Чистокровный

      В своей руке Минхо лист бумаги сжимал с остервенением, пока вой потоков ледяного ветра врывался в холл, остужая прогретый воздух. Джисон стоял рядом и пустым взглядом смотрел на труп вороны, под которой уже лужа крови образовалась: вроде как хотелось разъяриться и сорваться по следам того, кто перешёл все мыслимые и немыслимые границы, да только внутри, казалось, растеклась яркая пустота. Будто маленькая омега умерла. На неожиданный шум сбежались альфы, которых торопливо расталкивал Ильхун, дабы ближе к брату подобраться; где-то Бан Чан призывал стражей выйти на поиски по горячим следам, чем вынуждал толпу разойтись и подчиниться, но Хан совсем не хотел это слышать. В нём не осталось ничего. Если ещё пару мгновений назад его рассудок разрывался в эмоциях, какие утихомирить не выходило, то сейчас померкло всё. Его обоняние перестало улавливать и распознавать запахи, глаза почернели, и даже сердце стучало излишне медленно, словно следующий удар мог быть последним. И такой вид вожака пугал приближённых, пока Ильхун пытался угомонить Минхо, у кого уже когти вырвались и клыки удлинились — альфа в нём был взбешён и собирался прикончить чужака, зашедшего на территорию поместья. Но ему не удавалось подавить Ли, подчинить, тот был слишком сильным, вышел за рамки контроля и даже внимания не обращал на собравшихся. Только Чану удалось воззвать к сознанию. Тихое, невозможно мягкое, но столь привычное «котёнок» сорвалось с пухлых губ, чем пробудило человеческую сторону, позволив прекратить трескаться тканям одежд от постепенного увеличения тела для скорого обращения. Все будто свихнулись, метались из угла в угол, не понимали, что кому делать, и это сводило с ума. Хоть Ильхун и пытался организовать всё быстро, но сам полностью погряз в отрешённости Джисона, даже не реагирующего на собственное имя и прикосновения. Он бережно держал его за руку, пока раздавал команды, и только старшие стражи осознали, что сейчас должны были взять на себя ответственность и быстро организовали более молодых альф для обхода. Кто-то торопливо окно заделывал, кто-то побежал встречать скорую и машину с продуктами, ведь дороги так вовремя расчистили, но остальные же с места не сдвинулись и пялились на вожака, как на слабое звено их стаи. — Джисонни, малыш, — осторожно, несколько боязливо звал Ильхун, а рядом стоял дрожащий Феликс, только изучивший окровавленную бумагу, выроненную из руки испуганного своим же безумием Минхо, — ты слышишь меня? — Моя омега, — сипло отозвался Хан, взгляда от лужи крови не отводя, ведь от трупа птицы уже успели избавиться, — умерла. Её нет во мне.       Больше Джисон не произнёс ни слова, казалось, даже дыхание задерживал, словно остаточную истерику, так и не вырвавшуюся, проглатывал. Кое-как Ильхуну удалось вынудить Феликса увести Хана к себе и остаться с ним. Но омега была не менее потерянной, отчего пришлось уже Чанбина просить отвести обоих в комнату и остаться с ними на какое-то время. Лишь на секунду Со бросил взгляд на обнимающего Минхо Бан Чана, осторожно ухватился за две небольшие ладони омег и потянул их за собой. Те шагали медленно, неохотно, но без особого сопротивления. Не обращали внимание на рычание запертых в комнатах альф, чьей гон выходил из-под контроля без наблюдения со стороны. В спальню они оказались запихнуты силой, после чего Чанбин уставился на обоих, скрестив руки на груди. Ни одного, ни второго он не понимал и особо понимать не хотел. Обстоятельства не позволяли погрязать в своей тоске, ведь были вещи намного важнее. Как с маленькими детьми он разговаривал, дозывался до сознания, но всё было тщетно, особенно с Джисоном. Его тёмный взгляд не выражал ничего, кроме беспокойной тьмы, в которой найти хотя бы каплю света становилось невозможным. Казалось, что он потерял себя в своей тревоге, закрылся от внешнего мира и не собирался с ним контактировать. Зато Феликса прорвало на громкий крик отчаяния. От этого воя даже Хан вздрогнул и голову поднял, рассматривая брата более прояснённым взором: тот истерично стягивал с себя чужой красный пиджак; хватался руками за голову и рыдал во весь голос. — Ликси, успокойся, — тянул к себе парня за запястье Чанбин. — Что на тебя нашло? — У него… У него Хёнджин! — почти рёвом. — С чего ты это взял? — Я не мог связаться с ним весь день. Позвонил его маме, а она ответила, что он не возвращался домой с прошлой ночи! — Это ничего не доказывает, — пытался успокоить омегу Со. — Нет-нет! Я чувствую… Ещё раньше я чувствовал эту тревогу… Он там… У этого… Этого… — Вы истинные? — тихо спросил Джисон. — Поэтому ты чувствуешь его? — Не знаю, — выдохнул судорожно Феликс, прежде чем смолкнуть. — Понятно. — А мне нет. Не надо раньше времени накручивать себя, — спокойно Со вещал свои мысли, хотя и сам не понимал ничего из происходящего. Он всё ещё не мог отойти от услышанного ранее в спальне и от вида порочной метки на теле женщины. — Джисон, что ты сейчас хочешь? — Спать. — Может пригласить доктора? Я тебя совсем не ощущаю, — Со крепко прижимал подрагивающего Ли к себе, пока взгляда от безразличного лица Джисона не отводил. — Нет. Если к утру ничего не изменится, я просто сдамся. Мне здесь не будет места. — Что ты несёшь? — поднял взгляд Феликс. — Я уйду к Ёнгуку, — невозмутимо ответил Хан и плечами повёл. — Отдамся ему. Это всё решит. Только он не получит того, чего так жаждет. — Какого хуя? — Ли переменился в настроении за мгновения. — А Минхо? А мы? Что стая будет делать без тебя? Ты спятил?! — Если моя омега умерла, то какая разница уже? Я не смогу быть собой. Не смогу ничего дать Минхо. Не смогу помочь стае. Хотя я уже давно слабый и беспомощный, — парни созерцали безликую безмятежность с ярким неверием, словно пред ними предстал совершенно незнакомый человек. Не Хан Джисон. — Покиньте мою комнату, пожалуйста. Я хочу побыть один. — Джисон! Перестань! — Чанбин оторопело глядел на омегу и не мог понять, истину ли тот говорил. В мёртвом взгляде ничего невозможно было разобрать. — Джи… — Уходите. Не желаю никого видеть сейчас. — Малыш, прошу… — Пожалуйста, — выдохнул Хан, отвернувшись, — уходите. Мне нужно обо всём подумать. Я не готов вести какой-либо конструктивный диалог. — Оставьте нас, — в комнату вошёл Минхо.       В его глазах Чанбин увидел то, чего не хотел бы: желание убить. То багряно-красное зарево было абсолютно диким, необузданным, пугающим. Потому и спорить не стал, выволок Феликса в коридор и плотно дверь за собой прикрыл. Сопротивления хрупкой омеги он всерьёз не воспринимал, оттого и на руки её с лёгкостью поднял, дабы в своё крыло поместья отнести, пока где-то внизу альфы мельтешили без остановки и продолжали поддерживать поместье в рабочем режиме. До ушей Со дотягивались звуки сирены машины скорой помощи, видимо, жену главы поместья увезли. Но, отчего-то, он не мог испытать хотя бы капли сострадания. Всё ещё оставался под впечатлением от раскрывшейся истины, но в голове утрамбовать её не мог: ему нужно было тоже побыть наедине с собой или обсудить всё с Бан Чаном, кого сейчас сердце и душа требовали слишком сильно. Елозящий на руках Феликс обстановку лучше не делал — до Хёнджина действительно было не дозвониться, как и до второго альфы, который был с ним. Складывалось всё в пользу той теории, что свихнувшийся Ёнгук действительно поймал их, как и тех двух омег, каких парни охраняли. Да по рассудку ещё неплохо били и бесцветные слова Джисона. Его глупое самопожертвование никому угодно не было, отчего Со просто надеялся, что Минхо по полочкам всё разъяснит ему и мозги на место поставит. Хотя и альфа был не в себе. Узнать правду о своём рождении, понять, что вся его жизнь — ложь, что родная мать выкинула его, словно ненужного котёнка, и даже ни разу о судьбе не справилась. Все эти мысли отягощали, придавливали пудовыми ботинками и вытаптывали всякую надежду на что-то хорошее. Оттого Чанбин и не сразу осознал, что плакал, пока Феликс, всё ещё зажатый в его сильных руках, тонкими пальцами по щеке не провёл. Где-то на грани с реальностью, парню казалось, что он смотрел какой-то бессмысленный сериал, в каком совершенно не было логики. Однако жизнь никогда её и не имела, раздаривая гнусные сюрпризы всем и каждому в те моменты, когда подвоха совсем не ждёшь. А здесь будто всё разом обрушилось. Граница между Джисоном и всеми стёрлась, узнать Минхо не получалось, хотя ещё несколько дней назад он со страдальческим лицом высказывал недовольство объятиями Бан Чана и Чанбина, а после со слезами на глазах пялился в монитор на дипломную работу. Феликс тоже стал чужим. Даже выстроенная линия работы поместья надломилась, упав всей тяжестью на плечи Ильхуна. — Не плачь, хён, — на грани слышимости прошептал Ли. — Ты сейчас нужен мне. — Хочешь, чтобы я побыл с тобой? — Да. Побудь. Потому что я боюсь оставаться в тишине. — Мне нужно Чанни найти, — вскинул взор Со на омегу, — подождёшь немного? — Хорошо.       Долго искать не пришлось, он обнаружился в холле вместе с Ильхуном и ещё несколькими альфами. Они вели активную дискуссию, в какую Со нерасторопно вклинился. Моментально он почувствовал на себе сильные руки, прижавшие его к горячему телу, позволяя расслабиться. Стражи успели проверить фабрику и, конечно, ничего там не обнаружили. Достоверно стало известным и то, что в руках Ёнгука и его альф оказался Хёнджин, это вынудило Чанбина губу прикусить — его друг в опасности, но будто сделать прямо сейчас ничего было нельзя. По следам найти того, кто закинул птицу в окно не получилось, потому что они обрывались возле замёрзшей реки, а дальше перемежались с человеческими, прежде чем и вовсе оказались на чужой территории. Многие волки были измучены частыми обращениями, поэтому было принято решение временно сократить количество стражей и дать всем отдохнуть, поспать хотя бы одну ночь. Записка стала отправной точкой для каждого решения — до полуночи следующего дня было время на небольшую передышку. Главные стражи с этим согласились и размещали своих подопечных в свободных комнатах. Пока Ильхун метался между больничным крылом, крылом с омегами и телефоном, потому что держал связь с больницей. Его тяжёлый выдох слышался для Чанбина почти поражением: любовь к маме не могла её оправдать. Что она, что отец, разом погубили троих — Минхо, Джисона и самого Ильхуна. Вероятно, если бы не глупое стечение обстоятельств, если бы не судьба, всё осталось бы тайной и сгинуло бы в мрачном прошлом. Но теперь все карты были раскрыты, за каждым действием стояла ложь и желание утешения собственных жажд, ведь поверить в то, что отец хотел повязать родного сына, не укладывалось в голове. И будто именно сейчас нельзя было полноценно разобраться во всём, чтобы прийти к какому-то выводу. Невозможным казался и диалог, важнее было устранить Ёнгука и освободить заложников. А уже потом решать судьбу поместья и главенствующей семьи.       Получив целую стопку бумаг с отчётами обо всех обходах за последние дни, Ильхун, поклонившись, ушёл в кабинет, где его ждала бессонная ночь, дабы уже утром он смог предоставить план действий. Стражи, измученные и уставшие, тоже разбредались по комнатам, оставляя Бан Чана и Чанбина в одиночестве в момент затихшем доме. Костлявые пальцы осторожно поправили выбившиеся кудри за небольшие уши Со, а после небрежно стянули очки в толстой оправе с лица, дабы тыльной стороной ладони провести по мягким щекам. Вроде действие привычное, но Чанбин дёрнулся. В глазах Чана видел яркую усталость и тревогу, поэтому всю необходимость разговора запрятал глубоко в себя, переплёл пальцы со своим альфой и повёл его в их общую комнату. Тем более, он услышал достаточно. За ним парень еле ногами перебирал, молчал и только в широкую спину смотрел, моргая всё медленнее. Ему хватило нескольких секунд для того, чтобы отключиться, стоило голове коснуться подушки. Со только хмыкнул на это. Все уже устали от бесконтрольной беготни за сумасшедшим альфой. Накрыл измученное тело мягким одеялом, поправил кудрявые волосы и оставил лёгкий поцелуй на бледной щеке. В сознании плотно засела мысль, что за последние дни даже не удавалось увидеть красивую улыбку на бледном лице, а после выговора от главного альфы за то, что Джисона Чан не уберёг, и вовсе ничего радостного не осталось. До рассвета ещё было время, в соседнем крыле всё ещё ждал Феликс, куда Со и поторопился, предварительно положив возле подушки записку, где его найти можно будет утром. Свой телефон парень посеял ещё днём ранее, да и как-то совсем не до того было. Теперь уж точно. А когда в раскрытые для объятий руки упал Ли, то всё позабылось совсем. Омеге необходимо было спокойствие, какое Со и дарил на протяжении всей ночи, пока истерзанный собственными чувствами и мыслями Феликс не провалился в тревожный сон.       Не спалось, даже если и хотелось, Хану. Он сидел, понуро голову опустив, и вслушивался в шум воды из душевой, где продолжительное время находился Минхо. То, как они оба кричали друг на друга, вероятно, слышало всё поместье, но в комнату никто не зашёл. Отчего-то Джисон был уверен, что после собственного признания в том, что он остался без сил, альфа должен был покинуть его. По голове предварительно погладить за самоотверженность. Только вот Ли встряхнуть переменившегося Хана хотелось, схватить за плечи и с грубостью в чувства привести, потому что ни одного хорошего слова тот будто не слышал. Ни один довод к рассудку Джисона не воззвал, тогда Минхо и перешёл на повышенные тона, чтобы перебить неугомонное создание, считающее себя катализатором всех проблем. Он чуть ли себя в нелюбви отца к Ильхуну винить не начинал, прежде чем пиджак Ли, сжимаемый в руках, не разорвался с отвратительным треском ткани. И, как думал Хан, его спальня была наполнена озлобленной полынью и грубым сухостоем, но его обоняние этого не чувствовало. Сам организм больше ничего не чувствовал. Вот именно в тот момент, когда Минхо приблизился, скорее всего феромонами подавляя, Джисон позорно заплакал. В голос, надрывно, на колени упав и к ногам альфы прижавшись, что последний даже опешил. Вся злость и раздражение в момент угасли, уступая место волнению. Даже жажда убийства утихла в венах: была важна только потерявшая себя омега. За несколько дней вся её жизнь просто рухнула. И отрицать ощущалось бессмысленным то, что Джисону досталось больше всех.       Да, тайна рождения Минхо, как «порочного дитя», казалась губительной для сознания, но ему предстояло с этим разобраться позже. Пусть родная мать и бросила его когда-то, он чувствовал благодарность за то, как она поступила. В своей семье Ли рос любимым ребёнком, желанным и долгожданным, о чём его мама ему постоянно говорила. Что руководило отцом, знать не хотелось. Всю свою жизнь Минхо видел его настоящую любовь к жене, заботу о ней и её здоровье, но зато нашлись ответы на вопросы: зачем такое обилие подарков на день рождения Ли отец дарил ей. Вина. Только вот смешена она была с неправильным счастьем, потому что Минхо — его дитя, родное, пусть и от другой женщины. И, ещё будучи мальчиком, Ли чувствовал отцовскую любовь к себе, заботу и желание воспитать достойным человеком. Но теперь не понимал, почему он из стаи не вышел, для чего в первый гон приволок его к той, с кем потрахался по какой-то странной причине, раз к жене чувства питал, а к этой женщине даже наведаться не пытался. Вопросов в голове Минхо к открывшейся истине было много, однако позвонить домой он не решался. Мама, после короткого звонка до собрания, уже с ума сходила из-за переживаний обо всём происходящем, а Ли ещё и проболтался о том, где он находился. Но почему-то ему виделось интересным услышать взволнованный отцовский голос, ведь теперь имелось понимание, отчего же он был таким.       Потому Минхо особо не думал об этом, как о какой-то масштабной трагедии. Не ему с этим жить и продолжать непосильной ношей тащить на своих плечах вину аж перед несколькими людьми. Только всю выстроенную стратегию поведения ломало состояние Джисона, чьё лицо сначала не выражало ничего, а после из горла рвались самые омерзительные слова, пока каждая морщинка на смуглой коже становилась всё более глубокой. Вот за кого стоило переживать. Мало того, что вся жизнь просто разрушилась, словно истинный смысл её продолжения был утерян, так ещё и силы покинули тело внезапно и спонтанно. Услышать то, что Хан был готов себя отдать на растерзание Ёнгуку вывело настолько, что Ли хотелось просто выйти из комнаты, дверью хлопнув, потому что вставить хотя бы звук у него не выходило, как и заткнуть омегу. Та не пыталась донести свою мысль, свои переживания, а просто кричала изо всех сил, что теперь всё кончено и более ничего не имело хоть какого-то значения. С истериками Минхо сталкиваться ещё не доводилось, потому на Хана у своих ног он просто долго пялился, не моргая. Слушал рыдания, чувствовал боль от силы сжатия тонкими пальцами плоти икр и ничего не предпринимал. Его голова шла кругом: за несколько часов доломалось всё, что только могло. Он и сам немного свихнулся, окунувшись в какой-то лютый сюрреализм из своей обычной жизни. Надо было бы всё в порядок привести, разобрать по полкам, однако сделать это чудилось невозможным. Сначала убить альфу, а потом остальное. План был прост до наивности, и никакие слова Ильхуна и Чана уже не могли как-то на это повлиять. Судьба раскладывала карты на жизнь каждого так, как ей хотелось, пока Ли с усмешкой тянул раздражённое: «а что звёзды говорят?», когда сообщили, что глава поместья в себя пришёл и желал Джисона увидеть.       В тот-то момент он и поторопился уйти с того места, где кто-то из бет отмывал лужу крови на полу, пока непоседливые альфы окно никак заделать не могли. А потом он услышал слова Хана и взбесился ещё больше из-за полного непонимания. Ещё несколько часов назад Джисон просил остаться с ним, а сейчас мысленно вещи собирал к тому, кто причинил бы самую страшную боль — бред. Потому-то, стоило силой затащить омегу в ванную и смыть с её лица всю косметику, слёзы и сопли, вынудить одеться в пижаму и отправить спать, как самому резко плохо стало. Внутренний альфа рвался наружу и раздирал всё, что ему было подвластно. Бесился, ведь запаха омеги не было, а почувствовать его мерещилось настолько дико необходимым, что в горле вой застревал требовательный. Пока по бледной коже некрасивыми волнами тянулись растяжки, не исчезающие, ведь тело всё ещё пыталось обратиться. Нужно было найти и уничтожить чужака. Какими силами Минхо сдерживал этот порыв, сам не знал. Но ледяная вода остужала, приводила в чувства, даровала мнимое спокойствие. Впереди была целая ночь. Необходимым виделось переспать со всем произошедшим, дабы с рассветом спокойно обговорить всё и добраться хотя бы к временному перемирию в сотворённом хаосе. До полуночи. — Хён, — зазвучал тихий голос, как только Ли перешагнул порог ванной комнаты, кутаясь в полотенце, — ты злишься? — Нет. — Прости, я не знаю, что на меня нашло. — Ложись спать, мы поговорим утром.       Поправив на себе белую льняную рубашку, Джисон забрался к стене и улёгся к ней лицом. Он ничего не чувствовал, кроме сожаления. Даже страх от непонимания собственного состояния отошёл куда-то на второй план. За эти несколько дней произошло многое, что когда-то даже в голове представить невозможно было. И оно всё ощущалось мрачным, уже под кожу залезло и там змеями вилось. Но в этом театре абсурда лишь одно оставалось ярким и тёплым — Минхо. Истинный. Его альфа. Перед которым Хан закатил настоящий перформанс своих рыданий, и раскрасневшееся лицо уже спрятать не получалось. По истине ему сложно было ответить, отчего это всё случилось. Словно он не контролировал себя. Да и пугала вероятная смерть омеги внутри до абсолютного безрассудства. Та более не откликалась, и Хан чувствовал, как его тело полностью оставалось без сил. И из-за незнания причин её гибели орать хотелось во всю глотку. Такие истории Джисон уже слышал, но поверить в то, что это случилось с ним — не мог, не был готов. Он потерял не только семью, но и самого себя. Эти мысли снова вынуждали плакать, пока яростное жжение под рёбрами сжигало веру хоть во что-то. Оттого и видел правильным уйти, сбежать, забыться — зачем Минхо такое существо, как он? Но вот сильные руки обвились вокруг талии, притянули к горячему телу, и Хан шумно выдохнул, потому что альфа остался полностью обнажённым. Одеяние на собственном теле было тонким и позволяло прочувствовать необузданный жар. Ладони нагло проникли под рубашку, еле ощутимо пресса неявного касаясь, чем заставили Джисона напрячься и дыхание задержать. Ненастойчивые ласки расслабляли, глаза вынуждая прикрыть от их бережности и пряности. — Минхо, — Хан проскулил имя звонко, задохнувшись от прикосновения к своей груди. — Минхо… — Всё хорошо, — отозвался Ли, мягкие поцелуи по открытой коже шеи рассыпая. — Засыпай. — Я не чувствую тебя, — Джисон колени к груди подтянул, содрогаясь, ему был нужен запах альфы, но всё, что улавливало обоняние, лавандовый гель для душа. — Совсем не чувствую. — Всё хорошо, — повторил альфа и клубок из омеги ещё ближе к себе притянул. — Я люблю тебя. — Минхо! — резко обернулся Хан и уставился заплаканным взором на чуть улыбающегося Ли. — Я люблю тебя. Даже если в тебе больше нет твоих сил. Мне неважно, кто ты. Альфа, бета, омега. Ты мой Хан Джисон. Сейчас у тебя нет запаха, который я так сильно полюбил, но у меня есть твоя метка. А ещё притяжение к тебе никуда не исчезает, — рука ухватилась за узкую талию. — Ты мой, Ханни. — Даже если я ничего не смогу тебе дать? Останусь твоим? — Ты мне уже всё дал. Своё доверие, свою заботу. Открыл для меня мою силу. И сейчас здесь, рядом, — некрупные ладони устроились на широкой груди, чуть сосков касаясь, — твои руки такие горячие. — От тебя жарко, хён. — М? — тихий смех зазвучал мягкой мелодией, когда пальцами Джисон проскользил к шее и под подбородком почесал, словно кота приласкал. — Ты не хочешь спать? — Нет. Думаю. Боюсь рассвета. — Тогда у меня к тебе есть предложение, — в полумраке спальни Хан отчётливо видел, как загорелись озорством глаза Минхо, — пойдём в столовую? Я очень хочу есть. — Ох, ты же совсем не ел сегодня! — подорвался на кровати Джисон. — Пойдём, конечно.       Прежде чем подняться, омега долго рассматривала красивое лицо, подушечками пальцев прикасалась к яркому контуру скул, очерчивала мягкие губы, гладила порозовевшие щёки, словно не верила, что этот парень сейчас так близко. Минхо же глаза прикрыл, когда Джисон склонился над ним, оставляя первый поцелуй за долгий день на его губах. Рука непроизвольно и мгновенно запуталась в серебристых волосах, пряди перебирая, пока Хан выцеловывал неспешно то верхнюю, то нижнюю губу. Кончиком языка скользил между ними, поцелуи углублял, глотал чужие вздохи, а после и вовсе перекинул ногу через сильное тело, усаживаясь сверху и рассматривая потерянного в ощущениях альфу. Тот руки на узкие бёдра уложил, дабы придавить к себе сильнее, и чуть мял мягкую плоть, а Хан улыбался, потому что чувствовал чужое возбуждение. Без запахов, без феромонов, без особенных сил — Ли хотел его. — Знаешь, думаю, у меня прямо сейчас есть возможность отведать очень вкусный десерт, — длинные ресницы трепыхались на прикрывающихся веках Минхо, голос слышался непривычно низким, и руки всё продолжали касаться отзывчивого на ласки тела. — Можно повременить со столовой. — Ты говоришь такие странные вещи.       Совсем мягко, почти беззвучно, рассмеялся Хан. На эти мгновения он позабыл обо всём. Терялся в глубоком взгляде Минхо, в звуках, срывающихся с раскрасневшихся губ, в его плавных движениях, когда руки неспешно стягивали с подрагивающего тела пижаму. Тихо стонал от осторожной растяжки, какая, к удивлению, сопровождалась выделяющейся смазкой, хотя Джисон совсем себя не чувствовал. Только руками хватался за широкие плечи и позволял делать всё, что хотелось Ли. Впервые они лежали лицом к лицу, рассудок Хана не был затуманен течкой, и ему удавалось распробовать иную сторону наслаждения от каждого осторожного, неглубокого толчка внутрь себя. Всё отличалось, было другим, но близость забирала плохие мысли, особенно когда каждое проникновение сопровождалось какой-то похвалой вкрадчивого голоса. И бёдрами от этого подмахивать желалось, дабы заполучить больше, однако сильные руки не давали, придавливали к постели. — Не торопись, — прошептал на самое ухо Минхо, — позволь мне изучить тебя. — Так хорошо, — выдохнул судорожно Хан, стоило начать аккуратным поцелуями по шее и ключицам цвести, а движениям внутри сойти до полной остановки. Чувства растяжения и максимального заполнения вынуждали поскуливать несдержанно. — Минхо, так хорошо.       На довольный стон альфа хмыкнул, потому что самому хотелось быть более настойчивым, однако сильнее этого было желание попробовать Джисона всего. Он понимал, что близость не могла заглушить всю их реальности, только сейчас для него был важен лишь открытый, доверившийся и податливый Хан. Который руки свои на плечи устраивал, притягивал, дабы дать почти лечь на себя, а после ловко подушечками пальцев касался подаренной метки, обводя её раз за разом, чем вызывал у Ли приглушённые стоны. Сейчас она чувствовалась. Словно кожа была оголена до нервных окончаний, с какими омега игралась, ноги всё шире раздвигая, дабы позволять брать себя ещё глубже, что аж смазка громко хлюпать начинала от размашистости толчков. Оба кончили одновременно под свои же, слившиеся воедино стоны, и глаза Джисона вспыхнули светом новых звёзд. А Минхо всего лишь оставил невесомый поцелуй на груди, там, где быстро, загнанно, удовлетворённо стучало небольшое сердце. Сердце влюблённое, всецело заполненное Ли Минхо. — Самое вкусное яблоко, которое я только пробовал, — с упоением альфа рассматривал свою омегу, чей осторожный аромат импульсами по коже рассыпался, пока глаза не переставали мерцать золотистыми искрами. — Ханни. — Чувствую… Я чувствую тебя… Мой истинный.       Полноценно сформироваться узлу внутри горячего тела Минхо не позволил и выскользнул за несколько секунд до этого. Схватил Джисона, притянул к себе, одеялом их обоих сокрыв, и спрятался в его шее, острым носом чтобы впитывать нежные нотки сладости. И именно они побуждали убедиться в верности своих решений. Ёнгука необходимо было убить.