“Айзек, мой дорогой.
Мы очень ждём твоего отпуска. Ты ведь приедешь? Я очень хочу, чтобы ты приехал.
У Линды и Курта…”
“...родилась дочь, 11 ноября. Назвали Дианой. Ты теперь дядя! Такое счастье, она чудо. Кабинет Курта…”
“...переделываем в детскую. Если у тебя получится приехать, то ты очень поможешь быстрее с этим разобраться. Надеюсь, у тебя всё хорошо. Не изводи себя, заботься о себе. Скоро смогу тебе позвонить. Мы все любим тебя и ждём.
Твоя мама”.
Мужчина переворачивает бумагу, но кроме тени уже прочитанных слов на ней ничего нет. Почаще бы матери писать такие короткие письма, отсутствие чернил дарит куда больше покоя, чем их обилие. Айзек решается ещё раз пробежать взглядом по тексту. Рука сослуживца медленно соскальзывает с матраса сверху и чуть не шлёпается о щёку Госса. Тот морщится, вяло её отпихивает, и солдат на верхней койке, всхрапнув, перекладывается со спины на бок. Диана. Интересно. Это имя Айзек раньше почти не слышал. Ди-а-на. Почему именно оно? Но письмо всё ещё не пестрит новыми словами, и это, пожалуй, всё ещё устраивает Госса. В казарме тихо, и мужчина почти беззвучно вкладывает бумагу в конверт, прячет его под подушкой. Тело ощущается грудой ржавого металла, так же аккуратно укрыть его одеялом получается с большим трудом. Мозоли сгибают пальцы, ссадины зудят и тревожат, синяки отзываются болью на дыхание. Но эта ночь всё ещё одна из самых спокойных, что были за последние полгода. Уснуть получается быстро.***
- Слушай, Олли, тебе нравится имя Диана? Олли полощет горло водой с содой. Отхаркивает её в раковину вместе с рыжеватой никотиновой слизью прежде чем ответить. - Диана? Айзек утвердительно мычит, поджимая губы и фокусируясь на своём отражении в зеркале душевой. Он в принципе не любит бриться, а бриться, пытаясь ориентироваться в белых разводах на стекле - задача ещё более неприятная. - Да не знаю. Нормальное, вроде. Я что-то не помню особо, чтоб мне оно встречалось. Коунстон опирается на раковину рядом, высовывает язык в отражение, прилипает к нему взглядом на несколько секунд. Матерится. Снова натирает щетину щётки зубным порошком и принимается соскабливать налёт. - Вот и я что-то не припомню. Но вроде красивое, как считаешь? Сослуживец слишком занят своим языком. Удивительно, как один комментарий от девушки способен заставить меняться. Хотя, скажи кто Айзеку: “У тебя изо рта несёт, как из толчка”, - он бы тоже начал тщательнее следить за гигиеной. Или за тем, кого выбирает как объект симпатии. - Та входе та. Не жнаю, - пена глушит и коверкает слова. Не стоило говорить с набитым ртом. Щётка соскальзывает глубже в глотку, и Олли, содрогнувшись от рвотного спазма, сплёвывает набухший порошок к следам никотиновой макроты. - Сука… Госс хмыкает, не отвлекаясь от бритья. Лезвие мелкими и резкими движениями соскабливает колкие волоски со скулы. - Вообще, Айз, главное, что не Долорес. А то этих Долорес развелось, как говна, после бума той святоши. У нас в части-то их сколько? Четыре? Я их трахать даже боюсь, вдруг тоже Невинность какая-то. Уйду в тень ещё, как муженёк её. Светлый взгляд отвечает пониманием через отражение, хотя эта проблема Айзеку и не особо знакома. По иронии имя последней, кого Коунстон собирался “трахнуть”, как раз Долорес. Может быть, и вполне закономерно, если она наставила этого неотёсанного мужика на путь исправления. Хотя бы в плане гигиены. - А ты чего вдруг на имени этом запарился? В увалке кого-то нашёл? - зеркало подтверждает, что на этот раз Олли своё выстрадал, и сослуживец начинает отмывать после себя раковину. - Племянницу так назвали. - Ты не говорил, что у тебя братья-сёстры есть. - Ну… Только кузина. - А, понял. Коунстон в принципе особенно не заморачивался, чтобы чего-то не понять. Это была одна из немногих вещей, которые Госсу полюбились на службе: можно обсудить любую тему, ведь глубоко и серьёзно она никого не зацепит. Вы не знаете, что будет завтра, и вопреки мудрым мыслям то, что сегодня, кажется даже мелочным. - Ты теперь дядька, получается. Ну поздравляю! Широкая мозолистая ладонь со шлепком отпечатывается на голом плече. Айзек едва успевает оторвать лезвие от лица и болезненно морщится, пока Олли, гогоча, натирает полотенцем до красноты щёки и скрывается в раздевалке.Похоже, далеко не раз ещё Госса будут поздравлять с тем, в чём он не чувствует себя победителем.
Айзек теперь дядя, а Линда теперь… мама? Чёрт, он ещё не успел привыкнуть к тому, что кузина не Госс, а Мильсон, и что у неё есть… муж. Чёрное пятно в родословной их семьи по скромному мнению солдата. Выжег он его сам в своём восприятии, будто вмятым в бумагу окурком. Хотя спустя столько лет Айзек готов делать вид, что никакой ржавой прогалины и нет, лишь бы Линда была счастлива. Это самое главное.В опустевших душевых мысли множатся о плитку, ударяют в череп гулом. Солдат немного поворачивает вентиль крана, чтобы журчание воды помогало не отвлекаться от бритья.
Как давно они с Линдой сами были детьми? Кажется, прошло так мало времени, но если разложить ощущения по датам - больше десяти лет.Конденсат истачивается на зеркале без горячего пара, бледнеет и расползается в резкое отражение.
О чём они мечтали тогда, больше десяти лет назад? Айзек хотел стать машинистом поезда. Грезил идеей построить круговую железную дорогу, которая объединила бы все изолы в единый гудящий и стремящийся в будущее организм. Вперёд, вопреки Серости. Пусть машинисты и не занимаются прокладкой рельсов, а постройка такой дороги через смертельный туман заняла бы десятилетия, мальчишку это тогда мало волновало. Линда мечтала путешествовать. Она всегда была способна к языкам, со страстью изучала другие культуры и менталитет. Курт… помогает ей в этом, поддерживает. Не останавливает на одном месте. Именно поэтому Госс где-то вглубине души уважает Мильсона. Глубоко-глубоко в душе.Лезвие бритвы ненароком поддевает кожу. Айзек не замечает этого, пока пена не набухает розовым под натиском мелких капель.
Что до самого Госса? Он не стал машинистом, скорее… поездом? Массивной грудой, которая видится несокрушимой, пока мчится куда-то вперёд.Мигающий свет над головой кажется тяжёлым, давит на плечи. Вминает в зеркало отражение. Из-под пены взрезаются шрамы морщин, давно зажившие рубцы.
Айзек видится себе таким старым в свои тридцать, сгибы кожи привлекают взгляд, как кора дерева. Только у дерева есть корни, а под собой Госс не чувствует хоть какой-то опоры, кроме скользкой холодной плитки душевой. Наверное, она ему и не нужна, ведь поезд постоянно движется вперёд. Верно? Айзек не уверен.Но уверен, что Диана - вполне себе красивое имя.
***
Линда наказала Госсу помыть руки. Желательно по локоть. Желательно дважды. Пусть Айзек уже заглядывал к матери, принял душ и поменял одежду, ослушаться кузину он даже не собирался. Кажется, что дом почти и не изменился. Ревашоль с окончания революции слабо поддаётся переменам в принципе. Разве что появилось несколько новых фигурок из поездок Линды, да стена пополнилась фоторамками со свадьбы. Госс не задерживал на них взгляд. Словно то, что его нет на фото, не давало ему на это права.Солдат сжимал в ладонях винтовки, гранаты, окровавленные бинты, последние спазмы сослуживцев после натиска наёмников. Тогда его хватка была твёрдой и уверенной. Когда речь идёт о смерти, ничего другого не остаётся, если не собираешься с ней встретиться.
Когда же кожи касается жизнь, то ты, такой грузный и заострённый временем, оказываешься для неё несуразным. Боишься её сломать.
Диана. Айзек и не думал, что младенцы настолько маленькие, и не помогает даже свёрток из одеяла, в котором малышка дремлет, как в пуховом коконе. Мужчина невольно улыбается, прерывисто выдыхая, поджимает губы и снова улыбается. Это правда дочь Линды. Сейчас сопит у него на руках, и Госс действительно чувствует её тепло на себе даже сквозь ткани. - Она такая… - Маленькая? Да, - Линда вплетает пальцы в пуховой кокон и поправляет один из его краёв. Солдат слабо кивает. Хрупкая, беззащитная, невинная. Они тоже были такими? Так давно, что даже не переложить ощущения на даты. Жизнь обрубала возможность быть хрупкими и беззащитными настолько ревностно, что и не вспомнить, когда они позволяли себе такими быть. Маленький человек. Неужели все люди появляются на свет такими? Почему же потом им нужно сломаться сотни раз, чтобы выдержать на себе вес жизни? Госс медленно выдыхает, повторяет движения Линды: вплетает пальцы второй руки в одеяло, поправляет другой край. Насколько нужно быть смелым, чтобы дать ещё одному человеку такую жизнь? Или быть уверенным, что сделаешь всё, чтобы она не была такой? Айзек не раз казался другим храбрым, но для этого сам себе - слишком трусливым, особенно сейчас. Но Линде -Диана - действительно красивое имя.