Два развода и один слон.

Первые три месяца прошли примерно так, как Лана и ожидала. Её запала адреналина и эйфории хватило где-то на неделю, пока шла флорентийская выставка и подготовка к ней. Но, оказавшись в пустой, одинокой вилле в Сицилии, Лану накрыло так, как не накрывало со дня потери ребёнка. Друзья приехали к ней на виллу не проводить совместный отпуск, а помогать выжить человеку, который морально умирал каждую минуту. Её кидало из истерик к полнейшему безразличию. Она путала день с ночью, толком не спала и не ела. Юнги мерещился буквально везде: в случайно прошедших мимо незнакомцах, в чужих голосах и знакомых звуках. Вещи в чемодане тоже пахли Юнги. Всем её миром, всей жизнью, всеми планами на будущее всегда был только Юнги. А теперь его не было. И Лане казалось, что мира и смысла тоже больше нет. Когда-то она решила стать известной художницей не только для себя, но и для того, чтобы муж гордился ей. Чтобы у молодого, успешного, привлекательного бизнесмена под боком суетилась не просто милая мордашка, а самодостаточная женщина и личность. И Юнги гордился. Ничего не понимал в искусстве, но искренне любил именно её картины. Считал, что его жена - настоящий гений, раз даже он, полный пень в этих вопросах, обожает рассматривать эти пейзажи и портреты. А Лана, получавшая похвалу от ведущих критиков и коллекционеров, млела и таяла, когда её муж, рассматривая очередное произведение, изрекал: “Я не знаю, хорошо это написано или плохо, но глядя на эту вазу с цветами, я чувствую их запах, Рыбка. И тепло солнца. Наверное, это значит, что у тебя волшебные руки”. Они с Юнги любили вечерами планировать своё будущее на долгий срок: чем они будут заниматься через 10 лет; в каком доме будут жить через 20; по какому пляжу, держась за руки, будут гулять босиком через 40? И Юнги всё время говорил ей, что когда станет старым дедом и будет сидеть на лавке перед домом и бубнить, смотря на наглых чаек, она останется всё той же богиней, которая, слушая его занудный бубнёж, будет этих самых чаек рисовать. И продаст картину за десятки тысяч долларов. А он, как заправский альфонс, будет жить за её счёт и расплачиваться за это своей дряхлой, морщинистой натурой. Ещё у них был потрясающий секс. И тянуло их друг другу, как магнитами. И вспыхивало от чего угодно, в любое время дня и ночи. Лана сбилась со счёта, сколько предметов одежды и постельного белья было порвано, сколько прикроватных светильников разбито. Но самое лучшее, что у них было - это дни, когда они медленно, не торопясь, с чувством любили друг друга. Однажды Юнги заболел. Он редко болел, но тут заболел, и не просто простудой, а от усталости. Он работал без выходных несколько месяцев кряду и организм просто не выдержал. Лана позвонила Намджуну и парням, попросила перехватить руководство компанией на неделю, собрала Юнги в охапку и увезла в домик у озера у подножья гор. Три дня он приходил в себя, только спал и ел, протягивая Лане свои слабые, доверчивые руки, чтобы она обняла его или покормила. А на четвёртый день спустился из спальни, поднял её на руки и унёс на диван в гостиной. Его мягкие, тёплые губы исследовали Лану неторопливо и нежно, будто впервые. Руки ласкали аккуратно, пробираясь под футболку сантиметр за сантиметром, касаясь кончиками длинных пальцев разгорячённой кожи. Юнги смаковал каждый сантиметр чужого тела, целуя всё - от мочки уха до тонких щиколоток, пуская мурашки по позвоночнику. Тело Ланы ныло нестерпимо, тянулось навстречу его рукам и губам, рефлекторно прижимаясь теснее к тому, в ком сосредоточился весь мир. А сам Юнги, периодически замирая и любуясь производимым его действиями эффектом, обжигал её своим восхищённым взглядом. И снова приникал к затвердевшим тёмно-розовым соскам, к шее и животу, покрытому испариной, к сгибу локтя, в котором пульсировала тонкая вена, отсчитывая удары рвущегося наружу сердца. Когда он подвинул её бёдра на край дивана, поставил ноги на пол и пристроился между ними, Лана замерла. Юнги когда-то сказал ей, что удовлетворит языком только ту женщину, которую будет боготворить. И он, ехидно ухмыльнувшись, прислонился носом к её лобку, глубоко вдыхая запах своей жены и любимого ею персикового геля для душа. Язык Юнги выбил всю почву из-под ног и весь воздух из лёгких. Лана металась, стонала, раздирала ногтями диванную подушку, тянула Юнги за густые, чёрные как смоль волосы. А он, хищно улыбаясь, терпеливо ждал, когда она дойдёт до самой грани, обводя горячим языком чувствительные точки, вбирая губами возбуждённый, разбухший холмик клитора. Когда Лане стало казаться, что она вот-вот отключится от переизбытка ощущений, накрывших тело, Юнги отстранился и, приникнув к её губам в тягучем, ненасытном поцелуе, медленно вошёл, проталкивая головку крупного члена вглубь, не торопясь и дразня. Она стонала, цепляясь за его плечи, как за якорь, мысленно падала куда-то и, пытаясь спастись от этого падения, просила быть быстрее. Но муж, не слушая просьб, только рычал на ухо, сцеловывая стоны с её губ, и продолжал, продолжал, продолжал эту медленную пытку, наполняя её, растягивая. Когда Юнги нагнулся и прихватил губами ставший сверхчувствительным сосок, Лана подумала на секунду, что умерла от удовольствия. Её тело напряглось и рассыпалось в его руках на тысячу маленьких осколков. Волны удовольствия накатывали одна за одной, никак не останавливаясь, выбивая остатки сил. Юнги, прижавшись теснее, ускорил движения и замер, присоединяясь к жене, кончая с громким стоном. Спустя пару минут она лежала на диване, поглаживая спину мужа, который удобно устроился сверху, чуть придавливая тяжестью своего тела. Лане казалось, что счастье, поселившееся в груди, можно почувствовать физически, буквально потрогать дрожащими руками. Юнги поднял глаза и посмотрел на неё. Два глаза-полумесяца цвета чёрного кофе, довольная улыбка одной стороной губ, обнажавшая дёсна. Яркий румянец на бледной коже. Её муж, который, как никто другой, умел её любить. Её Юнги, который знал, как сделать так, чтобы каждая клетка тела чувствовала себя желанной. Человек, рядом с которым она делала самые наполненные, самые желанные вдохи. Но это в прошлом. А в тягостном настоящем Лана жила одна в небольшой квартирке, доставшейся ей после развода, с окончания которого прошёл уже месяц. Все комнаты были заставлены коробками с вещами, к которым у неё не было сил прикоснуться. Лана не вылезала из пижам, пила вино, почти не выходила из дома и ночами раздирала своё сознание, прокручивая в голове воспоминание за воспоминанием. Оказалось, что без Юнги ей не интересно дышать. Любой вдох был “холостым”, пустым, не приносящим удовлетворения. Как бы глубоко она не вдыхала, ей всё время казалось, что этого недостаточно. Будто кислород, окружавший её, потерял свою концентрацию и важность. И Лана замирала время от времени, делая глубокий вдох всеми лёгкими, проводя главную проверку на своё состояние: если вдруг у неё получится вдохнуть нормально, значит ей стало лучше. Но не получалось. С момента её ухода прошло уже три месяца. Она научилась не плакать часами. Не видеть Юнги в каждом прохожем. Не ждать и не верить, что всё ещё может наладится. Но так и не научилась жить без него. *** Тяжёлые басы танцевального трека давили на уши Юнги, но он, не обращая на это внимание, оглаживал нетерпеливой рукой бедро молодой девицы, призывно извивающейся перед ним на танцполе клуба. Сегодня была пятница и, кажется, уже третий поход в клуб за неделю. И третья девушка, с которой он планировал из этого клуба уйти. Юнги говорил друзьям, что так он празднует свой развод. Но почему-то их лица, вместо радости и желания присоединиться, выражали только беспокойство. Вот и сегодня у барной стойки с хмурым лицом стоял Чимин, который вызвался сопровождать его в клуб. И Юнги понимал, что они ходят не разделить с ним его радость от вновь обретённой свободы, а следили за тем, чтобы он не выкинул каких-то новых чудес, как в первый месяц. В первый месяц после ухода жены Мин и правда чудил. Его будто опьянила мысль о том, что он теперь никому ничего не должен. Что он вольная птица, альфач, желанный холостяк и всё остальное, что про него начали писать в многочисленной прессе, каким-то чудом за пару дней прознавшей об их с женой расставании. А ещё Юнги злился, потому что был уязвлён. Лана задела его самолюбие, уйдя первой. И эта дикая эйфория вперемешку с гневом создала гремучую смесь, едва не разрушив всё, что он годами строил. Работа шла как всегда хорошо. Он мог держать себя в руках и не срываться, занимаясь бизнесом. Но вот вечерами, приходя в пустые апартаменты, начинал метаться, чувствуя себя не в своей тарелке. Не потому, что скучал и мучился, а потому, что внутри сверлило какое-то чувство дискомфорта, которое только усиливалось, если он оставался наедине с собой. Юнги хватало примерно на час и он, переодевшись из делового костюма во что-то удобное, мчался в один из любимых клубов. В этих заведениях всегда было много его приятелей и девушек, жаждущих внимания молодых, богатых мужчин. И он врывался на очередной танцпол, крича, что свободен и угощает шампанским. Вокруг, конечно, образовывалась толпа, мгновенно объявлявшая, что Юнги - их лучший друг. Рядом гнездилась куча девушек, начинавших смешную возню за его внимание. И Юнги чувствовал себя лучше. Первый месяц он делал так каждый день, просыпаясь в разных гостиничных номерах с незнакомыми девушками под боком. Он узнавал о том, что произошло, из новостей и снимков папарацци. В статьях, где Юнги был главным действующим лицом, ему открывали личности его новообретённых друзей и имя девушки, которая увела его с очередной тусовки. И всё начиналось заново: работа в офисе, обеспокоенные взгляды друзей, приезд домой и стремительный побег в клуб. Так проходили дни, пока однажды он не проснулся в собственном доме без девушки. В гостиной сидели его друзья и без остановки звонили pr-агентам его компании, адвокатам и ещё каким-то людям. И мучившийся похмельем Юнги узнал, что вчера, изрядно напившись, он познакомился в клубе с юной нимфой. Поцеловавшись с ней в вип-зоне клуба и начиная отключаться от выпитого, Юнги, находясь почти без сознания, согласился принять какую-то чудо-таблетку, которую эта нимфа ему протягивала, сверкая глазами и глубоким декольте. От принятия наркотика его спасло только то, что он всё же отключился, не дождавшись, когда пилюлю поднесут к губам. Но от папарацци это не спасло. И снимки, где он обнимает девушку, протягивающую ему таблетку, облетели все СМИ спустя уже час. А спустя два часа оказалось, что нимфе едва исполнилось 17 лет. И, пока друзья выносили Юнги из клуба и перемещали домой, взорвалась информационная бомба. Так Юнги проснулся не только почти разведённым человеком, но наркоманом и педофилом. У них ушло две недели на то, чтобы уладить эту ситуацию и сгладить последствия. Юнги потратил кучу нервов и денег, чтобы сместить фокус внимания со своего косяка на прокол клуба, каким-то образом пустившего внутрь несовершеннолетнюю с наркотиками. Он полторы недели не вылезал из кабинета, созваниваясь со всеми инвесторами и партнёрами, объясняя им сложившуюся ситуацию, давая десятки обещаний и гарантий. И справился, конечно. Но его друзья поставили ему жёсткие условия: походы только в самые проверенные клубы, никаких ежедневных загулов и исключительно под их присмотром. Так он и оказался сегодня здесь, в клубе “Марципан”, самом дорогом во всём городе. А его затылок своим взглядом сверлил Чимин, злой на Юнги за то, что тот отрывается на танцполе, пока сам Чимин, глубоко женатый и счастливый в браке, тратит своё время на одинокое стояние у бара. Мин знал, что сегодня у него всё будет хорошо. Эта девушка, чьё имя он сразу же забыл, скоро окажется с ним в одном номере. У них будет какой-никакой пьяный секс, не доставляющий настоящего удовольствия, но дарящий Юнги разрядку. Он быстро вырубится на очередном гостиничном матрасе и утром постарается ускользнуть незаметно, не разбудив очередную даму, которую он откровенно использовал. А потом окажется дома. И начнётся то, чего он боялся больше всего. Юнги постарался подключить все свои связи, задействовать все возможные ресурсы, чтобы развестись как можно быстрее. Так что судебное заседание, прошедшее быстро и без эксцессов, случилось спустя всего две недели после подачи документов. Судья, приятная женщина с проницательными глазами, как описал её Чонгук, разделила их имущество так, как они просили. Но перед подтверждением развода установила им срок ожидания в 30 дней и наотрез отказалась менять своё решение. Спустя примерно неделю после суда, домой к Юнги приехало 10 человек из какой-то специальной службы и собрали все вещи Рыбки, которые он согласился ей отдать. Так что Юнги оказался в квартире, в которой практически ничего не изменилось. Только половина гардеробной, примыкающей к спальне, опустела. И в мастерской Ланы остались лишь диван, пустые полки, мольберт с его портретом и фикус Тони. Единственное, чего Юнги им почему-то не отдал, так этого фиолетового слона. Он быстро спрятал плюшевого монстра в микроволновку, соврав, что понятия не имеет, где он. И чувствовал, как дрожат его руки от страха, что этого слона обнаружат, пока двое людей открывали шкафчики кухни, забирая две старинные фамильные тарелки тонкого фарфора, на которые Лана молилась. Теперь апартаменты встречали Юнги тишиной. Всё было точно таким же, как год назад, но в то же время совершенно другим. И он никак не мог разобраться в себе, чтобы понять - что же изменилось? Юн довольно быстро перенёс картину с ёлками и лыжами из спальни в бывшую мастерскую, устроив её под своим портретом. А на пустующие полки, оставшиеся после вывоза кистей и красок, водрузил фиолетового слона. И дверь в эту комнату старался держать закрытой. Ему казалось, что он это делает очень символично: вот, мол, я закрыл дверь в своё прошлое. Подумаешь, развод? Я прекрасно справляюсь. И то, как я справляюсь, отлично видно по фото папарацци в журналах. Живу полной жизнью, так сказать. Но почему-то, несмотря на то, как отлично Юнги справлялся с разводом, провести больше двух вечеров в собственном доме он не мог. Его давило чувство, что он что-то забыл или потерял. Чувство, что чего-то катастрофически не хватает. И он метался по комнатам, стараясь найти себе хоть какое-то занятие, снова берясь за алкоголь и с остервенением переключая каналы на большом плазменном экране и не находя ничего интересного. Юнги маялся. Именно маялся. От того, что не желал вести диалог с самим собой, от того, что был убеждён, что всё пройдёт, если он позволит себе забыться. Выпив пару приличных порций виски, Юнги плёлся в спальню, чтобы попытаться уснуть. И у него, конечно же, ничего не получалось. В голову лезли непрошенные мысли и воспоминания, заставляя его бесится и вскакивать на ноги. Но, вспоминая о том, что у его друзей есть семьи, с которыми они хотят побыть, а Юнги обещал не ходить по клубам без друзей, он укладывался обратно, злясь на себя и на весь мир. Так повторялось несколько раз, пока его не накрывало чувство опустошения. И Юнги сдавался. Вот уже три месяца, Мин Юнги мог спать только в двух состояниях: либо напившись, в гостиничном номере, после секса с незнакомкой; либо дома, в мастерской жены, на её идиотском семиместном диване. Он приползал туда каждую ночь, которую проводил дома, скуля от собственной ничтожности и таща за собой плед и подушку. Включал торшер над своим креслом, поливал Тони и находил в телефоне плейлист с музыкой Баха. Тихо матерясь, сдирал с полки фиолетового слона, по-прежнему пахнущего бывшей женой, и устраивал его у изголовья подушки. А сам ложился лицом к картинам, рассматривая их в мельчайших деталях, и постепенно засыпал, начиная дышать полной грудью впервые за весь день. *** Сокджин сидел за рабочим столом и перебирал бумаги на закупку товаров. Юнги уже три года как переманил его к себе на работу, дав хорошую директорскую должность и очень хороший оклад, так что Джин стал не только человеком, который теперь мог позволить себе многое и даже чуточку больше, но и счастливым человеком, работавшим недалеко от своего мужа. Их разделяло всего 4 этажа суперсовременного бизнес-центра. И сама эта мысль грела чуткое сердце Сокджина, заставляя улыбаться. Несмотря на такую близость, у них с мужем была немая договорённость: они стараются не пересекаться в офисе без важного повода. И обедают вместе тоже нечасто. Не потому, что стесняются друг друга или своих отношений, а потому что оба считают - личную жизнь и работу важно разделять. Но каждый раз, когда Намджун, не выдержав нескольких дней, зажимал Джина где-то в тёмном коридорном закоулке, у того гулко стучало сердце и подкашивались ноги. Они были вместе с последнего курса университета. А до этого несколько лет учёбы буквально враждовали. Юнги, который сблизился с ними за два года до окончания универа, выполнял роль рефери в их вечных перепалках и постоянно ржал над ними, говоря, что секс друг с другом снимет всё напряжение. Да, они оба были геями. Всегда знали это и не скрывали ни от самих себя, ни от своего окружения. Но оба упорно утверждали, что скорее станут натуралами, чем переспят друг с другом. И от этого утверждения Юнги тоже ржал. Так продолжалось до тех пор, пока однажды, изрядно напившись на какой-то вечеринке, Намджун не схватил Джина за руку и не увёл куда-то за пределы здания, где прижал к стене, зарычал, что задолбался, и поцеловал. Они буквально склеились, как пельмени, и не расцеплялись ни на секунду. Их постоянные перебранки никуда не ушли, но стали какими-то шуточными и несерьёзными, внеся небольшую перчинку в совершенно гармоничные отношения. И вот уже девять лет Намджун и Сокджин не видели вокруг никого, кроме друг друга, искренне считая, что выиграли лотерею жизни, когда встретились. До недавнего времени, Джин был уверен, что кроме них двоих в компании есть только одна такая же пара - это Юн и Рыбка. Но они развелись, пошатнув веру Сокджина в то, что пары, созданные на небесах, не могут разойтись и не способны жить друг без друга. На них с Намджуном развод лучших друзей произвёл странный эффект: они стали друг к другу ещё нежнее, ещё внимательней, будто боясь, что этот развод - какой-то вирус, которым можно заразиться. И они старались радовать друг друга каждый день, проводя хоть какое-то время вместе, будто доказывая, что с ними такого не произойдёт. Но порой становилось очень трудно. Не потому, что у них в паре были проблемы, а потому, что Юнги был для Джуна настоящим братом и тот переживал за него, как за самого себя, тратя массу сил и времени на попытки удержать родного человека от саморазрушения. А Рыбка была лучшим другом для Сокджина и он старался присутствовать в её жизни как можно чаще, помогая пережить тяжёлые времена и не давая окунуться в плотный туман депрессии, в котором она тонула всё глубже. Им казалось, что даже если кто-то из их компании разведётся, то они всё равно смогут сохранить тёплые и дружеские отношения в своём кругу. Но произошедшее с Юном и Ланой наглядно показало, что стая в действительности всегда состояла из двух частей и держалась единым целым исключительно на клее из брака этих двоих. И вот, спустя три месяца, Сокджин обнаружил себя в той половине стаи, где переживали и следили за Рыбкой. И вместе с ним там был Техён, жена Чимина Юна и жена Хосока Наён. А Намджун остался там, где переживали за Юнги. Вместе с Чонгуком, Чимином и Хоби. Конечно, они не ругались друг с другом. Естественно, переживали не только за Юнги или Лану, а за всех вместе. Но их большие совместные посиделки как-то резко прекратились. А от стаи остался только общий чат, из которого вышли Юн и Лана. Прошедшие три месяца для каждой из частей их компании прошли очень по-разному. Команда Рыбки проводила их, стараясь успокоить ту, которая с трудом, через боль и апатию, принимала то положение, в котором оказалась. Лана переживала развод, будто чью-то смерть, первый месяц буквально оплакивая что-то важное и ценное. Она стала вести жизнь затворницы, почти не рисовала, худела и оставалась в тишине, периодически обнимая бутылку вина. И Сокджин с друзьями пытались находится рядом, поддерживая, не давая ей забыть, что жизнь всё же продолжается и её нужно жить. Они знали, что Лана, пережив этот период, научится чувствовать себя счастливой. Но боялись, что период принятия может слишком затянуться, бесповоротно ломая этого солнечного, доброго и такого важного для них человека. Команда Юна проводила свои дни совершенно иначе. Юнги, словивший полнейшее отрицание, метался по всему Сеулу, устраивая тусовки в любом месте, где бы ни появился. Он пил так, будто завтра не наступит никогда, тусовался до самого утра и менял женщин, как перчатки. Юнги, как говорил Намджун, вернулся к “заводским настройкам”: к тому себе, которым был до встречи с Рыбкой - агрессивному, конфликтному, не знающему отказа и меры. И четверо замужних мужиков по-очереди держали около него вахту, пережидая период загула. Разговаривать с ним было бесполезно, можно было прилично схлопотать по морде или нарваться на бойкот. В таком состоянии Юн был не способен к самоанализу или просто даже адекватному диалогу. Вся его адекватность с немалым трудом уходила на бизнес. Так что парни просто караулили человека, который шаг за шагом разрушал себя, вытягиваясь в какое-то затяжное публичное самоубийство, прервать которое мог только он сам. Дверь внезапно с грохотом распахнулась, вырывая Джина из его невесёлых мыслей, и в кабинет ворвался Намджун, задыхаясь от бега и сверкая бешеными глазами. - Любимый, я должен срочно уехать. Мне позвонил Чим, сказал, что у Юнги был приступ. Он там в своих апартаментах сейчас, под присмотром Чимина с Хоби. - Господи! - Сокджин воскликнул, выходя из-за стола и хватая мужа за руки. - Он в порядке? Что-то серьёзное? - Думаю, что уже в порядке, но надо поговорить с доктором и узнать, что с ним. И как с этим дальше быть. - Джун-и, он убьёт себя… Я боюсь за него, - всхлипнул Джин, прижимаясь к широкой груди мужа. - Я знаю, мой хороший, знаю. Мне тоже страшно. И с каждым днём всё страшнее. Джун баюкал мужа в своих руках, прижимая к себе сильнее и тихонько раскачиваясь из стороны в сторону. Он зарылся носом в волосы Джина, вдыхая родной запах шампуня и туалетной воды и, помимо воли, улыбнулся. Сокджин, дыша глубоко и греясь в любимых руках, думал о том, что в этих объятиях чувствует себя дома. Их короткую идиллию, необходимую подзарядку, прервал требовательный звонок мобильного, лежавшего на рабочем столе. Джин с трудом оторвался от крепких рук и потянулся, беря трубку. Он нахмурился, послушал что-то пару минут, а потом с тревогой произнёс: - Юнн-и, спокойно! Выдохни и возьми себя в руки. Будь с ней рядом, вызови врача, я скоро буду. Тэ и Наён сейчас позвоню. Джин положил трубку и засуетился, распихивая по карманам ключи от машины, кошелёк и телефон. И, подталкивая Джуна к выходу, начал заметно нервничать. - Дорогой, что случилось? - встревоженно пробасил Намджун, пропихиваемый в дверь кабинета настойчивым супругом. - Рыбке тоже плохо. Стало плохо при Юне. Хорошо хотя бы, что она была рядом! Надо ехать, она задыхается. - Чтооооо? - Намджун встал, как вкопанный, выпучив глаза. - То, Джуни. Там Юна, скоро будет врач. Я буду с тобой на связи. И ты мне пиши. Езжай к Юнги, ты ему нужен. Взявшись за руки, они молнией спустились на подземный паркинг и, поцеловав друг друга на прощание ободряющим поцелуем, расселись по разным машинам. Намджун, добравшийся до друга за 15 минут, обнаружил того лежащим на огромном диване в гостиной. На руке были видны следы двух уколов. Лицо - бледное, с прилипшими ко лбу прядями волос. Он тихо дышал, находясь в полусне. С двух сторон сидели перепуганные Чимин, Чонгук и Хоби. А напротив стоял личный врач Юнги, господин Ли, смотревший на эту картину с нескрываемым сочувствием. Едва Джун ворвался в гостиную, его взяли под руки и вывели в коридор, попросив быть тише, потому что Юнги только заснул. - Доктор, что с ним? - прошептал Джун, теряя терпение. - У него была сильнейшая паническая атака. Он задыхался. Так иногда бывает при сильном нервном истощении или потрясении. - Что нам теперь делать? - зашептал Чимин, хватая Чонгука за руку и оглядываясь на вход в гостиную, где сопел Юнги. - Ему бы вести нормальный образ жизни. Достаточно спать, нормально есть. Не пить алкоголь. При панических атаках алкоголь только ухудшает состояние. И попытаться как-то привести нервы в порядок. - Это очень опасно? - просипел Хоби самый страшный для всех вопрос. - Относительно опасно. Если запустить, то могут развиваться фобии, проблемы с нервной и сердечно-сосудистой системой. Это очень нехорошее состояние, сигнализирующее о том, что господин Мин себя загоняет в угол. - Твою-то мать! - не выдержал Джун, начиная ходить туда-сюда по коридору. Остальные молча следили за ним, поворачивая головы и давая успокоиться. - Так, ладно, я понял. Мы проконтролируем. Лекарства, препараты какие-то нужны, доктор Ли? - Нет, господин Ким. На данном этапе будет достаточно лёгких успокоительных и травяных чаёв. Но без изменения образа жизни и ухода от стрессовых ситуаций, мои рекомендации и прогнозы могут измениться. Вы должны понимать это. - Да, я это понимаю, спасибо. А как это вообще произошло-то? Это же, блин, Мин Юнги, какие у него могут быть панические атаки? - Джин повернулся к своим друзьям и на нервах начал говорить громко. - Тшш, Джун-и! - зашикал на него Хосок, подходя ближе. - Мы приехали к нему домой после переговоров с поставщиками. Хотели похвалиться тем, что наконец-то прогнули этих хитрожопых умников и заключили контракт на хороших условиях. Он был совершенно нормальным и здоровым. Сделал нам кофе, усадил на диван напротив телека, по которому шла какая-то программа, и слушал рассказ. Довольно ухмылялся, как обычно. А потом внезапно вздрогнул и перевёл глаза на экран. - Там был какой-то сюжет про них. Про Юнги и Рыбку, - зашептал Чимин. - Рассказывали про развод. И вдруг на экране появились кадры, которые папарацци сняли года три тому назад. С одной из первых выставок Рыбки, помнишь? Их там застали целующимися у подсобки. Они зачем-то прокрутили это видео. И сказали, что это была одна из самых красивых и счастливых пар в Корее. - Он смотрел не моргая и вдруг начал задыхаться, - добавил Хоби. - Хорошо хоть мы были рядом. Я позвонил Чонгуку… - … а я примчался и привёз доктора Ли, - закончил Гук. - Нда… - проговорил Намджун, оглядываясь в гостиную и смотря на напряжённое лицо своего брата. - Плохи дела, парни. Очень плохи. Сокджин встал в мёртвую пробку. Пока он пытался прорваться к Рыбке, телефон ежеминутно отчитывался о происходящем бесконечными звонками. Почти подъезжая к месту назначения, Сокджин уже знал, что Лана в порядке, приступ закончился. Доктор приехал быстро, вколол лекарства, оставил рекомендации и уехал. Приехавшие Тэ и Наён в шесть рук, вместе с Юной, быстро убаюкали Рыбку и та сейчас спала. Входя в дверь, Сокджин старался не шуметь и не дышать. Его друзья суетились на кухне, разбирая коробки с посудой и разными кухонными мелочами. Нервничали и пытались занять руки. И Джин, вздохнув, сразу же присоединился к ним, беря в руки ещё одну коробку. Пока работа спорилась, а Лана спала в своей спальне, беспокойно ворочаясь с бока на бок, Джину рассказали, что Юна приехала проведать Лану пару часов тому назад. В квартире было холодно и тихо и Юна, чтобы разрушить как-то эту гнетущую атмосферу, закрыла окна и включила телевизор, посадив Лану на диван и сообщив, что сейчас будет кормить её вкусным обедом. Пока Юна суетилась на кухне, пытаясь найти нужную утварь и подключить плиту, из гостиной раздался какой-то сдавленный писк и звук упавшего на пол пульта. Она не знала, что именно показывали по телевизору, знала только, что это был репортаж про развод Юнги и Рыбки. И к моменту, когда Юна подскочила к подруге, та уже задыхалась, хватая воздух стремительно синеющими губами. Приехавший доктор сказал, что у неё паническая атака. И попросил купить ей успокоительные. А ещё запретить пить. И заставить гулять. Оставшиеся два часа, пока высыпалась Лана, они разбирали коробки в гробовой тишине. И когда у Джина получилось немного поговорить с подругой, он забеспокоился ещё больше. Оставив Тэ в квартире Рыбки на ночь, он поехал домой, к мужу, который уже ждал его в гостинной. И там, буквально упав на диван в любимые тёплые объятия, они по-очереди поделились друг с другом новостями, деля тревогу за своих друзей и переживания за их будущее. - Когда я перед уходом наклонился, чтобы поцеловать Рыбку в лоб, она вдруг схватила меня за запястье холодными, как лёд, руками и прошептала: “Джинн-и, мне без него не хватает воздуха”. Меня мороз пробрал по коже. Я никогда её такой не видел, - с грустью вздохнул Джин и заметил, как его муж вдруг напрягся, выпрямляя спину и выпучив глаза. - Что она тебе сказала?! - Что ей не хватает воздуха без Юнги, - повторил Джин. - Знаешь, что мне сказал Юнги, когда проснулся? “Я не могу дышать без неё, парни. Не получается”. - Ты… ты серьёзно? - воскликнул Джин, хватаясь за пиджак супруга. - Абсолютно серьёзно, Джинн-и. - Идиоты. Ну какие же они идиоты! - завопил Джин, ударив себя по лбу и чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. - Дебилы, блядь, - весомо припечатал Джун, опуская голову. *** Эти панические атаки, как ни странно, сыграли ключевую роль в их будущем. Они напугали обоих, изменив их отношение к себе и ситуации. Только повлияли очень по-разному. Лана, поняв, что тонет в своих эмоциях и боли, решила начать бороться и возвращаться к жизни. Юнги же, наконец, осознал, что испытывает на самом деле. Они внезапно поменялись ролями. Лана стала выходить в свет, гулять, встречаться с друзьями и знакомыми. С трудом, но вернулась к рисованию, постепенно заканчивая картины, который ей заказали ещё до развода. Она заставляла себя делать каждый шаг, каждый звонок, каждое действие, но спустя ещё три месяца этих усилий впервые почувствовала, что действительно хочет порисовать, а потом пойти в парк на небольшую прогулку. Не потому, что надо, а потому что это её личное желание. Юнги же осознал, что испытывает боль. Невыносимую, выедающую кислотой изнутри. Он понял, что тоскует по своей жене и забивает свою жизнь алкоголем и случайными связями, только бы не испытывать эти ощущения. Он отрицал их, не принимал, снова пытался заглушить вечеринками, но потом позволял чувствам накрыть его с головой. И в такие моменты запирался в её мастерской на несколько дней, скуля от эмоций и одиночества. Юн становился то безразличным, то раздражительным. Со временем устал от вечеринок, потому что и они перестали помогать и отвлекать его. Юнги понадобилось три месяца, что принять свои чувства и осознать, что он всё ещё любит свою жену. И что не должен был её отпускать. И что совершил массу ошибок. Самое главное, Юнги наконец-то понял, что никто, кроме этой женщины, ему не нужен. Но та единственная, которая заставляла его жить, любила бескорыстно, ушла от него. Навсегда. В тот день, когда Лана впервые села рисовать для себя, она наконец-то сделала глубокий вдох, наполнивший лёгкие свежим зимним воздухом. Вдох, помогающий ей принять себя и дающий возможность быть счастливой. В тот день, когда Юнги принял и осознал свои чувства, перестав заниматься саморазрушением, он наконец-то смог сделать нормальный вдох, наполняющий грудь этим принятием, расставляющим всё вокруг него по своим местам.