Утро наступает в полдень

Время почти одиннадцать, а из собеседников только бутылка белого и букет пионов на пассажирском, с которыми агент обменивается невзаимными переглядками. И мысли-мысли-мысли. Леон гадливо поджимает губы — ворох сомнений все еще ершится где-то под мозжечком, заставляя усомниться в собственной адекватности и правильности. Хочет казаться умнее, красивее, опытнее, лучше, но всегда забывает, что выше головы не прыгнуть и в конечном счете всегда выбирают подходящих. В очередной раз упирается в собственный потолок и скалится — как ты до этого докатился, Кеннеди? Вопрос обидный, но уместный и идущий в паре к «с какого момента все это началось?». Бесконечные дилеммы очередью-по-три вышибали мозги, образуя в черепной коробке пустоту-полость, куда непутевый риэлтор-совесть рьяно желал подселить честность на пмж. Но быть честным значило признаться в некомпетентности и подписать увольнительную по собственному желанию, ведь чем меньше о тебе знают, тем больше шансов остаться в живых — и это невыдуманная истина его профессии. Но как много он сам о себе знает и может ли хоть что-то поведать? Вопрос философский и не имеющий ответа, ведь если даже ученые мужи за все время существования бытия не смогли найти разгадки, то Кеннеди и подавно умывает руки, сходясь на том, что по отношению к самому себе он патологический лжец. Но для остальных он всего лишь хороший собутыльник, приемлемый друг и никудышный любовник — регалии довольно сомнительного сорта для действующего агента — практически закостенелого охотника за телами. И это — единственное, что их с переводчицей отличало. Он никогда не трогал чужие души: терзал плоть, вырывал кишки, угощал свинцом и лезвием, оставляя изуродованные потроха на корм стервятникам, но никогда не трогал саму человеческую суть. Считал, что подобная работа не его рук дело и был прав. Она же была охотницей другого ранга — раскачивала на эмоциональных качелях, манипулировала и показывала собственное превосходство, ловя на крючок различными психологическими уловками-приманками, заставляя жертв метаться от «горячо» до «холодно» в поисках устойчивой почвы под ногами, которую она из раза в раз стабильно выбивала и раскачивала, словно палубу дрейфующего корабля. Анализировала, цеплялась за детали, и знала — именно в них кроется дьявол и разгадка. Составляла психологический портрет, въедалась в нутро орлиным взглядом, оставаясь там бомбой замедленного действия — один неверный шаг и сработает детонатор, выводящий на чистую воду, который ты сам же и нажал по собственной глупости. Тонкая работа, которую она выполняла с хирургической точностью, оставляя после себя искореженные человеческие сердца. Байки про красивое спасение души — всего лишь байки, ведь она с пеленок знала, что спасение утопающих дело рук самих утопающих, а она — не Господь Бог, дарующий прощение, которое, к слову, не входило в переводческую систему ценностей. Если есть грех, значит будет и наказание, и уж она-то его исполнит — спрячется под маской палача и насытится процессом сполна, выбивая правду с процентами и пени. И если смерть будет иметь ее глаза, то Кеннеди был готов расписаться в собственном грехопадении, ведь в конце концов он не был дитем-индиго с вылизанной до режущего блеска жизнью. Пора было признаться самому себе, что он по колено в дерьме и по уши влюблен — и неизвестно, что из этого хуже. Но если не впадать в ступор и быть достаточно расторопным, то можно уцелеть и даже выбраться живым. Вот только он постоянно забывает, что любовь — не война и не поле боя, где забрать первенство и убить противника является целью, как было сотни раз до этого. Давно пора было научиться играть в команде и с благодарностью принимать, что дают, без задних мыслей о том, что рано или поздно придется платить по счетам, ведь ничего не бывает просто так. Но если это не игра в одни ворота, то что он может предложить? Галантностью он не отличался, но и моральным уродом не был, а значит чего-то да все таки стоил, несмотря на то, что на его счетах сотни убитых, парочка психотравм и неуверенность в ближайшем будущем — такая себе валюта даже для микрофинансовых организаций, что уж говорить о любви и надежде, к которым Кеннеди стал слеп и циничен. Усвоил к своим годам лишь одно — надежда, какой бы она ни была и в чем бы ни заключалась, удел для нерешительных дураков, ведь только знание является неоспоримой силой. И он знал — был на все сто уверен в слепой взаимности. До одиннадцати две минуты, а это значит, что Рокоссовская снова отступает от протокола, безучастно сидя на диване, закрыв лицо ладонями и удивляясь, почему же ее до сих пор не уволили за подобные проступки. Собственная биография была сложна и запутана даже для нее самой, что уж говорить о сторонних слушателях, которым она хотела поведать о себе настоящей. Но какая из была настоящей? Урожденная МакМиллан — наивная и невинная, брошенная в жерло эпидемии и покинутая всеми в одночасье, но так удачно спасенная настоящим американским героем, воплощенным в лице молоденького офицера с ямочкой на подбородке. Тот день был поистине значимым, пролегая экватором и разделяя жизнь на «после» без всякого «до». И если бы она была героиней книги, то могла рассчитывать на собственную смерть ближе к не-хэппи-энду, а пока сюжет позволяет дать волю эмоциям и чувствам. И она умело пользуется моментом, влюбляясь в своего спасителя без шанса на счастливое будущее. Эвакуированная и похоронившая мать в Братской могиле вместе с костями Раккун-сити, но все еще верящая в добро и справедливость — ведь она видит эти добродетели в собственной учительнице, удочерившей ее. Сюжет до исступления прост и понятен, ведь трагедия — определенно ее любимый жанр, а это значит, что игра продолжается. Но стоит ли она свеч? Обездоленные и обескровленные, вынужденные сводить концы с концами, они переезжают в Форкс, где одинокая мисс Бри выходит замуж за местного сидевшего алкоголика, чтобы банально иметь крышу над головой и перину под боком, но сколько придется заплатить за подобную роскошь? А платить приходится всегда. И жизнь не любит местную валюту, предпочитая судьбы и жизни, ведь если хочешь сохранить свою — принеси в жертву чужую; подобные условия написаны кровью и подписаны ей же, беря начало в язычестве и следуя простому правилу: баш на баш работает всегда и безотказно. Главное правило трагедий — смерть всегда ходит рядом, но никогда вместе. Живая и безоружная, заплатившая за собственное никчемное существование жизнью ни в чем неповинного неродившегося ребенка, она бежала из Форкса с желанием спрятаться за кулисами от собственного прошлого и неумелого авторского пера, которое подкидывает испытания, прописывая их в подробностях. Но по закону подлости от всевидящего ока не скрыться, ведь Большой Брат следит за тобой. И Мария упорно держит планку собственного мастерства и жанра, выходя замуж за неумелого испанского лаборанта, приехавшего по обмену, где пылкая мужская влюбленность встречается с холодной женской расчетливостью — ведь чтобы стать полноправным гражданином Штатов в свои шестнадцать, ей нужен этот брак, а ему — возлюбленная рядом. Баш на баш работает верно и безотказно. И на этом моменте сторонний читатель должен восхищаться упорством маленькой девочки, приговаривая «какая она сильная», «столько невзгод на ее пути, но она все еще держится», «бедная, я бы так не смогла». Но кто сказал, что у нее были силы все это смочь? Жизнь не тетка — ждать не будет; хочешь жить — умей вертеться; и прочая народная мудрость, которая, к слову, ни разу не спасала, заставляя наступать на собственное горло и переступать через себя, чтобы банально не сгнить в канаве и не вывернуть наизнанку свой желудок от подобной словесной поддержки-помощи (не)равнодушных людей, которым, по большей части, было плевать на ее беды. И это было вполне разумно, ведь даже сама МакМиллан была готова плюнуть себе в лицо от натянутой карикатурности происходящего и собственной звенящей беспомощности. Вот только она уже не МакМиллан. Ведь если хочешь получить какую-никакую финансовую поддержку супруга, то нужно считаться и с его (недо)желаниями — сжать зубы, намотать сопли на кулак и сделать, что требуют: в самом деле, ей же не впервой идти вразрез самой себе, днями и ночами стараясь смыть с себя его прикосновения и укорять собственное отвращение, ведь «он же твой муж», «ты же сама согласилась». И это было правдой отчасти, ведь нужда — не равно желание, и это уравнение уже стало практически кредо. Нужда — не равно желание, и скрестив пальцы на удачу она исчезает с радаров, как только ненаглядный супруг смотал к себе на родину по окончанию обмена, так удачно совпавшим с окончанием ее школьного обучения. Не видеть ничего в собственном отражении уже давно вошло в привычку, став практически ритуалом, но в испачканном собственной кровью рукаве еще таился туз на черный день, и она знала, что рано или поздно этот день наступит, вынуждая Марию снова пропасть, будто ее никогда и не было. Неумение просить помощи — главный ее порок, а исчезать и возвращаться, когда становится лучше — уже привычная модель поведения, но в этот раз подобное не прокатит. Одно дело сбегать от неопытного лаборанта, и совсем другое — от правительственного агента, который достанет ее из-под земли, натравив по ее следу самых натренированных псов, чтобы добраться до нее в любом уголке страны, если ему потребуется. А ему потребуется. И если причиной подобной поисковой экспедиции станут не его чувства, в которых она не сомневалась, то служебная необходимость вкупе с государственным долгом — ведь жена создателя Т-вируса прекрасная кандидатура на роль заложницы в погоне за безумным ученым. Только вот она уже давно не числится под своим настоящим именем в списках живых, оставаясь в памяти безутешного на-тот-момент-лаборанта вычурной «убита в ходе боевых действий». А протекция Президента обеспечивает её сохранность и анонимность, куда переводчица мысленно добавляет «до тех пор, пока она будет полезна стране». Жизнь умела играть с ней в опасные игры, а Рокоссовская умела идти ва-банк и ставить все на кон, и подобная стратегия еще ни разу не подводила девушку. Разумеется, до определенного момента. Ведь сбегать от одного мужчины вполне реально, но от двух сразу — уже представляется трудновыполнимым, учитывая, что обоим она как кость поперек горла. Дверной звонок выбивает ее из бесконечного потока мыслей, рикошетами летающих внутри чугунной головы. Это было выше ее сил. Терять его снова — задача вполне выполнимая, но приберегаемая на крайний случай, который, по видимому, настал. Нужда — не равно желание, снова и снова звучало внутренним голосом в попытке обелить совесть, ведь на подобные решения ее толкает очередная жизненная необходимость: он выжил в Раккун-сити, но выживет ли сейчас — когда его пушечным мясом хотят отправить на смерть…? «Конечно, да!» должен выкрикнуть искушенный слушатель, толкая потерянную переводчицу на очередное приключение, ведь при любом раскладе слушатель — всего лишь слушатель, и не ему нести ответственность за очередное неудачное стечение обстоятельств. Она проверила блистер с единственной таблеткой снотворного, спрятанный в кармане брюк, когда аккомпанемент звонка снова раздался в квартире-студии; нельзя заставлять гостей ждать, иначе они могут решить, что хозяйка дома никудышна. И будут правы. С армейским ножом Марии было легче управляться, чем с кухонным, а литровая кружка с надписью «Bad Ass» красовалась на барной стойке самодельным алтарем, куда дважды, а то и трижды в день девушка преклоняла голову, выпивая залпом дешманский кофе три-в-одном. — Ты пунктуален. — она впускает мужчину в дом, охотно принимая цветы, ведь подобные знаки внимания от других для нее в новинку. И пока Леон снимает пиджак, повернувшись к ней спиной, она, выкрав пару секунд и забывая про лекало сильной-и-независимой, утыкается носом в бутон, источающий приторно-сладкий аромат. Папа часто дарил ей белые пионы, а в один день и вовсе купил целую стопку семян, желая открыть дочери новое увлечение и научить работать руками, но вместо этого навсегда поселил в девичьем сердце любовь к цветам, которая расцветала и распускалась вместе с ними каждой весной. — Я почему-то подумал, что тебе понравится. — с беспочвенной уверенностью и вполне осязаемым смущением обратился Леон к переводчице. — И ты угадал. — улыбнулась та, снова склонив голову к нежным лепесткам. — Работала допоздна? — А ты нарядился. — Я понял. Обменялись очевидными фактами. – Леон усмехнулся, проходя на кухню-гостиную-спальню: квартира была небольшая, но отделанная по последнему писку моды и больше напоминала хоромы какого-нибудь французского дэнди, чем временное пристанище военного переводчика, где стекольно-зеркальное убранство шло вразрез со взрывным характером очередной хозяйки. Поставив бутылку вина на барную стойку, он обратил внимание на литровую кружку и кладбище опустевших кофейных пакетиков, навевающих тоску и логичные вопросы “спит ли она вообще? и если да, то как часто после подобных дозировок?”. – Ох…это…, — девушка спохватилась, поймав изучающий взгляд мужчины и начала быстро прятать кружку и выбрасывать сопутствующий мусор, —...не обращай внимания… я… Шершавые и нервозные движения напоминали судорогу душевнобольного в маниакальной стадии бегающего по палате. — У тебя все хорошо? Ты кажешься…обеспокоенной? — Чт…а, да…да, конечно. — она заметно помялась и занервничала, убирая прядку волос за ухо, — Просто загруженная неделя. – она устало вздохнула, — Прости, я ничего не приготовила. И…по правде говоря, я вообще забыла про наше…свидание. – кожа на шее натянулась в такт проглатывемому кому и была готова вот-вот порваться, оголяя живое мясо. Леон наблюдал и усмехался шуткам в собственной голове, ведь он действительно горел желанием узнать ее внутренний мир. Годы работы охотником за головами не прошли даром, наградив мужчину специфическим юмором, от которому даже ему самому стало тошно. — Это так странно, да? — агент скривился от собственных мыслей, будто вкусив кислую дольку лимона. — Что именно? – девушка налила в графин воду и поставила туда букет, ведь за неимением ухажеров у нее не было и вазы, и это было вполне логично. И неловко. — Тебя никогда не посещало чувство, будто ты знаешь кого-то всю жизнь? — мужчина прошелся по комнате, рассматривая убранство, пока женское сердце успело пропустить пару ударов. — Можешь не отвечать. — Что ты делаешь? — Осматриваюсь. Двуспальная кровать не была заправлена и больше походила на поле боя, чем на место для сна: скомканная простыня, разбросанные подушки, сброшенное на пол одеяло. Ночные кошмары были частыми гостями, оставляя повсюду свои следы и отпечатки. — Планируешь остаться? — девушка усмехнулась. — А ты переехать? — мужчина кивнул на собранную дорожную сумку, выглядывающую из-под кровати, на что девушка броском оказалась рядом и задвинула кладь под ложе. Леон был хорошим союзником и опасным противником, и было вполне логичным не идти на конфликт, испытывая границы дозволенного. — Это съемная квартира, а из-за работы я появляюсь здесь только ради сна… — Не похоже. — агент кивнул на кружку. —...так что, нет. — она повернулась к Кеннеди, отвечая на поставленный вопрос. — Я просто не успела обжиться. — Что же такого ты делаешь на работе, что у тебя не хватает времени даже на то, чтобы разобрать вещи? — Ты хочешь поговорить о работе? Сейчас? — Я просто хочу побольше о тебе узнать, вот и все. — Я Мария, работаю переводчиком… — Нет-нет-нет, — жестом ладони он остановил поток слов, — Мария, работающая переводчиком, я хочу познакомиться с тобой. — Намекаешь на допрос с пристрастием? — явно заигрывающим тоном спросила девушка, наблюдая за агентом, который встал у барной стойки. — А так заметно? — сев на барный стул, он положил бутылку вина на бок и крутанул на гладкой поверхности стойки. Хитрая улыбочка натянулась на гладковыбритое лицо, когда стеклянная тара остановилась, указывая горлышком на переводчицу. — Правда или действие, миссис Рокоссовская? — Правда. — прикусив нижнюю губу, она уселась напротив за стойкой, подхватывая заданную атмосферу разговора. — Сколько тебе лет? Девушка рассмеялась, явно ожидая вопросы посложнее. — Двадцать четыре года, мистер Кеннеди. Можно и посложнее. – она приняла эстафету и раскрутила бутылку, горлышко которой снова указало на нее. — О-о, и что принято делать в таком случае? — Думаю будет честным, если ты сама расскажешь о себе что-нибудь. — Окей, но предлагаю сначала распить эту красотку. — переводчица ехидно подмигнула. — Пить вредно. — Ха-ха, — она изобразила саркастический смешок. — И это говорит мне сам Леон Скотт Кеннеди? — переводчица достала пару бокалов и, откупорив бутылку, разлила напиток. — Я трезв уже больше двух недель. Ну, за исключением свадьбы… — бокал вертелся и красовался в мужских пальцах, обнимающих длинную стеклянную ножку. — Даже как-то жаль портить такую завидную статистику. — горьковатая жидкость обожгла женскую глотку и разлилась в желудке приятным теплом. — Я экстерном закончила школу в семнадцать лет. И поступила в институт. У меня вообще очень интересная биография. — Я и не сомневаюсь. — А что насчет твоей? — закупоренное горлышко снова завертелось, тыкая стеклянным дулом в мужчину. — Правда или действие? — Правда. — Почему именно полиция? Протяжно-утробное мычание наполнило комнату, становясь маслом для черепных шестеренок: стать правительственным агентом не представлялось возможным без обучения в Академии внешней разведки — и Леон не был ее выпускником, окончив обычную полицейскую академию. Путь был тернист, а судьба туманна, но то, что он начинал свой путь обычным офицером полиции знали немногие. — Рылась в моем досье? — мужчина раскинул руки, готовый зааплодировать всевидящей женской чуйке. В желудке бурлило синтетическое варево, обжигая стенки и мелькая бегущей строкой перед глазами: вечер будет долгим, а Леон — веселым, и это была аксиома служивой жизни. — Обижаешь. — Мария сощурилась, изогнув губы в ехидной улыбке. Действительно, за кого ты ее принимаешь, Леон-эс-как-доллар-Кеннеди? Наводить справки через досье слишком просто, слишком банально, слишком глупо. Слишком не для нее. — И все же? — Не наводила. – Рокоссовская осеклась, переводя взгляд на в упор смотрящего агента. Совершила ошибку и была готова пустить свинцовую очередь в собственное солнечное хитросплетение. — Откуда ты родом, Мария? Увесистые пальцы застучали по столешнице, передавая зашифрованное азбукой Морзе “догадался”. Догадался — или хотя бы начал. — Я из Аризоны. Да, конечно. Вот только от Раккун-Сити до Аризоны было также далеко, как самой Марии до Девы. Кеннеди медленно вздохнул, смакуя получаемый железистый воздух. Держать лицо в мракобесии было его фирменной чертой, но сейчас это давалось с потугами. — Но ты не с Аризоны. Держать себя в руках становилось труднее и Рокоссовская улыбнулась, но это выглядело слишком вымученно. — А откуда же? — Раккун-Сити, не так ли? Этот врожденный город прятался в генах и клетках, рассыпался черным пеплом и горькими слезами растекался по венам, но отчетливой строчкой читался в знакомом акценте. Ковырял ядовитым острием чугунные воспоминания и ворошил прошлое-мертвеца, воскрешая местный говор и напоминая агенту, что он – всего лишь средоточие тысячи ран и миллиона несказанных слов. И таких, как он – ровно половина. — Предлагаю ввести штраф: за каждую ложь – действие. Согласна? – Леон бросил на девушку мрачный взгляд, зацепившись за нервозность в ее глазах и крутанул бутылку, но Мария одним движением остановила ее. — Помнишь я дала тебе сверток? – Девушка подорвалась с насиженного места и рвано, опираясь локтями о стойку, наклонилась к мужчине, практически интимно шепча в лицо. — Помню. — агент наклонился навстречу. — Леон, пообещай мне, что завтра, перед отправкой на миссию, ты его прочитаешь. — она немо уставилась в неоново-голубые глаза. — Окей, но…в чем важность вопроса? — Никакой важности. Я так и рассчитывала, что ты про него забудешь. Не хочет говорить открыто – хорошо, Кеннеди это примет, очередной раз прощая поступок. Леон терпелив и это его главный козырь. Все будет не так просто, и он знал это с самого начала. Мужчина кивнул и разочарованно откинулся обратно на спинку стула. — Ты должна мне действие. — аккуратно напомнил он. — Проси. — Придумай сама, дорогая, иначе неинтересно. — Границы? — Никаких. Можешь делать, что угодно. – Что ж… Мария встала и схватив Леона за запястье, рывком подняла его со стула, не встретив никакого сопротивления. От неожиданности практически наскочив на женскую фигурку, Кеннеди по-свойски прижал к себе Рокоссовскую, положив ладонь на хрупкую талию. — Знаешь, — девушка подняла лицо, чувствуя на нем теплое дыхание, — вот уже не первую неделю я размышляю кое о чем, что нравится мне гораздо больше, чем роль бесчувственной суки или эгоистичной девчонки, которую ты мне великодушно предназначил, Леон. — она положила ладони на мужскую грудь. — О чем ты говоришь, Мария? — Кеннеди свободной рукой обеспокоенно сжал женское запястье, не то проверяя пульс, не то боясь отпустить, не то пытаясь определить жар, в бреду которого она все это говорит. — Ты хочешь узнать обо мне больше, хочешь узнать меня настоящую. Но готов ли ты к этому? — смотрела снизу вверх в глаза напротив и видела в них отражение собственной смехотворности. — Я имею ввиду… — Вино попалось слишком крепкое… — Нет! — Рокоссовская сжала кулачок, упираясь им в грудную клетку Леона, будто протестуя самой себе. — Ответь мне на один вопрос! — мужчина нахмурился, озабоченно наблюдая за взъерошенным поведением темноглазой переводчицы. — Только честно! — Что ты хочешь знать? — Кеннеди улыбнулся, не ведая какому богу молиться, чтобы ему хватило сил на эту женщину и ее непредсказуемые вопросы. — С чего начался твой путь до правительственного агента? — С офицера. Ты же читала мое досье, там все написано. — неготовность отвечать на бессмысленные вопросы становилась осязаемой, превращаясь в две глубоко-нахмуренные морщинки между бровей. Отсутствие смысла стало привычкой - все то, ради чего он жил раньше, рухнуло, и он не мог придумать ничего другого. Он был молод и полон сил, чтобы начать все сначала, но что именно? Он ошибался. Время шло, а боль не ослабевала, а наоборот, становилась еще сильнее и оборачивалась холодной и безобразной пыткой. Прежде одиночество было безликим, и он никогда не думал, что хоть один человек, войдя в его жизнь, мог бы принести ему исцеление. Теперь у одиночества было имя. Молчание затягивалось. Он вздохнул. — Почему тебе так важно это знать? — Ты хочешь, чтобы я открылась тебе, но не готов сделать это в ответ. Так не бывает, Леон. — он сильнее сжал миниатюрную ладошку на своей груди, собираясь с мыслями. — Свой первый день начал со школьной экскурсии или чего-то такого… К нам привели пятиклассников. О, — агент оживился, — там еще девчонка забавная была, — мужские губы расплылись в улыбке, — Я помню, она забежала ко мне в кабинет и спряталась. Замуж за меня хотела. И кукла у нее такая была…чудная. —Леон усмехнулся воспоминаниям. — В тот день мы узнали о распространении странного вируса. Сначала думали, что обычный грипп. Но на следующий день оказалось, что все намного сложнее. — он замолчал, будто проверяя, слушают ли его, а через мгновение продолжил. — Мне было дано задание эвакуировать местную школу, и там я снова встретил эту…девчонку. Пару секунд они оба молчали. Она помнила этот день, он – хотел навсегда забыть. — Ты думаешь о ней? — Мария все же решилась заговорить первой. Молчание было мучительным. — По правде говоря, да. Я часто думаю о том, жива ли она сейчас. И если жива, то что с ней стало?— он помялся. — Ее мать напала на нее в тот день. Просто превратилась в зомби и… — Не продолжай. — девушка положила ладонь на заднюю часть мужской шеи и притянула за нее голубоглазое лицо. — Я вижу как тебе тяжело дается говорить об этом. — Леон податливо склонился, прислонившись к теплому женскому лбу. — Знаешь, я уверена, что у этой девочки все сложилось хорошо. — Мне не нужна жалость. — Мне не жаль. Агент впервые в жизни почувствовал, что его не осуждали и не выражали ложное сожаление: его понимали и принимали со всеми его шрамами, неровностями и острыми углами, с его синяками и травмами. С ним разделяли его прошлое и прощали. Недолго думая, девушка впилась в манящие губы, сорвав столь желанный поцелуй. Обхватив лицо агента руками, она, словно оголодавшая хищница, поймавшая добычу, легонько прикусила нижнюю губу мужчины, и, впервые услышав утробный стон, оторвалась. — Кажется, я низко пала… — Кажется, я готов тебя поймать… Кеннеди подхватил переводчицу на руки и, подойдя к кровати, аккуратно уложил невесомое тело на простыни, нависая сверху. И хотя его вес был в основном перенесен на локти и предплечья, расположенные по обе стороны от головы Рокоссовской, она была придавлена и беспомощна, и немного задыхалась под его весом. Бархатные щеки вмиг запылали краской. Губы цвета спелых ягод распустились цветком пиона — их хотелось целовать. Смаковать. Вкушать. И Леон смело пользовался моментом, осыпая податливое тело разрозненными поцелуями. Одежда без разбора летела на пол. Мужские пальцы с собственнической жадностью исследовали женские изгибы, а губы оставляли влажные следы на шее, то и дело воруя томительные женские вздохи. Грудь уже налилась и созрела для ласк, приглашая агента двумя твердыми розовыми бутонами сосков. Сладкая, словно персик, сочная, как нектарин, и безмерно дурманящая, как самый сильный афродизиак, сотканный по мотивам его предпочтений. Эта женщина манила и опьяняла, овладевала разумом, телом и сердцем — и Кеннеди без сопротивления был готов ей сдаться, падая перед ней и склоняя голову на ее колени, складывая оружие к ее ногам и поднимая белый флаг, доказывая и крича, что последний рубеж обороны пал. Припав губами к ложбинке между грудей, мужчина окропил шелк кожи нежными, еле ощутимыми поцелуями, поднимаясь к шее и вынуждая девушку сделать первый томный стон. Ей хотелось, чтобы он заполнил каждую клеточку не только ее души, но и естества. Хотелось стать с ним одним целым, быть его частью, его продолжением — раствориться в нем без остатка и переродиться кем-то новым. Самозабвенно и медленно, смакуя каждый шаг и оставляя после себя дорожку влажных следов, губы в томительных поцелуях очерчивали каждый сантиметр женской кожи, пока не добрались до подбородка, нежно прикусывая самый его кончик. — Léon… — с придыханием, промурлыкав на французский манер, взмолилась переводчица, не то требуя продолжения, не то прося пощады. — Пожалуйста… — тонкие женские пальцы зарылись в пшеничного цвета волосы, притягивая к губам столь желанного мужчину. — Одно твое слово и мы остановимся, поняла?… — Поняла… — она легким движением обхватила губами верхнюю губу Леона, практически силой забирая поцелуй и давая ему зеленый свет. Горела, изнемогала, требовала. Бессильная по собственному выбору, покорная, потому что сама того хотела — она повиновалась. И это чувство подчинения давало ей ощущение полной свободы. Женские ноги сплелись замком на пояснице Кеннеди, ближе прижимая к себе и без того взведенного мужчину. — Безжалостная… — слова лишают его последнего самоконтроля. Леон вжимает упругое молодое тело в мягкую постель…Кто бы знал, сколько раз в тайне даже от самого себя он представлял, как она тянется к нему сама. Как млеет от его прикосновений. Как зарывается в его волосах и касается кожи. И вот она здесь. По-прежнему непокорная, по-прежнему своенравная, но уже не смотрящая волком — игривой кошкой ластится и прижимается, требуя любви и ласки. Требуя всего его. Мужчина, прикусив женскую мочку, зарываться носом в висок и утопает в апельсиновом аромате, пока изящные руки-лианы обвивают твердую шею. Опирается на локоть и пальцами зарывается в темные волосы, зажимая их в кулаке. Девушка смущенно отворачивается вбок, готовая задохнуться от собственных эмоций, которые переполняют, когда мягкая головка касается теплых складок, с медленным упоением исследуя их по всей длине. — Посмотри на меня… — Леон замирает у преддверия влагалища, чувствуя теплую влажность. Сдерживает себя еле-еле, видя залитые румянцем щеки и учащенное дыхание. — Посмотри на меня. — повторяет он уже приказным тоном, и, глядя в подернутые пеленой желания глаза, медленно вводит головку. Девушка снова ощутила мужские губы на своих и, к своему удивлению, она не чувствовала смущения или неловкости, напротив — льнула к нему, тянулась. Приоткрыла рот, чтобы впустить его язык. Чувствовала, как он по миллиметру входит глубже, давая ее телу привыкнуть. Чувствовала, как стенки ее влагалища сжимаются от нетерпения и жажды, обволакивая. Чувствовала, что не испытывает отвращения, как это было с ее законным мужем. Она чувствовала, просто чувствовала, пока этот мужчина овладевал ее телом и завладевал разумом, терзая губы. Достигнув своего предела и упершись, Кеннеди оторвался от женских губ и уткнулся в горячее плечо, начав медленно двигать бедрами. Мужские пальцы сжали налитую грудь, играясь с возбужденным соском, заставляя Рокоссовскую издавать глухие стоны и обхватывать широкие плечи. Все ее движения были неосознанными. Она делала так, как чувствовала. Ощущала себя словно во сне: кто бы мог подумать, что окажется в сильных руках этого властного мужчины? Трепетала от каждого его прикосновения, обостряющего все ее нервные окончания. Начинала паниковать. Слишком много чувств…глубоких, сложных. Заставших врасплох их обоих. В ее груди просто нет столько места. Смотрела на него с мольбой. Злилась на себя, на него, на волю богов, которые так распорядились. Как бы она не старалась, куда бы не сбегала и не пряталась, она вновь оказывалась рядом с ним. Убирает ноги с мужской поясницы и, толчком перевернув обоих, оказывается сверху, ловя искренне негодующий взгляд. — Ты сегодня главная? — Леон усмехается, властным движением сжимая женские бедра. — Ты угадал. — Рокоссовская кладет ладонь на мужскую шею и несильно сдавливает по бокам, вызывая у агента улыбку. — С огнем играешь. — Играю. Перехватив тонкие запястья, Кеннеди скидывает девушку на простыню и, поставив на четвереньки, наваливается сверху, приникая к самому уху. — Скажи мне, чего ты хочешь. — шепотом просит агент и выпрямляется, рукой надавливая на податливую женскую поясницу, прогибая в ней девушку и прислоняя грудью к матрасу. Влажная головка уткнулась в мягкие складки и, благодаря встречному движению Рокоссовской, скользнула в пульсирующее влагалище, заполняя внутреннюю пустоту. — Глубже… — также шепотом отвечает переводчица и сжимает в кулачках простыню, чувствуя желанную твердость внутри себя. Горячие губы блуждают по ее спине, оставляя разбросанные укусы и поцелуи, пока уверенные движения, замедляющиеся и ускоряющиеся в неизвестном ритме, буквально выбивают из девушки стоны. Замедлившись и в последний раз толкнувшись бедрами между женских ног, на мгновение задержавшись, мужчина с утробным рыком-стоном изливается теплой жидкостью и устало валится на кровать рядом с переводчицей, переводя дыхание. — Ты дождешься меня с миссии? — спрашивает агент, смотря в потолок безнадежными глазами.