3oh!3 — starstrukk
jm: как дела, чон jk: лучше всех, пак. мне же не нужно ездить каждое утро на новую базу jm: никогда не думал, что буду завидовать кому-то со сломанной плюсной jm: но блять база смешанная jm: я конкуристов в рот ебал jm: потому что они меня — жердью в жопу. каждое утро Вздохнув, Чонгук опускает глаза на свой гипс на правой ноге — тот выглядит весьма позитивно, если смотреть лишь на сердечки да солнышки от Хосока и игнорировать нарисованные Чимином хуи. Будь его воля, честное слово, он бы другу за фразу о зависти бы навоз в рот напихал: благодаря перелому он пролетел с соревнованиями, где должен был прокатить на Лютике Малый, а сейчас вынужден ждать, пока всё срастётся, а потом проходить реабилитационные муки. Намджун до следующих стартов его хрена с два быстро допустит: тренер дотошный во всём, что касается вопроса здоровья, несмотря на отсутствие здравого смысла у его трёх основных крупных спортсменов. — Потому что если вы все по итогу сломаетесь из-за того, что не долечились, то кто будет мне деньги платить? — но Намджуна за честность Чонгук всегда уважал, так что спорить нет смысла. Едва ли Лютик сильно испортится за время этого отпуска: Намджун взял его «Ламборгини» под свою задницу лично и ежедневно заставляет Хосока снимать процесс тренировки, чтобы Чонгук, лёжа дома в кровати, мог со стороны посмотреть и дать комментарии по работе с его жеребцом. Не то чтобы кто-то из них сомневался когда-либо в тренере: в конце концов, он довёл Чимина до мастера к его двадцати, а Чонгука с Хосоком — до кандидатов в их девятнадцать, ездил с каждым из них смотреть в своё время личную лошадь и недовольным никто не ушёл. Даже Лютик. Хотя Лютик почти всегда всем недоволен. Вообще, Лютика зовут Люцифер, но когда с него снимаешь уздечку, то он выглядит, как полный дундук без интеллекта в глазах, и по этой причине их бравым консилиумом решено было звать его Лютиком. Лютика Чонгук приобрёл два года назад за восемьдесят тысяч евро где-то под Бременом, и он охуел за ним ехать. Впрочем же, не пожалел — ни о чём, кроме сломанной правой ступни. Однако Лютик ему её хоть и сломал, но сделал то не со зла: как говорится, ты можешь быть в спорте много лет кряду, но технику безопасности должен помнить всегда — даже тогда, когда ведёшь в коневоз свою личную лошадь, которую хорошо уже выучил. Одним словом, там сразу много факторов было: и птица резко взлетела, когда спорткар Чонгука уже поднимался в карету для переезда на новую базу, и Лютик подпрыгнул, приземлившись своему отцу прямо на ногу могучей подковой, и Чонгук — лох ёбаный, потому что решил провести махинацию в шлёпанцах, ведь «сто раз уже ездили, что может случиться?». А теперь лежит с переломом. Но врач сказал, что ему ещё повезло, что не пришлось собирать ступню по частям: удар пришёлся слегка по касательной (подкова ударила не чётко по плюсне, а слегка всё-таки сбоку, и всю тяжесть копыта принял на себя всё же несчастный помост в коневоз), поэтому ему дали месяца два и ещё один для относительно лёгких нагрузок. Из которых первый уже к концу подошёл, так что ещё через столько же Чонгук сможет приехать на новую базу без костыля и увидеть своего коня не на видео. И дать ему по башке, блять, за ссыкливость. Ладно, шутка, конечно. Просто продаст. Шутка-шутка, конечно...***
— А тебе точно можно будет ездить только лишь через месяц? — этот вопрос Чимин задаёт между делом и как бы совсем ненавязчиво: смотрит вбок, задумчиво мусолит между губ сигарету, а вид — такой ангельский, что у Чонгука невольно возникает в башке пара вопросов. — Имею в виду, может, ты всё же Дэдпул? — Ты такая ленивая задница, — выдохнув дым, сообщает Хосок, глядя на одного из своих лучших друзей с осуждением. — Нихуя нет! — восклицает Чимин с возмущением. — Просто чем старше я становлюсь, тем больше мне есть, что терять, понимаете? Чонгуку, вот, терять уже нечего, он честь свою потерял ещё в тот момент, когда решил Лютика в коневоз в шлёпках грузить... — Молодняк завезли? — игнорируя выпады, задаёт Чонгук вопрос своему брату-двойняшке, что был настолько сосредоточен на том, чтобы жить эту жизнь, что за весь этот «отпуск» приехал его навестить всего дважды. «У меня были турниры, бро», — отмазался так. И реально правду сказал, а ведь лучше б соврал, потому что в такие моменты Чонгук хорошо понимал, что турниры должны были быть не у Хосока, а у них двоих. Но это, в общем-то, в прошлом: здесь и сейчас они втроём закрылись в специальной комнате, отведённой под заядлых куряг, и наблюдают в окно на крытый манеж внизу. Сейчас там вялый прокат в три головы так что царит тишь да гладь: Намджун ещё не доехал до места, чтобы раздать всем люлей за безделие, и по этой причине они втроём взяли по чашечке кофе и окопались в никотиновой ауре, изо всех сил подтверждая свою сопричастность к здоровому образу жизни спортсменов. — Пять голов, — затянувшись, отвечает Чонгуку его родной брат. — Три кобылы, два мерина. — И сколько им? — Всем по четыре, так что костяк уже хорошо сформирован. Знаю, что там есть переросток-теплокровный бельгиец, и очень поржу, если он уйдёт в работу к Чимину. Не повезло быть гномом-дрыщом, а? — Я не дрыщ, я жилистый, — апатично отвечает Чимин. И в этом он прав: Чонгук не видел ещё пока людей более сильных, чем этот низкорослик в пятьдесят килограмм. Кажется, будто в Чимине нет даже нужной для жизни жировой прослойки, серьёзно. — На кой хуй он купил их? — Чонгук хмурится. — Сказал, что троих взял с перспективой либо продать потом, либо отдать под аренду даже под наших клиентов, если с ними сработаемся. Один хуй, за постой платит он, так что работа будет бесплатной, тем более, что она с перспективой на заработок. А двоих купили клиенты, соответственно, берейторские будут хорошими, — тянет Хосок. — Другие он не выбивает. — Ни за какие деньги не буду работать кобылу только при одном раскладе, — вдруг заявляет Чимин. — Если она будет арабкой. Кобылы — это сам по себе Ад на земле, а если ещё и арабка... молодая арабка, — и на глазах братьев друг действительно начинает белеть. — Это звучит, как Армагеддон. Или повод пойти в конюхи, пока этот кошмар не оказался действительностью. — Ты не успеешь, — сообщает Хосок, показав на манеж за стеклом. — Он уже здесь. Внизу Намджун действительно говорит с женщиной, с которой Чонгук ещё пока не знаком: очевидно, ещё одна тренер. Выглядит очень приятно, не больше сорока где-то лет, и улыбается весьма обаятельно. — Можно шипперить? — тянет Хосок. — Она ему не подходит, — как-то быстро и резко отвечает Чимин. — Кто это? — подаёт голос Чонгук. — Кан Наён, мастер спорта по лучшей дисциплине на свете, — сообщает Чимин не без остаточной желчи. А потом, вздохнув, поясняет: — Она конкуристка. Есть у неё тут точно такая же сбитая команда ублюдков, как мы. Тоже всегда держатся стаей, вместе катаются на выездные соревнования и всё такое дерьмо. У неё один тоже выполнил мастера и два кандидата, короче, с точки зрения профессионализма они клёвые типы, однако с точки зрения личностных качеств я рекомендую им похавать говна. — А, точно. База ведь смешанная, — и Чонгук, покачав головой, вдруг понимает, что надо бы уточнить один важный момент: — А какой день — чей? — Воскресенье, вторник, четверг после полудня за нами; среда, пятница и суббота после полудня — за ними. То есть ставить препятствия после обеда в наши дни у них нет прав, но до этого — можно. В понедельник здесь официально смешанный день без таймингов. Кстати, сегодня, в общем-то, понедельник. — И с кем из конкуристов тут безопасно ездить в манеже во время прыжков? — С конкуристами может быть безопасно? — вскинув бровь, токсичит Хосок. — Разве они не все без башки? — Со всеми, кроме дебилов Наён, — мрачно отвечает Чимин. — Когда Тэхён, Юнги и Сокджин выходят в манеж, то все оттуда быстренько валят. Они вообще не смотрят, в кого могут прыгнуть, короли недоделанные, и даже порой не предупреждают, на какой барьер зайдут вот прям щас. Сраться с Наён бесполезно: она пытается их вразумить, но эти трое слишком впадают в азарт во время работы. — И у кого из них тебе не повезло на пути оказаться? — Чонгук ухмыляется: голос Чимина слишком отчётливо сталью звенит, когда он это рассказывает, чтобы не сложить два и два. — У Ким Тэхёна, — рычит Пак в ответ. — У него голштинец здоровый, серый такой, в холке сто восемьдесят точно есть, и костяк у него широченный. Там не конь, а машина. Я не знаю, кто охуел из нас двоих больше, когда оно отвернуло в последний момент: я или Вéстон. Мы просто шагали по стенке, уже отработав своё, и тут этот придурок решил прыгать систему без предупреждения, блять. И тормозить решил, видимо, в нас, хотя у него в принципе нет понятия тормоза — он что в жизни без башки абсолютно, что на боевом поле. — Тебе надо с ним познакомиться, — вдруг произносит Хосок, начиная смеяться. — И даже не для того, чтобы понять, насколько он конченный. — А для чего тогда? — Чонгук хмурится. — Знаешь, как зовут его жеребца? — и тут уже начинает пахнуть действительно жареным, потому что Чимин зависает на пару секунд и тоже начинает смеяться. А Хосок, хорошенько проржавшись, решает прояснить ситуацию: — Геральт. — Сука, — и, прикрыв лицо ладонью, тот Чон, который из шлёпочников, тоже негромко смеётся, — ну мой же Люцифер всё-таки. — Ты, видать, его еблище забыл за два месяца, — начинает громче смеяться Чимин. — Какой он, блять, Люцифер? Там морда, как у золотой рыбки в период ахуенезов, у Люцифера такого лица быть не может. Лютик — он и в Африке Лютик. — Зато он стабильно Средний первый бежит, — замечает Чонгук. — Восстановлюсь, начнём дрочить Средний второй и Большой потихоньку. — А ты самонадеян, — замечает Хосок. — Мне кажется, в нём слишком много веры в одного несчастного Лютика, — хмыкает Пак. — Идите вы нахуй! — восклицает Чонгук не без обиды, и резко подскакивает, потому что из-за спины раздаётся насмешливое: — Сразу видно, что Чонгук вышел с больничного, — и, обернувшись, замечает Намджуна. Благо, что у него нет проблем с тренером в плане выражений или чего-то такого: в конце концов, Намджуну всего тридцать шесть, и нельзя сказать, что они все в одной возрастной категории (с Чимином — самым старшим из них — у них разница двенадцать лет, к слову), однако тренер всегда был на одной с ними волне. Как-то так вышло, что в десять лет Чонгук и Хосок выразили большое желание пойти в конный спорт. Родители серьёзно к идее не отнеслись, а потому вопрос о выборе тренера долго у них не стоял: Намджун в его двадцать шесть на той базе был относительно новеньким и из постоянников у него был только четырнадцатилетний Чимин, который посмотрел на братьев Чон, как на говно, и сказал, что общаться с такой малышнёй не станет ни за какие коврижки. Но процесс пошёл классно: Чимин их буллил по-страшному, прося принести ведро шенкелей или требуя найти ключицу у лошади, но уже лет через пять Чонгук и Хосок резко скакнули в росте и весе, в то время как сам Чимин только мечтал хоть куда-то скакнуть. Вопрос, куда именно — в росте, весе или всё же на член Ким Намджуна, до сих пор остаётся неразгаданной тайной. Однако последнее — это уже много лет как персональная чиминова драма, потому что он пережил все те стадии, которые мог пережить человек, сначала осознающий свою сексуальность, а позже — принимающий данностью факт, что его первой любовью стал человек, который на него никогда так не посмотрит. Чонгуку с Хосоком всегда было жаль своего лучшего друга. Чимин крутой парень: бойкий, на язык дерзкий и реально безумно талантливый в спорте — выполнить мастера в двадцать лет может не каждый, но с каждым своим новым клиентом он претерпевает одну и ту же историю. Да-да, все эти вопросики в духе: «А вы точно справитесь с лошадью?», «Вам точно можно доверить ребёнка?», и замечания вроде: «У вас волосы крашенные, это непрофессионально» и «Вы явно гей, мой сын заниматься к вам не пойдёт». Как связана его ориентация и цвет головы с деятельностью, никто по сей день знать не может, но уже ни единожды тому же Чонгуку приходилось извиняться перед одним из самых близких людей из-за того, что потенциальные клиенты Чимина подходили к нему как к человеку, который «выглядит, как натурал». Чимин на это не обижается: только душнит, что натуральны все ориентации, и добавляет беззлобно, что если Чонгуку будет комфортно заниматься с гомофобными увальнями, то флаг ему в руки. Чонгук же в подобных вопросах весьма прозаичен: деньги не пахнут. А кто его трахает, не других людей ума дело. Забавен тот факт, что полгода назад некая барышня его лучшего друга довела до трясучки своим: «А разве у вас может быть так много опыта всего в двадцать четыре?» после того, как он битый час терпел её комментарии во время занятия с её пятнадцатилетним ребёнком. Чимин был уверен, что после злобного: «Я в этой хуйне варюсь столько же, сколько у тебя секса нет, тётя» она ему не позвонит никогда, а девчонка, с которой он занимался, уйдёт к кому-то ещё. Может быть, стоит сказать, что он даже надеялся, что так и получится, но все разрешилось во внезапную сторону: её мать позвонила — сейчас девочка арендует одного из купленных другим клиентом коней и успешно заняла третье место на последних выездных стартах. А внезапность являет собой её, собственно, маму: та на тренировки стала часто захаживать, задавать вопросики всякие и активно Чимину рассказывать, что с мужем, вот, развелась ещё три года назад и себя старой совершенно не чувствует, так что... Чонгук помнит это отлично. Конкретнее — отлично помнит вопли Чимина в динамике своего телефона, где друг орал благим матом своё: «Братан, меня хочет мать моей Суджу! Имею в виду, она в своей голове уже почти что связала меня и отпиздила плёткой, я не шучу, там вот такая маман, ей будет похуй даже если она узнает о том, что я по парням, блять, Чонгук хватит смеяться!». А если серьёзно, то за Чимина чертовски обидно. И за его личную жизнь, наверное, тоже: он свою влюблённость в Намджуна даже с врачом прорабатывал, особенно в тот стрёмный период, когда тренер три года назад позвал «своих троих сыновей» к себе на свадьбу. Чонгук и Хосок правда не знают, как Пак не нахуярился прямо на торжестве и не вскрыл себе вены прилюдно, но Чимин сделал хуже: уже через неделю после того, как Намджун уехал куда-то на море с женой, начал жить с каким-то клиентом старше него лет на двадцать, который... как человек был не очень. Не бил, но сильно прибухивал и юзал кокаин иногда, благо, не склоняя к этому бойфренда. Но денег отстёгивал много: так у Чимина три года назад появился рыжий четырёхлетний ганновер по имени Вестон, которого друг заезжал самостоятельно и три года спустя натаскал уже до сырых элементов Среднего Приза. А спустя год Намджун внезапно развёлся — жена сказала, что не будет жить с геем — и Чимин резко тоже освободился. И клиента вдруг потерял. Совпадение, видимо. А Хосок и Чонгук неожиданно выяснили, что у них команда полностью радужная, просто Намджун себя принять не мог до конца все эти годы, а в браке всё-таки понял, что с женщинами ему не по пути. И с тех пор каждый из них ведёт суровую холостяцкую жизнь, а Хосок и Чонгук на этот цирк смотрят уже два года кряду и пытаются разобраться в данном сериале. Потому что Намджун — хороший мужик, который уже долгое время к Чимину явно дышит неровно, но что-то подсказывает, что у него есть своего рода заёбы, через которые его надо пнуть. Хосок полагает, что причина или в разнице в возрасте, или же в том, что Намджун знает Чимина с детского возраста и невольно сам себе немного противен. Чонгук с ним, в целом, согласен, однако не знает, как донести до их тренера, что их лучший друг — уже взрослый мужик, который во многом превзошёл как спортсмен его самого (Намджун без преувеличения может звать этого парня своим главным в жизни тренерским детищем, и братья без каких-либо обид с ним согласятся). Не как тренер, что очевидно, потому что Намджун в этом варится намного дольше, да и подход в этой стезе у того куда потерпимее — ему хоть в пед идти вторым высшим, честное слово. А Чимин как раз из тех тренеров, сидя рядом с которыми стоит держать наготове заметки или ручку с блокнотом — пополнять фонд цитат. Поэтому братья Чон стараются в это не лезть. По крайней мере, пока это не мешает командной работе, поскольку хён всё ещё тренирует всю тройку, подгоняет коней и способных покупать их клиентов, башляет процент за берейторство своего табуна, подсаживается на Вестона, Лютика и Гидеона, чтобы каждый из них мог взглянуть на своих партнёров по спорту со стороны, и до сих пор даёт много подсказок. А ещё Намджун даёт хороших пинков Чимину, когда тот ловит очередную звезду и считает себя самым великим выездюком всех времён и народов, и Хосоку — для профилактики, потому что брат Чонгука вечно зациклен на том, что хорош, но недостаточно. — Здарова, коуч! — это Чонгук здесь и сейчас говорит, крепко того обнимая. — Как там мой «Ламборгини»? — Вчера пробовали с ним менки в темп, этот придурок запутался в своих же ногах и чуть не упал. Почему-то на меня разозлился за это, хотя сам облажался, бегал хвостил, пыжился и давил крысу, — пожимает тренер плечами, — жду твоё полное восстановление, чтобы начать отрабатывать пассаж и пиаффе. — А, то есть там меньше шансов, что Лютик запутается в своих же конечностях? — вставляет Чимин. — Не ёрничай, — Намджун цыкает, а после — тоже закуривает, садясь рядом с ним. Потом, впрочем, косится. Странно — потому что не так, как обычно, с лёгким неврозом и тайной (нет; или, может быть, тайной лишь для Чимина) влюблённостью, а... с лёгкой опаской. — Почему ты так косишься, — без намёка на какой-либо вопрос в интонации подозрительно тянет Чимин. — У меня есть новость, — вкрадчиво доносит до их умов тренер. — Чонгук, ты ведь знаешь уже, что я закупил пять новых голов? — Предположим, что знаю, — кивает тот, соглашаясь. — Я собираюсь раскидать их вам в работу, но каждого только предстоит заезжать, так что клиент Чонгука пока будет у Хосока в работе. Но, как я уже говорил, там есть некий клиент. Чиминов клиент, потому что нужен небольшой рост и вес. — Не говори мне, что это ебучий араб, — с постным лицом говорит ему Пак в ту же секунду. — Ненавижу, блять, арабов. — Хорошо, что это араб, не скажу, — и, кашлянув в кулак, Ким добавляет: — потому что это молодая арабка. Не сдержавшись, Чонгук громко ржёт, перебивая сие бормотание — Хосок ему вторит. Но чем больше они оба смеются, тем сильнее Чимин закипает, отчего двое его лучших друзей совсем не выдерживают и, привалившись друг к другу, плавно ползут по стене прямо на пол. — Просто скажи, что ты меня ненавидишь, — нарочито спокойно предлагает Намджуну Чимин, в эту секунду, очевидно, напрочь забыв, что любит того уже много лет. — Я уважаю тебя как спортсмена и знаю, как хорошо ты умеешь работать, — уточняет Намджун. — Твой регулярно подтверждаемый мастер был тобой не с неба получен. — Если ты хочешь, чтобы я покинул команду, просто скажи мне об этом. — Теоретически, — душнит Хосок с пола, — выездка всё равно не командный вид спорта, так что ты можешь идти. — Чимин, я не хочу, чтобы ты уходил, — игнорирует Намджун эту дотошность. А потом добавляет: — Особенно прямо сейчас, когда арабка уже ждёт тебя в деннике. Мне нужен ты с ней. Вернее, на ней. — Я ухожу, — спокойно сообщает Чимин. — Утром только вернись: у тебя до обеда аж три клиента подряд, — напоминает Чонгук. — Я вернусь утром, но в качестве конюха, — поясняет Пак с неслыханной твёрдостью. — Буду раздавать всем желающим сено и говно убирать. — А Вестон? — уточняет Хосок. — А ему ни сена не дам, ни говно не уберу, но его лобешник тупой всегда рад познакомить с лопатой за то, что сегодня с утра он решил, что ему нужно трахнуть гуляющую в леваде кобылу. Я ему точно яйца отрежу. — Ему уже семь, — напоминает Намджун. — Поздновато ты как-то решился. — А если ты всучишь мне араба, то и тебе тоже отрежу, — заявляет Чимин. — Кобылу арабской породы, — елейно уточняет Чонгук. — Молодую кобылу арабской породы, — елейно уточняет Хосок его уточнение. — Почему ты не дашь её им, — орёт Чимин, беспардонно тыкая пальцем в их сторону, — за их длинный язык?! — Да ты посмотри, блять, на них, — вздыхает Намджун. — Два бугая. Они ей позвоночник сломают. — Туда её! — Чимин, так нельзя говорить! — Можно, когда речь идёт об очередном ебанутом арабе! — Живодёр, — кивает Хосок. — Давайте его всё-таки выгоним. — Намджун, а здоровый бельгиец кому? — внезапно вспоминает об этом лоте Чонгук. — Тебе. По росту подходит. Ну, пока что Хосоку, конечно. Ты у нас пока работаешь только с земли. Эти два оболдуя тебе базу хоть показали дальше курилки? — Не-а. — Пойдём тогда, — и, докурив, Намджун тушит бычок в одной из расставленных пепельниц. — Проведу тебе тут экскурсию. Чимин, твою подчинённую зовут, кстати, Одетт. — Маня так Маня, — машет тот рукой обречённо, а встретив осуждающий взгляд Намджуна, пожимает плечами: — Я в душе не ебу, как можно сократить кличку Одетт, чтоб не позориться. Хотя молодая арабка в работе, знаете ли, тоже вполне себе разновидность позора.***
Чонгуку нравится база: чистая, светлая, очень просторная, но небольшая — для работы всего два крытых манежа и только два плаца. Та, на которой они раньше стояли, больше напоминала завод, в котором им троим было порой некомфортно: слишком много простора иногда даже вредят — только в здании, где жили Вестон, Лютик и Гидеон, стояло порядка сотни голов, и коноводы постоянно сновали туда-сюда, то и дело друг с другом ругаясь за места на развязках. Ещё, невзирая на камеры, вещи постоянно кем-нибудь пиздились. Поэтому, да, выбирая между тем помещением и этим небольшим местом, Чонгук однозначно выбирает соседство с дисциплиной конкур, чем пытку в сотню сугубо выездковых голов. — Она частная, да? — очень видно, когда люди отстраивают помещение под свою страсть: такие места всегда ощущаются невероятным уютом и комфортом к тому, что ты делаешь. Так и здесь: чисто, сухо, в хорошем смысле свежо — денники довольно подвижные, а не монолитно встроены в стены, что одновременно и плохо, и хорошо. Монолит со временем тяжело реставрировать, но крепления здесь довольно прочны: беспардонно ухватившись за решётку с рандомной лошадкой за ней, Чонгук сильно трясёт стенку ближайшего к нему денника, и та не шевелится. Конечно, тяжело сравнивать его силу с силой животного, но результат всё равно его радует — кое-где, бывало, они встречались со стенами, которые мог снести даже шетлендский пони. — Да, но не так давно они нашли дополнительных спонсоров, и сейчас чуть в отдалении строят новый манеж с новым зданием под детскую спортивную школу, — сообщает Намджун, наблюдая за тем, как Чонгук с деловитым лицом поднимает край мягкого покрытия пола, чтобы проверить состояние бетона под ним. — Батенька, да вы ревизор! — Ни за что не поставлю Лютика в место, которое регулярно не обрабатывается от мокриц под полами, — спокойно отвечает Чон, распрямляясь. — Овёс здесь хороший? — Лучший из всех, что я когда-либо видел. — Вода? — Не пахнет железом, можешь сам пить из крана. — Сено? — Отличное. Постоянно докидывают. — Грунт на площадках? — Евро, конечно, — со скучающим видом сообщает Намджун. — Сам же видел. — Только одну. В левадах какой? — Тот же, Чонгук. — Как часто ухаживают? — Дважды в день. Но не заливают, так что не скользко. — Полным курсом? И с отбортовкой, и боронят? — Блять, да. — Какая система его увлажнения? — Внутренняя с диспетчерской подачей воды, Чонгук, да ёб твою мать, неужели ты совсем перестал меня уважать и решил, что я не учёл все нюансы? — коуч не выдерживает. — Какой ты душнила! — Намджун, — спокойно произносит спортсмен, глядя своему тренеру прямо в глаза. — У тебя хоть когда-то была лошадка за восемьдесят тысяч ёбаных евро? — Да, трое. Зовут Вестон, Люцифер, Гидеон. — Ты правда хочешь, чтобы почти триста пятьдесят миллионов ёбаных вон пострадали хотя бы немного? — Напомни себе об этом вопросе, когда в следующий раз решишь грузить коня в шлёпках. — Урыл, — Чонгук улыбается. — Показывай плац. — Слава тебе господи, блять, — покачав головой, говорит ему Ким, после чего хватает за рукав и тянет на выход из помещения, в котором пахнет сеном и... собственно, лошадью. С удовольствием Чонгук видит трёх конюхов, которые чистят стоящих в денниках лошадей — уход тут и правда хороший. И таблички радуют эстета внутри: все одинаковые, светлые, плотные, а не бумага, с чёрным витиеватым шрифтом, где написаны имя, порода, дата рождения каждой коняги, её норма кормления, а также имя и номер телефона владельца животного. В момент, когда они проходят мимо огромной серой махины, Чонгук замечает кличку, которую уже слышал сегодня. А потому тормозит. — Ты чего это? — тормозит Намджун следом за ним, а потом, вздохнув, усмехается: — А, ясно. Да, ты о нём уже знаешь. — Ну, здравствуй, Ведьмак, — «Геральт, жеребец голштинской породы, 2016 г.р.» поднимает глаза на случайного гостя, после чего, фыркнув на то, что вкусняшек у глупого кожаного сейчас с собой нет, снова возвращается к ленивому поеданию сена в своём деннике. — И правда огромный. Не осуждаю Чимина и Вестона за то, что они его обосрались. — Огромный и сложный пиздец, Наён на него никогда не подсаживается. Но я всё равно на твоём месте бы обсирался владельца, — говорит ему тренер. — Тэхён — трудный парень. — Что значит трудный? — Это значит, что у него в крови прыгать, — с усмешкой сообщает Намджун. — Хотя я бы его в троеборье отправил. Нужный процент жажды самоубиться в нём для этого есть даже с избытком. Иногда я смотрю на то, что он творит, сидя в седле, и тянет перекреститься, хотя я безбожник. — Ну, сумасбродство в седле не говорит о сумасбродстве на своих двоих, разве нет? — интересуется Чон. — В конце концов, я верхом тоже порой тот ещё конченный, однако когда... — и сам себя прерывает, столкнувшись с чужим многозначительным взглядом: — Какого хрена, хён? — Я ничего не сказал, — с ангельским видом говорит ему тренер. — Ты слишком громко подумал, мать твою. — Ты ничего не докажешь. — Здравствуй, Одетт. Мы с тобой только встретились, а ты меня уже заебала, — раздаётся вдруг нежное из другого прохода, и они, вздрогнув, негромко смеются, после чего коуч, повысив голос немного, говорит в нужную сторону: — Сегодня на неё не садись: она ещё в коме от переезда, да и понедельник сегодня. Вот что-что, а знакомство с командой Наён безопасной заездке кобылы арабской породы точно не поспособствует. — Мне показалось или ты правда использовал слово «безопасно», «кобыла» и «арабской породы» в одном предложении? — вновь раздаётся недовольство Чимина. — Как-то душно в этом проходе, — доносится голос Хосока, который, видать, решил сходить с их лучшим другом взглянуть на чудо природы с хреново сокращаемой кличкой. — Это то, что тебе сказал Мин Юнги, когда ты ему первый раз в жопу дал? — не медлит с ответом Чимин. — Я чего-то не знаю, блять? — незамедлительно реактит Чонгук на это высказывание. — Ты всё, блять, знаешь, — отвечает брат с раздражением. — Это просто Чимину пора становиться фикрайтером. — Чонгук, если бы ты видел химию между ними двумя, ты бы меня не осудил за беливерство, — бодро заявляет Чимин, заходя к ним в проход с задорной улыбкой. — Тогда мне какой пейринг беливерить? — не стесняется отомстить за честь своей двойняшки Чонгук. — Тебя с тренером? Кашлянув, Намджун бормочет что-то, похожее на: «Пойду Гидеона проверю, ребята, Чонгук, жду тебя у левад» и быстро уходит куда-то в обратную сторону. Чимин смотрит на друга в упор ровно до той самой минуты, пока коуч не скрывается за поворотом, после чего, голос понизив, задаёт актуальный вопрос: — Ну и зачем? — Пора бы ему созревать для каких-нибудь действий, пока ты опять не нашёл себе папика-спонсора, который тебя будет просто любить, пока ты сам будешь, не изменяя традициям, сохнуть по мужику на четвёртом десятке, который боится признаться себе и всем вокруг, что у него краш на парня, которого он знает с его восьмилетнего возраста, — также негромко отвечает Чонгук. — Во-первых, с десятилетнего — я к нему перешёл спустя два года в седле. А, во-вторых... блять, — и Чимин зло пинает стенку одного из денников. Та не трясётся, отмечает душнила в Чонгуке — крепления здесь и правда добротные. — Он всегда будет видеть во мне того пиздюка, который не мог толком сделать в воздухе одиночную менку, и никогда не увидит мужчину, который на последних стартах подтвердил мастера спорта и теперь метит в МСМК. Это моя участь лоха, Чон. Прекрати шутить об этом, окей? — Хочешь на Вестоне? — интересуется Чон, меняя столь щекотливую тему их разговора, и видит благодарность в чужих карих глазах, когда друг корчит рожу и задаёт встречный вопрос: — Какой, мать его, Вестон? Он слишком ссыкливый для таких крупных турниров, и слишком тупой для того, чтобы я мог когда-то проехать на нём Большой Приз с переездкой даже на простой тренировке. — Мне кажется, ты его недооцениваешь, — замечает с улыбкой Чонгук. — Он мозговитый и в нём достаточно дури, чтобы её можно было использовать с выгодой. — Он стартов боится, Чонгук. Я не шучу: каждый раз, когда я плету ему шишечки, он начинает греться, интенсивно потеть и дристать. — Всё ещё? Ты же выступал дважды, пока я валялся с ногой. Не прошло? — Не прошло. Я не знаю уже, что с ним делать. Когда мы идём на разминку, у него глаза выкатываются, как у араба... — и Чимин болезненно морщится, глядя в ту сторону, откуда пришёл только что, — ...но не будем о грустном. — Ты о конском поносе или о том, что Вестон довольно нервный мужчинка? — Я об арабах. Нет в конном мире ничего грустней перспективы работать араба. Кобылу-араба. Ненавижу, блять, кобыл, сука, — и Чимин снова пинает стенку чьего-то там денника. — Я верю, что твоя ненависть к арабам довольно сильна и счастлив с тобой её разделить, — раздаётся из-за спины Чонгука доселе незнакомый ему звонкий голос, — однако на кой хуй ты пинаешь денник моей лошади? Прочитав кличку на автопилоте, Чонгук застывает. Даже не от факта того, что Чимин в приступе понятного всем отчаяния отпинал домик лошадки на глазах у хозяина живности, сколько от того, что только что прочитал. Ему нужно видеть лицо человека, который на полном серьёзе назвал Бубльгум эту статную рыжую даму. И желательно ещё заглянуть в глаза владельца её вороной изящной соседки, потому что ту, оказывается, зовут Марселин. — Я предлагал Тэхёну купить кобылицу и по фану сменить ей имя на принцесса Селестия, но он послал меня нахуй. Считаю, что у него нет прав считать нас с Юнги идиотами, пока сам он в итоге скачет на лошади, у которой полное имя по паспорту — буквально Геральт из Ривии. Парнишка, чей денник Чимин отпинал в приступе злобы, оказывается внезапно очень красивым и с открытым, добродушным лицом. Широкоплечий, темноволосый, высокий, но очень изящный, а ещё, очевидно, не на понтах — без тени сомнения коротко кланяется Чонгуку при встрече, после чего говорит: — Я Сокджин, кстати! — Один из трёх долбоёбов Наён, — ворчливо сообщает Чимин. — Но самый нормальный из них. — Я же перед тобой извинился! — не обижается самый нормальный из долбоёбов. — Ты въехал мне в жопу, — напоминает Чимин. — Сидя верхом на кобыле, ты въехал в жопу моему жеребцу. У Вестона есть яйца, Джин. То, что он порой не может взять их в кулак — это другая история. — Обошлось ведь! — с виноватой улыбкой поднимает конкурист большие ладони в примирительном жесте. — Куда хуже бы было, если бы ты на жеребце въехал мне в жопу, когда я был верхом на кобыле, разве не так? — Тогда бы мы с тобой, возможно, и не говорили сейчас, — мрачно бросает друг в заключение. — А ты Чонгук, да? Ребята рассказывали! — Не «ребята рассказывали», а «я доебался с вопросами», — уточняет Хосок, наконец, подходя к ним. — Я доебался с вопросами, потому что хотел знать героя в лицо, — мягко улыбается новый знакомый. — Не каждому хватит мозгов грузить коня в шлёпках. — Это, что, знают все? — со стоном Чонгук прячет в ладонях лицо. — Твой брат едва ли не с рупором об этом рассказывал, — произносит Чимин. — Почему я не задушил тебя во младенчестве? — уточняет Чонгук у Хосока. — Потому что я всегда пиздил тебя, пока мы были детьми, — просто отвечает Хосок. Чимин громко смеётся: Бубльгум поднимает голову на резкий неожиданный звук, а потом, в лучших лошадиных традициях, возвращается к поеданию сена. — Дайте я заберу принцессу из замка, — бодро просит Сокджин, отодвигая задвижку на двери денника: только сейчас Чонгук замечает у того на плече два недоуздка (чёрный и празднично розовый), и, вскинув бровь, вопросов не задаёт. — А то мы пропустим время нашей прогулки. Могу ли я попросить кого-то из вас взять Марселин? — Юнги мне яйца отрежет, — сообщает Хосок с лёгкой усмешкой. — Тебе? Вот уж не думаю, что ты дашься так просто, — и, фиксируя на развязке кобылу, Сокджин открывает небольшую дверцу со стороны кормушки у лошади: там обнаруживается небольшое пространство с парочкой полок, где парнишка хранит ногавки (тоже, блять, розовые), крючок (розовый), щётки и смахивалку. Вздохнув, Хосок забирает у того второй недоуздок, открывает дверь денника Марселин и ставит её чуть по проходу подальше. После того, как на лошадей надевают защитки (Сокджин трещит, не замолкая, но это внезапно не кажется Чонгуку напряжным: он весьма обаятельный парень и хорошо подаёт информацию), то Чимин и Чонгук сторонятся, пропуская кобыл под руководством Хосока с Сокджином дальше по проходу конюшни. В сторону, собственно, левад, которые Намджун так стремился показать одному из своих трёх «сыновей», и поэтому Чон идёт следом. Левады находятся дальше: просторные, с высоким прочным заборчиком, который просто так не выбить даже с двух ног и не перепрыгнуть даже самой ретивой лошадке, и конкретно здесь, в отдалении, их три. Запустив подружек в две из них и наблюдая за тем, как кобылицы рысцой бегут друг к другу здороваться, Хосок вешает недоуздок на загонную дверь, а затем, пораскинув мозгами, вдруг выдаёт, глядя на свободное место по левую руку от принцессы Сокджина: — Джин, а Бубльгум нормально с мужиками гуляет? — Всё зависит от мужика, — отвечает конкурист легкомысленно. — Если он не будет её доставать, то она будет душкой. Но если он будет бесить её и, к примеру, кусаться, то орать будет сиреной и драться. — А с тобой леваду кто-нибудь занимал? — Ты хочешь привести Гидеона? Нет, не занимал. Тэхён хотел выпустить Геральта после меня, но передумал, потому что он ни с кем не может нормально гулять, и поэтому приехал сюда к шести утра и тот гулял утром. — Да, хочу. Я сейчас! — и быстрым шагом Хосок удаляется обратно в конюшню. — Его мерин очень спокойный, — зачем-то поясняет Чонгук. — Так что лезть к ней не будет. — Да, знаю. Хочешь, покажу тебе плац? — вдруг предлагает с улыбкой Сокджин. — Да, было бы славно. — То есть мне ты не предлагаешь? — дует губы Чимин. — Тебя ждёт арабка, — напоминает спортсмен из команды Наён. — А ближайшая бочка освободится уже минут через пять, и если ты хочешь с этим быстрее закончить, то поспеши, — и снова смеётся, когда Пак пучит на это глаза и, заухав: «Уй, бля, уй, бля!» быстрым шагом идёт за Хосоком, оставляя их двоих в одиночестве. А Сокджин, кивнув в сторону, предлагает следовать молча за ним. Чонгук с готовностью идёт с новым знакомым нога в ногу, оглядывая пространство с большим интересом. Всё ещё чисто, уютно, в светлых тонах: доски покрашены нежным бежевым цветом или приятным пастельным жёлтым, крыши зданий — тёмно-коричневые. Много декоративной растительности и всякого рода клумб. Хорошая частная база, которая и правда с любовью отстраивалась. Маленькая и очень уютная. — Клиентов не растеряли после своего переезда? — задаёт вопрос конкурист. — Ни одного, — отвечает Чонгук. — Сюда всем оказалось даже удобнее ехать. И по фоткам все в восторг тоже пришли: наша предыдущая база напоминала завод с большой проходимостью и без соблюдения каких-либо расписаний, так что. — О, здесь с этим строго: в манежах может быть не больше шести голов за раз, а на плацу — до десяти. — Интересно, что будет здесь, когда достроят конюшню под детско-спортивную школу. — У нас ничего не изменится: я тоже боялся, потому что где дети, которым родители не дают много денег на лошадей, там всегда воровство, крик и толпа. Но они будут дальше со своими манежем, плацем и раздевалками, а у нас на воротах будет охрана. Им, вроде, даже кафешку поставят свою, так что мешаться не будут. — Отлично! — улыбается Чон. Они заходят за здание: всё вокруг столь же зелёное, яркое, светлое — и издалека Чонгук уже видит бортики плаца, покрашенные в коричневый цвет. Да вот там что-то прямо сейчас происходит: до них с Джином доносятся странные низкие выкрики, что сквозят напряжением, и они ускоряются в нужную сторону, чтобы в итоге засвидетельствовать... ...страшное? Согласно исследованиям, лошадь опаснее мотоцикла в двадцать один раз. Но на скромный взгляд Чон Чонгука, ни один конь не является настолько отбитым, как тот парень, который рискует проломить себе таз, а после — и голову, если не спрыгнет прямо сейчас. Потому что перед его глазами разворачивается что-то сродни началу трагедии: большой гнедой мерин, сильно замкнувшись, прямо сейчас страшно высаживает какого-то парня спиной на манер родео. Мощный, пружинистый, крупный и явно не планирующий подчиниться сегодня, он совершает ряд резких прыжков вправо и влево, резко опустив голову и изо всех сил лансадя, меняя выпады сильной спины на ряд почти вертикальных козлов. Прыжки просто невероятно огромные, а жереб словно наверняка знает, что делает, поскольку метания из стороны в сторону уже словно отточены, а то, как он резко старается запрокинуть голову с крепко закушенным поводом к всаднику, когда тот упрямо не падает после таких вот приколов, пахнет намёком на то, что он уже кому-то так нос разбивал. Но, впрочем, не выходит и это: молодой парень, сидящий на этом диком безумии, блять, ухмыляется, в нужный момент всаживая по коню с двух сильных ног на даже в такой ситуации невероятно мягкую и безболезненную для манипуляций руку. Конь хвостит так сильно, что щёлканье жёсткого волоса о кожу сапог слышно даже в той точке, где застыли Чонгук и Сокджин. Жеребец дико беснуется, привлекая к себе всё внимание, и Чон даже не сразу замечает ещё одного паренька, который опасно стоит неподалёку от бойни с бичом в левой руке, и, уворачиваясь от мощных копыт, подстёгивает жеребца идти вперёд и подчиниться. — Чья это лошадь? — уточняет негромко Чонгук. — Моя, — вдруг раздаётся негромкое справа, и, развернувшись, он замечает девчонку, которой исполнилось не больше пятнадцати лет: худая и робкая, она смотрит на эту драку с побелевшим лицом и испугом, как никогда, видать, понимая — на месте парня в седле могла оказаться она. А тем временем жереб сменил свою тактику, раскусив, что победить всё ещё не выходит, и от скачков перешёл к резким вертикальным свечам и попыткам выпрыгнуть резко вперёд. Но парень явно не промах и балансирует просто прекрасно: рука его всё ещё остаётся до невероятного мягкой, но он распределяет свой вес так быстро, как это только возможно — всего за десять секунд Чон насчитал три возможности перевернуться, однако всадник слишком хорош, чтоб в момент подъёма не подаваться вперёд, а в момент приземления не отклоняться назад. — На кой хрен ты купила это чудовище? — уточняет Сокджин. — Ты, вон, с тростинку, а он махина здоровая! — Когда я его покупала, он стабильно ходил сто шестьдесят, но мне не повезло ни с тренером, ни с кривыми руками, — вздохнув, поясняет спортсменка. — Пауль уже разбивал мне нос дважды. Хорошо, что не сломал. А когда я поняла, что без страха не могу сидеть на нём, но и такого калеку никому не продать, пришла к выводу, что надо что-то менять. Сегодня мы впервые занимаемся здесь с новым тренером. — А твой новый тренер?.. — тянет Чонгук, но отвечает предсказуемо Джин: — Ким Тэхён. Он сейчас и страдает в седле. А Юнги, вон, внизу помогает. Он говорил мне, что у него новичок со сложным случаем. Так вот он какой, Ким Тэхён — человек, которого Намджун велел обсираться. Парень, который бесит Чимина беспардонной манежной ездой с нужным процентом жажды самоубиться в крови. Зато теперь Чонгук как никогда понимает, что имел в виду тренер, когда заявил, что при виде того, что этот парень творит, сидя в седле, тянет перекреститься даже безбожников. — По его лицу не заметно, чтобы он страдал. — О, нет, поверь, если конь не сдастся ещё с пару минут, то в ход пойдут жёсткие методы. — Мне будет лучше уйти?.. — растерянно тянет девчонка. Сокджин пожимает плечами: — Ну, всё зависит лишь от тебя. Тэхён на этой базе единственный, кто умеет бороться с конями на равных, сидя в седле. Буквально, мать его, — жеребец уже весь мокрый: пенится грудь, где об неё трётся подперсье. Но тактика ходьбы на двух ногах ему явно зашла на ура: — Зря он решил, конечно, перестать его просто высаживать. — Что ты имеешь в виду? — успевает задать Чонгук вопрос, а затем на его глазах происходит невиданное. — Назад! — рявкает Ким Тэхён неожиданно низким, полубархатным голосом. Адресуя выкрик, очевидно, Юнги, который мгновенно отбегает назад, продолжая держаться в зоне оказания помощи. И в тот же момент, когда Пауль вновь встаёт на задние ноги, Тэхён резко подаётся вперёд, с силой ударяет того по зубам, заставляя жеребца потерять равновесие, и резко смещается на бок — так, чтобы рухнувший прямо на грунт несгибаемый конь оказался под ним, а он сам приземлился прямо на ноги. На всё про всё уходит не больше трёх секунд, честное слово. — ...твою мать, — хрипит Чонгук в ахуе. Хозяйка коня, замерев, прижала руки к губам. — Он победил, — спокойно произносит Сокджин, глядя на то, как с презрением его сокомандник несильно пинает коня прямо в бочину со звучным: — Ты понял, кто главный здесь, а? Поднимайся давай, не сломал я тебе ничего. Ты даже не ударился, трус. — Пауль точно живой? — шепчет Чонгук озадаченно. — Конечно, живой, просто в ахуе. Говорю же: Тэхён на этой базе единственный, кто может тягаться с лошадьми на равных условиях, даже сидя в седле. Ты думаешь, он не умеет безопасно перевернуть коня со свечи? — с таким видом, будто всё произошедшее минуту назад — это плёвое дело, отвечает его новый знакомый. — Знаешь ли, это явно не тот навык, которым обладает каждый второй! — восклицает Чонгук. — Я слышал о таких методах, да, но вживую... не видел ни разу. Жеребец же, тем временем, будучи наполовину белого цвета, так как измазался в грунте, встаёт с большими глазами. — Но надо закончить, — комментирует Джин, глядя на то, как Тэхён садится назад и посылает коня с двух ног сразу. Всё ещё на мягкую руку. И тот... подчиняется: расслабив шею, весь подбирается, опустив нос пониже и округлив шею, идёт мягкой рысью, всё ещё пребывая шокированным. — Ну, молодец! — раздаётся довольное. — Так бы и сразу, а? А то выделывался всё тут, характер показывал! — и, сделав круг, хлопает коня по грязной шее и бодренько спрыгивает. После чего с довольной широкой улыбкой подводит того к хозяйке, передавая ей повод, и резюмирует: — Шагать минут двадцать, потом — мыться, после того, как отмоешь, не забудь намазать ноги охлаждающей мазью, а шею и спину — разогревающей. Завтра после таких приключений шагаем и только рысим, с послезавтра начинаем работу. — А прыгать когда? — пищит девчонка, забирая у своего тренера лошадь. — Ты вообще видела, что сейчас тут творилось? Хочешь сейчас на нём прыгать? Вперёд, но без меня, — и, отсалютовав, снимает с рук перчатки и растирает лицо, после чего задаёт подошедшему к ним Юнги вопрос: — Сколько сейчас вообще времени? — У тебя час перерыва, — со скучающим видом говорит ему тот. — Заебись. Хочу в душ, кофе и сигарету, — устало произносит Тэхён, покачав головой и забирая с одной из стремянок бутылку воды, которую выливает себе прямо на голову: — С кем она его выбирала когда-то, в душе не ебу. Но конёк интересный. Хочу с ним работать. — А слухи не врут, — подаёт с насмешкой голос Чонгук, скрестив на груди руки. И только в этот момент Ким Тэхён, кажется, замечает его: окинув заинтересованным взглядом от носков кросс до черноволосой макушки, становится слегка оживлённее — вскидывает тёмные брови и языком цокает словно бы в интересе: — И что они говорят? — Что ты вообще без тормозов, — Чон ухмыляется. Тэхён смеётся коротко и почти что беззвучно. А затем откидывает налипшие на лоб тёмные пряди и дарит очередную улыбку, но только ему одному: — И правда не врут. — Это Чонгук, — сообщает Сокджин, тыкая в своего знакомого пальцем, — брат Чон Хосока. — Выездка? — задаёт Тэхён новый вопрос. — Да, кандидат, — отвечает Чонгук. — Эх, скукота, — и, фыркнув, Тэхён идёт в сторону выхода с плаца. — Не понял, блять?.. — озадаченно тянет Чонгук, однако этому гаду не хватает всё-таки такта даже на то, чтобы обернуться на данный вопрос. Вместо этого Ким просто машет рукой, в которой зажал пустую бутылку, словно прощаясь, и идёт в сторону зданий. Чонгук в такой ситуации, что граничит с откровеннейшим хамством, совершенно не должен был опускать взгляд ниже чужой поясницы. И уж совершенно не должен был внезапно подумать: «Охуенная задница». Но это именно то, что происходит. — Чон, — внезапно негромко подаёт голос Сокджин. — Ась? — столь же негромко откликается он. — Можно нескромный вопрос? — Это какой же? — Только не бей, хорошо? — Я подумаю. — Ты би или гей?.. — Почему ты хотя бы из вежливости решил меня не рассматривать как гетеросексуальную особь?! — повернувшись к нему, Чонгук возмущается. А Сокджин на это смеётся, пожимая плечами, и отвечает простым: — Говорят же: в выездке нет мужчин-гетеро. — Тупое высказывание, — хмурится Чон. — Абсолютная ложь. — Так ты гей или би? — Конечно, я гей, мать твою, как ты вообще мог подумать, что я умею смотреть в сторону женщин? — Хосок тоже гей, — сообщает Сокджин очевидное. — И Чимин гей, к слову. — Я в курсе. — Так что там с высказыванием? — участливо интересуется Джин. — Окей, в нём есть смысл, — закатив глаза, сдаётся Чонгук. — А почему ты спросил? — Да так, просто... — произносит конкурист в неуверенности. А потом, щёлкнув пальцами, бодро сдаёт всё с потрохами: — Тэхён тоже гей! — Мне... поздравить его с месяцем гордости?.. — неуверенно начинает гадать его собеседник, — ...просто поздравить?.. или спросить, как прошёл каминг-аут?.. мне зачем эта инфа? — Просто, — столь же просто отвечает Сокджин. — На будущее. — Какое, мать твою, будущее?! — Очень туманное и невероятно загадочное, — неопределённо, но очень таинственно замахав руками, Сокджин хочет эпично и невероятно мистически отползти от него боком, как краб, но спотыкается и едва не падает в куст. Какой же он кринж. — Какой же ты кринж, — поморщившись, резюмирует Чон. — А Хосок был охуительно рад в своё время узнать, что Юнги гей, кстати, — опять сдаёт контору Сокджин. А Чонгук, который хотел уже было красиво уйти, застывает на месте. — Так чего я всё же не знаю?.. — тянет он, с подозрением покосившись на конкуриста. Образ бледного парня с красивым скуластым лицом и отросшими чёрными патлами, которые тот собрал в небольшой хвостик перед тем, как надеть сверху чёрную кепку, возникает перед глазами. Юнги, значит — хозяин теплокровной голландки вороного окраса, которая прямо сейчас гуляет с кобылой Сокджина, и обладатель самого скучающего в мире лица. Будто не при нём Ким Тэхён специально перевернул лошадь с вертикальной свечи, провернув этот трюк как что-нибудь будничное. Будто совершенно не он помогал до той страшной минуты пробивать жеребца через повод, рискуя получить в лоб копытом. — Надо проверить, как там Бубльгум, — вдруг произносит Сокджин, осознав, что болтнул лишнего. — Не померла, зуб даю. Так что там с этим Юнги и моим родным братом? — протянув руку, Чонгук цепко хватает его за плечо. — ...лучше спроси у них сам, — улыбаясь широко-широко, предлагает ему конкурист. — Мне правда надо идти. — Зараза. — Стараюсь!***
— Так это всё-таки правда? Ты мутишь с тем конкуристом? — Не мог бы ты выйти нахуй отсюда? Я стою голый в душе. Как ты вообще зашёл сюда?! — Не выйду, пока ты не скажешь, — жара на этой неделе и правда их доконает: Чонгук и сам мечтает о том, чтобы сходить уже в душ, хотя он с его дурацкой ногой всё ещё работает строго на корде или с трибуны, когда приходят клиенты. Чего нельзя о Хосоке сказать, у которого есть Гидеон, два молодых и борзых новых голштинца, а также бельгиец Чонгука и его же тракен, хотя Чонгук всё равно их наглым образом спиздил и начал гонять в бочке на корде, вешая на седло грузы. Но это всё блажь, потому что у Хосока в регулярной работе есть ещё четыре частных коняги, и ещё двоих он делит с Чимином. Возможно, ему в этот знойный полдень среды действительно нужен душ несколько больше, чем его брату-двойняшке. Они взяли в аренду большое помещение вместе со шкафчиками, ключ от которого есть лишь у команды Намджуна: здесь помимо комнатки для амуниции и хранения шмоток есть также комната отдыха с кофемашиной и большими диванами, а также стиралка и целых две душевых. Чонгук мог пойти в ту, что свободна, но не доебаться до брата не мог. Хосок на это вздыхает. А после, привалившись лбом к пластику, ноет: — Ты о чём вообще? С каким конкуристом я уже замутил в твоей голове? — Тот симпатичный, у которого вечно постная рожа и который вампир. — Он не вампир. — Он на солнце горит. — Бог мой, Чонгук, с чего ты взял, что Юнги на солнце горит? — стонет Хосок, глядя на брата со смесью отвращения с жалостью. — Он просто бледный и не загорает, окей? — Я не сказал его имени! — восклицает Чонгук, тыкая пальцем в чужую голую грудь. — Всё ясно, — добавляет с видом всезнайки. — Ты определённо с ним мутишь. А мне не сказал! — Я не мучу с ним, — устало тянет Хосок. — Ну да, просто трахаешь, — раздаётся новый, до боли знакомый всем голос, и, повернувшись, Чонгук видит Чимина, который опустил крышку для унитаза и сейчас восседает на нём, словно король, держа в руке кружку с кофе. — Я лично видел. — Понравилось? — уточняет Чонгук. — У меня теперь психотравма, — бесстыдно говорит лучший друг, показательно дуя на чашку. — Ради бога, вы можете дать мне помыться, ёбаная группа поддержки?! Я голый стою! — Тебя тут никто не поддержит, — говорит Чонгук брату. — Чонгук, я клянусь тебе, меньше всего тогда мне хотелось заканчивать день членом Хосока и его голой задницей, которую трахал один из долбоёбов Наён, — продолжает Чимин. — Хосок знает, что значит «секс»? — этот вопрос уже задаёт Ким Намджун, заходя в душевую четвёртым. — Привет, тренер! — приветственно щёлкает пальцами тот Чон, которого всякие нехорошие люди не трахают. — Здравствуй, Чонгук. — Я всё ещё голый стою в душевой и пытаюсь отмыть от себя пыль, пот и грязь, — напоминает Хосок всем собравшимся. — Было бы славно, если бы вы все съебались отсюда. — И позвали Юнги? — елейно произносит Чимин, наверняка не забывший буллинг двух братьев на тему того, что ему дали в работу арабку. Возможно, Чонгуку стоит быть аккуратным и не допускать ситуаций, в которых Пак может на нём отыграться за это — едва ли его бравый запал закончится лишь на Хосоке. Так думает Чон в ту секунду, когда брат, фыркнув, пытается было закрыть дверь в душевую кабину, однако то, что случается дальше, перечёркивает нахрен всё то, что все они хотели сказать и сделать. Ведь: — ...зачем меня сюда звать? — раздаётся негромкое, низкое и весьма любопытствующее. В ту же секунду ванная тонет в молчании: голый Хосок съезжает спиной по стене голой задницей на пол, Намджун, обернувшись в дверях, демонстрирует всем застывшего за порогом Юнги с телефоном в руке, Чонгук имеет возможность разглядеть бойфренда брата во всей красе. И только Чимин начинает ржать, как скотина, икая от смеха и бормоча что-то похожее на: «Ёбаный сюр». Мин Юнги... не похож на того, кто мог бы очаровать Чон Хосока, если быть откровенным. Сколько Чонгук себя помнил, его брат-двойняшка всегда выбирал в партнёры людей активных и ярких, а этот парень... словно сошёл с экрана кино. Ещё в ту самую пору, когда то было лишь чёрно-белым: черноволосый и стабильно убирающий волосы в невысокий хвост на затылке, конкурист выглядит стройным и жилистым — почти, как Чимин, но всё же шире в плечах и груди. У него достаточно тонкие ноги, он немного сутулится, а ещё он носит чёрные шмотки, и из-за этого его бледная кожа кажется белой. Но на внешность плевать: Чонгуку сказали, что этому парню всего двадцать два года, однако при одном только взгляде на конкуриста он ощущает себя, словно щенок, которого хозяин застукал за поеданием отходов из мусорки или вроде того. Потому что Юнги, кажется, абсолютно спокоен всегда, и из эмоционального спектра на его скуластом лице могут отразиться лишь скука, брезгливость, разочарование или презрение. Что-то из этого. Чимин говорил, что этого парня никто не видел звонко смеющимся — и такой типаж личности абсолютно не в стиле Хосока. Чонгук может базарить за это: он брата двадцать лет знает. Однако ему хватило мозгов поддаться дури Сокджина и назвать свою лошадь в честь королевы вампиров из мультика. Ещё Чонгук знает, что Юнги кмс и прямо сейчас активно готовится к очередному турниру, где хочет попробовать выполнить мастера спорта. И что клиентов у конкуриста меньше, чем у всех остальных из команды Наён, однако зарабатывает он всё-таки больше. Намного. Потому что относится к тем везучим засранцам, чьи спортсмены покупают от трёх до пяти голов сразу. Он очень серьёзен в работе, но зачастую слишком расслаблен в повседневном общении... или ему просто плевать. — Потереть спинку Хосоку, — Чимин не теряется и решает выбрать путь сильной личности: позориться, так до победного. Однако же Мин на него даже не смотрит — его взгляд прикован к Намджуну и только, когда он поднимает мобильный экраном вперёд и буднично просит: — Пожалуйста, сверьте своё расписание. В семнадцать часов в первом манеже выходит семь голов, но во втором — только три. Мы хотим прыгать, так что я здесь для того, чтобы вы нам не мешали. — Может, это вы нам помешаете? — вскинув бровь, вставляет Чонгук. Юнги, повернувшись, с пару секунд смотрит на него нечитаемо, после чего проясняет спокойно: — Сегодня среда — после полудня манеж отдаётся конкуру. Так что мешать будете вы, а не мы. — Схавал? — хихикает бойко Чимин, а затем, подняв руку, тянет: — Две головы в первом манеже — мои. Могу свалить во второй. — Было бы здорово, — кивает ему конкурист. — А кто прыгает? — уточняет Чонгук. — Я, Тэхён и Сокджин. — У, бля, тогда я даже не буду спрашивать, валить мне или же нет, — и Пак, допив кофе залпом, салютует кружкой: — Ноги моей там не будет, пока вы там, ебанутые, носитесь. — Благодарю, — отвечает Юнги. — Ты и правда часто мешаешь. Он говорит такое так спокойно и просто, что Чонгук не выдерживает и начинает смеяться. Может быть, потому, что невзирая на нулевой эмоциональный диапазон, этот парень действительно говорит, сука, так просто и искренне, что обижаться на него невозможно. У Юнги словно есть проблемы с подбором слов, и одновременно их вовсе нет, потому что ему всё равно. Может, поэтому Чимин, будучи парнем обидчивым, совершенно не обижается. А показав конкуристу язык, сообщает: — И буду мешать снова и снова. — Напиши мне своё расписание, чтобы мы в манеже не сталкивались, — предлагает Юнги. И Чонгук... плохой брат. Но о том факте, что Хосок всё это время изо всех сил старается раствориться со стенкой, он вспоминает только сейчас. Ладно, окей, он и правда дерьмовый двойняшка, потому что, склонив к плечу голову, беспардонно тянет своё: — А ты не похож на всех тех, с кем мой брат встречался до этого. — Токсик сиблинг? — спокойно и невозмутимо отбивает Юнги. — Учту и переживу. Может быть, потому что с твоим братом я не встречаюсь. И, коротко поклонившись всем столпившимся в ванной, выходит за основную дверь помещения в коридор со стойкой ресепшена, плотно прикрыв за собой. — Последнее и правда звучало дерьмово, — замечает Чимин, скосив глаза на Чонгука. — Тебе нужно быть потактичнее. — Да нет, он даже не представляет, как сыграл мне на руку своим бестактным вопросом, — вдруг подаёт голос Хосок. Заглянув к нему, Чонгук невольно морщится в непонятных ему самому ощущениях: вид брата кажется настолько отчаянным, насколько это только возможно, а собственный переход границ в шутках прямо сейчас кажется полным дерьмом. — ...потому что он лишний раз сейчас доказал, что мы не встречаемся. — Стой, то есть вы..? — осторожно начинает Намджун. — Любовники? — тяжело поднимаясь, подтверждает Хосок: — Да. Мы занимаемся сексом. Но мы не встречаемся. И изначально в этом романтики не было. — И ты согласился на эти условия? — Чонгук удивлён, потому что знает отлично: его родной брат являет собой противоречивую личность, в которой некая робость неизменно идут рука об руку порой с настоящей гордыней. Хосок не мог не уважать себя ровно настолько, чтобы, влюбившись, согласиться на глупый трах... Двойняшка подтверждает эти слова, мрачно ударив по стенке с коротким: — ...влюбляться в него я не планировал, ясно? А теперь, будьте любезны, дайте помыться. ...но он мог ощущать себя всё это время весьма неуверенным в романтическом плане настолько, чтобы влюбиться после того, как ему только раз подарили интимную близость. ...Они об этом не говорят очень долгое время, которое тот Чон, который свободен от сердечных мук, парадоксально не сталкивается больше ни с кем из команды Наён, кроме Сокджина. Он не относит себя к спортсменам той категории, что любят глазеть на других — чёрт знает, может, это неправильно, потому что можно найти много новых подходов, однако он относится к категории замкнутых. С удовольствием поделится опытом и послушает о чужих великих победах, но тратить время на то, чтобы смотреть на Тэхёна, конечно, не будет. Они и приезжают-то в разное время: летом большинство клиентов разъезжаются в отпуск, оставляя им лошадей, и можно позволить себе слегка полениться. Хотя, с другой стороны, они всё-таки парадоксально нигде не столкнулись за целый грёбанный месяц невыносимой жары, и в какой-то момент Чонгук всё-таки не выдерживает: — А где твои-то? — Тэхён улетал на Бали на пару недель, пока клиентов нет, а Юнги с Марселин пошли по разъездам. Он хочет понабивать руку на мелких турнирах, чтобы было больше уверенности, когда поедет что-то большое, — Сокджин кофеман, как и Чимин, и чем-то они даже похожи характерами. Правда у Чимина язык любви по большей части всё-таки буллинг, а у Сокджина — простой дружеский юмор. Но они одинаково вредные и любят рассказывать о неизвестных раньше вещах с таким видом, будто то истина, которые доступны каждому в мире. Совсем, как сейчас. Вид у этого парня такой, будто Чонгук лично покупал билеты Тэхёну и таскал Юнги жерди в манеже. — А сколько он хочет пропрыгать? — Сто шестьдесят, разумеется, — и снова это лицо. — Сокджин, я не обязан знать всю подноготную о твоих сокомандниках. Я просто вежливый. Перестань так смотреть. — Я смотрю на тебя так, а не как-то ещё, не потому, что ты обязан знать о моих друзьях всё. Я смотрю так, потому что глубоко тебя осуждаю. — Это за что ты меня осуждаешь? — За то, что ты раньше не спросил, где же Тэхён, потому что на Бали он был лишь две недели, а вы не виделись месяц. — Откуда ты знаешь, сколько мы с ним не сталкивались? — хмурится Чон. — То есть вопроса «Почему ты решил, что я заинтересован Тэхёном?» не будет? — веселится Сокджин. — У меня в принципе к тебе много вопросов, я просто стараюсь упорядочить их в своей голове и пытаюсь понять, как сделать так, чтобы смочь задавать их все разом, чтобы ты прекратил думать о том, что мне нравится твой близкий друг. — Но ведь он тебе нравится? — и улыбка Сокджина становится хитрой. — Внешне — да, ничего, — бессмысленно спорить. — Но он язва и задница. Не люблю таких. — Тэхён, кстати, мой самый заботливый друг, — признаётся его новый приятель. — Блять, Джин, ты, что, сваха?! — Нет, но присмотрись к нему, он парень хороший. — Он хамло, Ким, — выдохнув дым, Чонгук переводит взгляд на манеж за стеклом курилки. — Мне такие не нравятся. — Он отца хоронил, когда вы знакомились, — вдруг говорит негромко Сокджин. — Они не были близки, тот вообще в Токио жил и очень долго болел, так что смерть была предсказуемой, но он всё равно был немного на взводе из-за того, что того разбил инсульт и все родственники начали донимать Тэхёна вопросом кремации и всяким таким... хотя Ким-старший на тот момент ещё даже не умер. Чёрт. Неприятный момент. — Мои соболезнования. — Тэхён не из тех людей, которые могут быть настолько циничными. Очень прямолинейный и честный. Его задевало, что мама буквально звонила сказать ему: «Я выбрала урну, кину тебе сообщение»... хотя, наверное, её тоже можно было понять, потому что они были в разводе... лет двадцать? Но у отца никого, кроме них двоих, не было. Тэхён долго сиделку оплачивал. — А чего сюда не перевёз? — Не хотел. Когда я сказал, что они не были очень близки, я имел в виду, что они разосрались в пух и прах в его лет пятнадцать, и больше не виделись. Конный спорт ему мама и отчим оплачивали, потом начал сам зарабатывать, — и, тоже выдохнув дым, подытоживает: — Не думаю, что он тебя хотел бы обидеть. Он вредина, да, и часто груб, но до хамства не опускался ни разу. Я понимаю, что ты не обязан менять о нём своё мнение, но я просто как его друг хочу попросить тебя войти в его положение. Он вылетел в Токио уже через три дня после той вашей встречи, и пробыл там почти две недели — формальности, сам понимаешь. А потом сказал нам, что ему нужно о многом подумать, и улетел на Бали. — ...и вернулся назад как раз на твою адвокатскую исповедь, — раздаётся от входа в курилку: всё тот же низкий мягкий тон голоса с лёгкой ленцой и манерной патокой гласных. Чонгук сильно соврёт, если скажет, что интонации с такой бархатцой не посылают ему разряды по телу. — Привет, Чон Чонгук, выездка, кандидат в мастера спорта, — повернув голову, он, разумеется, замечает Тэхёна, который незамедлительно тоже закуривает и, присев на один из диванчиков, смотрит на две чашки кофе и по сигаретам в руках двух спортсменов: — А можно я задам туалетный вопрос? — Отвратительно, — морщится Джин. — Вы не боитесь обосраться в седле с таким сочетанием? — всё же задаёт Ким этот мерзкий вопрос. Сокджин стонет, а Чонгуку смешно: прямолинейность этого парня его покоряет всё больше с каждой минутой, как бы он ни противился этому. Так что на столь честный вопрос прилетает такой же честный ответ: — Мне нечем. Не завтракаю. — Разве завтрак не считается наиважнейшим приёмом пищи за день? — удивлённо тянет Тэхён. — Я вот в себя закидываю пол-холодильника каждое утро. — Не привык, — пожимает плечами Чонгук. — То есть ты куришь на голодный желудок? — У меня всё же есть латте. В нём даже есть сахар, — говорит выездюк, пожимая плечами. Тэхён, покачав головой, поднимает вверх руки в примирительном жесте: — Как знаешь. — Видишь, какой он у нас парень хороший, — продолжает Сокджин, тыкая пальцем в своего капитана... лишь номинального, потому что конкур — тоже не командный вид спорта. — Кстати, ещё абсолютно свободный! — Так ты гей? — это то, что Тэхён вдруг говорит совсем другим тоном: Чонгук не может дать новому звучанию точной оценки, однако всё, что он может сказать — его это волнует. Немного. Самую малость. Ровно настолько, чтобы он, откинувшись на спинку дивана, со вкусом затянулся своей сигаретой и, поведя сильным плечом, уточнил: — А что? Есть проблемы какие-то? — Нет, просто восхищён некой народной мудростью, — усмехается Ким, покачав головой. — И тем, как же точно она бьёт всегда в цель. — Это какой же? — Чонгук уже знает. Конечно, чёрт возьми, он в курсе того, что сейчас этот чувак ему скажет, потому что об этом говорит любой конкурист, который встречается ему на пути. Даже Сокджин. — «Все выездюки пидорасы», — хохотнув, сообщает Тэхён и выдыхает дым через нос. Этот жест был почти столь сексуален, как притягательно желание одного Чон Чонгука дать ему в нос. Ну или просто дать. Кто он таков, чтобы врать. — Ты мог бы смеяться, если бы сам не был геем, бро, — замечает тем временем. — Так что пока что я могу лишь заметить, что ты конкуру гетеро статистику портишь. — И горжусь этим, — не обижается Ким. — Люблю портить всякое, знаешь? — добавляет негромко и глядя ему прямо в глаза. И прямо на этом моменте Сокджин давится дымом и снова рубит с плеча своей прямолинейностью: — Too much of sexual tension, братья мои! Позвольте мне снять для вас комнату! — Да ладно тебе! — поднимаясь, отвечает Тэхён, туша бычок в пепельнице и отправляясь на выход: — В комнате скучно. Разве не так, Чон Чонгук? — Твои подкаты кринжовые. Ей-богу, как в какой-то дораме, и это смешно, — честно говорит ему выездюк. — Тебе нет нужды играть в альфа-самца, чтобы затащить меня в койку, — раз они здесь все играют открыто и честно, скрывать такой факт смысла нет. — А что мне нужно сделать для этого? — глядя ему прямо в лицо, интересуется Ким. — Лишь предложить, — Чонгук надежду даёт. Но за грубое «все выездюки — пидорасы» столь же быстро забирает назад: — Но я абы с кем в кровать не ложусь. Вот взъебёшь меня как-нибудь на конном поприще, тогда сам подставляюсь тебе. Удивишь меня, Ким Тэхён? На губах конкуриста расцветает улыбка. Широкая, хитрая — на крючок этот парень точно попался. — Удивлю, Чон Чонгук. Сокджин громко страдальчески стонет. Но Чонгуку плевать. Прямо сейчас — абсолютно на всё, что не касается его нового сексуального челленджа.