Штиль

Цанцю целует его в шею и нежно переплетает шершавые, костлявые пальцы со своими. Цанцю проводит губами от подбородка до уха, оставляя чуть влажный след на чужой кожи. Одна рука крепко держит Ци Жуна под коленом, вторая мирно покоится в районе бедренной кости, лишь слегка оглаживая талию. Парень под ним неприятный на ощупь, кожа тонкая и сухая, бугристая от ожогов, а партаки выглядят до безобразия смешно. Ци Жун опасно закинул загипсованную ногу ему на поясницу и отвернулся, будто давая немое согласие делать с ним что-угодно. Только Цанцю так не может и не хочет, он отдергивает себя довольно быстро. Слепая похоть — не про него. Секс — не от животной потребности, а от желания покорять и покоряться. Более того, в его голове это — слияние не только тел, но и душ. Такие действия не могут быть в одностороннем порядке. Ци Жун не любит поцелуи в губы, они кажутся ему бесполезными и мерзкими, не приносящими никакого удовольствия. Ци Жун не любит, когда нет синяков и крови, в ином случае все, что произошло ранее — попросту бесполезно. Ци Жун не любит раздеваться и смотреть на обнаженные тела, они кажутся ему странными и неловкими. Цанцю знает об этом, и он это учитывает. И будто все равно что-то не так. Он отстраняется и нежно берет парня за подбородок, переводя руку на щеку. Только парень от этого не в восторге. — Хули остановился? Цанцю смотрит на него слишком наивно, слишком хорошо скрывая безразличие. Ци Жун знает этот взгляд, он знает, чем это кончится. — Почему ты отворачиваешься? Тебе неприятно? Если это так, я сейчас же остановлюсь. — Мне стремно смотреть кому-то в ебало, пока меня трахают. Соболезную, если у тебя на это фетиш. Тогда Лан Цанцю больше не будет его раздражать. У по доброму улыбается, кладет его голову в исходное положение и порывисто, почти стихийно проникает рукой под чужие джинсы. Под ним непроизвольно ахают, но довольная улыбка выдает некую степень игривости. Кажется, Ци Жун все больше вовлечен в процесс, он прогибается в пояснице до тихого хруста и непроизвольно дергает бедрами, пахом прижимаясь к чужой руке. Будь парень на несколько лет младше, давно бы умер от страшного в своем роде смущения. Вообще, ситуация в которой он сейчас находился странная, с какой стороны не посмотреть. Ци Жун предложил сам. Они сидели на кухне занимаясь своими делами: парень рисовал эскизы к будущим татуировкам, а Лан Цанцю добивал десять тысяч слов для очередной безумно затянутой главы, где сестренка А-Ляо, наконец сможет найти меч тысячи сердец! Ох, как же он за нее радовался! Она столько всего прошла и нак… — Трахнешь меня? Не каждый день ему такое задают, и парень далеко не сразу понял суть вопроса, отвечая обыденно выученную фразу: — Конечно. — А потом пришло резкое осознание, что едва с ног не сбило несчастного Цанцю! Боги явно к нему не милостивы. — Нет! Стоп. Что? Зачем? — Перед тем, как ты съебешь отсюда, хочу вспомнить, какого это ебаться с тем, кто не пытается содрать кожу и выбить душу. И этого хватило, чтобы парень кивнул как болван и слепо согласился на это безумие. И не то, чтобы он был слишком уж правильным. В конце концов, что такого, когда твой бывший парень, с лицом разбитого корыта, просит переспать с ним на прощание? Звучит ужасно. Вот и Цанцю так думает! Ему не нужна глупая страсть. Сегодня его поставили перед фактом: через неделю он уходит, и они больше никогда не видятся. Но есть ли в этом смысл? Есть ли смысл в словах и действиях Ци Жуна? Есть ли смысл насиловать себя еще неделю? Хвататься за кровоточащее сердце и осознание того, что все, чего ему не хватало, эти мучительные десять лет, сидело рядом с ним. И это нечто больше не хотело его видеть. Этот месяц, что он приходил сюда, был краше всех его прожитых дней. Они обменивались словами и сообщениями, шутками и колкостями, оскорблениями и редкими комплиментами, но их сердца сблизились едва ли сантиметр. Наивно было полагать, что его простят. Наивно было считать, что несмотря на все между ними было, он имел право хотя бы близко к нему подходить. И с его странной просьбой, все не то, чтобы рухнуло, просто оказалось, что он конкретно заколебался. Голова его нещадно болела, но сердце кровило сильней, почти изнывало от тоски и самого простого желания — любить. Любить до искр в глазах, до дрожи в разбитых коленях. Любить от сломанных костей и стиснутых зубов. Любить так, как он не заслуживает, но едва ли с этим можно сделать. Ци Жун плохой человек, поэтому Цанцю без лишних вопросов, почти осознанно слизывает грехи с его выпирающих ребер и ненароком думается, что безумие охватившее его — по меньшей мере естественно. В сущности, возможно так и есть. Чужое тело некрасиво, но и отвращения не вызывает. В конце концов все они люди, и у всех есть недостатки, парень думает об этом долго, но взгляда не поднимает и не останавливается. Он не привык к идеализации и слепому обожанию. Ци Жун не должен быть богом, чтобы он любил его. Ему будет достаточно кричать поменьше и улыбкой своей, что больше походила на каннибальский оскал, освещать его. Хотя бы иногда, хотя бы не отталкивать его. Его рука уже в чужих джинсах, едва не по локоть, оглаживают шершавые бедра и ляжки, с внешней стороны, а потом и внутренней. Пальцы второй руки расправляются с пуговицами, с ширинкой, с ремнем. Рука пролезла лишь потому что человек под ним худ настолько, что не будь его кости обтянуты кожей, он давно бы умер от непрерывного кровотечения. Щекой он чувствует чужие ногти, спиной — ноги. Он принимает этот жест как призыв, поэтому оперевшись руками по обе стороны от Ци Жуна, склонился ближе и опустил губы ему на щеку. Если быть до конца честным — поцелуи в губы, были слишком пошлыми. Слишком поверхностными, да и смысл заставлять его партнера терпеть то, что ему не нравится? Тогда-то человек под ним и начинает подключаться к процессу, он отрывает его голову от своей щеки и зажмурившись, почти не глядя, впечатывает свои губы к его, замирая на несколько секунд. Отстранившись и вытерев лицо рукавом, парень нахмурился и вновь откинулся на спину. — Все еще полная хуйня. — Поцелуи? — Ага. И больше тот ничего не сказал. Несмотря не то, что казалось, будто в этом поцелуе, коротком соприкосновении бледных губ, он понадеялся найти что-то для себя. Но не найдя бросил столь глупую затею, словно и не нужно было. Ему стоило действовать немного стремительней, поэтому он слишком развязно спускает черную ткань чужих джинс до колен и оголенные ноги, кажутся слишком уж завораживающим зрелищем. Израненные и изрезанные, они выглядели слишком гармонично. Цанцю проходится руками по внутренней стороне бедер, ложится грудью меж этих до одури странных ног, надавливая на пах и оставляет мокрые следы по всей поверхности низа живота. Спускается ниже, зубами приспускает ткань, скрывающую его партнера от наготы и… замирает. В глаза его уставился… другой глаз. И пока до него дошло, что это татуировка, с парня семь потов сошло и сердце перестало биться! У Ци Жуна, прямо на лобке, отвратительно-синими чернилами был выбит кривой глаз и невероятно стыдная надпись, что и поддалась дешифровке не сразу «Cry baby» Рука-лицо и Цанцю раскатывает от смеха прямо здесь и сейчас, как никогда за прожитые годы. — Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!!! Ци Жун! — Парень выскальзывает на пол и прячет краснеющее от смеха лицо в сложенных руках. — Что это за позорище?! Ха-хах-ха-ха! Какого хрена?! Ци Жун зло натянул штаны и замахнувшись на него рукой, отчеканил точный удар по чужим волосам, растрепав и припорошив ими чужое лицо. — Ой, завали ебало! Импотент ебаный. Это наши парные татухи с Цзи, прояви уважение. А Лан Цанцю ко времени, когда он договорил это уже успел удариться головой об пол и лежать, мелко подрагивая, но все же не отрывая рук от лица. — Ха-ха-ха! Как вы вообще до этого додумались? — Выпили. — Стекломой? В ином случае, я даже не знаю, как можно было набить такое. — Прикинь, мы еще тогда проебались. Тату мастер тоже нажрался, так еще и русским оказался, вместо того, что мы попросили набил какую-то парашу на своем языке. Как потом выяснилось, это — сру в аду. По квартире прошелся гул и такой надрывный гогот, что уже через минуту, у Цанцю заболел живот так сильно, будто ему кишки вспороли и пустили на чучело! Отвратительные ощущения, отвратительная татуировка и небожители помилуйте, этот глаз! Он смотрел ему в душу… — Хочешь сказать, что такая есть и у Цзи? — Ага. — Идиоты? И вновь гулкий удар, он даже не может себя контролировать, стыд-то какой! Он честно пытается, старается как может, но ничего более не может привести его в чувства. Ни человек возвышающийся над ним, ни осознание того, насколько невовремя его раскололо. Цанцю придвигается ближе и садится на колени меж чужих ног, оттягивая черные, потасканые джинсы, в попытках получше разглядеть данный шедевр прекладного искусстава. И вновь его пробивает на смех. Он прикладывается лбом об чужое колено и утирает слезу с краснющего, будто помидор лица. Он не особо обращает внимание, когда на чужой телефон пришло уведомление и не особо понял, почему Ци Жун резко поменялся в лице. С раздраженного на растерянное. Когда к его лицу поднесли телефон, и он сфокусировал взгляд на сообщении, все, что он смог изречь из себя, было коротким выдохом. Дух в миг покинул тело, и стало как-то слишком холодно. Хуа Чен мертв.