пусто.
Как если бы забрали из рук то, что ты уже привык сжимать в пальцах.
Сняли с плеча что-то тяжёлое, и ты иногда пытаешься поправить фантомный след, но ничего не нащупываешь.
Или замечаешь, как музыка в другом конце дома смолкла. Не знаешь, как давно её нет, и как долго мотив играл в голове, а не жизни.
На лейтенанта здесь всегда накатывала сонливость, потому что мир ощущался сном. Сужался в поле зрения до стола, пепельницы и конфорок. После десятков смен Ким был бы даже не против, останься его мир именно таким. - Спасибо. И движения - ватные, невесомые. Кицураги всё продолжает скользить тряпочкой по разводам линз, а Госс уже кладёт в рот вилку. Челюсть сжимается и замирает. Напарник явно гоняет крупу по языку, будто выбирая косточку. - Сука, - Ким догадывается, в чём дело, но просто поднимает очки ближе к лампочке в узорах проводки. - Посолить забыл. Сейчас… - Не надо, - свободная от оправы тонкая кисть мягко ложится на стол в направлении Айзека. - Ты ведь не ходил за продуктами. Значит, соли тоже не покупал. Незачем вставать. С тушёнкой будет сносно. Многие вещи Кицураги действительно запоминал лучше Госса. Вроде недавней жалобы, что в доме мужчины нет ничего, кроме консервов, а в последние дни работы так много, что к её концу магазины уже закрыты. Даже так, лейтенант не считал ситуативную память Айзека недостатком. В моменте Госс был способен сосредоточиться на все сто, выудив факты, которые сам Ким выделил бы не сразу из длинного списка нюансов. Мыслительный процесс Кицураги - размеренный поток. Мыслительный процесс Айзека - вспышки. Неудивительно, что в их тени меркнут мелочи вроде покупки соли. - Ты прав. И всё равно извини. Лейтенант пожимает плечами, водружая оправу на нос. Госс и не обязан его кормить, не обязан даже приглашать в дом. И всё равно выглядит мужчина так по-детски растерянно, что Ким скрывает слабую улыбку за жеванием. С приправами из консервы и правда недурно. В тарелке Кицураги её куда больше, чем у Айзека. Тот ковыряет гречку вилкой, тупит взгляд под тёмными линзами. Как щенок, который просто очень старался принести хозяину большую палку, но попутно сбил со стола какую-нибудь вазу. - Не нравится? - Да как-то да, думал, что будет лучше, - но Госс всё равно отправляет вилку в рот, на этот раз стараясь особо не жевать. - Можешь поплакать в тарелку, добавишь соли. - Ты не забывай, что у меня только один глаз, - мужчина сперва вопросительно вскинул брови, а после кивнул на лейтенанта. - Нужна твоя помощь. - Тогда будет пересолено. Усталая улыбка заменила бы шипение огня и бульканье в трубах. Теперь Госс выглядел не таким хмурым, Кицураги уже давно выучил, что разговоры и шутки его неплохо отвлекают. Такая тактика работала и с самим Кимом, только не ото всех. В предутреннем сумраке ощущаешь себя приятно пьяным. Голова с трудом держится на размякших позвонках, приходится подпирать щёку рукой. Картинка ребрится, расплывается, и греет осознание, что она никуда не денется. Уйти можешь ты, но и всегда можешь вернуться.На отшибе изолы в руинах самого одинокого города не чувствуешь себя покинутым.
- Давно хотел спросить тебя об одной вещи. - Звучит как-то страшно, знаешь, - но Госса больше пугает пресная гречка, чем внезапные вопросы на краю вселенной. Главное, что не один. И задаёшь их не сам себе. - За два года ты так и не рассказал, почему тебя перевели в Ревашоль. Не рассказал о шрамах, о службе в Оранье. О прежнем звании, происхождении, о своей семье. Айзек любит поговорить обо всём. Кроме того, что касается его самого. И говорит обо всём другом он так много, что люди обычно почти забывают, где среди всего этого Госс. Но не Кицураги. Мужчина не уверен, что лейтенант вообще когда-то о чём-то забывал. Раньше вопросы были немыми, и Айзек без конца готовился, чтобы на них ответить когда-нибудь потом. Забавно, что это “потом” пришлось на безлюдный час, когда они оба мертвецки пьяны от усталости и тепла. Или закономерно. Бежать некуда, Госс больше не может. Да и сегодня не хотел бы. - Ты ведь слышал о наёмниках из Оранье, да? - Ким медленно кивает, подгребая вилкой крупу ближе к краю тарелки. - Это частные организации, получившие лицензию. Те, кого здесь презирают на каждом углу, не имеют отношения к армиии Коалиции Наций. Когда я поступал на службу, то подписал контракт с инсулиндским штабом командования. Это официальная армия, которая связана с Международной Полицией Сотрудничеств. Ты сам знаешь, что именно они выступают против межизольных войн, революционных распрей, контролируют Ревашоль как административную единицу. И дело в том, что всех списанных солдат, вояк, ушедших на пенсию, отсылают сюда. Якобы укрепляют свою позицию. Предоставляют военным льготное жильё и работу в гражданских органах, например. Мой дядя служил в Оранье, участвовал в подавлении революции Ревашоля. Когда вся дрянь началась с Граада, моя семья переехала оттуда к дяде на Оранье, а потом уже сюда после… - это нельзя было назвать “победой”. - После случившегося. Так что по тому контракту мне дорога была либо на пенсию после травм, либо на гражданскую службу. Но я бы не смог сидеть на пенсии или просто в кресле какого-нибудь капитана. Мне нужна работа “в поле”. И пусть здесь такая работа казалась унылой, совсем это поле не походило на минное, Айзек не вынес бы гниения на месте. Пока двигаешься, убеждаешь себя, что есть, куда. Ким складывает руки на груди, задумчиво блуждая взглядом по исцарапанным узорам в своей тарелке. Госсу до них ещё скрести и скрести, и мужчина переключается на гречку. - Сколько лет ты провёл на Оранье? - 25 с малым. - И ты… - Хотел ли я этого? Не знаю, Ким. Моя семья считала, что так будет лучше. А я, ну, знаешь, не хотел мозолить глаза и разочаровывать. Мне же было 19. Непонятно, куда идти, зачем. Понимал только одно - из всех путей, на которые было плевать, выбрать тот, который устроит хотя бы близких. А потом всё стало привычным. Тихо и спокойно. Эхо слов, которое боишься прогнать, ведь зрели они слишком долго. Даже вилка опускается в крупу, не задевая тарелку. Слова горячие, горькие, напоминают алкоголь. Кицураги прикуривает от спички, чтобы дать им разгореться. - Иногда, редко, я думаю о том, что бы сказали мои родители о моей жизни. Выборе профессии. Поступках. Характере. Считали бы они это правильным. Или предпочли бы для меня что-то другое. Невесомое, как дым, растекающийся в глазах. Айзек всегда видел Кима таким, но очень редко лейтенант позволял себе быть видимым осознанно. Даже сейчас словно старался спрятаться за серой пеленой, распыляя её по кухне и не открывая форточку. Зрение у Госса прекрасное, пусть и на один глаз. Не будь даже обоих, видит он сейчас не через зрачки. - Жизнь научила меня только одному, Ким. Можно? - пальцы Кицураги податливые, мягкие, как и он сам сейчас, и сигарета охотно вплетается между жилистых фаланг Айзека. - Для родителей самое главное - чтобы их ребёнок нашёл в себе человека. Даже если не такого, какого они сами хотели бы видеть. Не такого, кого они поймут. Даже если посчитают это “неправильным”. “Правильное” ты должен искать для себя сам. В этом смысл. - Ты нашёл? Это правильное и человеческое? - Я? - дым медленно взбегает по губам, скрывая лёгкую улыбку и впечатываясь в тёмные линзы. - Я - нет. Но вы, лейтенант Кицураги, достойный человек. Который знает, чего хочет. Понимает, что ему нравится, а что нет. Умеет работать над собой, быть терпеливым и понимающим, идти к цели. Знаешь, я уверен, что даже если бы твои родители были не согласны с тобой в чём-то, они бы всё равно тобой гордились. Потому что ты становишься собой. А это… пожалуй, самое ценное, что есть.Самое ценное - находить себя на отшибе изолы в руинах города с кем-то ещё.
От дыма покалывает глаза, но Кицураги тоже видит, пусть дальнозоркость и смазывает линии и черты.
- Спасибо, - лейтенант втягивает витающий дым носом и даёт ему пробежать по губам. - А твои родители? - А вот это уже разговор для следующих посиделок. - Следующих посиделок? - Ну да. Что больше располагает к разговорам, чем старая кухня? Лучше, чем в ресторане. - Ты бывал в ресторанах? -...нет. Но уверен, что там уныло. - Зато в ресторанах есть соль. Госс хмыкает, вминая окурок в пепельницу на столе. - Я обещаю, что куплю соль к следующему разу. А Ким обещает себе, что напомнит. Обещает, что не уснёт, пока не улучит момент проскользнуть в гостиную. Айзек всегда спит на диване, уступая Кицураги кровать. Говорит, что так ему проще управляться с ногой, чем на высокой кровати. Лейтенант же умеет идти к цели, верно? Понимает, чего хочет.И сегодня он хочет ещё немного побыть на островке жизни посреди зарослей спящего бетона.