Штиль

Чай обжигает руки, но Хуа Чен не отрывается от чашки, смотря в нее столь внимательно, будто пытался что-то разглядеть. Сигарета прожигающая скатерть догорела до фильтра, тогда как гнетущее молчание железным занавесом повисло меж ними. Хуа Чен шел сюда с полной уверенностью, что покончит со всем сегодня. Трусливо, но справедливо окончит их грязный путь здесь, и лишь пуля в чужой голове их рассудит. Хуа Чен шел сюда с полной уверенностью в том, что сможет. Сможет выбросить всю чушь из головы и думать лишь о возлюбленном гэгэ. Думать о том, как долго он к этому шел и как много потерял, полностью лишившись былых чувств, любви всей его жизни и честного имени. Вчера Се Лянь ушел. Канул в небытие утопленный чужими слезами. Колени до сих пор саднило от фантомных болей, глаза будто до сих пор нещадно краснели, изливая себя на белое полотно чужих брюк. Едва ли он мог отпустить, едва ли он мог встать с колен. Едва ли он мог остановить рвущиеся наружу рыдания и бесконечные просьбы. Только не уходи. Только не сейчас. Только не так. Не оставляй меня! Гэгэ… Ци Жун напротив него настолько напоминает ему о минувших событиях, что смотреть невозможно. Его трясет, он едва не разрывает гипс на ноге, а рот его искусан и окровавлен. Только Хуа Чену его не жаль. Хуа Чен умер вчера. Канул в небытие утопленный собственными слезами. Задохнулся у возлюбленного в ногах, и жизнь больше не имела смысла. Он медленно встает со стула, доходит до грязного подоконника и отряхивая с бордовой помады сигаретный пепел, подходит к Ци Жуну непозволительно близко. Больно тянет за волосы, заставляет запрокинуть голову и борется с непреодолимым желанием перерезать чужую глотку. Проводит стиком по нижней губе, совершенно неаккуратно, помада попадает во все трещинки и раны, делают его похожим на дешевую потаскуху и парню с этого смешно настолько, что ему не страшно. Не страшно рассмеятся в лицо собственной погибели, не страшно размазать чужие труды по лицо, не страшно вцепиться в чужую рубашку, дабы наконец закончить это унижение. — И как тебе ощущение власти, сука? Кончил? Чужие слова задевают его эго, но лицо непроницаемое. Он смотрит сверху вниз, пальцем размазывая помаду до шеи. — Хочешь знать почему я здесь. — Нет, завали ебло, засаживай мне в башку пулю и проваливай нахуй. Блефует. На лице чужом улыбка от уха до уха, но глаза слезятся от животного ужаса. Хуа Чен чувствует почти физически, как скручивается и зажимается чужое тело, как его одежду сжимают все сильнее. И главное — его бояться и с жизнью попрощаться не готовы. Он шел сюда с намерением закопать его заживо, а когда пришел и дверь ему открыл Гуцзы — все пошло не так. Они два года воспитывали его вместе, два года Хуа Чен водил его в детский сад и забирая возил покупать ему булочки. Пережитое время ударило его головой настолько, что тяжесть собственных слов оказалась почти фатальной. Он едва не с ума сошел, когда понял, какие именно условия поставил перед Ци Жуном. На одной стороне весов Фемиды оказались глаз и любовь всей его гребаной жизни, на другой — честь, мораль и человечность. Хуа Чен прощал ему многое: и потерянный в детстве глаз и унижения, и бесконечные подставы, и ожоги на теле возлюбленного. Сколько еще он должен прощать, сколько еще должен вытворить Ци Жун, прежде чем он понесет наказание. — Ладно, псина, зачем ты пришел? Он больше не знает. Он не может. Хочет, но не может. Пистолет спрятанный за пиджаком прожигает рубашку и делает любое движение невозможным. Он думал, что сможет, он думал, что у него хватит сил. Оказалось — он все еще человек. У него есть совесть, у него есть сердце и сейчас оно страшно болело. Вчера он лишился смысла жизни, сегодня он решился лишить жизни корень всех бед, но оказался столь жалким, что даже держать лицо оказалось трудно. — Я пришел чтобы с тобой попрощаться. — Хуа Чен затихает, и будто бы даже меланхолично откидывает голову куда-то в сторону газовой колонки. Он действительно устал. Ненавидеть и бороться с соблазном, хоть и велик он, как никогда. — Ты мне вчера снился. — Класс. Молодец. Чай дохлебывай тогда и уебывай. — Ци Жун роняет голову на бок, рассматривая лицо в стекле часов стоящих на микроволновке. — Правда, Хуа Чен, уходи. Я не знаю, как тебя еще попросить, уходи. Меня от тебя тошнит и если ты не хочешь, чтобы я обблевал тебе рубашку — уходи. Я выполню твои блядские условия. Но сейчас я не готов. Если ты пришел, чтобы напомнить — знай, я помню. Я блядь помню, Хуа Чен! Каждый ебаный день я блядь помню, и поверь, хрен я это забуду! Ци Жуна перекашивает от гнева и бессилие бьет по Хуа Чену едва не с двух ног. Он все еще хочет убить, но и жить самому — мучительно…больно. Хотя, боль — понятие субъективное, всем бывает больно и страшно. Месть, заполняет его больную голову, но есть проблема. Она свершится, но счастья не пребудет. Он один, на вечно, до конца пути и ничего больше с этим не сделает. Сольферный взор — мертв и рдеть больше не будет. Дыра в глазу не сможет зарасти. Хуа Чен медленно становится пред ним колени и обессилено роняет голову на чужие ноги. Сейчас он похож на пса, больше чем сами псы и это — безумно жалко. Лицо его безмятежно, можно сказать непроницаемо. Он будто хочет чтобы его пожалели, но вместо всего он может получить лишь удар по спокойному лицу и очередную вереницу насмешек. — Псинка хочет, чтобы ее пожалели. — Не хочу. Я хочу поиграть. Давай так, чтобы было честно. У меня с собой револьвер, там одна пуля. Ты достаешь и стреляешь. Возьми. Он сует пистолет в чужие руки насильно и будто даже яростно. А Ци Жун даже брать не собирается, отпирается как может. — Иди нахер. — Чужие руки дрожат, то ли от волнения, то ли от злости. — Иди нахер! Нахер пошел отсюда! Но чужое спокойствие не рушится так легко, тоска пропитала стены вокруг и никогда больше не выветрится. — Возьми. Мне снилось, что ты меня убил. Прострелил мне череп. — Рад за тебя. Циничный сарказм зло пронизывает чужие слова, и говорят с ним так пренебрежительно, как никто и никогда до этого. Ци Жун сделан из меда и стекла — кажется, что понять его предельно просто, кажется будто он прост как два и два, выезжая лишь на инстинктах. — И я был за себя рад. Это было как раз то, что нужно. А вообще… — Он отрывает голову от чужих коленей, будто в просветлении. — Все было даже не так. Хуа Чен встает, и все же, аккуратно вкладывает в чужую руку пистолет, медленно проходя к дверному проему. Встает меж коридором и кухней неподвижно, прикрывает глаза полностью отдаваясь в чужую власть и ждет чего-то непоправимого. Не особо-то и понимая чего. Ци Жун позади него не мешкается, руки его не дрожат и в общем-то он не изменился — это Хуа Чену и надо. Именно этого он и ждет, но почему-то после звуков раскрученного барабана повисла давящая тишина. Игра сейчас переросла в экзамен, и сердце уходило то к губам, то к голове с закрытыми глазами. Из них двоих никто не верил смерть, а он вероятно думал, что воскреснет. Следовало все предусмотреть. Но был же вариант поинтересней. Поэтому вращался в барабан. Не отойти, не шагнуть, не согнуться. И… — В моем сне я стоял вот так. — Он уперся обеими руками в косяк. Только бы договорить. — А ты стоял сзади и рука твоя не дрогнула. И действительно: сзади раскатистый, почти обезумевший смех. Над ним то ли насмехаются, то ли откровенно издеваются. А ему — лишь это и надо. Только бы он смог нажать на гребаный курок. Никто так хорошо не подходит, как он. «Давай же, Ци Жун, прикончи меня, реши все свои проблемы, не будь тряпкой. Убей и ненавидь меня так сильно, чтобы даже в ад мне была закрыта дорога. Я не заслужил, ни в ад, ни в небытие, просто взять и кануть. Я бросился в нирвану чувств и тону. Кажется, слишком рано, но когда вся мои кровь, жизнь и честь ушла не оглядываясь, все о чем я лишь могу возжелать — мучительная смерть. Прострели мне позвонки и умирая, я возложу свою жертву на алтарь моих чувств к гэгэ. Это всё, о чем я мог мечтать и желать, Ци Жун, и пускай твоя грязная рука будет тверда, будто я уже исполнил данное тебе обещание. Умерев лишь от твоей руки, я смогу пожалеть о смерти, захотеть все исправить, но это — невозможно. Как я жалок, но знай, что все ради чего я был и жил — это гэгэ.» — Ух ты! — Хуа Чен, вздрагивает, будто осознание пришло именно к нему. — Ты боишься! Боишься сделать это сам. Да? Сам себе помогай, а меня сука не проси. Трусливый ублюдок. Иди нахер. Пистолет падает на пол с таким грохотом, что его голова едва не лопается от боли, подобно переспелой тыкве. Чужая рука подталкивает его в сторону выхода и осознание того, что ему больше нет места нигде, прибивает к полу. — И стрелялку свою забери. Металл больно ударяется об пятку и подобрав пистолет, Хуа Чен без сожалений направляет его на Ци Жуна. Но в следующую секунду дверь позади него открывается, и некто застывает в проходе. Мужчина чувствует этот взгляд: неверие и страх. Он отворачивается на вошедшего, совершенно игнорируя Ци Жуна, что сжался на стуле, зажмурившись и закрыв руками лицо, почти отчаянно. Сцепившись взглядом с оцепеневшим Лан Цанцю, он хочет спустить курок, прежде чем он скажет хоть что-то. Пистолет в руке щелкнул, и секундой позже тишину квартиры разорвал не выстрел, а чужой вскрик. — Стой! Лан Цанцю в несколько размашистых шагов оказывается перед ним, вскидывая вверх дрожащие от страха руки. Глаза его большие и блестящие. Даже с расстояния вытянутой руки можно было услышать, как быстро колотится его трусливое сердце. — Я… Я. — У него явно не было плана и язык у него заплетался как у пьяного. — Я не знаю, что между вами произошло… — Цанцю неподконтрольно себе вздрогнул и ноги его подкосились едва не так сильно, что он мог упасть в проходе. Парень холоднел на глазах, Хуа Чен чувствовал насколько сильно его боялись, и насколько сильно его не боялся сам Ци Жун. — Я понимаю, что возможно лезу не в свое дело… — Так и есть. — Пожалуйста! Все можно решить не применяя насилие. — Цанцю нервно отошел на пол шага назад и кажется, что еще шаг и он попросту упадет. — Я понимаю, что он мог наворотить дел и очень сильно вам… насолить. — Ты говоришь так, будто я просто ругаю твоего ребенка за шалость. — Объяснять, что-то этому идиоту так же бесполезно, как и говорить Ци Жуну, что он действительно виноват. — Есть одна проблема, Лан Цанцю. То, что он творит — не прощается, и ты должен это понимать. Я дал ему выбор, и он его сегодня сделал. Или на его месте хочешь оказаться ты. Если ты не отойдешь сейчас же, я рассужу, что это так и есть. Дабы придать словам уверенности, он наводит дуло на чужую голову, но парень не отходит. Выстрел расколол тишину, а пуля, выпущена столь халатно, что попала в стол, едва не опалив чужой висок горячим свинцом. Цанцю сжался в момент выстрела. Закрыл глаза и уши, едва не упав в этом же проеме. Развернувшись, Хуа Чен покинул квартиру, беспрепятственно, все же, этот идиот понимает, что не бессмертный. На выходе его никто не остановил. Зато остановился он сам. Запрокинул голову и подумалось, что сейчас произошло его окончательное моральное падение. И все же он не смог, опять. Чужие всхлипы и смех смешались в гробовой тишине квартиры и больше не было сил. — И помни, что все же, я любил тебя. — В последний раз он взгляну на парня, что развалился на стуле и прикрывая рот рукой, старался не засмеяться в голос. Глаза его красны и полны странной, прозрачной воды, что стекала по сухой коже, почти с облегчением. — Как мог. Он прикрыл за собой дверь, и ноги понесли его сами. Он пришел сюда за местью, но ушел ни с чем. Он бы не стал в него стрелять и сейчас это принять легче всего. Скорее всего и сам Ци Жун понимал, что у него не хватит сил. Не хватит храбрости размазать его дряные мозги по кухне. При этом… Он не остановил придурошного. Он должен был понимать, что если в него бы он не выстрелил, то Лан Цанцю для него никто и убивать обезличено — гораздо легче. Как прекрасно понимал, что скорее всего он выстрелит. Он не знал, что в пистолете лишь одна пуля и скорее всего его тупая жертва была бы напрасна. Но он все равно встал между ними. Он боялся смерти. И по нему это прям видно. Цанцю хороший человек, золотой мальчик в лучшей интерпретации этой фразы. И если Ци Жун не стал его останавливать, то смысл тратить единственную пулю на человека, чья смерть принесет зеленой жабе лишь облегчение. И все же, если Ци Жун действительно сделан из меда и стекла, то почему он так и не смог ничего разглядеть?