I think I know you
And no matter if we've never met
Under the stardome, and yet -
I think I know you,
Through the way you fade in the night
Flirting with withering lights
(с.) Think I Know You
Ocean Jet
Вашингтон, 27 сентября, 2023 год. Жизнь текла своим чередом, серая и безликая, подкидывая агенту все новых и новых свиней – грязных, обезображенных, заживо прогнивших благодаря Т-вирусу – и заставляя плыть по течению (сточных) вод. Собственная квартира перестала принимать Леона в свою родную пустоту, обернувшись для мужчины бетонной тюрьмой. От самосъедения не спасала ни одна таблетка, а беспорядочное рыскание по телеканалам утомляло сильнее бесцельного ожидания утра. Желание извиниться вилось вокруг шеи ядовитой гадюкой, облизывая хрящ кадыка и затягиваясь под ним петлей, заставляя кому образоваться в горле. Почти неделю переводчицу не было видно. Дверь ее кабинета оказывалась заперта, в какое бы время он не стучался. Дело по убийству в Балтиморе стояло на месте, придавливая Леона бетонным якорем. Сделав глубокий вдох, Леон прошелся к столу, за которым буквально несколько дней назад бередил просторы интернета в поиске хоть какой-то информации о той, кто вспышкой появилась и вспышкой пропала из его жизни, оставив после себя горькое послевкусие и флер недосказанности. Пароль-вход-браузер-гугл почта-написать новое сообщение-кому… Кому? …той, кто испарилась бесследно и, по ощущениям, безвозвратно. Она будет ему сниться, обязательно будет – во снах и без того редких и беспокойных. Сниться не из-за любви, но из-за эмоций, которые вызывала и оставляла в его подкорке, из-за нужды самого Леона в хоть каких-то эмоциях. Да будет дающий благосклонен к принимающему – и будет благословлен сам. И уж лучше пусть в этих снах (хотя бы во снах!) его совесть не будет обгладывать собственные кости, укоряя за содеянное и сказанное с каждым новым укусом. Достав из ящика стола блокнот и ручку, на бумаге начали выводиться стройные буквы, складываясь в слова и целые предложения, отправляя послание в пустоту:Мария, я сожалею о нашем последнем разговоре и хотел бы извиниться и загладить вину,
но у меня нет никаких контактов, чтобы это сделать.
Пожалуйста, свяжись со мной любым удобным способом.
Леон Кеннеди.
Добавив внизу листа свой номер телефона и адрес квартиры Леон сложил листок вчетверо, спрятав в карман джинс и, посмотрев на часы – 22:43 – вышел в подъезд. Пустые ночные дороги выученными до исступления маршрутами и колеями вели мужчину всегда в одно место. И если для влюбленных это был Париж, то для Кеннеди – здание ФБР. Верно и неизменно, на протяжении уже стольких лет, колеса его машины, цепляясь за мокрый от недавнего дождя асфальт, несли Леона прямиком на парковку перед главным входом в здание. Где-то в окнах еще горел свет – таких, как он, часто мучает бессонница, заставляя оставаться на работе допоздна, – в ее же окне было темно. И на что он только рассчитывал? Неужели думал, что она, в попытке избавиться от случайных встреч и пересечений с ним, теперь станет работать по ночам? Не слишком ли большая честь для обычного агента? Мысли буйным роем носились по кругу в голове Кеннеди, одолевали, подчиняли, заставляли думать-думать-думать, искать выход из ситуации. Но почему именно сейчас, а не тогда – в тот вечер – когда единственной альтернативой ему казалось поставить несносную девчонку на место? Все можно было решить по-другому. Все можно было. Ноги Леона сами принесли его к двери переводческого кабинета. В попытках обмануть себя (или надежде – такой хрупкой и зыблемой, еле уловимой – но надежде) он повернул ручку двери, но та не поддалась, так и оставшись преградой, четко дающей понять, что они всегда будут по разные стороны баррикад. Так было и так будет. Сев на корточки, Кеннеди просунул свою записку в просвет между дверью и полом. – Кеннеди, ты что ли? – голос, заставивший мужчину замереть под лучам телефонного фонарика. – Мистер Макласки, добрый вечер. Не ожидал встретить главу ФБР так поздно и в таком месте. – Леон поднимается, поворачиваясь к мужчине лицом, стараясь выглядеть максимально натурально и естественно. – Сказать по правде, глава ФБР тоже не ожидал встретить тебя на кортах у двери закрытого кабинета. – тот выпустил громкий смешок, по-братски хлопнув Леона по плечу. – Расслабься и зайди ко мне через пару минут, дело есть. Роберт Макласки – он же мистер Макласки на работе и просто Роб в компании друзей – был человеком строгим, но снисходительным и слишком сердобольным до чужих проблем и неприятностей. Мужчина 43-х лет, неоднократно выручавший Леона, как и Леон - его. Разумеется, оба действовали в пределах своих дружеских и профессиональных компетенций, но, как и всему в этом мире, им есть предел. Как оказалось, в этот раз тоже. Удобно расположившись в кресле напротив стола Макласки, Кеннеди был настроен на беседу в максимально дружеской и расслабленной обстановке, иначе между ними и не могло быть. Однако, как часто бывало за последние пару недель – подобная самоуверенность начала с завидной регулярностью подводить агента. – Леон, я не буду томить тебя ожиданием и скажу прямо, – мужчина за столом покрутил большими пальцами сложенных в замок кистей вокруг самих себя, по-видимому собираясь с мыслями, – я в курсе о вашей недавней перепалке с Марией-Николь. Агент громко выдохнул в азартной усмешке, прикрыв рот торцевой стороной кулака – по тону Роба он готовился к чему-то более ужасающему, чем обычная ссора мужчины и женщины. – Леон, – глава ФБР не разделил подобной радости, – ты знаешь для чего она приехала? – Не имею ни малейшего представления, честно, Роб. Она не из болтливых… – …или ты не из располагающих к себе? – в воздухе повисла тяжелая пауза, камнем давящая к земле. Разговор явно набирал градус похлеще самого терпкого виски – неосторожное движение и может вырубить. Было ясно – сейчас перед агентом не Роб, а мистер Макласки. – Так… для чего же? – задатки веселости быстро улетучились с лица Леона. – Она прибыла сюда по указу президента. Ее работой было ведение переговоров с Испанией, которая запросила нашей помощи в борьбе с Т-вирусом. Ей нужно было добиться их разрешения на проведение операции на территории страны. Твоей операции, Кеннеди. – Макласки устало потер закрытые веки, – Бумажная волокита, Леон, ты знаешь, это всегда сложно. Даже когда встает вопрос жизни, смерти и эпидемии, то всегда найдется умник с которым нужно будет проявить политическое мастерство в погоне за его голосом. – кровь застыла в жилах служащего, – Она, конечно же, добилась своего и получила разрешение на подобного рода деятельность, – серое вещество стекло по хребту и жидким бетоном скопилось в ногах, делая агента практически обездвиженным, – А еще ей удалось добиться разрешения на ввоз наших вакцин от Т-вируса на территорию их государства, Леон. Она сделала все возможное, чтобы облегчить тебе задачу. На следующей неделе – 5 октября – тебя перекинут в горячую точку с зараженными, а дальше ты и сам все знаешь. – Я понял. – в глотке предательски пересохло, а сердце бешено забилось, требуя потушить запылавший внутри грудины пожар. Рокоссовская действительно не была болтушкой, все это время отмалчиваясь и отсиживаясь за амплуа пустоголовой девицы, отчего Леону делалось еще горче – ему казалось он раскусил ее натуру с первых минут ее появления в холле штаба, сразу понял чего та хочет, но все оказалось не так просто. – Роб, где она сейчас? – глупый вопрос при странных обстоятельствах и адресованный совершенно не тому человеку, но чем черт не шутит? Только вот черт шутит, а Леон - нет. Макласки встал, начав медленно расхаживать по комнате, наматывая воображаемые круги, которые безысходностью связывали агенту руки, утягивая на дно. – Леон… Ле-он… – мужчина задумчиво тянул гласные, пытаясь выиграть себе дополнительное время, и, в конце концов, остановился напротив Леона, по-прежнему сидевшем в кресле. – Она сделала все от нее зависящее и, наверно, уже уехала. Знаешь, о маршрутах птиц ее полета докладывают не каждому. Собственно, почему ты беспокоишься? – Да... просто дружеский интерес. Беспокойство за коллегу, знаешь. Коллеги...типа…они же должны так поступать, верно? – Леон осекся, натягивая дежурную улыбочку и наблюдая за Макласки, который с пониманием ему кивнул. Дурак. Самонадеянный дурак. На что ты, блять, рассчитывал? Что завтра поутру она найдет записку и прибежит по первому зову к человеку, который практически назвал ее шлюхой за то, что она для него сделала? Рассчитывал, что сможешь врать самому себе и... верить? Мысли уносили Леона в пропасть – ноги в ближайший задрипанный бар, чтобы пустить там корни – напиться до беспамятства и потеряться в мерцающих танцпольных софитах. Тонуть, касаясь дна стакана, теряться между знакомыми - и не очень - улочками своих же мыслей, искать, но снова упускать сквозь пальцы – едва коснувшись, едва уловив– всеми фибрами души, сердца и кожи содрогаясь и сожалея после. Он это умел. Так тщательно разложенное по полочками и местам теряло смысл и терялось само, забывалось сильнее с каждой выпитой бутылкой. Пропитые и прокуренные стены бара так идеально-механически подходили под обугленные и вывернутые наизнанку чувства, что, за неимением другого выхода – выходили через рот содержимым собственного желудка. Животные инстинкты завладевали телом, нужда в тепле и ласке – разумом. Бесцельно пробирающийся сквозь пургу людей, бьющихся в конвульсиях в такт музыке, Леон искал лишь одного – взгляда, прикосновения – шанса, хотя бы шанса! – все изменить, повернуть вспять и начать с чистого листа. Искал. И находил. Находил в беспорядочных поцелуях, о которых не вспомнит утром. Находил в бессмысленных касаниях, от которых нервные окончания не искрили и не посылали бурлящими сигналами дозы экстаза прямиком в мозг. Находил в безликих и ничем не запоминающихся лицах и выцветших глазах. Находил, чтобы вновь потерять. Чтобы утром встать (или не-) еще более опустошенным и разбитым, отдавшим себя по крупицам грязным и злым рукам, что сейчас так жадно бродили, исследуя его тело и еще больше калеча обнаженную душу – добивая, растаптывая, размазывая, словно пожеванную и выплюнутую жвачку – вгоняя и вдалбливая Кеннеди в еще большее беспамятство, пока тот окончательно не проваливается в небытие от количества выпитого и прожитого за последние пару часов.