Один глотает яд поражения, а другой – яд победы. В данном случае – именно яд, а не нектар, и венок победителя тоже сплетен из терниев.
Таро, из толкования пятерки мечей
Соблазн толкнул дверь спальни, и Астарион тут же повернулся, хмуро зыркнув из одеяла. До того он сидел на краю кровати и сверлил взглядом стену, но Соблазн – стена куда более интересная, хоть выразительностью и не особо отличается от камня. И, как только Астарион понял что тот не собирается остановится на почтительном расстоянии… – О, нет, – о, да, – нет-нет, даже не думай, – он поднялся и выставил руку, одеяло соскользнуло, обнажив покатое бледное плечо, где глубокая царапина от когтей Убийцы уже затянулась корочкой. – Даже не думай приблизится ко мне раньше чем к ванной. Соблазн усмехнулся и рванул вперед. Какие-то пару дюймов – вот что отделяло Астариона от двери. Но угодил он прямо Соблазну в руки. Высокий вскрик – и они завалились на пол. Из груди малость выбило воздух, ведь не мог же Соблазн позволить своей эльфийской принцессе ушибиться. – О, боги, только посмотри на себя, – Астарион уперся кончиками пальцев ему в лицо, скорчив брезгливую гримасу, но Соблазн все равно притянул его поближе, обнимая, – от тебя пахнет… в какой канаве ты извалялся? – Я тоже тебя люблю, – он правда не часто это говорил, но сейчас особенно сильно хотелось обернуть Астариона в кольцо из всех четырех рук, прижать к себе и тихо довольно урчать. – Ты пахнешь мной. Не дрожь, но напряжение. Соблазн уже научился отлавливать такое, и хоть Астарион берег свои секреты лучше чем лич бережет филактерий… две жизни прошли в бесконечном поиске слабостей и болевых точек, по которым он мог бы безжалостно ударить. Но не в этот раз, конечно, не в этот. – А этот… наше небольшое недоразумение что здесь делает? Астарион и Горташ предсказуемо не переносили друг друга. Точнее, достопочтенный эрцгерцог делал вид что вообще не особо в курсе кто Астарион такой, а тот скрежетал зубами, пытаясь вырвать как можно больший кусок влияния над городом, армией и самим Соблазном. Но, конечно, без нетерийских камней это оставалось простой возней в песочнице, которая не особенно волновала пока Астарион не зарывался – а зарывался он часто. – Не думай об этом. Оставь все мне, я разберусь. И, Астарион… – Мы, – оборвал, – не будем об этом говорить. Ясно? – Ясно, – Соблазн кивнул. Поправил край одеяла, закутывая свое сокровище, и невольно отметил ту же горизонтальную плоскость что и в их первую встречу. Кинжала не хватает. На губах загорелась усмешка, и он выдохнул в острое ухо: – Знаешь, когда я понял, что не отпущу тебя? Астарион покосился на него – недоверчиво. Со временем кинжал между ними перестал быть материальным, но они оба предпочли бы старый добрый металл тем оковам и ошейникам, которые появились между ними как между всякими, кто связал жизни в единую нить, будь то возлюбленные, враги или вассалы своих господ. – Когда мы только вернулись во Врата, и Карлах затащила нас в цирк. А ты согласился на клоунский грим и эту дурацкую проверку чувств когда я попросил, – усмешка перетекает в улыбку, и бороться с этим бессмысленно. Астарион фыркает. Хочет что-то сказать – но в итоге глотает слова, как часто делает когда речь заходит о чувствах. Так что он просто отворачивается и ворчит: – Так бы ты просто скорее помог мне убить Казадора. Простая манипуляция, дорогуша. Ничего больше. Кончик острого уха краснеет, а Соблазн тихо плавится внутри. Каждой ссадиной, меткой и царапиной, каждой хриплой ноткой в сорванном голосе и сладкой слабостью в теле, Астарион принадлежит ему весь, с потрохами. – Ага, – выдыхает он шепотом, и трется носом о бледную шею, – можешь использовать меня сколько хочешь. Все равно не отпущу. Но если попросишь, – Соблазн приподнялся на локте и заглянул ему в глаза. Это было важно сказать, так что он говорил и продолжит говорить, пока Астарион не поверит, – но если попросишь, то отпущу. Астарион вскинул бровь. Улыбка на его губах столь же опасная и острая, как и коготь большого пальца, впившийся Соблазну в горло. – Мне незачем просить. Я могу заставить тебя. Эта опасная острота в Астарионе всегда завораживала. Клыки и когти, грация и свирепость. А главное – никакой жалости. Дикие кошки гуляют сами по себе – и они же имеют обыкновение хватать тебя всеми когтями сразу, стоит только потянутся к нежному и уязвимому животу. – Тебе незачем заставлять, если ты можешь просто попросить, – Соблазн послушно замер, позволяя руку на своем горле. – Но только мне иногда кажется, – подушечки пальцев он собрал дрожь ухоженной бледной ладони, от костяшек к запястью, – что ты хочешь. Чтобы заставили тебя. Астарион сглотнул, жесткая линия челюсти небрежным мазком проступила на картине его лица. Соблазн тихо вздохнул и убрал руку. Пусть держит за горло, если так спокойнее. Пусть прячется за тысячей “мы не будем об этом говорить”, пусть. Если так легче. В конце концов, прошло всего пара лет с тех пор как Астарион из раба превратился в господина, и не Соблазну требовать от него мгновенных перемен, пусть этот клоун и показывает именно такую выхолощенную картинку, выстраивая перед собой фасад из дыма и блесток. Надо бы подняться и перенести Астариона на кровать, а самому сесть около, но. – Может быть, – выплюнул тот, внезапное и ядовитое, ядовитое настолько, будто слова жгли ему язык, – и хочу. Взгляд, невозмутимым и безбрежным океаном окутавший Астариона. Улыбка. Струны и те от напряжения так не звенят, дорогуша. – Хорошо. – Хорошо? – Да. Хорошо. Он протянул руку, любуясь трепетом ресниц – заправить белокурую прядь за ухо – трепетом коротким и нежным, как взмах крыльев бабочки за миг до того как хрустнет в кулаке хитин. Как мало было в его жизни этой простой нежности, и как он эту нежность берег. Берег, как может только умирающий среди дюн Калимшана беречь воспоминания о росе. Астарион был его рассветной росой. Заиндевевшей на морозе, колючей и жалящей, но даже если эта вода отравлена, даже если растопить ее на языке означает смерть – как отказаться? Да и что есть смерть если не праздник во славу Отца. – Не сделаю, – ладонь ложится на точеную скулу, встречаются жар и холод. Соблазн вынуждает его повернуть голову, встретится взглядами, – я не сделаю тебе ничего плохого. Пока не попросишь. Но Соблазн получает не благодарность, а по лицу. – Я что, одна из твоих девок? – шипит, обнажая клыки. – Не нужна мне эта вся… – слово которое он выбирает, это не нежность, не забота, даже не мягкость, – жалость! Я не стеклянный, не рассыплюсь. Хм. – Значит, хочешь всерьез? – Соблазн слизывает кровь из уголка губ. Пощечины Астариона будят аппетит. Так что. Он просто берет и срывает хватку со своего горла – пальцы смыкаются на запястье так сильно, что Астарион шипит, а его ладонь невольно разжимается от боли. Эту руку Соблазн заламывает у него над головой, прижимает к полу, грубо вклиниваясь коленом Астариону между ног. Вторую руку ловит на замахе – и сразу отправляет запястье в зубы, вгрызаясь в неживую плоть. Вскрик – лучшая музыка. Горячая и соленая, кровь сочится с губ, и может быть Соблазн совсем не вампир, но он бы с таким удовольствием сожрал Астариона сию же секунду. Но ошейник на его горле, ошейник которого нет, перекрывает воздух и тянет назад. Убьешь, и он больше никогда не вздохнет как загнанное животное, судорожно и жадно, как ты любишь. Так что Соблазн усилием воли размыкает зубы и зализывает свежую рану. Одну из множества, что уже горят у Астариона на коже. Они оба знают – если Соблазн не отпустит, ему не вырваться. Но также они оба знают, что если Астарион по-настоящему захочет, Соблазн не сможет ухватить туман. – Так значит, – скалится он окровавленными губами, – не хочешь об этом говорить, или хочешь чтобы я заставил тебя сказать? Астарион сглатывает. И закрывает глаза. Соблазн медлит. Он отпустит сразу как только услышит “нет”, они оба об этом знают. И они молчат. Соблазн роняет тяжелый вздох. И его руки становятся грубее, жестче. Ладонь царапает когтями, жадно проходится вверх по бедру, забираясь под броню из одеял. Сжимает поверх свежих синяков, и Астарион шипит – так сладко. – Если не хотел оказаться подо мной, стоило сопротивляться сильнее. – Сделал тебе одолжение, дорогуша, – Астарион кривит губы в усмешке, а у самого голос гляди сорвется, – пораню ненароком, еще расплачешься, что мне тогда делать? – Или тебе просто по душе огромный член в заднице. – Соблазн схватил его за горло, перекрывая кислород до легкого головокружения, но не до боли. Покрутил, рассматривая. Лихорадочный блеск красных глаз, острые тени на осунувшемся лице, дорожки от слез. Слишком красиво. – Как чудесно было бы чаще видеть тебя таким… сломанным, напуганным… зареванным. Нравится быть беспомощным? Астарион дернулся в его руках – как лицо попытался откусить. Запрещенный прием. – О~й. Я это вслух сказал? Соблазн удержал без всякого труда. Может, кто-то из них и был вознесшимся вампиром, но кое-кто также был и потомком бога. Правда, ни одному из них это не помогло вовремя заметить как переменился градус разговора. – Пошел ты, – зашипел Астарион обнажив клыки. – Я не беспомощный. Больше никогда не буду. Мысли поплыли в сторону не такого недавнего прошлого, и самоконтроль поплыл следом. Тогда, от вида его слез, крови и страха… от того, что Астарион позволил сделать все это... крышу и так неплотно прибитую снесло окончательно, и всем немалым весом Соблазн вжал его в пол, крепко перекрыв дыхание поцелуем. Точеные пальцы дрогнули в хватке рук, и Астарион подавился стоном – тонкий, едва слышный звук, ударивший прямо под дых. Как же Соблазн хотел его. Каждый раз. – Да… вот так, – не удержался, лизнул солоноватую кожу, и язык оставил мокрую дорожку от челюсти до скулы. Астарион зажмурился, – твои крики правда самые сладкие. Только посмотри на себя. Так силен. Но как ходишь, как говоришь, как ты, сука, смотришь. Блять. Да ты же каждым вздохом своим блядским умоляешь чтобы тебя сломали. Лорд… но что ты можешь? Ты не позовешь никого из своих отродий. Что будет если они увидят тебя таким, м? Иногда отродья вырываются на свободу, о, вспомни себя, вспомни, как они ненавидят… гораздо более приятно просто умереть, чем принять в себя каждый хуй от тех, кого ты грязью под ногтями не считаешь… видел когда-нибудь, как человека разрывает толпа? Это долгая, мучительная и грязная смерть. Астарион не смотрел на него, но ресницы дрожали, дрогнули и губы. Баал, какой же он невозможный, гордый, горький и сладкий, как дикий шиповник, и такой же колючий. – Если бы я не любил тебя, – голос у Астариона охрип, он сглотнул, – я бы убил тебя за такие слова. – Ага, – Соблазн ткнулся носом ему в щеку, – если бы я не любил тебя, я бы делал, а не болтал. Еще тогда разорвал бы твои блестящие дорогущие шмотки, посадил на цепь у своего трона и сделал бы так, чтобы из тебя так текло, что твоя жадная дырка вообще не успевала бы закрыться, – Соблазн нежно провел когтем по его щеке. Астарион все же приоткрыл ресницы и бросил острый взгляд. – Но разве ты не хочешь сидеть рядом со мной? Так что, было бы славно, если бы ты уже прочистил свою хорошенькую головку и решил, что тебе нужно. Так просто говорить это. Любовь. Будто и не значит ничего. Но, если начистоту, разве хоть когда-нибудь значило? Никто и никогда не говорил им, что такое любовь. Никто никогда не показывал. Любовь – убить его последним? Или любовь – убить его первым? Может, тот, другой Соблазн, любил Орин. По-своему. Иначе почему он видит ее даже после смерти. Может быть, тот Соблазн любил Отца. Но кто любил его? Кто бы показал ему, что это такое. – Да пошел ты! – Астарион начинает вырываться, и Соблазн перестает держать. – Высокомерный ублюдок. Тебе легко говорить, ты и дня в жизни не провел унижаясь ради еды или пытаясь продать свою задницу где-нибудь в доках просто чтобы сегодня с тебя не содрали кожу. Я ненавижу быть снизу, ненавижу чертовы грязные руки на мне и ненавижу чертовы грязные рты, просящие показать как я их хочу. Ненавижу. Ясно? Он с силой бьет в плечо, и обычный человек уже бы попрощался с ключицей. Соблазн только усмехается. Как всегда, во время прогулок по этому тонкому, Астарион взрывается неожиданно. Соблазн дает ему пространство. Думает, возможно ли вообще приблизится к любви если они оба… такие. Думает, может стоило все же начать с кошек поменьше. – Казадор мертв, – он поднимается и протягивает руку, – а ты уже не какое-то жалкое отродье, чтобы… Конечно, протянутую руку отталкивают. – Именно! Казадор. Мертв. Мертв! – Астарион сверкает глазами и плотнее закутывается в одеяло, – и он не заставит меня хотеть чтобы со мной снова сделали это… он не победит. Я. Я победил! Ясно тебе?! Убирайся! И никогда больше не упоминай о нем! Он как всегда шипит, но Соблазн не убирает руки. Даже когда по ней прилетает когтями. Слушает “пошел прочь!” и “ты меня не заставишь” и просто… ждет. Когда-то хищник пришел к огню, а затем ласка и еда превратили живой кошмар в верную псину, которой уже не снять с себя ошейник. Его ошейник не толще атласной ленты – ведь Темный Соблазн не учится на чужих ошибках. Но в этот раз Астарион теряет терпение быстрее. Ударной волне не сбить его с ног, но заклинание толкает Соблазн в коридор, и этого достаточно чтобы двери покоев захлопнулись с оглушительным грохотом. И, поверьте, не менее оглушительно они содрогаются всего через миг, когда Соблазн бьет кулаком по дереву. – Астарион! Астарион, мать твою, открой или я ее вышибу! – голос слился с рычанием Убийцы в груди. Тишина. Черт. Черт. Он шибанул кулаком стену рядом так, что на пол осыпалась каменная крошка. Но по крайней мере прохладная створка немного охладила горячий лоб. – Проблемы в свите, Хозяин? – Дворецкий возник под рукой как всегда ниоткуда, услужливо склонил голову. – Склеритас всегда готов помочь Хозяину и высечь строптивую жену. – Сгинь. – Слушаюсь! Отполирую и разложу черепа к вашему возвращению. Или подготовлю новых агнцев для жертвоприношения… За спиной хлопнула дверь. Слух уловил знакомый мягкий шаг и тихий смешок. Когда на плечо опустилась холодная золотая перчатка, Соблазн этого ждал. – Пойдем, – сказал Горташ, – кое-что покажу.***
*** Астарион дрожал. От холода, конечно. Просто от чертова холода что с ним уже несколько веков – впитался в кости, залез под кожу, не выскребешь. Как и следы от чужих рук. Грязь покрывает его с ног до головы и никогда не исчезнет, навсегда невидимая иному глазу. Выдох, вдох, попытка взять себя в руки. Нужно подняться. Да, вот так, подняться и налить себе вина, почему бы и нет, правда? Это Астарион и делает. Точеные пальцы сжимают ножку, он встряхивает бокал и взгляд безучастно прикипает к тому как вихрится о стеклянные стенки красное полусладкое.– Только посмотрите парни, какая хорошенькая шлюшка. Ты только и ждал здесь пока появится большой парень вроде меня и заткнет твою дырку? Давай, покажи как ты хочешь мой член. На колени.
Со всей силой что у него была Астарион отшвырнул бокал. Зубы неприятно скрежетнули, он зажмурился. Грязные языки, грязные мысли и руки в которые он окунулся по собственной воле. Но. Можно ли назвать выбором то, альтернативой чему тесный гроб из дешевых досок? Астарион задыхался совсем как тогда. Он обхватил себя за плечи, когти впились до крови, но не важно. Как не важна та страшная дрожь, что сотрясла дом от ударов Соблазна в дверь. Крепкое дерево, хорошо. Такое же крепкое, как то что оставило занозы под ногтями, такие глубокие что они гнили еще пару месяцев после того как его вытащили. Он пережил это тогда. Пережил – и сейчас. Победил. Он, не Казадор.– Какой ты сладкий. Что такой мальчик делает здесь? Иди к сюда, если хорошо поработаешь языком, мамочка заберет тебя в место получше.
Боги, его всего трясло. Грязный. Шлюха. Просто напросто вещь, беспомощная и жалкая дешевка, дырка для слива спермы. И никакой ритуал этого не изменит.– Астарион. Эй, Астарион. Посмотри на меня. Казадор умрет. Умрет любой, кто хоть взгляд на тебя косой кинет. Никто не посмеет тронуть, все головы склонят.
… ? Астарион открыл глаза, но вместо Соблазна его глаза встретили собственное отражение. Зеркало изрезала паутина трещин и перепачкало вино, которое сейчас капало на пол с нижней рамы на осколки бокала. Точно, Соблазна здесь нет. Астарион сам прогнал. Прогнал, чтобы стоять здесь как идиот, напротив собственного расколотого эго. Но такой он и есть, разве нет? Столько лет прошло с последнего раза когда он себя видел. Столько лет – и всего лишь один день. Он ведь теперь может наслаждаться собой когда захочет. Как наслаждался им любой согласившийся пройти темными улицами к замку Казадора. Мерзость. Какая же он все-таки мерзость. Лучше бы Астарион никогда не слышал тех слов от Соблазна. Теперь он сам себе как за каменной стеной. Никто не указ и не ровня, перед ним вечность и лучшие ее удовольствия… только вот, хочется содрать с себя кожу уже самостоятельно. Вернутся домой, в особняк. Там понятно и знакомо, там он может принадлежать своему прошлому, как принадлежит сейчас, променяв одно чудовище на другое. …но с какой нежностью его берегли. С каким вниманием относились. Молчаливым, но вниманием, пусть и скрашеным усмешкой. Казалось, как и в тот самый первый раз, что эти руки, в которые он так опрометчиво отдался, могут в любую секунду переломить пополам. Но вместо этого Соблазн складывал к его ногам трупы, гладил его шрамы и берег его мертвое сердце. И, может, было бы легче, если бы Астарион выбрал себе в спутники кого-нибудь... попроще. Герцогского сына? Друида? Черт знает, хоть гнома. Кого-то, кого он мог бы подчинить и оставить при себе навсегда. Но нет, надо было выбрать ублюдка Баала. Того даже не слепит его театр, идеально поставленная и тысячу раз отрепетированная опера. О, он знает толк в том как пускать пыль в глаза. Знает толк в том как выживать. Как мог закончится ад, который был с ним так долго? Языки, губы, трение кожа о кожу и непроходящее желание проблеваться. Однажды он проснется. Но даже если это сон, самый прекрасный сон на свете… в котором он мог бы расслабится, обнажить свои слабости и просто отдаться в руки Темному Соблазну… может, наконец позволить себе сломаться. Просто… просто прокричаться в его руках, вырыдать весь страх и всю ту боль… сопротивляться так, как он не мог сопротивляться тогда. И все равно проиграть, как он проиграл тогда. Просто… если бы он был в безопасности. Но безопасности нет. Нигде. Ни для кого. Астарион смотрит в разбитое отражение, и губы кривит злая усмешка. Пусть мир умирает во славу Баала, но теперь он пройдет по трупам к трону, а не станет на этом пути ступенькой. Теперь он здесь король. Может быть, с ним и сделали то что сделали, и, может быть, именно из-за этого он теперь воспринимает удовольствие как боль и унижение. Но все в прошлом. В прошлом, о котором он не позволит узнать никому. Пока Астарион сверлит взглядом разбитое зеркало, воздух становится более разряженным, а за спиной вспыхивает искорка. Он оборачивается к порталу с той же усмешкой. Одеяло давно упало в ноги, но кто станет за ним тянуться, пф. Его тело все такое же оружие, пусть и не единственное теперь. – О, это ты. Давно не виделись. Шоу должно продолжаться.***
*** – Откуда ты здесь все настолько хорошо знаешь? – У нас с тобой было кое-какое прошлое, я говорил. – Кое-какое? Почему мне кажется, что когда говорят “кое-какое” имеют в виду что-то попроще чем “я знаю секреты внутри твоих секретов” или “ я могу открыть чертов портал сразу тебе на голову”. Горташ усмехнулся. И промолчал. Он прислонился плечом к старому выщербленному косяку и хлопнул в ладоши. Пламя вспыхнуло, разбрасывая искры, и отсветы факелов заплясали на стенах тесного подвала. Сколько лет прошло с тех пор как Соблазн наложил это простенькое заклятие? Или точнее, сколько десятков лет. Такая мелочь, казалось бы, но… – И что это? – Соблазн огляделся. Здесь толком и нет ничего кроме ящиков и паутины. Всего несколько шагов, и он уже оказался перед дальней стеной. Смахнул с самого длинного ящика свой старый плащ, подняв облако пыли. – Погреб? В этот “погреб” они прошли через потайную дверь с кодовой фразой. Странной кодовой фразой, если уж на то пошло, но Горташ только повторял то что сам когда-то услышал от Соблазна.– Клянусь быть верным и неизменно преданным, – Энвер приложил ладонь к груди в неглубоком поклоне и скосил взгляд на Соблазн. Почтение и насмешка смешались на губах, – отныне и присно, и во веки веков, братья.
– Ага, – Горташ сложил руки на груди, наблюдая как Соблазн ворошит собственное прошлое, и старался не чихнуть. Слишком много пыли, слишком тесная комната. – Я подумал, ты можешь не помнить об этом месте. Если даже дорогу в Храм забыл. Соблазн обернулся через плечо и, о, этот ледяной взгляд. Он скучал. Не стоило все-таки так хорошо его избегать за пределами работы. – Что за тряпки? И что за дурацкий пароль? Горташ прыснул в кулак. – Раньше, если бы это сказал я, ты бы оторвал мне язык. – Это было раньше, – Соблазн дернул плечом, и, о, какая жалость, перевел взгляд. Кажется, его раздражали упоминания о прошлом? Но при этом он отчаянно цеплялся за любой обрывок. Или, может раздражало когда именно Горташ говорил о нем до… инцидента. Не знал бы, подумал – ревность. Мысль оказалась приятной и самонадеянной, как и все с чего начинались его грандиозные планы, надежные как автоматоны. – Хватит лыбится. – Заставь. В этом тесном, пропитанном пылью и сожалениями подвале, им пришлось бы прижаться вплотную чтобы пройти даже один простой вальсовый квадрат. – Объясни, – его голос упал до рыка. Еще совсем немного… и, что ж. Горташ не хотел ничего объяснять. Взгляды встретились вновь. Соблазн едва ли заметил как сжал в кулаке старый плащ. Напряженная линия плеч, сжатые челюсти – все еще взвинчен после ссоры со своим ручным вампиром. Этим можно воспользоваться. Напомнить. Кто здесь власть. – Я знал не больше, чем ты позволял мне узнать, – он пожал плечами и сделал шаг навстречу. Раз. – И что, я должен верить что ты не рылся здесь после моей смерти? Что ты не копал под меня до? – низкие, властные интонации которые Энвер любил. Еще больше он любил только когда этот непокорный, ледяной как пустоши Мефистофеля эльф кидается на его врагов по первому приказу. Старый плащ полетел обратно на ящики, скрывая другие здешние скелеты. Бледное полотно из складок и проплешин, а некогда багрово-алый от крови врагов той короны, знак которой на спине уже не узнать, не вспомнить. Два. – Конечно копал, – острые когти перчатки вскользь мазнули по необработанному дереву. На правой руке лишь безымянный и мизинец имели заостренную форму. – Я когда-то нашел тебя здесь именно потому, что копал. Но вот забавно, даже здесь, среди всего этого памятного хлама, нет ни единой ниточки, которая сказала бы мне… как ты дошел до такой жизни. Может, его любимый убийца и хотел умереть уже давно. Но бог ли, воля ли, просто случай? Что-то не позволило этому желанию воплотится полностью. И его стертый разум… может, Соблазну и жилось легче теперь, но Энвер эгоистично хотел чтобы тот помнил все. Каждое свое сожаление и каждый его поцелуй. Три. Соблазн развернулся и развернул свои широкие плечи, нависая. Ах, эти два метра ростом. – Что? Я не доверял тебе настолько, что даже это показывать не хотел? Или что. Думаешь, это выставляет тебя в хорошем свете как союзника? – Думаю, – Горташ чуть задрал голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Между ними осталось чуть меньше шага, – что ты слишком размяк. Раньше чтобы доверять мне тебе хватало нашего уговора, но теперь ты хочешь взяться за руки и делится сопливыми историями? Это твоя новая клыкастая сучка так на тебя влияет? Такой же уговор заключила когда-то Троица Мертвых, и что тогда, что сейчас, этого было достаточно. Должно было быть достаточно. Ни ему, ни Соблазну не понравилось бы, если бы партнер лез в чужие дела или того хуже, в душу. Даже будь у них души, это все равно что искать черную кошку в темной комнате. Четыре. Соблазн разрывает эти жалкие остатки личного пространства между ними, но Энвер не дает прижать себя к стене сразу – легкое па, они меняются местами, но здесь слишком тесно чтобы бегать долго, и они оба это знают. – Если и говорить о слабости, – золотые глаза слабо мерцают, пламя от пламени. Потускнели… но не страшно, – то что насчет твоей семьи? Я бы давно их убил, а ты оставил при себе. Что, мамочка в детстве не дохвалила? Вот что такое слабость. – Ну так бей. Или мне стоит сделать это первым? Раз. Тихий рык совсем не сбивает с губ ухмылку. Два. Еще один шаг навстречу, еще один шаг вбок. Три. Соблазн теряет терпение и сгребает за ворот – ткань чуть трещит под когтями – и конечно он хочет толкнуть к стене, но в поясницу Энверу врезается угол ящика, и кажется никто из них толком не думает дальше. Четыре. Они двигаются слаженно, как идеально стыкующиеся шестеренки его любимых механизмов. Раз-два-три-четыре. Соблазн подхватывает под бедра словно весь вес Горташа ему ничего не стоит, пальцы сжимают до синяков. Бейн, как же он скучал по этой боли. Они бросаются друг к другу как голодные звери – не поцелуй, почти драка. Соблазн рывком раздвигает ему колени и вжимает в себя до ломоты в костях. Горташ позволяет – сам обхватывает ногами так, что у Соблазна дыхание срывается. Раз-два-три-четыре. Они сталкиваются зубами, кусаются, и на языке солью рождается привкус крови. Соблазн не дает нормально вдохнуть, на подбородок стекает слюна, и это до того мокро, грязно и грубо, что именно так, как и нужно. Энвер зарывается пальцами в потускневшую медь волос, те теперь нормально на кулак не намотаешь, но все равно потянуть можно, сжать у корней… в губы ему срывается натуральное рычание. Раз-два-три-четыре. Руки у Соблазна все такие же горячие и жестокие. Он нетерпеливо дергает шнуровку на его рубашке, и с губ Энвера срывается тихий вздох – треск ткани, неосторожные царапины на груди. Все что разделяет большой твердый член и его собственное возбуждение – какие-то жалкие слои ткани. Мысли выбивает напрочь. Какая разница почему Соблазн повел себя как идиот в их последнюю личную встречу? Какая разница, почему он сам повел себя как идиот. Они наконец снова вместе, друзья по-расчету, любовники, незнакомцы и вечные подельники, танцуют свой собственный вальс – со смертью и друг с другом. Никто не знал его так, как знал Соблазн. Никто не понимал его так, как понимал Соблазн. Они могли разделить поцелуй с кровью, могли разделить грехи и желания, они могли и разделили весь чертов мир на двоих. …когда-то давно, в прошлой жизни, где они были единственными равными друг другу. Раз- Танец обрывается, когда появляется Дворецкий. – Мастер! Там… Треск – под когтями Соблазна угол ящика крошится как песочное печенье, и кусок дерева прицельно влетает слуге в лоб. – Прочь! Мне нужно повторять? Энвер ловит его лицо в ладони, заставляет посмотреть на себя. – Не думай об этом. Ни о чем не думай… – горячий выход в губы, почти-случившийся-поцелуй. – Ах, спасибо за удар, Мастер! Но вы бы хотели знать, там вашего вампира кто-то забрал. Еще секунду Энвер смотрит в тусклые золотые глаза, и взгляд напротив такой же ледяной как и всегда. Но почему-то. Соблазн оборачивается. Оборачивается – и отпускает. – В смысле забрал, – в голосе еще слышны глухие нотки. Потрепанный плащ ложится ему на плечи как родной, скрывая очевидное неудобство, и Соблазн уходит вслед за дворецким. Энвер еще какое-то время смотрит в ту же спину, что когда-то заслоняла его от друзей и недругов, от всего, на что была его воля сказать “фас”. Смотрит, пока Соблазн не уходит вовсе.***
*** Когда Соблазн вновь поднимается в их спальню, Астариона там уже нет. Одеяло валяется на полу, зеркало разбито, а на стене мечом в камне высечены координаты. И еще два слова:“Приходи один”
– Энергия мага который открыл портал мне незнакома, – Дворецкий склоняет голову, но глаза-бусинки блестят. Конечно, Склеритас тоже терпеть не мог Астариона. Соблазн устало проводит ладонью по лицу. Кто вообще мог насильно забрать вознесшегося вампира? И насильно ли. В любом случае, тому точно хватит сил справится самому. Соблазн вздыхает. – Отметь на моей карте где это.***
Соблазн не любил опаздывать и делал это крайне редко. Но в тот день когда не пришел он, пришла Орин – и объявила себя новой Избранной Баала. У Горташа смех застрял в горле. Она воткнула кинжал с нетерийским камнем в стол. Лезвие покрывала запекшаяся кровь, да и от самой Орин несло кровью, а от широкой улыбки зудели пальцы – Энвер едва сдержал желание проткнуть ей глаз ножом и прокрутить. Тем самым ножом, который Горташ носил при себе лет с тринадцати. Но нет. Тому было не время и не место, за ними наблюдал Кетерик, и слишком многое оказалось поставлено на карту. Они – они с Соблазном, черт возьми, – уже слишком много сделали чтобы Энвер мог вот так все испортить. Но это не он, это Темный Соблазн все испортил. Как вообще этот ублюдок посмел оказаться таким слабым? Нет. Он не был слабым. Орин превратилась в его тень настолько, что день когда она все-таки смогла бы ударить в спину был только вопросом времени. Горташу пришлось стерпеть. Ради плана. Ради него. Энвер ненавидел себя за эту идиотскую сентиментальщину. В конце концов любому союзнику, любой пешке – рано или поздно наступало время отправиться в утиль. Почему Соблазн должен быть исключением? Любое исключение только добавило бы слабых мест. Но разве вы были слабыми вместе? Нет, когда вы стояли плечом к плечу никто не мог устоять против вас – ни дьявол, ни старший мозг, ни весь чертов Фэйрун. – Клянусь быть верным и неизменно преданным. Отныне и присно, и во веки веков, братья. Он поклонился безымянной могиле, над которой Темные Соблазн когда-то построил свое убежище, и слепо шагнул в темноту. Нет смысла пытаться зажечь огонь, ведь нет на свете такого мага, чье заклятие держалось бы и после смерти. Но он и так знал эти три шага в длину и четыре в ширину – знал, как Избранному Бейна не стоило знать. Ему и приходить не стоило. Но Горташ просто не мог позволить Орин осквернить еще и это. Вряд ли она знала о деревне, Соблазн слишком хорошо прятал свое прошлое – ей не найти то последнее что от него осталось. Над вымершей деревенькой часто шли дожди, и всегда висели тучи, словно никакой бог больше не желал видеть то что здесь произошло. И сейчас тоже, на месте его следов наверняка оставалась вода. Дождь осел на волосах и пропитал плащ. Энвер сгрузил четверку мечей на один из ящиков. Честно, оставил бы Соблазну самому таскать свое железо, но- Но Соблазна здесь больше нет. И нигде нет. Лют- ... -был такой же красной пустыней Баала, под беззвездным небом которой ему самому теперь скитаться всю оставшуюся вечность. Энвер знал, всего мечей пять, их ковала одна рука. Пятый, которого здесь нет, принадлежит его любимому убийце, и иногда казалось что этот кусок стали заменяет Избранному Баала сердце. Энвер понятие не имел кому принадлежат остальные, кроме абстрактного “братьям” которое когда-то все же удалось вытянуть из Соблазна. Кому захочется чтобы его сердца касались грязные руки? Вот Горташ и забрал четыре меча со скалы над холодным морем, потому что не смог забрать тот один единственный, который должен был. Куда его дела Орин он понятие не имел. Неосторожный интерес мог обойтись слишком дорого, даже людей посылать – себе дороже. Орин хоть шавка и безумная, но если вцепится, то насмерть. Портрет, заказанный когда-то в шутку, теперь тоже обречен покрыться пылью здесь. В этой безымянной могиле, где пятерка мечей как обезглавленная ладонь навсегда останется без последнего пальца. Когда план свершится, Орин умрет. Но это будет потом. Сейчас нужно работать, работать и работать, чтобы Бейн был доволен и чтобы ни одной больше осечки. Никаких слабостей. Потом. Позже. Когда Энвер снова поднимется под солнечный свет, он не обернется. Но сейчас… всего одно мгновение. Горташ позволил себе привалится спиной к стене. Неужели все же проиграл? Нервный смех который он носил в себе так долго – вырвался наружу. Энвер потер лицо и сполз на пол. – Блять. Блять! – он ударил кулаком о ящик рядом. И. Факелы дыхнули искрами. Этого едва-едва хватило высветить очертания предметов, не огонь даже – угли. Но они загорелись. Может, он на фоне недосыпа головой двинулся? Но Бейн не пришел посмеяться. И его черное злое сердце, закаленное Преисподней и не заточенное под нормальные человеческие чувства, оно билось сейчас, как бьются сердца самых обычных смертных. Так же, как много лет назад, когда Энвер еще желторотым оборванцем впервые столкнулся с ледяными глазами Темного Соблазна. Слишком много алчности и жестокости, какие он уже тогда ловил в собственном отражении, в осколках бутылок и ведрах. Эту позорную надежду… он вырвет с корнем. Обязательно. Только еще немного посмотрит на огонь.