Штиль

Ци Жун не успел уйти прежде, чем его заметили. План был до безобразия прост, но как выяснилось не очень-то надежен. Он прибыл к семейному особняку в половине восьмого, когда тусклое зимнее солнце давно село, а холодные ветра все гнали его вперед. Каждый шаг предрекал катастрофу. С каждым шагом эшафот вырисовывался все отчетливей, но нет пути назад. По крайней мере для него. Он хотел завести Гуцзы в холл, да оставить его на попечение тетке, которой он позвонил заранее. Все пошло прахом, стоило появится этой самой тетке на пороге. Встретила блядь, светская курица. Его отказы — пепел по ветру. Никто его не слушал и буквально силой вволокли в поместье, едва не ломая его холодные, тонкие кости. Тетка отпустила его руку, лишь когда они оказались в главном зале, и она мимолетно кинула на нее взгляд. Ужаснулась, обтерла ладонь о приталенное, черное платье, отошла на пол шага. — А-Жун, дорогой, что это у тебя с рукой? Это заразно? Ци Жун демонстративно закатил глаза, убирая руки за спину. — Это псориаз, тетя. Вы теперь тоже прокаженная, поздравляю. Женщина искренне ужаснулась, совсем не понимая сарказм и тот факт, что этот пиздец на его ладонях совершенно безопасен, хоть и выглядело это страшно и противно. Люди редко здоровались с ним за руку. Шарахались как от чумного! Долбоебы необразованные. Пока тетка не упала в обморок, он демонстративно усмехнулся закатив зеленовато-серые глаза. — Я пошутил. Тетка разочарованно покачала головой, будто действительно ожидала, что годы во мраке Пекинского гетто научат его хоть чему-нибудь. Будто мозгов прибавится, и годы отшлифуют отвратительный характер, что достался ему от излюбленной матери. — Ты ни капельки не вырос, А-Жун, точная копия сестры. — Зато вы выросли, годков на двадцать, минимум. Все еще заряжаете воду для долголетия? — Зря ты вредничаешь, это тебя не красит. Ты думаешь, что твой внешний вид делает тебя особенным? Твои волосы, ногти, макияж и то драное тряпье в котором ты сюда заявился. Для кого все это? Все мы рано или поздно сровняемся, мой мальчик. И в гробу нужно выглядеть достойно. Хорошая тетка была. Жаль, что поехала кукухой и несет бред. Слушать ее заунылую речь с уклоном в чайную философию не хотелось, поэтому он решил прекратить нравоучения, пока это не переросло в откровенный маразм. — Теть, заткнись, окей? Я только сына в ваш шельмаматор привел, мне вообще все равно, что думаешь ты и парочка твоих охуевших родичей. Ты и постороннему человеку высказываешь все, что думаешь? Я тебе никто, теть, поэтому завали свое мнение и иди трепись о погоде с Се Лянем. Женщина действительно ушла, да так будто в действительности ей не все равно За не очень приятным и полезным разговором с теткой, Ци Жун совершенно потерял Гуцзы. Благо, дабы найти пропажу стоило лишь повернуться. Маленький засранец чуть ли не с головой залез в шоколадный фонтан, совершенно наплевав на все приличия. Как же Ци Жун им гордился! Ну, точно его сын. Тетка отошла от него стремительно и среди сточного потока картонных силуэтов вокруг, совершенно не было знакомых. Судьба благоволила ему, и пока удача не отвернулась совсем, ему стоило немедленно уходить. Если он наткнется на Хуа Чена — его убьют. Если он наткнется на Лан Цанцю — убьет уже он. Убивать кого-то, а уж тем более умирать при сыне совершенно не хотелось, поэтому едва не сорвавшись на бег, он пересек коридор меньше, чем за пятнадцать секунд. Он бы может и остался минут на десять-пятнадцать, не будь здесь этих двух дебилов, но их наличие означало лишь то, что если он задержится — пизда настанет слишком уж глупо и донельзя скоропостижно. Повезти дважды ему не может — не его случай, поэтому едва прикоснувшись к дверной ручке, его бесцеремонно хватают за волосы, едва не железной хваткой прикладывая лицом о дверь. — Сука! Ебанат, отпусти. Ци Жун бесцеремонно бьет ботинком по колену нападающего с такой силой, что и его собственная нога едва не ломается. Паника-паника-паника. Ци Жун едва дышать может от страха и возмущений. А человеку сзади поебать, он сам открывает дверь, буквально выталкивая его на улицу, выходя следом. Обернувшись на ебанутого, парень едва ли может удивится увидев одноглазую псину, что постным лицом еще больнее хватает его за волосы, тащя за собой как мешок с песком. — Да отпусти, ты ебанутый! Сын потаскухи, блять, больно же. — Заткнись. Голос его действительно заставляет заткнуться и в попытках вырваться получить коленом по лицу. Ци Жуна едва не повело, услышав хруст собственного носа, он едва может не свалиться прямо посреди тропинки, что вела к саду за домом. Больно и страшно, он чувствовал, как его грязная кровь попадала и в рот, и за шиворот. Истерика накатывала медленно, глаза начинали слезится, но будто бы этого мало. Думать о чем-то кроме холода — невероятно сложно. Когда они дошли до качелей, что располагались в самой отдаленной части сада, Ци Жун просто надеялся, что его здесь не убьют. Бросив его об землю, Хуа вальяжно уселся на качели, жестом предлагая парню расположиться рядом. Качеля длинная, на нее спокойно можно было лечь вытянув уставшие ноги. Садясь рядом с псиной, он уже и не надеется уйти отсюда живым. — Ну и что это было, ебанат? Мужчина в красной рубашке победно ухмыльнулся, да вновь ухватился за его волосы. В этот раз не сильно, потянул его на себя, располагая голову Ци Жуна на своих острых коленях. — Больно? — Конечно больно, я бы на тебя посмотрел, сучка, если бы тебя за волосы оттягали и разбили ебало о смердящее псиной колено. Хуа Чен будто с ума сошел, осторожно провел рукой по его пережженным от краски волос, тыльной стороной ладони провел по чужой скуле. — Сам виноват. — Ага, конечно. Если бы ты меньше выебывался и не был такой тварью, у меня бы и в мыслях не было портить тебе жизнь. — Признаешь, что испортил? — Горжусь этим, знаешь, я был чертовски горд собой, почти обкончался. Он обычно не терпел оскорблений, но сейчас его будто не волновало это вовсе. — Я тебе сердце вырежу. Ци Жун почти обезумевши засмеялся, обтирая разбитый нос о чужую штанину. — Как хорошо, что я сделал это с тобой раньше. Как тебе? Хорошо плакать в туалетике, а потом блевать от собственного лицемерия? Расскажи, мне не понять, мое сердце пока на месте, и хуй ты с этим что-то сделаешь. И Хуа Чена в очередной раз это не трогает. Он пропускает зелень его волос через пальцы, но нога его начинает мелко подрагивать. — Я хотел найти компромисс. — Я бы засунул его тебе в жопу. Почему ты не отменил свадьбу? Ты настолько жалкий ублюдок, что готов до гроба играть в этот фарс и петь оды без единый намек на чувства? Чужой выдох опалил холодом всю правую половину лица. — Я люблю его. И ничего, кроме смеха это вызвать не может, голос в моменте становится неуверенным, а чужая рука перестает мусолить его волосы. — Пиздабол. Ты так и не рассказал ему. Как мелочно с твоей стороны врать моему венценосному братцу. А ведь он действительно любит тебя, ой-ой-ой. Забыл добавить: «наверное». Мало ли, что он тебе не рассказал. — Заткни свои догадки, ты может и лишил меня былых чувств, но память все еще при мне. Я помню, что люблю гэгэ. А ты — больше не смей называть его братом. Такой как ты этого не достоин. Разбитое лицо начинает болеть, и кажется, что нос безвозвратно сломан. В случае, если это действительно так, он похоронит этого психа в снегу. — Я тебя ненавижу, ты в курсе? — Меня это не волнует. Тебя вообще все ненавидят, но ты как-то с этим живешь. — Да получше, чем ты. Я хоть знаю, кто и за что меня ненавидит, но ты, сучка, живешь в мире лицемеров и иллюзий. Боюсь, если правда вскроется, твой мир рухнет, как ебучий мешок с дерьмом. И поверь, я буду над этим ржать. — Не будешь, — Хуа Чен говорит медленно и тихо, будто бы даже обижено. Эго задето, а самодовольный баклан, будто действительно не знал о своем положении. — За каждое совершенное действие нужно нести ответственность, понимаешь? Ты понесешь наказание за то, что ты сделал и поверь, что в этот раз тебе уже никто не поможет. — Оно так не работает. Ты можешь верить в справедливость, но знай, что если она есть, на этот дом должен сейчас ебнуться метеорит. — Ты не можешь быть настолько наивным, чтобы верить, что тебе сойдет это с рук. Ты испортил жизнь мне и гэгэ, я бы тебе голову сейчас оторвал. — Наивным? Ты псина не понимаешь одну простую истину: нсли бы карма настигла каждого морального урода и пидораса, то ты бы сдох первым. Никто так и не ответил за то, что случилось со мной и моей мамкой. Только я не ищу виноватых, а ты просто мелочный псих. Ци Жун начинает дрожать, а кровь буквально застывала на лице, вмораживалась в ткань чужих брюк. Как минимум он точно заболеет, в худшем случая отморозит почки или сляжет с воспалением легких. Кроме Сюань Цзи о нем некому позаботиться, да и та завтра улетает за границу, получив крупный заказ на сопровождение в Европе. — Я хотел тебя убить. Я хотел разбить тебе голову и закатать тебя в бочку с бетоном. Чтобы ты сдох среди подводных скал, или может среди камней. Я бы дал тебе выбрать, все-таки твоя смелость заслуживает похвалы. У парня сжались внутренности и дышать становилось все тяжелее, ногти вцепились в штанину почти отчаянно, в жалкой попытке сделать больно, но остаться в живых. — Передумал? Решил меня сука не в бочку, а в ванну с кислотой? В твоем репертуаре. Хуа Чен откинулся на спину, отталкиваясь ногами от снега, бесшумно лежащего под ними. Качель надрывно скрипнула и двинувшись с места едва не выбросила Ци Жуна с чужих колен. Холодные руки придержали его, да устроили поудобней, тонкие пальцы вернулись к перебиванию его волос. — Я решил, что не дам тебе легкой смерти, такой ты ее не достоин, но разрешу себе некую вольность. Влага в уголке глаза едва не опалила кровь, что полностью впиталась в ткань под его обледеневшей щекой. В животе что-то лопнуло, да с таким надрывом, будто это была сама жизнь. Его короткая и дерьмовая. — Ну и сука же ты, Хуа Чен. Усмешка, как раскаленный нож по падающему сердцу. Он хуярил без обезбола, и едва ли с этим можно что-то сделать. — У тебя есть год на раздумья. Либо ты, либо твой сын. Сдохнешь за год, сына не трону. Останешься жив, я убью Гуцзы. Ты от меня не сбежишь, и ты прекрасно это понимаешь. К следующему Цинмину я хочу сжечь для тебя ритуальные деньги. Юаней десять, что скажешь? Купишь себе в аду шнурки. Ци Жун падает в снег и долго смеется, пока в глазах его тает прозрачный снег. От холода сводит суставы, пока дышать становится совсем невозможно. Сверху нависает красно-черная тень, почти жалостливо держащая над свернувшимся окончательно парнем зонт. И будто бы это не приносит ему удовольствия, да только блеск единственного глаза выдает его с потрохами. Хуа Чен будто само милосердие! Разрешил сам выбрать и судьбу свою, и погибель. Ци Жуна раскладваает окончательно, и от смеха начинает сводить лицо, да выгибать спину, почти неестественно. Он далеко не сразу чувствует, как на ногу его наступают, далеко не сразу слышит хруст и чувствует боль. Она ослепляет, но не служит поводом остановится корчиться от неконтролируемых порывов самой настоящей истерики. Парень так и не понял, что произошло. Нога кажется сломана, но сломанное сознание болит сильнее. — Полежи тут, — Мужчина в красном пренебрежительно переступает через бьющееся в конвульсиях тело. — Я схожу кое за кем, он весь вечер тебя ищет. Нагнал сука интриги, но на деле, позови бы он сюда архангела Михаила, ему было бы до пизды. Смех не проходит даже тогда, когда осознание бьет со всей силы. — Ха-ха-ха-ха! — Ци Жун указывает на него искривленным от перенапряжения пальцем. — Ну и сука же ты, Хуа Чен! Ци Жун его уничтожит.