Я хотел бы, чтобы не было Кольца. Чтобы ничего этого не было. — Так думают все, на чью долю выпадает подобное. Но это не им решать. В наших силах решать, что делать со временем, которое нам отпущено.
— Цинсюань? Тебе не спится? — Се Лянь присел на порог хижины. — Ага, — вздохнул Цинсюань с улыбкой, — Рука что-то разболелась, наверное, завтра гроза будет. Он придвинулся к Се Ляню, а потом и вовсе лег, устроив голову у него на коленях. Се Лянь улыбнулся и пересел так, чтобы было удобнее. — Сегодня Пэй мин приходил, пытался меня жизни учить… — продолжил Цинсюань, рассматривая бархатное ночное небо, — Я его послал. Сказал, что боги в дела смертных лезть не должны. — Неужели? — усмехнулся Се Лянь, поглаживая Цинсюаня по голове, пока тот лежал у него на коленях. — Ха-ха, ты — мой друг, это главнее божественности, к тому же… Ты меня не заставляешь. Как бы сказать… Ты видишь во мне меня , и уважаешь меня, каким бы глупым, наивным и гордым я ни был. — Пэй Мин и ко мне приходил, — улыбнулся Его Высочество. — На меня жаловался? — Ага, — у Се Ляня было своеобразное чувство юмора. Сейчас он был явно позабавлен сложившейся ситуацией. — Он меня достал. Как можно с первого раза не понять, что я не вернусь? Ни на средние небеса, ни куда ещё! И руки с ногами тоже только мои! — Се Лянь внимательно слушал, не перебивая, — И не нужна мне его жалость! разве так сложно забыть о моем существовании, как остальным? Ха-ха… А может, зря я так? В конце концов, не моя бы гордость, пошел бы в младшие чиновники. Не переживал бы. Ужасная вещь — чувство собственного достоинства, не находишь, Ваше Высочество? И откуда у меня оно ещё осталось? — Ты поступил так, как считал нужным, — ответил Его Высочество. Он тоже смотрел в небо. Конец лета — пора звездопадов. Когда особенно яркая звезда соскочила с небосвода ярким росчерком, Се Лянь добавил, больше вспоминая для себя, чем обращаясь к Цинсюаню, — Не думай. Просто делай. На это Цинсюань решил разумно промолчать. Только поймал ладонь Се Ляня в свою и легонько сжал.***
Но у каждой истории есть конец. Счастливый ли, грустный ли, но конец. Осень пришла, раскрасив клены в огненно алый. И взвились в небо огненным морем тысячи фонарей. Ожидание Се Ляня подошло к концу. Цинсюань понимал, что его роль в этой истории закончена. И сбываются наяву его страхи и сомнения. Он снова один на один с собой. И ни единой живой душе нет до него никакого дела. Тихо, как тень, он покинул временный приют и теплоту храма Водяных Каштанов. Скрепя сердце, он направился по ярко освещенной небесными фонарями дороге, строго-настрого запретив себе оборачиваться. Действительно, не осталось в мире живой души, готовой остаться с ним. Но одна мертвая не могла найти покоя. Хэ Сюань шел следом за Цинсюанем, не решаясь выдавать себя. И всё вспоминал недавние слова, сказанные Се Ляню, когда тот снова забирал для Цинсюаня очередное подношение. «Вы не глупы, Ваше Высочество. Я не могу уйти. Не делайте вид, что не понимаете, что именно означает моё присутствие.» Прошло пару дней. Цинсюань успел вернуться в Столицу, навестить попрошаек, подзаработать денег на переписывании документов, купить еды для себя и друзей. Он улыбался, смеялся и шутил. Наблюдая из переулков, прикинувшись то одним, то другим, Хэ Сюань прогонял один за другим обрывки плана, который всё никак не мог сложиться. Не мог, потому что планы и Цинсюань — вещи несовместимые, особенно, когда он боится пуще смерти, особенно, если позорно отрицать собственные мотивы. Поэтому Хэ Сюань продолжал шпионить из темных углов, прячась как крыса в подворотне, (кстати, удобная маскировка), оправдывая себя тем, что собирает дополнительные сведения. На закате третьего дня Цинсюань бодро заковылял из города прочь. Хэ Сюаню не оставалось ничего, кроме как последовать за ним. Цинсюань всегда был странным. Не пропустил по дороге ни единой кошки без того чтобы подозвать и погладить, здоровался со знакомыми и всё улыбался. Хэ Сюань было выдохнул, но стоило Цинсюаню выйти за пределы городских стен, подальше от людских глаз, как улыбка сползла с лица, а плечи опустились, словно на них лежал тяжелый груз. Словно кто-то пролил ковш воды на хрупкую картину, и смешливого, веселого Цинсюаня смыло прочь, только грязные потеки краски да лужа воды и остались. Он снова усмехнулся, но выглядело это так неестественно, надтреснуто, что Хэ Сюаню хотелось выйти наконец из тени, сделать хоть что-то. Но он не стал. Цинсюань тем временем доковылял до рощицы в сердце которой бежал неглубокий ручей. Сел на камень. Усмехнулся. И ещё раз. А потом и вовсе рассмеялся на всю округу. Смеялся так, что слёзы навернулись на глаза. Его трясло, похоже, Цинсюань и сам не понимал, смеется он или плачет. Смеется ли отчаянно, или плачет с улыбкой на лице. Достал из-за пазухи веер. Посмотрел на него. Снова залился смехом. Потом достал веревку, встал, попробовал закинуть на дерево, но калечные рука и нога делали его движения не координированными и неловкими, поэтому после нескольких бесплодных попыток он сдался. — Да чтоб тебя! — в сердцах выкрикнул он, швырнув веревку в воду и упал обратно на камень. Стремительно темнеющий лесок снова заполнил звонкий, надрывный смех. Переходящий в рыдания и обратно. Хэ Сюань не мог этого выносить. Он даже не пытался сейчас анализировать и рационализировать свои мысли и действия. Он просто вышел из укрытия, не принимая личины. Какая разница? Он всё равно узнает. Сейчас Хэ Сюань больше всего походил на своих рыб: такой же немой, открывает рот в попытке выдавить из себя хоть что-то. — …сюань, — наконец выдает он. Цинсюань резко оборачивается и тут же задушено вскрикивает, почти сваливаясь с камня, на котором сидел. Его лицо побледнело, но затем новый приступ смеха заслонил страх, а слезы застили зрение. Цинсюань вскочил на ноги, и откуда только силы взялись? Вытер лицо рукавом и упрямо всмотрелся Хэ Сюаню в лицо: — Звал? Ну вот он я! Сломан, уничтожен! Даже сдохнуть не могу! Ты этого хотел?! Доволен теперь? — Цинсюань смотрел прямо, тело его поджалось, словно он ожидал, что Хэ Сюань тут же набросится на него и убьет. Однако Хэ Сюань и не думал двигаться с места, захваченный врасплох. Он ничего не мог понять, эмоции и чувства никогда не были его сильной стороной, особенно если это касалось его самого. Но мертвое сердце предательски сжалось и захватило право голоса первым: — Нет, мне больно… Цинсюань засмеялся заливисто, запрокинув голову, пока слезы лились из глаз. — Мне тоже! — он продолжил истерично смеяться. — Мне больно, потому что тебе больно, — Хэ Сюань сжал руки в кулаки, слова давались ему как никогда сложно, но молчать было во сто крат хуже. Невыносимо. Поэтому он собрался с силами и продолжил говорить, — Скажи, что мне сделать, чтобы тебе стало легче? Я не понимаю. Любой план ты рушишь на корню, всё идет не так, как я хотел. Мне уйти? Остаться? Убить себя? Цинсюань смотрел на него широко раскрытыми глазами. В них отразилась такая боль, что Хэ Сюаню пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отвернуться. Но Цинсюань сдался раньше и снова осел на землю, словно все силы покинули его. — Пожалуйста… хватит смертей, — прошептал он. Длинные растрепанные волосы спадали на лицо, пряча глаза, — Останься. Хэ Сюань снова не знал, что сказать. Он планировал вовсе не это. Подготовленную речь о том, что Цинсюань в силах расправиться с ним раз и навсегда, избавившись от мучений, пришлось быстро заменять чем-то ещё. Он озвучил очевидное: — Ты боишься меня. — Да. Ужасно боюсь, — Цинсюань кивнул, но головы так и не поднял. — Тогда почему? Цинсюань судорожно вздохнул. Притянул колени к груди и как мог, обнял себя за плечи. Он долго молчал, но в конце концов тихо ответил: — Потому что остаться одному ещё страшнее. — Я позову Его Высочество. Цинсюань почему-то нашел в себе силы усмехнуться и покачал головой. — Собиратель Цветов тебе этого не простит. — Это мои с ним дела. — Не зови. Се Лянь так счастлив, не тревожь его. — Ладно. Хэ Сюань, явно исчерпав запас слов на ближайшие пару месяцев, уселся на траву и уставился в землю, усиленно пытаясь переварить сказанное, и на основе этого скоординировать свои действия. Получалось у него прескверно. Наконец, так и не придя ни к какому выводу, он полез в широкий рукав одежд и выудил из него бумажный пакет, полный орехов в карамели. С ничего не выражающим лицом, он высыпал в ладонь столько орехов, сколько могло уместиться, а затем передал пакет Цинсюаню. — Это тебе. Больше ничего нет, — сухо сказал Хэ Сюань. Цинсюань, находившийся в полнейшем эмоциональном раздрае, не способный ни бояться, ни думать, ни задавать вопросы, лишь посмотрел на Хэ Сюаня как на безумца, а затем, видимо решив, что главный безумец здесь — это он, взял пакет и закинул пару орехов в рот. В тишине леса звук разгрызаемых орехов и трескающейся карамели во рту казался чуть ли не оглушающим. Это было так не к месту и так внезапно глупо, что Цинсюань не выдержал и хихикнул: — Какой же абсурд… Хэ Сюань звучно хрустнул очередным орехом. И если бы Цинсюань смотрел на него, то заметил бы как потеплел взгляд напротив. — Полный.