Штиль

Ничуть себя не сдерживая, Сюань Цзи закурила прямо на кухне, вульгарно закинув вывихнутую ногу на стол. Ее не смутило ни чужое отвращение, ни то, что Ци Жуна даже попытался скинуть ее. Но тетка была настырной и очень наглой, редко кто мог ее перебаранить в делах, что касались рамок приличия. Цзи в себе уверена, и, по большей части, ей все равно, что будут по ней пиздеть старые кошелки, продающие возле ее подъезда брюкву. Еще только увидев Ци Жуна из прохода, она поняла, что случилось что-то непоправимое. В голове далеко не сразу съехалась картина, было действительно странно видеть его таким. Поломанным и растерянным, таким будто бы прежним, но она же видела, что что-то не так! Не могла же она ошибиться?! Женщина решила повременить с планированием своей кровной мести, и только она хотела спросить о том, что же с ним все-таки произошло, как, вновь съехавший на пол, Ци Жун начал говорить сам. — Знаешь, я в общем-то скоро сдохну. Звенящая тишина, будто острой волной накрыла друзей, едва не пробивая барабанные перепонки. У Сюань Цзи внутри все замерло, и будто бы даже какой-то орган из груди ебнулся прямо под ноги. — Ты шутишь что ли? — Женщина прерывисто подняла подбородок, выдохнув на грани слышимости. — Шутки у тебя уебанские, знаешь ли. Ты… — Лишь мельком опустив взгляд на парня, она теряет былую уверенность. — А-Жун, чего ты… Свернувшегося на полу в три погибли Ци Жуна трясло, и кажется, что у него сейчас просто остановиться сердце. Прижимая изувеченные к груди, он все не мог ей ответить, зажмурившись на манер напуганного ребенка. Он будто хочет проснуться, чтобы его разбудили и подтвердили, что события произошедшие за эти сутки — попросту очень затянувшийся и крайне неудачный кошмар. Ци Жун по натуре очень пуглив и никогда не гнался со смертью. А то, что руки у него изрезаны и легкие как решето — дело десятое. Он не променяет себя, вгрызется в этот ебаный мир зубами, и отдерут его только с чикой, что заберет вслед за ним добрую половину Пекина. Ци Жун панически боится смерти, и ему даже говорить от накатывающей паники трудно. Его бросает то в пол, то в шкафчик, руки все сильнее впиваются в грудь и глаза, будто бы с этим уже — ничего не поделать. Сюань Цзи не знает, как быть и как поступить. Обыденно она выступает лишь сторонним наблюдателем, тогда как кого-то может хоть легкими выворачивать на полу подле нее. Одно дело, когда это — рандомный мужик подцепленный в элитном клубе, другое — друг. Единственный ее друг. Тот, что не смотрит на нее, как на кусок мяса, а тем более никогда не осудит, несмотря на всю сомнительность ее действий. Тот, что помог научиться заново ходить, хоть и крича, наступая на пятки. Тот, что на три дня запер ее в ванной, дожидаясь, когда ее переломит, а потом долго сидел рядом, нашептывая на ухо, какая же тупая она дура. Тот, чей ребенок однажды назвал ее мамой, а потом облил ледяной водой из тазика, видимо для баланса вселенной. Не может же в действительности у нее быть все стабильно хорошо. Так не бывает. Так и не должно быть у ее друга все стабильно плохо. Сердце кровью слегка обливается, когда она сползает к Ци Жуну, ухватывая того за опухшие щеки. Будто пчелы покусали. Только Сюань Цзи не зацикливает на этом внимание, ей стоит что-то сказать, но сейчас — это действительно сложно. У Ци Жуна затуманенный взгляд и кровоточащая губа, рассеченная выпирающими клыками столь небрежно, что походить он стал на слегка сбрендевшего вампира. Трудно говорить обоим. Ему — в силу собственных рыданий и неумолимого тремора, ей — да потому что поддерживать, она откровенно не умеет. Ей легче до суицида человека довести, чем хоть как-то успокоить. Стоило с чего-то начинать. Сюань Цзи сжала чужие щеки непозволительно сильно, возможно будут следы. — Успокаивайся, немедленно. Удар лег на щеку небывало легко и пролетев по касательной, съехал с чужой кожи рассекая воздух, но Ци Жуна это совсем не вразумило. — У меня сердце болит, Цзи. И кажется, что у нее тоже. Она больше не бьет его, прижимает груди, пока он почти отчаянно хватается за края одежд. Сюань Цзи становится даже страшно и, позабыв себя, она наступает больной ногой на пол и агония охватывает почти сразу. Она вновь падает коленями в пол и прижимается к другу. — Ты скажешь, что произошло? Пожалуйста, не еблань и объяснялись. — Этот одноглазый ебанат хочет моей смерти! Он сказал, что убьет Гуцзы, если не подохну за год! Цзи, я не хочу подыхать по прихоти этого урода! Я вообще не хочу умирать. Сюань Цзи замирает, и гнев перекрывает доступ к затхлому кухонному воздуху. Она хочет схватиться за нож и располосовать чужое лицо. Хочет выдавить его единственный глаз и оставить умирать на обочине. Хочет вырвать его сердце и едва ли что-то может помешать. С благословением небожителей, что нежно шептали ей о праведности собственных действий — никакие запреты не ведомы. И если спасти, то, что осталось — убить то, что мешает? Только пусть небожители смилуются и лично сопроводят ее до самого ада. В аду будет холодно без Ци Жуна, в случае чего она возложит чужую голову на его надгробье и глубоко пустит корни в месте, где он будет похоронен. Она все еще отвратительный человек, но друг из нее жертвенный. У нее все еще преисподняя в глазах и кроет ее холодными, черными водами. Хромота и неполноценность будто придают сил и как никогда, женщина вознамерина бороться. — Это все из-за того случая? Она берет его за руку, и мир будто сходит с оси. Тонет отчаянно, канув в первозданных водах. Через псориаз, порезы и ожоги, разглядеть чужое имя, на веки вычеркнутое с грязного полотна его кожи — невозможно. Будто и не было. Будто — кошмар, что развернулся меж ними — дурной сон, от которого все никак не проснутся. — Я-я убью эту поганую псину! Оторву ему башку и приготовлю ее брату на ужин. Он будет жрать все, сука, все! До последнего сухожилия! А если откажется, я отрежу голову и ему. Хуй со мной, Цзи! — Ци Жун сминает футболку, совсем напротив нещадно кровящего сердца. — Он сказал, что убьет Гуцзы. Блядь, да гори он сука до костей! — Крик стихает до хрипящего шепота, а глаза их намертво приросли друг к другу. — Но ты же все равно будешь на моей стороне, Цзи? Будешь же? — Ухватившись за отросшие, черные корни, он растерянно откинулся на спину и секундой позже его пробрало на смех. — Я же ничего не скажу и никуда не пойду, Цзи. Я не знаю, что мне делать. Он устало уронил голову, и перекошенное лицо отражается в застекленной дверце духовки. Его то в жар, то в смех бросает, то в неконтролируемый гнев и смех. Сюань Цзи смотрит и будто бы ей его не жаль. Ведомое желанием спасти — убивает жалость не только к его обидчику. Ци Жуна не то, чтобы не жаль, просто в этом дерьме виноват он сам. Только даже так, она его не оставит. Даже если виноват он, даже если небо им на башку из-за него упадет, даже если из-за него людей и выгнали из Рая, — она всегда будет на его стороне. Легко быть пидорасом в чужих глазах. Легко быть падшей женщиной и потаскухой, каких свет не видывал. Даже если в действительности их никто не бил — она ударит первой и скорее всего — это будет нокаут. — Поднимайся, — Она тянет его за собой, чувствуя отдачу в каждом резком движении. — Поднимайся, сучка! — Смех становится громче, и механизм медленного сумасшествия неотвратим. — Я серьезно, А-Жун, — Она не жалеет ноги и едва не отклеивает парня от пола. — Ты! Бесполезный, как моя ебаная жизнь! Поднимайся, и мы что-то придумаем. Хули ты себя жалеешь? Продолжишь реветь и я тебе помогать не стану! — Чутка помедлив, ее едва не разорвало. — Да поднимайся ты, сука! Ци Жун хочет ее оттолкнуть, но почему-то передумывает. У него красные глаза, и смотрит он с ненавистью. Будто все его проблемы пошли от нее. Будто она и есть проблема. Ему трудно подняться, но он встает, все, чтобы от него отстали. Мир едва не клином его вышибает, когда женщина силой сажает его на стул, ударяя по щеке так звонко и сильно, что он моментально стих, почти завороженно касаясь горящей кожи. — Больно?! А умирать, идиот, еще больнее! — Не трогай меня, ведьма. — Заткнись! — Хватит, не сходи с ума, дура. — Это ты сейчас сходишь с ума и даже не из-за Гуцзы, червь ты ебаный! Ты давно принял решение и знаешь, что ему ничего не угрожает! Но, — Схватив его за шиворот грязной футболки Сюань Цзи зашипела столь озлобленно, что голос ее снизошел до хрипа. — Сдохнуть я тебе не дам. В случае чего ты побежишь, я заставлю тебя бежать. Да, со сломанной ногой, но ты съебешь отсюда дальше, чем сможешь увидеть. Если я скажу, убить, мы убьем, и поверь, его издохший труп никогда не найдется. Если я скажу умереть, Ци Жун, ты сука умрешь и заберешь с собой всю свою поганую семейку. — Несмотря на всю злость в собственных словах, глаза ее не переставая испускали влагу, которую женщина даже не чувствовала. В порыве безудержной бури, она чувствовала себя единственным каменным изваянием. — Ты понял меня?! И чужие губы разъедает усмешка. Надменная, успокаивающая ее неупокоенную душу. Ци Жун перед ней будто воскрес и едва не вальяжно откинувшись спиной на стену, он издевательски закинул ногу на стол. — Ты че карга, разоралась? Понял я тебя, сядь и воды выпей. Парень тянется к кувшину, но она отодвигает его вне зоны его досягательства. — Я рада, что ты меня услышал. Сучка, довел меня до тремора и сидишь довольный, хорошо тебе, да? Ебись ты в плечи со своими припадками. Пропустив собственные волосы сквозь пальцы, Ци Жун оперся щекой на руку, будто бы он великий мыслитель. — Отложим это до лучших времен. У меня сейчас состояние мозговой импотенции. Ты лучше скажи, как там дела с этим Пэй Су? Ты вроде обещала его выебать. И женщина будто засветилась, ловко доставая из сумочки телефон. Секунда, и будто не было ни этого разговора, ни хлестких ударов, разбитых сердец и самых настоящих слез. Сюань Цзи обтерла рукавом лицо и все стало как прежде. Удивительная ветреность. Сунув свой телефон едва не в лицо, она обнажила все свои тридцать два зуба, покрытые лишь тонкой пленкой налета. Курение и кофе убивали ее зубы столь стремительно, что к старости ей стоит копить себе на протез. Сфокусировав взгляд на телефоне, он едва восторженно не вскрикнул от увиденного. На фотографии, что настырно лезла ему в лицо были Сюань Цзи и Пэй Су. Абсолютно голые, и кажется, что легкая пленена смущения протягивается сквозь фото. Ци Жун быстро отводит взгляд от обнаженности женского силуэта. — Позорница. И женщина в миг завизжала от собственного великолепия, ухватившись руками за разгоряченные собственным восторгом щеки. Эта фотография сломает мальчику жизнь, и ей совершенно не жаль. Пусть он и его похотливый шлюхан-папашка знают, с кем связываются. — Зато какая! Сюань Цзи не то, чтобы не прощает ошибок. Просто, довольно наивно полагать, что бросить ее, предварительно сломав ноги — заведомо хорошая идея. Почему тогда она не может быть такой же? Почему тогда ответка должна быть менее болезнена и разрушительна? Почему тогда она не должна сломать их репутацию так же жестко и безжалостно, никаких сожалений. Почему бы ей тогда тоже не довести их до сумасшествия? А почему бы собственно и нет? Терять нечего, а репутации у нее и так давно нет. Не может быть у шлюхи репутации. Смело рассуждать о подобном старой проститутке. Ей скоро переступать необратимый порог в тридцать пять и будто нет пути назад. Блеск разбитого прошлого и смутного будущего до сих пор преследует ее на периферии сознания. Справка о неоконченном высшем Пекинского национального до сих пор лежит где-то в книгах. Между романтическим сянься-гаремником о заклинателях и каким-то тупым учебником о мужской психологии. — И что ты будешь с этим делать? Не думала сначала попробовать выманить у Пэев бабла? Женщина подожгла еще одну сигарету, выдыхая едкий, черный дым Ци Жуну в лицо. — Мне не нужны их деньги. Да, и надо до последнего скрываться, чтобы собрать побольше информации. Эта сучка обеляет репутацию за счет мелкого говнюка. Если в сети всплывут эти фотографии, все поймут, что яблоко от яблони не далеко ябнулось. Общество их уничтожит. Добавлю потом слух про то, что этот ублюдок сломал мне ноги, а мелкого обвиню в извращенстве и изнасиловании. Хуй они что-то докажут. Ци Жун едва не бьется головой об стол. Его раскатистый смех проходится мелкой дрожью по чужой коже. — План хорош, Цзи, но ты понимаешь, что если хоть что-то пойдет не так, тебя на очко посадят? — Парень решил наглядно это продемонстрировать, самым неприличным жестом из своего арсенала. — Один прокол и ты тупо сядешь. И это в лучшем случае. Не боишься погореть в собственной мести? Я-то тебе помогу, но лишь в случае, если ты мне дашь железобетонные гарантии, что это все не хуйня из-под коня. План хорош, а общество консервативно. Никому не будет дела до проститутки на снимках, но самих Пэев сожрут с потрохами. Их изничтожат и заставят гореть даже в Раю. — Я помогаю тебе, а ты мне. Найдем еще пару людей, и нас вообще никто не остановит. — Сюань Цзи с небывалым в глазах азартом, сжала прожжённую скатерть. Будто завороженная и одержимая собственными паразитами, она полностью перешла на шепот, наклонившись непозволительно близко. — Я вижу, что ты согласен, я знаю, что ты не будешь сидеть и покорно ждать смерти, А-Жун. У меня есть план и для твоего случая. И поверь мне, их крах не обратим. Она тушит сигарету о собственную ногу и выкручивается от боли так сильно, что кости хрустят почти поломанным треском. Нет прощения тем, кто ломает жизни. Нет спасения тем, кто предает.