядеть парня, прячущегося за широкой спиной альфы. — Ты весь продрог!       Неуклюже омега вылезла из-за стола и поторопилась к дрожащему от холода Ли, чьи зубы с охотой стучали друг о друга — неимоверно сильно замёрз. Красная ткань укороченного, но тёплого пиджака красиво полилась с покатых плеч, дабы тут же оказаться на худом теле Феликса. Перепуганный и взволнованный Джисон крепко обнял брата и провёл к соседнему стулу, где сидел сам. — Я принесу вам горячую еду, — Чан поднялся из-за стола, не доев свою порцию. Пальцем поманил Чанбина, и они вместе пошли к импровизированной стойке с раздачей, где уже уставшие повара раздавали голодным после длительных обходов альфам еду. — Где ты был? — голос Хана стал тонким из-за переживаний, словно сам он вот-вот мог заплакать. — Я думал ты к себе пошёл. — Я… Я… — Сбежать хотел, — фыркнул Минхо. Взгляд карих глаз омеги устремился на альфу. То ли из-за всего происходящего, то ли что-то действительно изменилось, но Хан Минхо не узнавал. Совсем другой. Но что именно было не так, сам себе ответить не мог. — Что-то внутри меня твердило пойти и проверить моё карманное солнышко. А оно, оказывается, сидело на том крыльце, куда ты меня привёл тогда. Думал через лес добраться в город. — Я хочу уйти. Не могу больше здесь находиться, — тихо-тихо произнёс Феликс. — Эта семья… Что с ней не так? Джисонни, малыш, прости меня. — За что? Глупый! Я же люблю тебя, ты мой дорогой человечек… То, что там натворили эти все… Мы разберёмся, слышишь?! — Я почти бросил тебя. Настолько был испуган отцом… Могу ли я так называть его? — риторически спросил Ли. — Он страшен. А я думал только о себе. Хотел к Хёнджину… — Он охраняет омег в Сеуле, — вернувшийся Бан Чан, пусть и не хотел, но услышал разговор. — Говорят, двух альф уже там словили. Ёнгук переманил половину стаи сюда, словно охоту устроить решил. — Я просто… — выдохнул Феликс, роняя слёзы. — Я тоже боюсь, — Джисон бережно обхватил руками худое лицо, заставляя, наконец, брата посмотреть на себя. — Мне очень страшно, а моя омега даже не откликается мне. Ты столько всего сделал для меня, для всех нас. Моя умница, — нахваливал Хан и осторожно дорожки слёз утирал. — Слишком долго был сильным. Это я постоянно плакал тебе, страдал, что заперт здесь. Но жизнь там, она тоже жестокая. Но ты прошёл всё. И я знаю от Ильхуна, что тебя задирали в школе в самом начале. Ты же всех на место поставил. — Минхо-хён отговорил меня. Сказал, что я нужен тебе. — Конечно! Нужен! — мягкий поцелуй в веснушчатую щёку. — Как только мне сообщат о том, что дороги расчищены, я попрошу, чтобы тебя отвезли к Хёнджину. Хочешь? Ты тяжело переживаешь разлуку с ним. Даже выходные в поместье для тебя стали невыносимыми в последние месяцы. И теперь я тебя понимаю, — мельком Джисон взглянул на Минхо: всё ещё не был собой. — Ты не понимаешь, — резким шёпотом, — ты знаешь не всё. И… Я боюсь, что то, что узнал я — истина. — Что же это? — Хан уже был готов поверить во всё. Даже если бы ему сказали, что Бог существовал. — Семья Хан… — Идёмте, — ворвался в их гнетущую идиллию Ильхун. — Мама готова рассказать всё. Часа через два расчистят дорогу. Мы с доктором Кан вызвали скорую. — З-зачем? — изумлённо спросил Чанбин. — Разве здесь… — Маме с сердцем плохо. Наша аппаратура пока поддерживает её, но из-за метели даже всех нужных лекарств нет.       Всей толпой они вывалились из столовой и торопливо двинулись в дальние комнаты, где располагались спальни. За талию Джисон придерживал Феликса и удостоверялся каждую секунду, хотел ли тот присутствовать. Уже более-менее успокоившийся, Ли ответил чёткое «да», но позволял себя вести. Самым бесстрастным казался Минхо, что отметил даже Бан Чан — ещё никогда таким серьёзным или безразличным ему его видеть не доводилось. Но перед входом в комнату, где на большой кровати лежала женщина, к чьему телу тянулись провода бесконечными вьющимися змеями, Ли замялся. Его взор в моменте окрасился багряным заревом, а лицо немного вытянулось. Тогда Джисон подошёл к нему и бережно за руку взял, пальцы переплетая, отчего полынь не успела разъяриться. Он осторожно, даже немного боязливо подвёл альфу к постели, усадил на стул, а сам встал сзади, чтобы на плечи иметь возможность надавливать: не позволить выйти за рамки; показать своё присутствие. — А где главный актёр цирка? — поинтересовался Бан Чан, за что тут же получил от Чанбина неслабый удар в бок. — Лежит в дальней палате под успокоительным и снотворным. Он покусал одного из стражей, — с надломленной улыбкой ответил Ильхун. — Совсем умом тронулся, — выдохнул Со. — Вроде же ещё пару дней адекватным был. — Мне очень жаль, — тихо заговорила Мия. — Жаль, что всё произошло так. Мы думали… Я думала, что удастся всё скрыть. Всю нашу бесконечную ложь. Мы ужасные люди. Каждый из нас. Но вы, — её тонкий палец указал на Джисона и Ильхуна, — наше искупление. — Искупление? — у Хана уголки губ дёрнулись. — Я бастард. Ничего так, искупление. — А я тогда кто? — спросил Минхо и впервые в глаза омеги посмотрел. — По крайней мере теперь ясна линия моей чистой крови. — Я начну по порядку, хорошо? — устало вздохнула женщина. — Но, да, Минхо, ты мой ребёнок. Ты второй сын. Так что, получается, Ильхун твой единокровный брат. — Хороша семья, куда не глянь, а все друг другу родственники, — раздражённо молвил Ильхун и упёрся взглядом в Минхо. Ему не за что было его ненавидеть, но что-то неприятное под сердцем зашевелилось. — Продолжай, — попросил Джисон. — Это больше невыносимо терпеть. Кто я? Почему я здесь? Если от бастардов избавляются обычно, или скрывают где-то в других странах. — С вашим отцом мы были помолвлены почти с самого рождения. Я единственная омега в семье Чхве, твой отец единственный альфа. Наши семьи вели торговые дела, но Чхве никогда не хотели быть в стае. Однако мы обанкротились, моя мама, на тот момент беременная мной, предложила такую сделку вашему деду, на что тот согласился — не сильно много чистокровных омег у них было тогда, а потомков хотелось иметь сильных в роду. По сути, меня купили. Потому что о своих родственниках я и по сей день ничего не знаю, — издалека начала женщина. — И как-то всё закрутилось. Я подросла и так сильно влюбилась в Ёнсу, что, казалось, голову потеряла. Только вот он мне взаимностью не отвечал. У него была юношеская любовь с сыном адвоката семьи, долгая, страстная, — восхваляла Мия в воспоминания чужие отношения. — Да, Джиун был очень красивой омегой. Ты так сильно похож на него, — мягко улыбнулась женщина, а из её темнеющих глаз текли горькие слёзы. — Я так сильно ревновала, даже была готова убить его. И один раз это почти сделала это.       В изумлении застыли все присутствующие и даже, казалось, Ильхун, который так сильно любил и был предан своей матери, отшатнулся от неё в ужасе. А женщина непринуждённо вещала о том, как подмешала яд омеге в напиток, и та почти умерла. Даже на мгновения вечности перестала дышать, но Джиуна спасли. Тогда Ёнсу сразу догадался чьих рук дело это было и пригрозил будущей супруге глотку перегрызть, если она снова что-то подобное сотворит. Вся семья Хан поощряла поведение юного альфы, ведь все в их семье были изменниками и не считали преданность перед своими партнёрами чем-то необходимым. Для них секс отождествлялся с хорошим времяпрепровождением, а всё остальное — чушь, легко решаемая. Но чувств Мии это не изменило. Она замуж вышла и даже первенца родила, забеременев в первую брачную ночь, ведь всё было рассчитано под её течки. И эта близость со своей любовью для неё стала первой и последней, больше к ней муж не прикасался. Всегда был с Джиуном и даже сделал его своей правой рукой. Неудивительной новостью через какое-то время разнеслось в кругу семьи то, что омега забеременела. И все обрадовались. Ведь только мужчина мог выносить омегу в своём теле, да ещё и мальчика. Мию задвинули в дальний гроб со своей бесплодностью, и даже до Ильхуна никому дела не стало. Все говорили и ждали только появления омеги на свет, которой пророчили создать идеальный союз с сильным, чистокровным альфой, желательно выходцем из хорошей семьи или другой стаи. Однако случилось то, чего предвидеть было нельзя. Джиун умер во время родов. Своей мощью новорождённая омега убила родителя, почти иссушила его, что даже на похоронах гроб был закрытым. И это привело к тому, что Ёнсу тронулся умом: неделями сидел в семейном склепе и не отходил от могильной плиты своего возлюбленного, с каким обручиться не позволили, ведь и у Джиуна было своё предназначение, да и семья Хан следовала картинным традициям. Глава — мужчина-альфа, его спутница по жизни — женщина-омега. Поэтому родители Джиуна, вернувшиеся из дальней и долгой поездки, были шокированы смертью единственного ребёнка, которого уже хотели представить будущему супругу. — И они не знали о моём… Рождении? — Джисон с трудом себя удерживал на ногах. Ему было сложно принять всё на веру. Особенно то, что он убил собственного папу. — Нет, конечно. Ты мой сын. Жаль, не по крови. Когда я тебя впервые увидела такого крошечного, в крови, то влюбилась. Поняла, что хочу подарить тебе всё то, чего из-за Ёнсу у тебя не было бы, но не справилась, как видишь. Зато очень быстро свыклась с мыслью, что ты мой, поклялась оберегать тебя, потому что, чем старше ты становился, тем страннее взгляд был у твоего отца. Он без конца твердил о том, как вы похожи. Как меняется твоё тело и становится готовым к беременности. Это было ужасно. — Он просто больной, — изрёк Феликс. — Джисон его плоть и кровь. — Они с Джиуном были истинными. Приведёнными друг к другу судьбой, но по воле глупых людей всё произошло вот так. Джиуна можно было обезопасить, предостеречь от смерти, но сделать этого никто не захотел. Но ты, — Мия указала рукой на Хана, — ты настоящее дитя любви. Рождённое в ласке и заботе, в искренности, безумном притяжении. Их любовь была прекрасна, как в книге, только с плохим финалом. — Что с предназначением? — грубо спросил Минхо. Его не пронимали эти разговоры. Своей рукой он ухватился за ладонь Джисона, покоящуюся у него на плече, и потянул, чтобы омега села на колени к нему. Но ни запаха, ни силы, ничего от мягкого тела почувствовать было невозможно. — Чушь? — Отчасти, — выдохнула женщина от раскрывшейся перед ней картиной. — До рождения Джисона оно звучало иначе: продолжение рода Хан будет в высших альфах и омегах, зачатых чистокровной омегой и чистокровным альфой, истинными партнёрами, в рассвет новой луны. Это ещё ваш дед составлял. Но Ёнсу переписал всё так, чтобы оно касалось только тебя, Джисонни. Чтобы все считали твоё тело абсолютом и храмом, чтобы в твоей силе не сомневались, потому что он хотел видеть сильное продолжение своей и Джиуна любви. И я была согласна. Потому что от этой мысли Ёнсу успокаивался, а потом снова бредил. С каждым новым днём он хотел тебя всё больше. Поэтому чужой запах на тебе и стал для него точкой невозврата. — Ёбаный бред! — не сдержался Чан. — Семья Хан наизнанку всё вывернула, смешала с грязью традиции и устои, и все главные альфы и омеги это знали. При этом нас учить чему-то пытались! Когда среди вас ни одного честного человека. — Мне очень жаль, — взмолилась омега и свой взгляд на Ильхуна перевела. — Ты моя бесконечная любовь, Унни, моё дитя от того человека, ради которого я почти убила. Но его метка отравляет меня. Так много лет. Он дал её мне, как прощальный подарок. Разорвал все наши связи, кроме разыгрываемого спектакля, и приказал молчать. А я всё ещё люблю его, потому и ношу чёрную метку с гордостью. Из-за меня Ёнсу отрёкся и от тебя, Ильхун. Для него самым ценным являлся лишь Джисон.       С постели женщина поднялась тяжело, неуклюже уселась, оторвав от своего тела провода, и медленно начала оголять верх тела. На смуглой коже показался уродливый рисунок — чёрными змеями тянущийся почти по всей спине. И это стало огромным шоком, ведь, как было известно по немногочисленным легендам, метки со временем теряли свою силу, позволяя помеченному найти себе другую пару. Только у истинных они оставались навсегда, соединяя две души воедино, дабы их невозможно было разорвать уже никогда. Но её метка разрасталась и становилась больше: потому что даровали её с ненавистью, лишь бы отстали. Пока сама Мия продолжала беречь в себе чувства тёплые, трепетные, словно надеялась, что однажды её муж всё же посмотрит на неё. — Я ненавижу вас, — совсем тихо прошептал Джисон. — Всех вас. За себя, за Ильхуна. За всю стаю. Не прощу. — Джисонни… — Минхо. Расскажи, — потребовал он, глядя прицельно в глаза матери. — Грех. Мальчик, рождённый в измене. Я пошла на это, решив Ёнсу отомстить, думала, что его как-то затронет это. Но, — Мия засмеялась, — он даже моего отсутствия за десять месяцев не заметил.       Низкий голос искажался от подступивших слёз, только в раскаяние не верил никто, скорее это была жалость к самой себе. На одном из праздников в поместье, какие больше не проводились, Мия заприметила отца Ли, пришедшего на вечер со своей супругой. Тот был красив собой, хорош, да ещё она помнила, как тот в охоте участвовал: ловок, силён, обращался большим волком. Истинный страж. И что-то взыграло. В самый разгар празднования увела его подвыпившего в сторону спален и гадко зашептала о том, что сочувствует горю их семьи. Жена-бета не могла иметь детей, а её бедный супруг так грезил об этом, что Мия предложила переспать, ведь у неё, как нельзя кстати, заканчивалась течка, которую она долгое время успешно скрывала своими способностями. Ведомый альфа согласился. Поверил, что эта женщина, жена главного альфы, готова была оплодотворить себя, дабы исполнить его мечту. И ничто не могло оправдать его поступка. Ни принятый алкоголь, ни подкинутый препарат, ни глупая жажда, разверзнувшаяся инстинктами. Но он своё получил, когда на порог дома две омеги поместья принесли ему завёрнутого в тёплые вещи младенца, а вот наивная Мия осталась ни с чем. Ёнсу её лишь поздравил, что она себе нашла хоть кого-то наконец. Сама женщина ни разу о ребёнке не вспомнила. Не хотела знать, что с ним и как. Жив ли он. Ведь до коронации отец Ли больше не появлялся в поместье. А потом первый поздний гон Минхо. Её сердце от страха из груди рвалось, стоило увидеть на пороге всё семейство Ли. И то как женщина, неродная, чужая ворковала над мальчиком — ранило. Что-то проснулось внутри, пробудилось. Её дитя, порочное, тёмное, но её плоть, кровь и месть. Только теперь выйти этому на свет было позволить нельзя — за свои ошибки Мия без конца расплачивалась болью. — Понятно. Мы можем идти? — Ли заставил встать Джисона со своих колен и поднялся следом. — Хорошего вечера. — Минхо, — позвал женский голос. — Серёжки. Помнишь? Которые сейчас на Джисоне.       Пару секунд Минхо пялился на свою омегу, какую крепко за руку держал. Его взор карих глаз неустанно бегал сначала по невероятно бледному лицу Хана, а после застыл на серёжках — они вновь ему что-то напоминали. — Ты отдал их отцу со словами передать маме. Так вот, пару месяцев назад он это и сделал. Ведь твоя мама — я. А я подарила их своей маленькой омеге. Видишь, как бывает? И теперь ты взял моего мальчика, пометил своим запахом. Притронулся к его телу без дозволения. — Я его ещё и из дома уведу, оставлю вас ни с чем, — улыбаясь, ответил Ли. — Вы к телу моего отца тоже притронулись без дозволения.       За парнями дверь в спальню захлопнулась с такой силой, что с даже стёкла в окнах задрожали. Все остались стоять на месте, словно к полу приросли. Информации оказалось слишком. И она сама по себе оказалась слишком — всем требовалось время, пока Минхо намеревался увести Джисона из этого дома. Тот не сопротивлялся, шагал торопливо сзади, путаясь в своих же ногах, и просто не мог поверить хоть в слово из услышанного. Вся его жизнь — ложь. Дедушка умер достаточно вовремя, чтобы теперь оставалось винить только Мию и Ёнсу — псевдо родителей. И Хан пока не представлял, сколько человек могли знать об этом всём. Сколько тех, кто каждый день смотрел ему в глаза, потворствовали этому безумию. Немного он пришёл в себя, когда они застыли возле центральной входной двери. Минхо пристально смотрел на него, словно ожидал чего-то. — Хён… — Давай уйдём. — Я не могу, — мягкая ладонь опустилась на тёплую щёку, чуть поглаживая. — Не сейчас. Ёнгук… Мои омеги… Я не могу их просто оставить. Прошу… Минхо… Ты мне очень нужен. Я не хочу, как отец, сойти с ума. Прошу, прошу, не уходи…       Перемена резкая в эмоциях Ли напугала до пробившейся дрожи. Сначала Джисон говорил спокойно, а потом почти в истерику сорвался, готовый упасть на колени и молить не бросать его, хотя Минхо о таком даже помыслить не был готов. Он осторожно ухватил Хана за талию и к себе притянул, обнимая, пока тот остервенело ртом воздух хватал, глушил подступившую панику и руками впивался в чужие предплечья. Полынь слегка блуждала по коже, немного кусаясь, чтобы в чувства привести, но при этом и коконом нежности обволакивала, сухостоем заражая лёгкие. Минутную идиллию разрушил резкий звук разбившегося стекла. В окно влетело нечто чёрное, осколки посыпались на пол, а ледяной ветер бессовестно стал проникать в дом, остужая его, пока Минхо испуганно прижимал к себе не менее перепуганного Джисона. Их взгляды были направлены на валяющийся предмет на полу, каким оказалась ворона со свёрнутой шеей. К перьям был примотан окровавленный лист бумаги, слова на котором гласили:

«Завтра в полночь на заброшенной фабрике вы отдадите мне мою омегу. Если же нет — две омеги и два альфы вашей стаи умрут.»