«Тело прибывает в страдании, а душа в блаженстве»
Ци Жун смеется, и ему думается, что не может этот наивный идиот в действительности набить нечто подобное. Пока тело страдает — душа бьется в агонии. Он сам знает, проходил. Каждый, кто постиг страдания, а Бай казался именно таким, никогда так не скажет. Ну, потому что блять, — это неправда и полная хуйня для каких-нибудь правоверных. — Ты уверен, что хочешь набить это? Мне конечно похуй, я раньше тут по две свастики на день долбил, но это как-то совсем стремно. Цветы норм, прикольные, но надпись… — Ци Жун закрутился на стуле, оттолкнувшись об пол костылем и кажется, он создавал впечатление ветренной безмятежности. Его мотало из стороны в сторону и кажется, даже слегка растерянный человек пред ним ничуть не волновал. Он еще что-то черканул на листке, а затем едва не в нос ему сунул. «Бейте. Там где больнее всего» — Говно вопрос, ложись. Под мужчиной мягко прогнулась кушетка, и он сразу лег на бок, совершенно не обращая внимания ни на что, он вновь достал наушники. Хотел было снова включить те завывания, что был вынужден слушать Ци Жун в прошлый раз, как мастер предпринял отчаянную попытку прекратить пытку сразу. — Слушай, я еще раз этот пиздец выслушать не могу. Я от мигрени чуть не сдох в прошлый раз. И Бай снова слегка растеряно посмотрел в плейлист, где была лишь эта ебаная опера. Одна, длящаяся пять с хуем часов, и господь убереги всех, кто это когда-нибудь услышит. Бай прикрыл рот рукой и произнес что-то настолько тихо, что Ци Жун нихрена не услышал. — Че? — У меня больше ничего нет. — Охуеть, ты разговаривать умеешь. Мужчина кивнул и рвано выдохнул, стоило мастеру небрежно пройтись по его шее рукой. Фраза сказана не сколько с удивлением, а сколько с пренебрежением, показательным безразличием, что ничуть не задевал страшилу. — Будьте добры, меньше сквернословить. Это не красит вашу речь, к тому же, культурное разложение начинается именно с перевертывания языков. Он говорил действительно тихо и Ци Жуну даже наклониться пришлось. Правда, пожалел он об этом почти сразу, ибо кем этот чмошник себя возомнил? Мата поменьше! Ебло поуже, урод! — Ты всегда открывая рот начинаешь душнить? Следующие несколько часов тишину разбивали лишь жужжание машинки, чужое дыхание и мысли, настолько громкие, что голова начинала немного гнить. Бай Усянь, как сжал слабой рукой кожу под собой так и не отпустил, кажется, он оказался глубоко задет чужими словами. И когда игла в очередной коснулась его шеи, он даже не вздрогнул, лишь прикрыл закрывающиеся веки кажется думал о чем-то своем, сумасшедшем. Они с братом не так разительно отличались, как Ци Жун с Се Лянем, и, честно говоря, даже малейшее сходство с этим альтруистичным пидором раздражало до безумия. Он не виделся с братом уже лет пять и даже понятия не имеет, где он и как он. Чем занимается и как выглядит после его файршоу. Когда-то брат пытался ему позвонить, лишь однажды, но получил столь крепкий и далекий посыл нахер, что больше не повалялся. Даже на злоебучем приеме, он не высунулся и кажется, что возможно братец и был инициатором всего этого дерьма, что вылил на него Хуа Чен. — Слушай, страшила, — Мужчина открыл глаза и слегка вздрогнул от столь грубого обращения. — Ты все еще думаешь о моем мусорном братце? Ци Жун надавил иглой посильнее, дабы немного поиздеваться. Чужие глаза сделались темнее и будто покрылись пеплом от столь бестактного вопроса. Он явно разрывался меж правдой и грубым посылом к черту на рога. — Больше нет… И голос надломленный, скрипучий. Пиздит он как дышит, и его на самом деле можно понять. — Слушай, ты какой-то дерганый. После сеанса ты сильно торопишься? На работу там… — Я не работаю, и мой ответ зависит от того, что именно вы хотите мне предложить. Ци Жун про себя усмехнулся, подумав о том, что это было слишком очевидно. Кто вообще возьмет психа на работу? По его скромному мнению таких людей надо изолировать и вообще: психам не место среди нормальных людей. Будь то шиза или какой-нибудь ебаный психоз, он конечно не разбирается в этом, но уверен, что его мнение разделяет абсолютное большинство нормальных людей. — Слушай, а че ты этими бумажками блядскими общаешься? И к слову хотел предложить сходить до Чонсэ, там лапша охуенная. Игла вошла в кожу едва не до основания и мужчина еще сильнее закрылся волосами, продавливая собой кушетку. — От лапши не откажусь. — Будто на ходу выдумывает причину, дабы не показаться глупым или черт его знает. — Мне говорить больно. Выведя последний штрих, парень выключил машинку и рассеяно посмотрел на часы. Четыре часа пролетели ощутимо, но все же так мучительно как он ожидал. Ци Жуну было в прикол давить на чужую шею так, чтобы в один момент его клиент попросту взвыл от нестерпимой боли, но этого не произошло. Он даже не вздрогнул. И тогда у парень вполне себе закономерно рассудил, что тот ничего не чувствует. А когда Бай встал, мастера едва не парализовало на стуле. Глаза у того были красными, заплаканными, да настолько, что скорее всего влага из его глаз лилась на протяжении всего сеанса. Слезами была залита кушетка, настолько, что небольшая лужица под чужой головой, довольно завораживающе стекала на пол. Седая прядь тоже была мокрой, и укол совести настолько выбил Ци Жуна из равновесия, что едва ли он мог что-то сказать. — Если тебе было настолько больно, то какого хера ты ничего не сказал? Бай расплылся в неком подобии улыбки и кажется, даже его шрамы стали отчетливей. — Хотел понять, насколько далеко вас заведет вседозволенность. — Пиздишь. Ты просто зассал сказать, что тебе больно. — Или так.***
Лан Цанцю с радостью согласившейся пойти с ними есть лапшу, при виде Бай Усяня сначала с минуту потупил, а потом едва не накинулся на чудище с рукопожатиями и расспросами. Усянь растерялся столь сильно, что далеко не сразу понял, что руку протянутую ему вообще-то нужно пожать. Ци Жун плелся за ними, отстраненно отключив мозг, месил костылями слякоть. Засранец Цанцю даже помощь свою не предложил. Ну и что, что его сразу бы послали? Главное предложи! Чужое дело будет отказаться, послав тебя к черту на рога. А вообще компания собралась странная. Ебаный чмошник-предатель, страшила-сталкер и самая непревзойденная queen, господи убереги ее от этой низменной челяди, что перлась впереди. На самом деле, Ци Жун даже не понимал, почему при всем его отвращении, при всей его обиде и ненависти к Лан Цанцю, они общаются как ни в чем не бывало. Может быть дело в том, что он хочет сделать иллюзию примирения, а потом с надрывом харкнуть этой суке в лицо? А может в том, что его безразличие к человеку достигло такого апофеоза, что даже нет смысла в обиде? Он смотрел на шедших впереди него людей как на… Что-то совершенно ненужное? Что-то от чего он избавится при первой же возможности? Вариантов много, но суть одна. Он раздавит Лан Цанцю так же, как эта сука некогда раздавила его. И не то, чтобы сейчас ненависть ничуть не притупилась. Просто он сука злопамятная, но и дело даже не в этом! Годы стерли все, что между ними было, жизнь выебала их обоих, и сейчас они уже не тупые подростки, в башке которых лишь килограмм соломы и сдобренный литром спермы. Сейчас они взрослые люди. Кто блядь вообще мог подумать лет десять назад, что у Ци Жуна может быть ребенок? А то, что Лан Цанцю теперь до старости будет приглядывать за своей недееспособной женой? А то, что блядский Бай Усянь не просто обезличенный хуесос, что следовал за его братом тенью, а вполне себе человек, ебанутый правда на всю голову, но суть не меняется. Сейчас они идут все вместе, будто прошлого не существовало вовсе. Они сейчас будто свободней, будто избавившись от любви, молвы и судьбы, они навсегда предоставлены сами себе, и побег сейчас — не жизненная необходимость. Когда ноги привели их забегаловку Хэ, из посетителей там никого не было, а повар самозабвенно крошил брюкву, слабыми, бледными руками. Стоило им разместится на трех высоких стульях, как Хэ Сюань повернулся к ним и губы его, кажется, растеклись в слабой-слабой полуулыбке. Он не был двадцать четыре на семь мрачным, как могло показаться. Он производил впечатление человека доброго, но безмерно заебавшегося. Возможно, в прошлом он был крайне улыбчивым и обходительным. Именно такое впечатление создавалось. Мужчина облокотился на стойку, и склонив голову на бок прищурился, будто что-то вспоминая. Взгляд его был прикован сначала к Лан Цанцю, а потом и к Бай Усяню, что склонил голову так, что лицо закрывали слегка промокшие от мелкого снега патлы. — Добро пожаловать, Ци Жун, Цанцю, а вы? — Хэ Сюань попытался выдавить из себя хоть сколько-то приветливую улыбку, но его моральное состояние, разъебанное этим днем в щепки, к этому ничуть не располагало. — Вас не припоминаю. Цанцю, как самый инициативный, просиял как звезда на елке, и склонившись к нову знакомому ответил за него. — Это! Его зовут Бай Усянь, он не очень разговорчивый, думаю вы найдете общий язык! Хэ Сюань, будто что-то зная изменился в лице и будто желание знакомится полностью отпало. Он старался скрыть это, но слишком плохим актером он был, слишком резко отстранился. — Понятно, Хэ Сюань, приятно познакомится. — Он неровно выдохнул, повернулся к Ци Жуну, что лишь злорадно хихикунул, пожав плечами. — Что будете заказывать? Парень так на стуле развалился, что едва не упал, прикладываясь гипсом об стойку. За спинами их разноцветный закат, смеркалось стремительно. — Одну острую лапшу, пельмени в остром красном соусе и… — Взглядом он скосил на Бая, сидящего через тушу Цанцю. — И баоцзы, три штуки. С бобовой пастой. Хэ Сюань кивнул и развернувшись, сначала потуже затянул палку, фиксирующую его сломанный палец, а потом, хрустнув шеей, принялся выполнять заказ. Разговор завязался сам. — Че там с Сюань Цзи? Она умотала? — Ци Жун скрестив руки на стойке, лег на нее уставившись на покачивающего ногой Цанцю. — Ты Гуцзы одного что ли оставил? — Конечно нет, а Жун! Цзи-цзе не смогла впихнуть сломанную ногу в свои туфли и заказала еще одни такие же, но сорокового размера. Она решила повременить со своими… сомнительными действиями. Я пытался ее отговорить! — Лан Цанцю возмущенно вскинул руки. — Пытался донести, что месть вообще-то не выход, и она скорее доломает себе ноги окончательно! За что она так с этими людьми? Она мне конечно рассказала о своем плане и все такое, но я не могу это поддерживать. Это ж идиотизм! Ци Жун усмехнулся, и морализация парня абсолютно точно прошла сквозь него. — Ну, ты конечно не видел, но и до того как вывихнуть ногу, она ходила как хромая курица. По ней конечно не скажешь, но когда-то она поступила в Пекинский национальный. И познакомилась там с этим дерьмоедом Пэем. Он был там известным трахарем с третьего курса, и конечно дурында Цзи в него влюбилась. А он воспользовался этим, сначала накачал ее наркотой, пустил по кругу со своими дружками, и в конце какой-то пьяный урод сломал ей ноги. Все это сняли на видео, и уже на следующий день ее отчислили. Обмудок за ней потом ухаживал, дабы она заявление в полицию не писала, а когда она его простила, бросил, на следующий же день. Цанцю зажал рот руками, и внутри него все похолодело. Он хотел было попросить Ци Жуна прекратить, он не мог слушать о таком, но тот продолжил резать его без ножа. — Оказалось, что она залетела. Или от этого шлюхана или от кого-то из его дружков. Короче, когда она об этом узнала, делать аборт было поздно и она додумалась свалить на себя шкаф. От ребенка она конечно избавилась, но еще переломала себе ноги в хлам. Парень зажимает уши и дергается так, будто ноги сейчас сломали ему. — Хватит, пожалуйста! — Цанцю в шоке, и будто бы даже шаблон в его голове лопнул, да с таким надрывным треском, что его ошметки долетели до всех в радиусе пяти метров. — Этот… уебок!!! Да ему душу выбить мало! Пока Лан Цанцю багровел от злости, телефон Ци Жуна буквально разрывался от звонков. Он не смотрел кто звонил, раз за разом сбрасывая трубку даже не глядя. — Ужасная ситуация. — Хэ Сюань тяжко выдохнул, поставив их заказ на стойку. Пельмени и лапша оказались поменяны местами и парень передвинул тарелку с лапшой себе. Чужие булочки все еще готовились, а Бай все сидел в одной позе, как ебаный манекен. — Моя невеста тоже когда-то подверглась насилию. На месте отца Сюань Цзи, мне было бы все равно кто передо мной, я бы ему голову оторвал. — И был бы прав! — Лан Цанцю кивает, зло засовывая в рот пельмень. — Если бы с кем-то из моих близких такое произошло, я бы минимум набил бы им рожи! И то, если бы меня оттащили. — Кастрировать бы Пэй Мина, подстилку ебаную. — Ци Жун отбивает облезло-зелеными ногтями ритмы и атмосфера вокруг стала мрачной и откровенно злой. — В общем, да, не будем об этом, тошно. Перед Бай Усянем наконец поставили булочки, и подняв наконец глаза они встретились с Хэ Сюанем взглядом. Парень с усмешкой подметил, что оба на секунду залипли друг на друга, глядя как-то странно, а когда повар поставил перед страшилой чарку вина, Ци Жун едва в голос не засмеялся. Бай достал небольшой блокнот из кармана, начал что-то писать. Медленно и вдумчиво, будто ему не все равно. Вырвав листок и отдав записку Хэ Сюаню, они вновь встретились взглядом и на чужом лице, будто непроизвольно повар даже слегка улыбнулся. Небрежно начеркав ответ, он вернул бумажку и отвернулся, придвигая к ним стул. Первым заговорил Ци Жун. — Считаю важным понять эту тему в нашем рыцарском квадрате. Соулмейты… — Он показательно скривился. — Поднимите руку те, кто считают, что это бесполезная хуйня из-под коня. Парень поднял две, на удивление Хэ Сюань с Цанцю тоже подняли руки. Усянь остался неподвижным. — Я так и не встретил своего. — Тайхуа пожал плечами, разжевывая пельмень, в попытках прочувствовать всю его остроту. — Господин Хэ, будь добр добавить мне еще немного перца. Повар поставил рядом с ним перечницу, подпирая щеку рукой. — Мой соулмейт умер. Я его даже не знал. — Хэ Сюань безразлично попытался вспомнить что-то еще, но неопределённо пожал плечами. — В целом, похер. Мне с того не горячо, не холодно. Ци Жун глянул на молчаливого Бай Усяня, что все это время рассматривал руку, в месте где было написано имя его соулмейта. И все прекрасно знали кто это. Се Лянь. Донельзя смешная нелепость: родственной душой его венценосного братца был какой-то больной ублюдок, который в целом оказался не таким уж и больным, совсем не ублюдком. — Страшила, а почему ты еще не разочаровался окончательно в родственных связях? Мужчина повернулся и шея его хрустнула, едва не на пол улицы. — Не знаю. Голос его просел окончательно, и Хэ Сюань почти заботливо подлил в его чашу вина, кинув почти презрительный взгляд на Ци Жуна, что едва не ухахатывался с собственного остроумия. Телефон опять зазвонил и он в очередной раз скинул трубку, увидев, что звонит Сюань Цзи. Открыв чат с ней, он едва лапшой не подавился от сорока сообщений. Девушка явно не попадала пальцами по экрану и выходила какая-то ерунда, среди которой лишь одно внятное сообщение. «В квартире Хуа Чен»***
Ци Жун едва помнит себя от усталости и совершенно не слышит любые вопросы от едва поспевающего за ним Лан Цанцю, что при каждом его отклонении дергался, не давая упасть. Возле подъезда сидела изгрызшая себе ногти Сюань Цзи и колотило ее как суку. — Ебаное говно, Цзи! Какого хера этот ублюдок там делает?! И почему ты здесь? Лан Цанцю от бега складывает пополам и он все еще ничего не понимает. Ему ничего не сказали, лишь сорвались с места и без объяснения причин драпанули домой. Что за черт! — Вы можете кто-нибудь нормально объяснить, что здесь происходит?! — Завались, потом как-нибудь! Женщина подскочила начав шептать ему на ухо то, что заставило сердце упасть, а разум отключить окончательно. — У него пистолет. Он сказал, чтобы ты зашел один и чтобы мы шли домой. В миг мир будто ударился об землю и предсмертное спокойствие, едва не притянуло его к полу. — Пиздуйте. Он мне ничего не сделает. Иначе ему второй глаз отхуярю. Сюань Цзи глянула на него как на умалишённого, но без лишних слов отступила. Разрывая зрительный контакт, она взяла Лан Цанцю за руку и потянула собой, натягивая улыбку почти моментально и столь искусно, что обмануться проще простого. Ци Жун доходит до квартиры тяжело и в трансе, он рисковал упасть с каждой ступени, ибо костыли скользили как конченые. Пока шел — голову рвали пульсирующие боли, самые ужасные развития событий. Гуцзы там — наедине с этим уебищем, и даже представить сложно, что будет дальше. В лучшем случае — пуля в лоб ему гарантирована. В худшем — он еще долго будет есть собственные части тела на глазах у своего ребенка. Он входит в квартиру без промедлений, и почти сразу нога подващивается так сильно, что он едва не падает прямо в проходе. В комнате на полу сидят Гуцзы и Хуа Чен, играют блять в приставку и судя по радостному возгласу его сына — он выиграл. Мальчик вскакивает и налетает на него с объятиями. Хуа Чен обнимает в ответ, тихо смеется и переводя взор единственного глаза на вошедшего, разворачивает в его сторону и Гуцзы. — Папа пришел. И Ци Жун роняет костыли, чувствуя, что устоять на ногах — непомерно сложно. В него врезается сын и Хуа Чен подходит в плотную, придерживает, чтобы не упал, а потом обнимает, приподнимая. — Папа! Сегодня был отличный день! Гэгэ в красном пришел, потому что скучал по нам, а ты про него гадости говорил! — Гуцзы зажмуривается, и он действительно счастлив, тогда как его предка от инсульта спасает лишь то, что… Он и не знает. Ему бы сейчас откинуться, да страшно даже выдохнуть. — Ты какой-то странный, папа. — Устал. — У Ци Жуна дергается глаз и нервный смешок проскакивает незаметно. — Сходи-ка сын в магазин, возьми отцу арбузную булку и без нее не смей возвращаться. Он вытаскивает из кармана двадцать юаней и сует их в руки сыну, тогда как сам трясётся, чувствуя как одноглазая тварь сжимает его все сильнее. — Арбузную? А разве такая есть? — Где-нибудь точно. А если не найдешь, топай ночевать к Цзи! Шагом марш. И перед лицом мальчика закрываются двери. Ци Жун разгибается и смотрит на Хуа Чена с презрением, что вызывает в ним лишь багряное свечение и расплывающуюся улыбку. Хуа Чен медленно тянет за чужую молнию и небрежная, зеленая куртка падает к ним в ноги. На кухне кипит чайник и дьявол в красном, почти нежно берет его за руку утягивая за руку в сторону комнаты. Ци Жун успевает прыгнуть лишь единожды, прежде чем Хуа Чен развернется и лукаво взглянув поднесет палец к лицу, требуя тишины. — Не стоит прыгать, у меня голова болит. Пройдись, здесь всего несколько шагов.