Два развода и один слон.

Джун ехал к Юнги, подгоняя водителя и постоянно строча сообщения своему мужу, Сокджину. Рядом с ним встревоженно сопел Хоби, за которым он только что заехал по дороге. На переднем сидении, рядом с водителем, обеспокоено барабанил пальцами по дверце машины Чимин, живший с Хоби в одном комплексе апартаментов. Телефон в руках нетерпеливо зазвонил и Джун вздрогнул от неожиданности, но сразу же поднял трубку, увидев имя на экране. - Гукк-и, ты там где? Мы через 15 минут будем на месте. - Намджун-и, я уже подъезжаю. Подожду тогда вас у входа. Ему совсем там плохо, да? - последний вопрос Чонгук почти прошептал, всем сердцем сопереживая другу. - Я не знаю, Гук. Но голос у него… Последний раз я слышал Юнги таким, когда он звонил мне из больницы. В тот день, когда они потеряли… Ну ты понял. - Понял, понял, - тут же забормотал Гук, боясь поднимать запретную тему. - Скоро встретимся. - Ага. - Намджун положил трубку. В салоне снова воцарилась нервная тишина. Главное, успеть приехать до того, как Юнги осознает произошедшее окончательно и пустится во все тяжкие. Главное быть рядом и уберечь близкого человека от безумия, которое наверняка накроет его. Все это понимали. Ведь они были стаей. Они стали стаей 9 лет тому назад. Учились в одном университете. Юнги, Сокджин и Намджун - на последнем курсе экономического, Хосок и Чимин - на третьем курсе танцевального, Чонгук на втором курсе юридического. Техён - на третьем курсе художки. Лана, будущая жена Юнги, была известной на весь университет молодой художницей, занимавшей первые места во всех возможных конкурсах и подающей особые надежды на своём художественном факультете, где училась на втором курсе. Техён дружил с ней, восхищался и привёл в их компанию. А Юнги влюбился с первого взгляда. Джун и сейчас помнил эти глаза своего друга - какие-то щенячьи, восторженные, по-детски счастливые. Они становились такими каждый раз, когда Лана оказывалась рядом и заливисто смеялась их нелепым шуткам, хватаясь от смеха за руку стоящего рядом Юнги. После каждого такого касания, тот, как завороженный, опускал глаза на свою руку и с благоговением рассматривал то место, на котором только что лежала тонкая рука с длинными пальчиками и острыми ноготками. Юнги слыл в университете проблемным студентом и хулиганом. Он дрался, часто напивался, прогуливал лекции и соблазнял всех девушек в радиусе трёх километров, обеспечивая преподавателям тонны головной боли из-за вечно рыдавших по нему в коридорах девиц. Он был неуправляем, почти агрессивен. Не умел и не хотел сдерживать свою грубость и хоть как-то уживаться с людьми. И более-менее становился человеком только рядом со своими разношёрстными друзьями, каким-то чудом разглядевшими в нём огромное доброе сердце и безграничную преданность тем, кого он любил. Ему многое прощали из-за отличной, даже превосходной учёбы. Но все понимали, что если он не научится брать себя в руки, нормальной карьеры Юнги не видать. И гадали, как сложится его беспокойная жизнь. До того дня, пока на пороге их студенческого мужского клуба, где они устроили масштабную тусовку по случаю государственного праздника, не появилась белокурая, маленькая и хрупкая Лана, разглядывавшая этот мир огромными серыми глазами и улыбавшаяся ему пухлыми розовыми губами. Сказать, что они были не похожи - это ничего не сказать. Грубый, замкнутый Юнги и открытая всему миру Лана. Он - с кучей шрамов, мускулистый, суровый, почти никогда не улыбавшийся, с чёрными волосами и глазами. Она - тонкая, хрупкая, нежная, вся какая-то ясная, светящаяся золотом, будто золотая рыбка в кристально чистом пруду. Так она и стала Рыбкой и была ей все эти годы, смеясь над этим милым прозвищем. Как-то незаметно Юнги приклеился к ней намертво. Перестал прогуливать лекции, почти бросил пить и драться. Приходил в её художественную студию делать домашние задания. И мог часами сидеть, позируя и не шевелясь, если Лане вдруг приходило в голову нарисовать его портрет. Он будто нашёл свой якорь, обрёл почву под ногами, расслабился, сбросив какой-то груз с плеч. Парни только диву давались и молились на Рыбку, надеясь, что она не отвергнет их друга. А Рыбка и не собиралась отвергать. Она терпеливо ждала, день за днём, неделю за неделей, когда же Юн наберётся смелости и признается ей в чувствах. И пока Юнги боялся лишний раз даже притронутся к ней, будто боясь испачкать божество или разбить дорогую фарфоровую статуэтку, Лана влюблялась, незаметно и сильно, переставая видеть вокруг себя всех остальных поклонников и воздыхателей, которых, кстати, было немало. А потом, не дождавшись первого шага, сама пригласила Юнги на свидание. Намджун понял, что они стали парой, когда проснулся от стонов за стеной. Учитывая, что за этой стеной общежития жил Юнги и его хриплый голос рычал “Рыбка” на выдохе, было очевидно, кто и с кем занимался сексом. Намджуна тогда поразило, что Юнги, боявшийся Лану даже обнять, и Лана, производившая впечатления какого-то неземного сказочного эльфа, сексом занимались неистово, как животные, с рыками, стонами, постоянно что-то роняя и ударяя обо все стены маленькой комнаты. Воистину, внешность бывает очень обманчива. Юнги тогда, проводив утром Лану, пришёл к Намджуну ошалевше счастливый и заявил, что то, чем он до этого занимался, даже сексом нельзя назвать. А вот сегодня у него был самый настоящий, первоклассный, эталонный секс. А значит он наконец-то лишился девственности, с чем Намджун должен его немедленно поздравить и угостить пиццей и пивом. Они, конечно, сразу собрались всей компанией и с хохотом наблюдали за тем, как их друг то и дело подвисает, окунаясь в воспоминания прошедшей ночи. И как на его шее расцветают багровые засосы, а на руках - красные полосы от девичьих ногтей. С тех пор Рыбка и Юн не отлипали друг от друга без острой необходимости. Ругались, спорили, кидались вещами, не соглашались, а потом бросались в объятия друг друга, целых восемь лет. Они очень быстро поженились, сыграв тихую церемонию только со свидетелями, как-то мгновенно поняв, что им нельзя быть раздельно. Их семьи были против и в шоке, университет был в шоке, да вообще, казалось, весь мир был в шоке, но они смогли. Выстояли. Постоянно поддерживая друг друга и стоя друг за друга горой. Юнги быстро докрутил довольно успешный небольшой бизнес отца до состояния приличных размеров империи, Рыбка стала известной художницей с частными выставками, которые она проводила с аншлагами по всему миру. Они были странной парой. Очень хаотичной. Очень эмоциональной. Прошедшей тяжёлый совместный путь. Но все, кто их знал, были уверены в одном: эти двое безоговорочно, безрассудно и безгранично любят друг друга. Рыбка была частью их стаи. Но для Намджуна Юнги был настоящим братом, с которым он дружил много лет. А сейчас не просто дружил, но и работал директором крупного департамента в бизнес-империи, выстроенной Юнги. И Джуну было нестерпимо больно за этих двоих, сумевших пережить почти все беды, которые только могли свалиться на головы любящим людям. Но, похоже, не сумевшие за эти годы окончательно принять и понять друг друга. Когда они подъехали к комплексу, в котором располагались апартаменты Юна, день уже вовсю был в разгаре, обжигая город горячим солнцем. Чонгук ждал их у входа в здание, курил и мялся, переступая с ноги на ногу. Друзья обнялись и, не говоря ни слова, поднялись на самый высокий этаж, открывая дверь запасным ключом, который был у Намджуна. Апартаменты встретили их наглухо задернутыми шторами и полумраком. Только откуда-то из глубины тихо и плавно играл Бах, любимый композитор Рыбки. Переглянувшись и на секунду подумав, что она, может, вернулась, друзья двинулись на звуки музыки, приближались к мастерской хозяйки этого дома. Дверь в мастерскую открыта. Оттуда привычно пахло чем-то цитрусовым и хвойным, а ещё густым запахом красок. В мастерской всегда было много света. Две стены - плотно заставлены картинами, местами укрытыми кусками тканей. Посередине - несколько мальбертов и красивый, высокий барный стул, на котором болтался испачканный в десятках красочных мазков фартук. Прямо около стула - проигрыватель с пластинками, Лана не умела работать без музыки. Дальше - полки с сотнями кистей, тюбиками красок, каких-то лаков и растворителей, стопками тряпочек и книг с собраниями репродукций самых разных художников. А у окна, около высокой шторы - место Юнги: английское кресло, подставка для ног, торшер и небольшой столик, за которым стоял внушительных размеров фикус, прозванный супругами Тони. Вдоль последней стены, за спиной у художницы, стоял длиннющий диван, мест на семь. Рыбка смеялась, что у творца должны быть зрители. Сегодня в мастерской была темнота. Юнги сидел на своём месте и был одет во вчерашний деловой костюм, в котором Джун последний раз видел его поздно вечером в баре. В его руках поблёскивал затейливыми гранями стакан с виски. Взгляд друга, почти не моргая, был устремлён на мольберт, стоявший почти посреди комнаты. Под мольбертом лежала явно недавно сброшенная ткань. А на мольберте - картина. Портрет Юнги. Где-то около полугода назад отец Юнги захотел, чтобы в коридоре, на этаже руководителей, к портретам самого отца и его брата, когда-то начавших этот бизнес, прибавился и деловой портрет Юнги. Спорить с ним было бесполезно, но идти к художнику, которому портреты заказывал родитель, Юнги отказался, сказав, что если его рожа и должна мозолить глаза нормальным людям, то пусть её нарисует его жена. Лана тогда смеялась до слёз, говоря, что Юнги стал на шаг ближе к диктатору. Но написать портрет согласилась. Поскольку Юнги был очень занят на работе, приняли решение, что позировать он не будет, но она его сфотографирует с нескольких ракурсов в рабочем кабинете и нарисует портрет по этим фото и своим ощущениям. И она рисовала. Намджун знал от Сокджина, что эта работа давалась ей тяжело. Она постоянно что-то перерисовывала и исправляла, была не довольна получившимся результатом и говорила, что руки не слушаются её, рисуя не любимого мужа, а какого-то другого человека. Юнги об этих метаниях не знал, но сейчас, глядя на портрет, Джун своими глазами смог увидеть то, о чём говорила его супругу Рыбка. С портрета на них смотрел Юнги. И в то же время - совершенно другой человек. Холодный хищный взгляд, улыбка настоящего совратителя, поза избалованного и слишком уверенного в себе человека. Намджун увидел Юна, которого хорошо знал, таким, каким он стал за последние годы. Без прикрас, оголённо и честно, откровенно показывая зрителям всю суть человека, с которым им, возможно, придётся иметь дело. Джун слышал, как трое мужчин за его спиной перестали дышать, уставившись на портрет. И почти затылком чувствовал, как они переглядываются друг с другом, ведя молчаливый диалог. - Это я, парни. Собственной персоной, - хмыкнул из угла Юнги чуть заплетающимся языком, наблюдая за друзьями и делая большой глоток из своего стакана. - Юн, брось. Пойдём в гостиную, поговорим, - забасил Намджун, пробираясь к дивану напротив портрета и тяжело падая на мягкое сидение. - Нееееет, Джун-и. Давай посмотрим на то, каким меня видит моя пока ещё жена. Что вы видите на этом портрете, парни? Они переглянулись друг с другом и со вздохами присоединились к Намджуну, заняв свои места на диване. Портрет был до ужаса похож на оригинал. Не тот, что они знали много лет, а тот, что последние два года руководил огромной корпорацией, спускал кучу денег на играх в покер, ухаживал за женщинами в клубах и снова становился резким и грубым. И все эти новые привычки одна за одной проступали сквозь застывшую мимику, умело выписанную тонкой кистью автора. Но Юнги-то об этом не скажешь? По крайней мере, сейчас. - Ну что тебе сказать, Юн? - Хоби первый пришёл в себя. - Просто портрет, ничего особенного. Рыбка хоть и талантлива, но и у неё бывают неудачные работы. - Что ещё видишь? - не унимался Юнги. - Вижу, что ты стрижку поменял, - мрачно заявил Чимин, уставая от допроса. - А ты что видишь, Чон? - спросил Юнги. - О Господи, хён! Да тебя я там вижу, тебя, угомонись! - ляпнул Чонгук и тут же замер, пожалев. Юнги хмыкнул, Джун простонал, Хоби и Чимин замерли, не дыша. Что сейчас будет? Гнев? Злость? Обида? - Пойдёмте за мной, - сказал Юнги, вставая со своего места и ведя их в коридор. - Доигрался, малой? Сейчас он нас за дверь выгонит и пойдёт чудить! Что мы потом делать будем? - злобно зашипел за спиной Намджуна Хоби, обращаясь к расстроенному Чонгуку. - Во-первых, я вас слышу. А во-вторых, выгонять вас не собираюсь, - проговорил нетрезво Юнги. - Гукк-и, будь добр, возьми с этого столика бумаги, которые лежат под обручальным кольцом моей жены. Она оставила это уходя. Подозреваю, что там бумаги юридического характера. А ты в нашей компании главный юрист, как-никак. Бери и пошли в гостиную. Изучать будем. Юги стремительно ушёл, а Намджун, уставившись тяжёлым взглядом на маленькое обручальное колечко, секунду подумал и, аккуратно подхватив его двумя пальцами, убрал во внутренний карман своего пиджака. Он и сам не знал зачем, просто чувствовал, что так нужно. Гук со вздохом взял небольшую стопку бумаг и пошёл за Юнги. Намджун и Хоби, чуть задержавшись в коридоре, прошли следом. *** Юнги лежал спиной на большом сером ковре, раскинув руки и ноги в стороны, как морская звезда. Его пиджак лежал в общей куче с ветровками и пиджаками друзей. На журнальном столике стояли четыре стакана с крепким алкоголем и нехитрые закуски. Чонгук уже с добрых полчаса тщательно изучал документы, время от времени приговаривая что-то вроде “Ооо!”, “Вот как?”, “Хм, интересно!” и “Понятно!”. После последнего такого “понятно” Юнги не выдержал и буквально закричал с ковра: - Да твою мать-то, сколько можно, Гук? Что там тебе понятно?? Мне вот ничего не понятно. Поделись уже с общественностью, будь добр! - Так, Юнги. Это бумаги на развод. У вас много совместно нажитого, брачного договора нет, так что без суда вас не разведут. - Юнги застонал, слушая друга. - Это её заявление в суд. Тут подробно изложено всё имущество, которое можно считать совместно нажитым. И несколько её просьб. - И что она хочет? Сколько мне останется? - сказал Юнги как-то безразлично и обречённо. - Она всё оставляет тебе, Юнги. Точнее, почти всё. Юнги замер на секунду и поднялся, садясь. Он прожигал глазами Гукка, будто не веря в то, что только что услышал. В каком смысле оставляет? Почему? - В каком смысле оставляет? Почему? - повторил он вслух свои мысли. - Почему - это я тебе не скажу, тут пояснений нет. Но в заявлении полный отказ и от доли в компании, и от собственности на эти апартаменты и домик в Швейцарии. От яхты тоже. От всех счетов. Что тут ещё, господи… - забубнил Чонгук, шурша бумагами. - А, вот! Украшения ещё. Там тоже почти полный отказ. - Чего она тогда хочет? - на выдохе, еле слышно спросил Юнги, стремительно бледнея. - Она хочет серебряный комплект с жемчугом. Машину, потому что она её на свои деньги покупала. Вещи, которые она носит, и все вещи и картины из своей мастерской. А, и ещё просит оставить за ней квартирку в центре. Которая у парка, помнишь? Миленькая такая, с красивыми большими окнами. Вы её ещё тогда вскладчину покупали. Ну и, собственно, не претендовать на деньги, которые на её отдельном счету. Те, что за продажу картин. Также, как она не претендует на всё твоё. - Юнги по прежнему ничего не понимал, смотря на Гука. - Тут и все отказные с дарственными приложены. Всё честь по чести. Похоже, что документы с юристами готовились. - Да-да, конечно, конечно, - после долгой паузы, Юнги отстранённо покивал и встал на ноги. Он был совершенно трезв. Словно и не пил вовсе. Лица растерянных четырёх друзей плыли мимо него, будто в дымке. Каждое слово, произносимое Чонгуком, разносилось в его голове гулко, как звук гвоздя, забиваемого в крышку гроба. Всё, что чувствовал Юнги - это почти полное отсутствие каких-либо чувств. Не было паники. Не было истерики. Даже боли не было. Внутри Юнги осталась только пугающая, какая-то надрывная пустота. И абсолютное нежелание принимать то, что происходит. - Юн, тут это… - Джун, забравший документы у Чонгука, вертел в руках конверт, выпавший из бумаг. - Тут письмо тебе. На конверте твоё имя. Юнги, успевший дойти до окна и отдёрнуть шторы, резко обернулся. И будто в два прыжка оказался около Джуна, забирая конверт. Он вертел его в руках, разглядывая своё имя, написанное красивым, витиеватым женским почерком. Таким родным и знакомым, что становилось плохо. Потому что глядя на каждую завитушку, Юнги мог до деталей представить, как двигалась рука с чёрной ручкой, зажатой между пальцами. Как наклонялась в сторону светловолосая голова. - Джун. Я прошу тебя. Нет, я тебя умоляю. Прочитай. Я не смогу сам. - Юнги хрипел, как умирающий в последние минуты жизни, снова оседая на пол. Намджун забрал письмо из рук друга и вынул листок бумаги, заполненный чёрными, плотными строчками. Прокашлявшись и бросив обеспокоенный взгляд на Юнги, а затем - на друзей, он уставился глазами в текст, медленно и негромко зачитывая содержание. Юнги! Я знаю, что ты не примешь это сразу. Знаю, что буду предательницей в твоих глазах. Я очень давно ничего у тебя не просила. А сейчас хочу попросить. Это моя последняя просьба к тебе в качестве жены. Пожалуйста, отпусти меня. Отпусти и не мучай. Ни меня, ни себя. Мы оба очень старались. Но у нас не получилось. Так бывает. Наверное, мы оба в этом виноваты. И, возможно, поодиночке у нас ещё есть шанс стать счастливыми. Ты навсегда будешь для меня единственным и неповторимым. Я это очень хорошо понимаю. Такого, как ты, нет и никогда не будет. И нет, я тебя не разлюбила. Но я так больше просто не могу. Когда боли больше, чем любви, нужно выбирать себя, а не любовь, Юнги. Когда-то я сделала первый шаг, выбирая нас. И сейчас я решила сделать первый шаг, выбирая себя и тебя по-отдельности. Пожалуйста, будь счастлив. У тебя в жизни есть всё, чтобы быть счастливым и жить полной жизнью. Я не возьму ничего твоего, не имею на это права. Всё, что ты заслуженно заработал, должно остаться с тобой. Заберу только своё и ничего больше. Но я хочу, чтобы тебе остался твой портрет и твоя любимая картина из нашей спальни. На добрую память. Если, конечно, ты захочешь сохранить память обо мне. Я люблю тебя. Всегда буду любить. Но хочу наконец-то испытывать счастье. Прощай. Рыбка. Юнги молчал. Друзья молчали. За окном сгущались летние сумерки. Юнги встал и поднялся наверх, в их спальню, а через минуту вернулся, неся небольшую картину. На ней были изображены заснеженные горы и две ели на переднем плане, доверчиво скрестившие свои ветви. Снег под ними искрился и играл на морозном солнце. Чуть поодаль в сугроб были вставлены две пары лыж. И всё это будто виделось из окна какого-то дома, в котором, должно быть, вкусно пахло какао и разожжённым камином. Джун даже на секунду уловил эти запахи. Да, эту картину точно рисовала Лана. Только она так умела: не показывая почти ничего конкретного, заставить тебя слышать хруст морозного снега и вдыхать запах ароматного напитка, глядя просто на кусок холста, покрытого красками. Юнги поставил картину перед ними, прислоняя к журнальному столику. И сам уселся рядом на диване. - Она нарисовала её после нашего первого приезда в швейцарский домик. Мы купили его спонтанно и дистанционно. Увидели какую-то рекламу в журнале, позвонили в компанию и получили фотографии трёх домов. Этот был одним из них. Кажется, на всё про всё ушла всего неделя. Именно во время этой покупки мы с ней вдруг поняли, что с деньгами всё можно сделать очень быстро, даже обойти европейскую бюрократию. Рыбка тогда очень хотела покататься на лыжах, а я очень хотел, чтобы у неё всегда было место, в которое можно приехать в любое время и кататься сколько хочешь… - Юнги, не надо… - начал Хоби обеспокоено, но Юнги перебил его почти сразу. - Мы приехали туда так быстро, как смогли. Он же в отдалении от основных деревень стоит. Такой тихий, спокойный. Пряничный прям. Влюбились в домик сразу, конечно. Он нам достался с мебелью и дизайном, всё как положено - деревенский швейцарский стиль, с рюшками и завитушками. Но так хорошо, так тепло, что даже мне понравилось. Мы и лыжи купили в первый же день. И в сугроб их воткнули. Всё хотели кататься, прям планировали. Костюмы из чемодана вытащили. За продуктами съездили. Потому что когда накатаешься, хочется есть. - Юнги, остановись, - вставил Чонгук. - Не знаю, что такое случилось, но когда я зажигал камин, засучив рукава на свитере, она прошла мимо меня и вдруг остановилась. Я рассказывал ей что-то про работу, увлечённо так. Дрова в камин подкидывал. Решётку пристраивал. И вдруг почувствовал, как она садится сзади меня и запускает руки под свитер. И дышит в ухо так томно, тяжело, жарко. И ладошки такие горячие, требовательные. Она же знает меня, как облупленного. Знает, что нельзя мне вздыхать на ухо. Нельзя кусать за мочку. По пояснице гладить тоже нельзя. Потому что падает забрало нафиг, тормоза срывает. И никаких тебе потом лыж. - Юн, хватит, пожа… - Мы любили друг друга так, будто только начали встречаться. У нас тела были все в синяках и засосах, как после драк. Всё время было недостаточно. Даже когда мы были в процессе, мне было мало. И ведь к тому моменту уже почти четыре года брака. А от её губ и рук меня всё ещё вставляло, как в первый раз. Чувствовал себя животным каким-то, маньяком прям, ненасытным. Но ничего не мог с собой поделать - сжимал до хруста, хватал до синяков. А она только сильнее прижималась, поскуливала и кусала куда могла дотянуться. Я после этих каникул неделю на спине не мог спать, так она мне её за три дня разодрала. - Юнги… - Не знаю даже, почему эти выходные были такими. Мы не ругались в тот период, она пришла в себя после потери ребёнка. Это был период счастья. И любовью мы занимались регулярно. Но, оказавшись там, на этом острове тишины и покоя, мы будто сняли с себя всё напускное, понимаете? Там не было моего бизнеса и её картин, не было обязанностей и людей. Там были только мы, такие, какие мы есть. И наша любовь. Я никого в жизни никогда так не хотел, как её. До умопомрачения, до темноты в глазах. У меня руки тряслись, как у алкоголика, стоило мне увидеть чуть больше оголённой кожи, чем обычно. Я от вида её губ всхлипывал, как раненый. И это всё по отношению к женщине, тело которой я знаю лучше, чем своё. И мы трахались. Да-да, Чим, не выпучивай глаза, там мы именно трахались, как сумасшедшие. На всех поверхностях. Во всех позах. Днём и ночью. А когда уставали - ели, немного спали и разговаривали обо всём на свете. А потом всё по кругу. И на третий день, проснувшись на шкуре какого-то животного посреди гостиной, обнаружили вот эту вот картину в окне, которую вы тут видите. - Ох, Юнги… - прошептал Чимин. - Лана по приезду сразу её и написала. Пока помнила. Это всё по памяти, ребят. По ощущением. И хохотала, говоря, что это знамя нашего грандиозного провала, как лыжников. А ещё гимн нашему потрясающему сексу. Это, парни, самая пошлая картина в нашем доме. Не та, на которой наши голые спины. Не та, где её приоткрытый рот с моим пальцем внутри. А эта. С двумя ёлочками и лыжами. Юнги замолчал, опуская голову на руки и впиваясь пальцами в волосы. Парни не знали, что делать и как ему помочь. А сам виновник их приезда, будто потеряв всю свою силу и уверенность, сдувается на глазах, уменьшаясь в размерах. Но вдруг, вскочив на ноги, начинает метаться по комнате, почти срываясь на крик: - Зачем она оставила мне именно эти две картины? Зачем, Джун? Чтобы я видел, как изменились её чувства ко мне? Чтобы знал, насколько сильно она меня теперь ненавидит? И это грёбаное благородство с отказом от всего! С хрена ли она ничего не хочет, а? Это потому что оно всё напоминает обо мне, Гук, да? По этому? Вот, мол, смотри, мне ничего твоего не нужно! Я благородная, а ты - мразь. Зато оставлю тебе картины, чтобы ты смотрел и всегда помнил, что потерял. Правильно я понимаю, Хоби? Письмо ещё это. Она, видите ли, счастья хочет. Вы же поняли, о чём это письмо? Оно, блядь, о том, что я её счастливой не смог сделать! Провалился по всем фронтам. Хреновый муж, хреновый человек. Ты понял, Чим? - Юнги, успокойся и остановись, - рявкнул Джун, устаканивая друга. Юнги встал, как вкопанный и захлопнул рот. Он долго и внимательно всматривался в вид горящего ночными огнями Сеула. Не шевелясь и ничего не говоря. Только глаза всё сильнее горели, наполняясь гневом и злобой. Друзья смотрели за тем, как выражения лица сменяют одно другое. Как Юн расправляет плечи, выравнивая дыхание. Как его руки возвращаются в любимое положение: локти чуть в стороны, ладони в карманах брюк. Как он откидывает тёмную чёлку со лба лёгким взмахом головы. Кажется, началось то, чего все так боялись. Кажется, началось. - Гук, документы полностью нормальные, ты уверен? - спросил Юнги своим привычным, чуть повеливающим голосом. - Да, босс. В полном порядке. Если всё устраивает - можно прям подписывать. - Дай мне ручку, Гук. - Юнги, подожди, постой, что ты делаешь? - перебивая друг друга, воскликнули Джун, Чимин и Хосок, пытаясь выхватить из рук Юнги документы, которые тот успел забрать себе. - Я развожусь. Вы разве не видите? - всё также спокойно ответил Юнги. - Но Юн, ты так просто отпустишь её. Она же… - Кто, Хоби? Она кто? Она мне никто. И, как мне сообщили сегодня утром, никаких “нас” больше нет. Значит я уже в любом случае ничего не теряю. Хочет поиграть в благородство - пусть играет. Меня её условия полностью устраивают. Все наблюдали, как Юнги, согнувшись в три погибели над низким журнальным столиком, методично и последовательно подписывает страницу за страницей, лишь изредка подрагивая, видя на каждом листе подпись своей пока ещё жены. Когда дело было сделано и последняя страница подписана, Юнги протянул документы Чонгуку и посмотрел тому прямо в глаза, холодным и жёстким взглядом: - Гук, организуй нам бракоразводный процесс. Вопрос полностью на тебе. Представлять мои интересы в суде тоже будешь ты. - Но хён… - Никаких но! Развод - значит развод. Переживём. А теперь поехали в наш клуб. И я не хочу слышать никаких возражений!