Дикая роза или дело №83

За окнами особняка кипит жизнь: проснувшуюся траву упорно исследуют торопливые насекомые, иногда по ней резво пробегаются мелкие зверьки — белки да ежи, что притормаживают изредка, пугливо принюхиваются и вновь бросаются по своим делам. Свежую листву на верхах деревьев колышет тёплый ветер, совсем не стесняясь шуршать на всю округу, почти что не затихая, лишь иногда. На девичью кровать уже давно улеглись острые лучи солнца, что бьют той прямо в спину. Девушка ворочится, высовывает босую ножку из-под одеяла, затем полусонно скидывает его с себя, перевернувшись на спину, вздыхает и начинает выходить из сна. Горячая ладонь проходится по некогда спящим глазам, они приоткрываются, и до Фриды доносится далёкое птичье пение. Сколько времени? И как она вообще легла в кровать? Вяло поднявшись, она глядит на стену: уже 11! Она уже, должно быть, проспала завтрак! Эта мысль красной тряпкой перекрыла всё то, о чём она могла ещё задуматься, и всё ещё вялая, но торопливая девушка находит возле кровати свои домашние бежевенькие туфли, натягивает на ступни и, быстро глянув в зеркало на столе, поправляет слегка взъерошенные волосы с помятой ночнушкой, после чего, суетясь, выбегает из комнаты. Торопливо спускаясь по широкой лестнице, она никого не слышит, только кто-то шуршит какой-то тканью вдалеке — вероятно, прислуга. Тогда, если все уже давным-давно поели, почему ей не подали завтрака в комнату? Проскользнув ладонью по перилам, девушка оказывается по левую сторону от широких дверей в обеденный зал и с печалью замечает, что длинный стол на более десяток человек пуст, на нём нет ничего, и даже их расписной скатерти с золотоватой каймой не лежит. На всякий случай тихо заглянув внутрь зала, девушка замечает ближе к стене за одним из столиков, за которыми обычно принимает пищу их прислуга, тихонько сидящего Ури, мешающего ложечкой свой чай. Он по-доброму смотрит на неё. — Доброе утро, милая. Присаживайся, — указывает глазами напротив себя. Сдержанно улыбаясь, Фрида идёт по пустому залу к небольшому тёмному столику с корзинкой кексов, двумя блюдцами, чашками и тёмно-синим заварником, из носика которого валит пар. Отодвигает стул и садится, трёт глаз. — Если все поели, то почему ты тут сидишь? — спрашивает она и смотрит на дядюшку, позади которого всё прямо-таки сияет от солнца из широких окон. — Я так и подумал, что сегодня ты встанешь позже, — его жилистая, тонкая рука с блаженством тянется к корзинке, — да и завтракать плотно ты не любишь, я знаю. Посчитав это милым, она немного хихикает под родным взглядом и, привстав, тянется к заварнику. Аккуратно обхватив ладонями, разливает черный чай. Кексы ещё тёплые. Они всегда свежие: дядюшка Ури очень возлюбил кексы из малюсенькой пекарни неподалёку, что являлась большой кухней и просторной комнатой, выделенной под клиентскую зону. На деле же какое-то деревенское семейство решило продавать выпечку и выделило под эту деятельность часть своего жилища, в кое однажды на прогулке заглянул Ури. Попробовав их первый раз, он тут же влюбился в сиё печёное искусство по уши и вскоре договорился с хозяевами о закупке. Теперь же эта пекарня ежедневно поставляет в особняк Рейссов свежие кексы, получая за это, вероятно, неплохие деньги и здоровскую известность в окрестностях. В целом дядя, наверное, самый близкий по духу ей человек здесь уже очень-очень давно. Конечно, она всех любит в своей большой семье, и даже Улькина, с которым они немного друг друга недолюбливают лет так с десяти, но дядя — это тот человек, с которым она всегда может поделиться переживаниями, и даже если он не будет разделять её точку зрения, то он постарается понять. Абсолютно всегда. Как-то так вышло, что из всех племянников и племянниц Фрида больше всех с ним сроднилась. Отец всегда был занят, матушки на всех не хватало, ясное дело, и именно дядя стал тем, кто на простыне под деревцем во дворе учил её читать книжки, долго, сидя на краю ее кровати, рассказывал перед сном занудные для её братьев и сестёр истории, которые она любила всем своим крошечным, восхищённым сердцем. Он, бывало, рано днём, когда пестрило солнце, объявлял о том, что ей, юной леди, уже стоило бы знать манеры и этикет, отводил её в этот же обеденный зал, в котором с того времени ничего не изменилось, и, что интересно, запросто заинтересовывал дитя такими муторными учениями — указывал, как держать лицо, изящно придерживать край юбки на реверансе и подавать ручку при встрече. Фриде нравилось такое времяпровождение. Хотя ей любое занятие с Ури было по душе, даже самое монотонное, даже тихо сопеть под боком, облокотившись на него. Да что уж говорить, если бы не Ури, то и не было бы в её жизни... Кенни. Он же сегодня ночью был у неё!.. — Задумалась? — мягкий глас вытягивает её из мыслей. В ответ девушка, никак не сумев отбросить вопросы по поводу ночного гостя, рассеяно хлопает ресницами и осматривает стол, будто бы видит его впервые: кекс у дяди в руке почти закончился, как и чай в его изящной чашечке, а вот сама она так и застыла с выпечкой в пальцах, а про чай свой и вовсе забыла. — Немного что-то, да... Не до конца проснулась, видимо, — Фрида неловко усмехается, её тонкие пальцы подхватывают еле тёплую чашечку и подносят к губам. За дверьми тихо заходила прислуга, отчего оба Рейсса поворачивают головы к дверям и, затаившись, выжидают, а после по зале раздаются тихие смешки, будто бы они пробрались за сладким ночью на кухню — посиделки крайне секретные, здесь вопросы государственной важности обсуждаются, так что не для мирских ушей сия разговоры. — Отчего же ты сегодня поздно легла? Читала иль...? — последний кусочек румяного кекса залетает Ури в рот и заливается чаем, пока тот глядит крайне внимательно, слабо улыбаясь уголками бледных губ. Фрида задумалась. Она давно уж до поздна не сидела за излюбленными, прелестными романами, уже сотни дней ей не мечталось о суженном принце и счастливой, пусть и короткой жизни. Но дядя не знает этого, догадывается, может, но не хочет думать о том всерьез... О Кенни, её тёмный ангел в ночи, что сегодня так же загадочно пропал, как песчинка в пруду — незаметно ясному глазу и быстрее полёта ястреба. И ведь она только сейчас вспомнила, в чьих объятьях уснула этой глубокой, тихой ночью. Их встреча после долгой разлуки продолжалась минут 5? Может, 10?.. Прискорбно. Он не оставил и следа, конечно. Кому, если не ему так искусно скрываться из чьих-то покоев? — Нет. Сидела до поздна на балконе. — решив, что взгляд её чрезмерно печален, она оживляется глазами и с задумчивой улыбкой запивает кусочек выпечки чаем. — Смотрела на небо? Тоже люблю, по правде, но часто просто забываю, а когда вспоминаю о его красе — уже поздно. Фрида по-детски заулыбалась. — А знаешь!.. Я видела этой ночью летучую мышь! Она быстро улетела, конечно... Ури смотрит на неё, сводит брови непонимающе и осторожно перебивает: — Летучую мышь?.. Это как? — Ну я же тебе рассказывала!.. — она вздыхает и, завидев в лице напротив чувство вины, будто Хистории начинает объяснять на пальцах, — Ну помнишь, я говорила про таких кровососущих зверьков, которые выглядят как мыши с крыльями жуткими, как у демонов из книжек? — Батюшки... Тебя ведь она не тронула? — Нет-нет! Она просто сидела на дереве некоторое время, а потом скрылась в небе, когда наскучило... Из-за двери скромно выглядывает пара светло-голубых круглых глаз, нерешительно смотрит то на Ури, то на Фриду. Флориана тихонько вздыхает, будто решаясь пройти в зал или что-то сказать, но не успевает: Ури, сидящий лицом к ней, замечает её, ласково улыбается и чуть отодвигается от стола. — Что такое, милая? Девочка жмётся у дверей, но, чуть погодя, срывается с места и торопливо подбегает к столу, тянет к дяде ручки и оказывается в объятьях. Хлопая ресницами, девочка поворачивается к сестре, всё ещё не вылезая из дядиных объятий, и, немного стесняясь, смотрит. — Фрида, пойдем поиграем?.. Девушка смеётся и аккуратно выходит из-за стола, попутно расправляя юбку ночнушки. — Пойдем, конечно. Но для начала мне бы стоило переодеться. — глаза с внезапно появившейся в них грустью устремляются на дядю, — Я пойду?.. Ури даёт своё королевское согласие, любяще поглаживает Анну по мягким волосам соломенного цвета, выпускает из рук и, на прощанье кратко одарив Фриду ласковой улыбкой, возвращается к трапезе. Отчего-то Фриде становится жаль, но она, несмотря на каплю печали глубоко внутри, берёт сестру за руку и медленно проходит к двери, после чего они обе за ней скрываются. Она понимает, что осталось мало времени. От этого очень больно. Хочется кричать и биться о стены, но времени свойственно утекать — это нужно принять. И скорую кончину дяди — тоже. Больно видеть, как он с каждым днём всё больше и больше чахнет. Иногда больно видеть его улыбку, но больше всего колит сердце, когда приходится оставлять его совсем одного. Тогда-то будущая монархиня в полной мере ощущает бессилие и человеческую слабость, свою — в первую очередь.