In nomine Dei

Стоны за стеной стихают, и Сет закрывает глаза, прижимаясь затылком к холодному металлу. Много ночей мама плакала, что отец давно не приходил к ней, а теперь, когда наконец пришёл, плакать хочется уже ему. Вовсе не потому, что она наконец счастлива… Сколько потому, что счастья никогда не будет достаточно. — Ты в порядке, мышонок? Тёплые губы, более влажные, чем обычно, касаются его лба, звучит родной голос, что успокаивал его в худшие моменты, и Сет открывает глаза. Мама, с растрёпанными волосами и всё ещё раскрасневшаяся, кажется ему особенно красивой. Потому что улыбается. Даже если её губы сочатся кровью из многочисленных укусов. — Да, — он вытирает лоб ладонью и ожидаемо видит кровь. — Я просто… Задумался. — Вот и славно, — она гладит его по голове и волосы поднимаются, чувствуя электрические искры на кончиках её пальцев. — Он ушёл? — Сет приподнимает брови. — Нет, — мама тоже становится серьёзной. — Сказал, что вам надо поговорить. Дверь открывается, и появляется отец. Среди детей ходит слух, что он слышит сквозь стены, и в голове зреет мысль, что это правда. Ну либо феноменальная интуиция. Что тоже похоже на правду. — Хельга, собери остальных, скажи им, чтобы собирали детей, мы уходим на днях, — он кладёт руку на её острое плечо, и мама вздрагивает, словно от удара. — Я тоже скоро подойду. — Да, Нео… Мама произносит это дрожащим голосом, и Сет тоже вздрагивает. Так часто говорят остальные, другие его куклы. Она такая же, как другие. Обычная. Стандартная. Нелюбимая. Как и её сын. Когда мама выходит, Сет всё же осмеливается поднять глаза. Отец стоит в дверном проёме, прислонившись правым плечом к стене. На нём простая чёрная рубашка, мятые штаны цвета хаки и высокие сапоги с серебристыми заклёпками. Длинные белые кудри в беспорядке лежат на плечах, а глаза, острые, небесно-голубые, как называет их мама, смотрят на сына устало и даже печально. Сет никогда не видел голубого неба. Но сейчас это не важно. Сейчас, одна на один, в этом маленькой коробке из звонкой жести, которая почему-то называется домом, отец кажется простым человеком. Не главарём огромной банды псайкеров, за которой охотится инквизиция… — Ты хотел поговорить со мной, дитя? Отец медленно поднимает брови, и что-то сжимается в груди. Если разозлить его… — Ты правда так думаешь? — его голос звучит даже удивлённо. — Дитя, — несколько шагов, и он сидит рядом. — Ты мой сын, помнишь? Слишком близко. И всё ещё слишком далеко. — Помню, — Сет не смотрит на него, но сам не понимая, зачем прижиматся плечом к его локтю, так близко, как только можешь. — Тогда за что ты так на меня злишься? — Я не… Отец приобнимает его за плечи, и глаза начинают гореть. Как он может злиться? Отец ведь любит его! — Мама плакала десять дней, — шепчет Сет одними губами. — Так горько, будто ты оставил нас, насовсем оставил… Я говорил ей, что это не так, что она сама это придумала, но… — он качает головой и прижимается виском к его плечу. — Кто станет слушать ребёнка? Отец молчит, но Сет слышит его сердце. Оно бьётся. Медленно и спокойно. — Почему ты не приходил, отец? — он не может удержать всхлип. — Я уже начал думать, что ты не любишь нас… — Ты знаешь, почему, дитя, — голос отца ровный и тихий, совсем не такой, как обычно, на общих собраниях, когда от одного слова зажигаются сердца. — Кроме вас, мне нужно прийти в двенадцать других домов. — В двенадцать других постелей, — шипит Сет. — Осуждаешь меня, дитя? — он усмехается, ехидно и с досадой одновременно. Он поворачивается к отцу и видит, как тот улыбается. Едва заметно, устало, с заметной усталостью. Бледные губы слегка подрагивают. — Я тебя не понимаю, отец, — Сет едва держится, чтобы не опустить голову. — Зачем это нужно? Для чего тебе тринадцать домов… И ещё больше детей? — Думаешь, это нужно мне? Отец запускает пальцы в его волосы, и он чувствует тепло, безопасное, контролируемое, нежное. Не выдержав, опускает голову. И чувствует поцелуй в лоб. — Люди, которые приходят ко мне, — голос отца звенит печальными нотами. — Одинокие, гонимые отовсюду из-за своего дара… Никому не нужные, кроме тех, кто хочет надеть на них ошейник, — жёсткие пальцы сжимают его подбородок и поднимают, заставляя смотреть в глаза. — Скажи мне, дитя, — его глаза светятся спокойным синим огнём. — Что человеку нужнее всего? — Быть нужным, — Сет облизывает дрожащие губы. — Быть любимым. Отец убирает руку, но он не опускает глаз, медленно осознавая. — Ты даёшь им то, что нужнее всего, — мысли носятся в голове подобно рою незримых насекомых. — И не можешь отказать… — Как я могу? — отец слегка склоняет голову набок. — Если ты хочешь быть справедливым, то даёшь всем одинаково. — То есть либо всем, — голос Сета дрожит. — Либо никому. Он поднимается на ноги и резким движением берёт сына на руки и прижимает к себе. Оба молчат, слушая лишь сердца, одно большое и спокойное, другое — маленькое и быстрое. — Сет, — впервые за долгое время улышав от отца своё имя, он всхлипывает. — Прости меня… — Хнык, — внятного ответа в голове так и не рождается. — Я… Но отец и не ждёт ответа. Как есть, с человеческим грузом на руках, он выходит на улицу. Горячий воздух механического мира обдувает прикрытую рубашкой спину. Ему наконец тепло. — Неужели ты думал, что я не помню твоего имени? — У тебя больше пятнадцати детей, — ворчит Сет, всё ещё всхлипывая. — К тому же я… Ну… — Ты ещё не проснулся, — отец гладит его по спине. — Пускай… Это не делает тебя хуже. Снова тишина, прерываемая лишь всхлипами и мерным стуком сердец. И тихие голоса внизу. Если спуститься по лестнице, они окажутся среди остальных. Тех, кого отец обещал любить.