Dis-moi ce que tu veux

Этот вечер в фамильном имении графа Дезольнье, казалось бы, не мог стать ещё более нелепым. Неаккуратно задёрнутые кем-то на скорую руку шторы, разбросанная одежда, скомканное постельное бельё и относительный беспорядок в шуфлядках. Отвратительное зрелище для графских покоев, будто бы здесь прошёлся настоящий ураган, заодно задувший почти все свечи на дорогой антикварной люстре, таким образом, сделав свет приглушённым. В обычных обстоятельствах проживающий тут Джозеф Дезольнье счёл бы освещение довольно атмосферным и подходящим для романтических фотосессий, а наведённый им же хаос в помещении — абсурдом и безобразием, непозволительным для его величия. Однако, на данный момент, фотографу было совершенно наплевать. Его тело заметно пропускало дрожь, а дыхание совсем сбилось, с уст его то и дело слетали томные вздохи. Да, его нисколечки не волновало состояние комнаты, сейчас он мог думать только об одном — его возлюбленном, посетившем графа несколько часов назад, и принявшем предложение не напрягаться возвращением домой, оставшись на ночь в особняке. Несмотря на всю близость их отношений, мужчины довольно рано простились друг с другом и разошлись по комнатам, под предлогом "готовиться ко сну". Для Джозефа казалось, что их последний диалог состоялся вечность назад, но никто из них до сих пор не лёг спать. Из гостевой комнаты, что была по коридору напротив графской, всё ещё горел яркий свет. Наверняка изобретатель не смог устоять от соблазна и прихватил эти бесконечные злосчастные чертежи, а сейчас, как обычно, возится с ними, отстраняясь и напрочь игнорируя присутствие Джозефа в этом чёртовом доме. Его разум затмевала ревность и обида, хотя Дезольнье никогда не признает это. А если даже признает, то спрячет весь свой негатив за маской кокетливости, высокомерия и безразличия. Всё-таки это и есть работа Лоренца — днями напролёт торчать в одном и том же помещении без всякой коммуникации с окружающими и делать вид, что его новое изобретение интересует его больше письм с приглашениями на чашечку чая или бал в имении Дезольнье. Хотя, быть может, ему взаправду интересно...как это раздражает графа. Только Альва совсем не является таким отшельником, каким кажется на первый взгляд... Джозефу повезло однажды узнать его получше. Узнать какая вселенская нежность и забота обитает глубоко в его сердце. Джозеф вполне может представить себе сей присущий его партнёру трепет, эти ласковые касания его изящных тонких пальцев на бледной, словно фарфор, коже. Он представляет всю сладость надуманного им же запретного плода, и в этот момент его рука ускоряет темп, а с губ слетает предательски громкий и пропитанный похотью звук...его имя. И теперь уже в его голове вскипает целая гремучая смесь из возбуждения, ревности и злости на самого себя. Это не первый раз, когда жажда большего берёт над ним верх, и Дезольнье поклялся перед собой, что ни одна душа не узнает о его сегодняшнем занятии. Вопреки этому он, к сожалению, попросту не может сдерживать вскриков от слишком быстрых и грубых движений. Но даже ревность, как эмоция, не занимает главенствующего положения в его разуме. Сейчас Джозеф всецело отдан желанию. Зажмуривает слезящиеся глаза и сжимает простынь в свободной руке ещё крепче, всё не перестаёт взывать его к себе в перерывах между тихими и рваными вдохами. Какие-то шорохи и скрипы раздаются где-то в коридоре, за закрытой дверью, однако это сущие пустяки... Осталось совсем немного и он избавится от напряжения, что сковывало его весь чёртов вечер... —Джозеф! Что случил-... — нежданный, теперь уже дважды за вечер, гость резко врывается в графские покои и тут же застывает в дверном проёме от увиденного. Джозеф счёл бы забавным наблюдать за изменением эмоций на лице Лорена, если бы сам не оцепенел от осознания, в каком он сейчас унизительном и неловком положении. Янтарь в глазах напротив потемнел на тон, взгляд притупился, а страх и тревога сменились ярким румянцем и смущением на лице изобретателя. И на кой чёрт он держит аптечку в руках? — Дезольнье не переставал вглядываться в высокорослого мужчину и быстро моргать, словно желая прийти в себя и прогнать галлюцинацию, которой Лоренц конечно же не являлся. —Ох... Прости, что потревожил тебя. — Они оба ещё прибывали в немом шоке и недоумении от сложившейся ситуации, пока Альва всё же не проронил эту фразу, а затем с повторным тихим "прости" развернулся и уже почти перешагнул порог неубранной комнаты. Только вот изобретателю не удалось сбежать, за долю секунды до ухода его запястье внезапно сковала тонкая и ухоженная рука графа Дезольнье. Длинные подпиленные ногти впивались в немного грубоватую кожу и не нарочно царапали её. Когда янтарный взгляд вновь скользнул по внешности партнёра, тот уже накинул на себя несколько элементов одежды. Джозеф смотрел ему в глаза и с каждым мигом всё сильнее хмурил брови. "Останься"—хотел сказать он, однако глубоко раненый в самое сердце и загнанный в плен смущения, Джозеф лишь продолжил пилить возмущённым взглядом возлюбленного и крепко сжимать его запястье, в страхе что Альва вырвется и уйдёт. И больше никогда не захочет его видеть. Понимая, что голос будет предательски дрожать, а кровь приливать к щекам, граф лишь цокает языком и грубо тянет изобретателя на себя. В свою очередь опешивший, сбитый с толку и не понимающий происходящего Альва, теперь сбивается ещё и с ног, от того как резко его потянули. Находит он себя сидячим на чужой постели. Голубые глаза не обращены в его сторону, и, зная графа, он игнорирует Альву специально. Кажется, совесть уже прогрызла сквозное отверстие в черепе Лоренца, а повисшее неловкое молчание нагоняет беспокойство. Он совсем забыл о простейших манерах и основах этикета— не предупредил о визите и не постучался перед тем как зайти в чужой покой...сейчас Джозеф скажет ему что-то колкое, стыдящее и выпрет его вон из особняка. Но, к удивлению, ничего не происходит ни через минуту, ни через две. —Джозеф... —большая изящная рука фантомно касается графской, немного оглаживает её — я хотел бы извиниться перед тобой. Мой поступок ужасен, и я сожалею что побеспокоил тебя. Наконец-то голубые волны в радужках француза снова обращаются к Лоренцу навстречу, но тот всё ещё раздражён — читается в его взоре. Но несмотря на это, граф даёт себя обнять, и в миг после осознания этого, тонкие пальцы уже поглаживают и не спеша перебирают длинные вьющиеся пряди светлых волос, постепенно опускаются всё ниже и ниже, останавливаясь на талии. Вот чёрт, он опять за своё... Слишком нежно его касается, слишком заводит такими безобидными действиями. Руки изобретателя вырисовывают невидимые узоры на пижамной рубашке графа, прижимают его поближе к груди. Трепетный поцелуй в лоб, а после голова Альвы опускается на плечо партнёру, носом он утыкается то в шею, то в область за ухом, когда приподымает голову. Обычно Альва делает так, когда выражает извинения или сочувствие к возлюбленному. По элегантному телу Дезольнье пробегается волна мурашек от легоньких поцелуйчиков где-то в районе виска и ощущения чужого дыхания на коже. Теперь то они оба понимают, что никто из них никуда не сбежит и не осудит. Только проблема заключается в том, что изобретатель настолько нежен с этим, порой стервозным графом...в прочем как обычно. Допускает он такое не специально, он по-настоящему мил и ласков, но это не облегчает напряжения в штанах у Джозефа каждый раз, когда Альва прижимает его к себе в объятиях. Былое состояние вновь начинает набирать обороты, и фотограф не может прекратить думать о том, как близко к нему находится его любимый человек, какой любовью пропитано каждое его щекотное касание... Только для Джозефа это уже стало очевидным фактом: Альва не зайдёт дальше, ведь никогда ещё не заходил, как бы этого ни хотелось голубоглазому. До этой ночи француз пытался давать намёки, но это отнюдь не приносило успеха. Либо Лоренц был дилетантом в любовных делах, либо не хотел ничего большего с ним вовсе. Очевидно, обиднее была вторая гипотеза, и граф даже думать боялся о вероятности такого исхода, но к сожалению, от навязчивых мыслей скрыться не мог. Однако сегодня обошлось без нарочных заигрываний со стороны Дезольнье — сложившаяся ситуация была очевидной и ясной, как летний день. И как бы он ни клялся, что это не выплывет на поверхность, увы это не помогло. Мужчины ещё несколько минут сидели обнявшись, Джозеф прятал румянец, опуская голову на короткие уложенные назад волосы согнутого Альвы. —Я подумал, тебе стало плохо, когда ты звал меня...мне правда жаль что так вышло. — В груди опять что-то больно кольнуло, и в голубых глазах начала играть обида с новой силой. Альве жаль. Эти слова должны были успокаивать, но выходило, однако, совсем наоборот. Изобретатель запнулся на несколько минут — явно ещё не всё сказал, он вот-вот соберётся с мыслями и выдаст очередную порцию режущих и берущих за душу фраз, ничего не значащих, заставляющих тускнеть голубые глаза. Джозеф явно не искал жалости к себе в сложившихся обстоятельствах, намного правдоподобнее будет гипотеза, что его сердце ищет близости и страсти. Когда Лоренц уже сделал вдох для продолжения своей исповеди, от нежелания выслушивать болезненный лепет, губы графа в миг интуитивно приблизились к его лицу, а затем соприкоснулись в поцелуе. В порыве раздражения, глубоко оскорблённому графскому величию не пришлось толком размышлять, как бы лучше заткнуть партнёра. А дело в том, что, несмотря на явное напряжение витающее в воздухе и излучаемое голубоглазым представителем знати, ему всё же безумно хотелось своего Альву... Поближе и, желательно, на подольше себе... Янтарь в глазах слегка помутнел, однако, к сожалению или счастью, приглушённого света не хватало дабы разглядеть столь мизерную детальку. Что было более заметно — так это багровые пятна румянца на щеках. Местами покрытые шрамами шершавые руки изобретателя вновь поднялись вверх, оглаживая тонкие мраморные скулы графа, а затем, путаясь в его прядях, незаурядной манипуляцией распуская пушистые светлые волосы. Альва отвечал на грубый и настойчивый поцелуй Джозефа так медленно и бережно, словно этот фотограф был его самым дорогим сокровищем, самым драгоценным камнем. Ибо на деле это было не слишком далеко от правды. Лоренц дорожил им больше чем суммой всех своих трудов-изобретений. И понимая, ощущая это спустя, как казалось ему, вечность, Джозеф не мог не чувствовать своего величия и возвышения своего достоинства над всеми исчерченными листами его возлюбленного, над всей этой научной грудой металла. С приходом осознания, пожиравшая изнутри иррациональная ревность потихоньку отступала. Джозеф был как нельзя решителен в тот момент. Погружаясь в чувство своего главенства, он быстро взял инициативу в поцелуе, подобно вампиру впиваясь и превращая его в страстный танец сплетения их языков, то и дело, покусывая потресканные губы Альвы. Уж слишком ему нравилось слушать томные вздохи из уст напротив, чувствовать как тело партнёра начинало слегка подрагивать под его собственным. Стоит ли заикаться о том, что, в отличие от непричастного Лоуренса, мысли графа были далеки от невинности, а руки его уже давно перекочевали в зону чужой талии и бёдер? В любом случае после пары минут, проведённых не отлипая друг от друга, им пришлось разорвать контакт, дабы хотя б отдышаться. Какого же было смущение и одновременно удовольствие Джозефа, когда он нашёл себя буквально сидящим на бедрах Альвы. Второй, в свою очередь, слегка съехал и теперь находился в полулежачем положении, лицо его горело огнём, откинутые назад короткие волосы потеряли свою форму и теперь лезли в глаза. Джозеф, замечая это, хитренько ухмыляется, проходится рукой по светлым прядкам и возвращает их в исходное положение. Ничто не должно мешать ему любоваться таким Альвой в это мгновение: сбившем дыхание и с прикрытыми затуманенными глазами, в блестящем янтаре которых читались жажда и покорность, но при этом продолжавшего поглаживать графа по спине. Такого Альву ему хотелось уже очень давно. Такой Альва его чертовски заводил. —Долой раскаянья, mon cher! Полагаю, есть другой способ расквитаться. Уж поинтереснее он будет. — Наконец-то воодушевлённо выдаёт граф, как обычно, не способный избежать родного языка в речи. Учёному определённо нравится эта его черта и он улыбается голубоглазому уголками губ, наслаждаясь приторно-сладким обращением в свой адрес. Несмотря на относительное умиротворение, что царило теперь вокруг них, сердце заколотилось быстрее после произнесённого — на душе Лоренца было отнюдь не спокойно. В данной ситуации не нужно было ни размышлять, ни даже включать логику, ибо возбуждение фотографа было заметно не только "на лицо". Просидев так всего лишь, где-то меньше минуты, все мысли спутались в один большой ком из нервов. Альва подозрительно заёрзал под телом уверенного в своих действиях, утончённого графа, который уже не скрывал своего вожделения и вовсе. Тем временем зрительный контакт почти не разрывался между обеими сторонами. Изобретатель колебался, а фотограф искал ответы в его глазах. —Пожалуй ты прав... — слабый кивок и всё такая же размеренная нежная улыбка — у этого электрика точно в планах свести фотографа с ума. Лоренц закрепляет своё согласие ещё одним поцелуем. На этот раз более нежным и слащавым. Теперь уже довольные вздохи сходят с губ Джозефа. Им обоим это чертовски нравится. В один момент, в попытках увеличить контакт, мужчины продолжают всё больше ёрзать и тереться друг об друга. Когтистые руки и фарфоровое тело пока что направляют Альву — не самого опытного человека в романтических делишках, он хочет что-то сказать, пытается выговорить, но от резкого соприкосновения он сам не ожидал услышать от себя же вполне различимый полный наслаждения стон. Зрачки немного расширились, тело вздрогнуло, а взгляд тут же обратился к излюбленному графу. Вопрошающий, молящий, полный доверия, пронзая насквозь и повергая всё наигранное Дезольнье прежнее равнодушие, словно оставляя его сердце обнажённым на показ. Благо, граф не возражал побыть собой этим вечером вблизи изобретателя, захлебнуться нежностью в этом сладком тянущем чувстве, открыть своё сердце ближнему и возлюбить его не только душой. —Поверить в это не могу... Вот уж не думал, что тебе это настолько понравится, mon doux. — Мурлыкающий тембр, хитрая улыбка и прищуренные голубые глаза лучше всего говорили об удовольствии француза в тот промежуток времени. Его подушечки пальцев с острыми коготками пробежались по стройному телу изобретателя, нарочно задевая область сосков и опускаясь к пуговицам на бурой кожаной жилетке. Обычно Лоренца видели в его излюбленной тёмной мантии. Она скрывала всю хрупкость силуэта и придавала его стану большее величие, однако, по всем правилам этикета, он снял верхний элемент одежды в прихожей, оставаясь в рубашке и облегающем жилете. Дезольнье не мог налюбоваться открытым видом на худую, утончённую фигуру партнёра весь вечер, а теперь в животе его порхали бабочки от одной лишь мысли, что сейчас он лично избавит тело возлюбленного от всей этой ненужной ткани. Руки слегка подрагивали, ибо терпения едва хватало. Была бы его воля — и Джозеф к чертям содрал всю одежду с Альвы ещё в первые минуты его визита. Однако, граф не являлся приверженцем гипотезы о том, что гостю понравится порча его имущества. Вместо этого он, стараясь делать всё так же осторожно, как это делает Лоренц, постепенно расстегнул и снял многократно проклятую им вещицу. Разобравшись с этим, Джозеф снова застыл на месте, лишь голубые глаза не переставали разглядывать, пробегаться по открывшемуся виду. Оба присутствующих в комнате были румяны и смущены, но, несмотря на это, тонкие ухоженные пальцы продолжали задевать область груди напротив и заползать под белую ткань рубашки, получая в ответ рваные выдохи перемешанные с низкими сдавленными стонами. В свою очередь, Альва касался и оглаживал бедра фотографа, всё так же сидящего на его собственных. Изобретатель делал это не так уверенно, лишний раз боялся пошевелиться под Джозефом, однако это не помогало ему скрыть набухающей эрекции. Голубые глаза и догадливая натура уже давно были прекрасно осведомлены данной информацией, Лоренц и сам это понимал, но обращать внимание боялся. Однако долго контролировать свои действия под напором чужих умелых рук и тесноты узких брюк он не смог. Альва всё больше начинал ёрзать на месте и тереться о ягодицы Джозефа, а по откинутой на подушку голове и нарастающим звукам можно было судить какие чувства он испытывал. В голубых глазах горели огоньки, наблюдая за всей этой картиной под ними — Джозеф был до безумия заворожён и доволен. —Tu es très photogénique, мой дорогой. — снова мурлыкает Джозеф на своём родном языке, играясь и легонько надавливая на потвердевшую кожу соска, а затем, выдыхая, словно набираясь побольше терпения, расстёгивает пуговицы на рубашке и оголяет торс изобретателя, худой и подтянутый. Последствием его действия служит пущее усиление почти неконтролируемого возбуждения и болезненные ощущения от собственной одежды, которую он натянул "на скорую руку". Долго ждать тихого полустона Альве не приходится, что, безусловно, нравится графу настолько, что хочется услышать таких, как можно больше. —Джозеф... — зовёт изобретатель, крепче сжимая бедра и ягодицы оседлавшего, ласкается и усеивает поцелуями фарфоровую шею — одно из самых чувствительных мест на его теле. Правда Лоренц не знает и никогда не подозревал об этих данных. Выходит, на "правильные" прикосновения к возлюбленному ему всегда везло. —... Джозеф, позволь мне... — взгляды мужчин встречаются. Граф смотрит, словно с высока, хотя на деле он просто сидит выше и не скрывает удовольствия. Альва же взирает в бездонные голубые очи с мольбой и клятвой. Клянётся, что они оба не пожалеют об этом. В мыслях француз проводит параллель с котёнком, выпрашивающим угощение, и от этого лишь ещё сильнее ухмыляется. Даже умиляется ситуацией. —Dis-moi ce que tu veux — скажи мне, чего ты хочешь. — Переводит Дезольнье, и полученное в ответ, смущённое "тебя" в прикуску с красноречивым взглядом янтарных глаз его вполне устраивает. —Разве я не говорил ещё на входе чувствовать себя "как дома"? Тебе не нужно просить разрешения, чтоб взять что-нибудь в этом замке. Щёки Лоренца не на шутку залились очередной дозой румянца, от последних сказанных фраз его партнёром. Тем не менее мягкая, полная очарования улыбка уже давно не сходила с его худого лица. Тот ещё с самого начала заприметил стоящую колом "зону поражения" Джозефа, так что вскоре его расшитые белым кружевом пижамные шорты улетели в неизвестном направлении. Такая же кружевная рубашка, видимо, пошитая в комплект с шортами оказалась быстро расстёгнута и стянута с плеч, в итоге граф был почти нагим. Казалось, что большие и холодные руки Альвы уже побывали во всех местах на белоснежном теле, своеобразно изучая мягкие кожные покровы и проводя отнюдь не наивные эксперименты, в результате которых выявлялось всё больше эрогенных зон. О некоторых из которых даже не подозревал сам "подопытный" фотограф. Лоренц больше не мог скрывать исследовательского интереса, бурлящего в его жилах и переполнявшего вплоть до потери контроля, да и не хотел. Ибо в душе он с каждым новым стоном Джозефа признавал, что ему чертовски нравится их иррациональное, далёкое от точных наук развлечение, нравится слушать своего партнёра, касаться, говорить не на самые обыденные темы. Утопая во всей сладости их "мучений", для двоих мужчин прошла словно вечность, а на деле всего несколько минут. Но наконец-то кисти больших рук покрытые шрамами опускаются ещё ниже, чем были до этого. Сжимают, заставляют Дезольнье то выгинаться назад, то прижиматься к телу партнёра, до безумия ласковыми движениями вверх-вниз задают медленный, тягучий темп, растирая естественную смазку по всей длине. Джозеф давно мог представить как именно произойдёт их первый раз, был непоколебимо уверен во всех предсказанных нежностях со стороны Лоренца, однако получаемые ощущения явно превышали все ожидания, медленно сводили с ума, побуждали подставляться под ещё большие ласки и выставлять напоказ все слабости и незащищённость. Кроме того, скорость его действий была настолько медленной, что бёдра сами стали толкаться на встречу к руке Альвы, вызывая у того смущение. Между тем Джозеф всё чаще падал в объятия, утыкался в шею и плечо, а затем, подобно вампиру, впивался в кожу, зализывал места укусов, после которых оставались покраснения в виде отпечатков зубов. Не стоит долго рассуждать, чтоб прийти к выводу: в постели мужчины были полными противоположностями и обоим нравилась эта контрастность в чужих действиях. —Джозеф, я так больше не могу... —Послышался низкий томный вздох в момент после очередного поставленного засоса. На самом деле граф прекрасно отдавал себе отчёт, что его дорогой Альва в своих узких брюках долго не продержится, однако хотел услышать от него что-нибудь до жути пошлое, вновь взирать в глазницы заполонённые янтарной мольбой и просьбой. —Хочешь, чтобы я избавил тебя от лишних страданий, золотце? — нагло и влаственно ухмыляясь, Дезольнье заигрывающим тоном задаёт риторический вопрос. Ответ очевиден, во всяком случае, в этот миг ухоженные пальцы нарочно проходятся по телу Лоренца в области паха. Следствием этого являлся громкий несдержанный стон, больше походящий на крик, и вид на содрогающееся тело изобретателя, в глазах которого виднелись слезинки. —Да...прошу! — Единственное, что может вымолвить подрагивающими губами столь милый и, как оказалось, хрупкий учёный. Дезольнье, как ни посмотрите, всё же не был такой садистой натурой, какое впечатление иногда создавал о себе. Сейчас ему вполне хватило не совсем внятных просьб, чтоб помочь спустить ткань чужих брюк вниз до колен и обнажить набухшую эрекцию своего партнёра. Наверное, Джозеф слишком долго и пристально рассматривал, любовался проделанной работой, ибо Альва стыдливо отвёл свой взгляд в сторону, полностью замирая, если не считать свойственных его состоянию подрагиваний в теле. Моментально заметив эмоции в лице напротив, фотограф счёл это забавным и обхватил рукой чужой твердый орган. Тело изобретателя тут же пропустила дрожь, а низкий протяжный стон не заставил себя долго ждать. В следующее мгновение мягкие кисти рук Дезольнье обхватили немного впалые щёки, легонько поворачивая лицо и вновь обращая всё внимание желтых очей на себя. Один сиял пошлой, немного нахальной улыбкой, а весь спектр эмоций второго составляло смущение ситуацией. Впрочем, Лоренц продолжал тереться о член Джозефа своим, почти шипя и блаженно вздыхая, а затем притягивая губы любовника к себе, даря ему очередной нежный и влажный поцелуй и издавая блаженные стоны от каждого его прикосновения к возбуждению. Внезапно настойчивость и неудовлетворённость зарождаются в голубом океане глаз. Джозеф довольно резко принимает решение о приостановке их развлечений, сжав основание члена своего партнёра "на всякий случай". Ощущения от этого отнюдь не самые приятные, граф это прекрасно понимает и хочет как можно скорее прекратить вынужденные издёвки. А ещё осознаёт, что Альва сейчас где-то на подступи к оргазму, однако как становится известным, Джозеф не желает отступать толком не подобравшись к "сути". Единственным ответом на данную спонтанность послужило не то, что бы недовольное, скорее молящее мычание извивающегося от каждого соприкосновения Лоренца. Хотя мгновением позже тот приоткрывает глаза, ранее зажмуренные от удовольствия, возвращаясь в реальность, и теперь принимает весьма обеспокоенный вид. —Всё в порядке? — Вполне себе незамысловатый вопрос повисает уже в более тихой атмосфере комнаты. Тем не менее встревоженная интонация и согнутые домиком густые брови передают всю обеспокоенность учёного. Граф хранит молчание до тех пор, пока в его руках не оказывается какая-то мазь. Её Джозеф в умеренном количестве растирает по всей длине чужого члена, попутно наслаждаясь непристойностью симфонии звуков из уст Альвы, который, в свою очередь, уже успел заподозрить неладное. —Скажи мне, чего ты хочешь? — Теперь, немного нахмурив брови, вопрошает изумлённый Лоренц. Только вот Дезольнье не даёт конкретного ответа, точнее выражается на излюбленном французском "тебя, мой глупый". Всё же прямолинейность — не графская черта. Он предпочитает действия объяснениям. Ранее сжимавшая половой орган рука ныне придерживает, а в голубых очах сверкают только что выступившие слезинки — неожиданно, скорее всего, для их обоих, Джозеф одним резким движением пытается насадиться на партнёра. Понятное дело, выходит у него не слишком удачно, он только корчится от пронзительной боли. Он пострадал бы ещё сильнее, если бы не Альва, взявший контроль над ситуацией и в тот же миг вернувший безбашенного возлюбленного обратно на свои колени. —Джозеф... — серьёзный тон контрастирует с нежными утешающими объятиями и лёгким поцелуем в висок. — Твои действия иррациональны, и ты сам в состоянии понять данное. Спешка никогда не приведёт к успеху в чём либо. — Под конец фразы интонация всё больше смягчается, а успокаивающим поцелуйчикам теперь подвержены щёки фотографа. Альва всегда умел успокоить и утихомирить своего возлюбленного, пока всплески его эмоций не привели к печальному исходу. Этот раз не исключение — Джозеф падает ему в объятия и подставляется под многочисленные ласки, доверяя доминантную роль. Лоренц знает что делать, когда ему наконец-то подвернулся для этого шанс. Выдавив мазь на свои пальцы, он плавно и неспешно вводит их по одному в чужое тело. Вторая рука всё ещё приобнимает пострадавшего ранее, а поцелуи направлены на область лба — до сих пор чертовски нежные. В свою очередь, Дезольнье едва ли не принимает лежачее положение, врезается лицом в плечо прямо перед собой и царапает кожу учёного своими длинными острыми ногтями, попутно всхлипывая от тягучих ощущений внизу, вызванных движениями тонких пальцев. Исходя из того, что выбранная графом поза отнюдь не легка для принимающей роли, Лоренц уделяет достаточно много времени надлежащей подготовке, дабы столь долгожданный процесс не приносил любимому ни единой, даже малейшей дозы дискомфорта. Его пальцы со вселенской осторожностью и осмотрительностью проталкиваются глубже, расходятся и стимулируют чувствительные стенки внутри Джозефа, пока тот со всхлипов не переходит на попытки протестовать. —Альва...прекрати это. — Одна фраза — и, несмотря на своё читаемое изумление, изобретатель беспрекословно повинуется, полностью прекращая все проводимые им махинации до этого. Янтарь в глазах наливается беспокойством, однако Дезольнье произносит следующую реплику быстрее, чем Лоренц успел вымолвить что-либо. —Мне уже с головой хватает этих пыток, просто трахни меня наконец! — Раздраженный и отнюдь не свойственный графу красноречивый лепет срывается с его уст. Надо признать, в голубых глазах вовсе не горела ярость, да и голос заметно дрогнул к концу фразы. Скорее всего Дезольнье просто не хотел получить оргазм от одних лишь пальцев. Непристойное желание большего побудило его на подобные заявления. Осознав сказанное оба присутствующих заливаются краской. И всё же, учёный даёт ответ слабым кивком, а в следующий миг меняет их позу. Теперь контроль над процессом полностью переходит к нему, фотограф всё так же сидит на его бедрах, только теперь повёрнут спиной. —Готов? —всё ещё слегка растерянным кажется низкий бас выглядывающего из-за плеча Лоренца. После этого, Дезольнье однозначно будет намного чаще смущать откровеньями своего неприступного изобретателя. Как и следовало ожидать, ответ положительный — сердце пропускает удар при осознании, что вероятность причинить партнёру боль сейчас велика как никогда. Благо, даже в состоянии сильного возбуждения Альве хватает сил, чтобы, обхватив внутреннюю сторону бедра, слегка приподымать тело располагающееся на его собственном, таким образом направлять Джозефа и плавно насаживать его на свой член, что весь истёк предэякулятом к тому времени. Внутри, несмотря на долгую растяжку, ужасно узко и адски горячо, учёный не на шутку осторожничает, проталкиваясь глубже и попутно пытаясь не сойти с ума от мелодичности издаваемых графом звуков. В следующий миг Лоренц останавливается, даёт время привыкнуть к инородному органу. А пока фотограф восстанавливает дыхание, он откидывает длинные вьющиеся локоны ему на плечо, обнажает небольшой участок шеи сзади и оставляет там свой поцелуй — судя по незамедлительной реакции возлюбленного, ещё одна эрогенная зона только что была найдена. Это чертовски умиляет одного и удивляет второго. Тело будто бы само выгинается и подаётся навстречу, когда толчки возобновляются. Они всё такие же медленные, но на этот раз уже без особых проблем проскальзывающие глубже. Оба с каждой минутой получают всё больше наслаждения, чуть ускоряются и набирают средний, вполне устраивающий их двоих темп. Хотя Альва не слишком радушно приветствует лишнюю спешку, иногда он входит резковато, а его дорогой лишь восторженно и порядком несдержанно вскрикивает, сжимая в ладонях простынь. Джозеф зажмуривается от красочности всех ощущений, практически ложится на мужчину, когда в его тело проникают под другим углом. Сперва Лоренц выглядит озадачено, задаётся вопросом "всё ли в порядке". Тем не менее граф ни то командует, ни то умоляет его проделывать это снова. А уже в следующий миг становится отчётливо видно, насколько его Джозефу хорошо, как он извивается и усиливает контакт. Дыхание Альвы сбитое и рваное. Лицо его утыкается то в плечо ближнего, то в бледную шею, затем тянется вверх к мочке уха, легонько кусая и посасывая чувствительную кожу. Вздохи двоих сливаются в блаженственный унисон, а головка отчётливо попадает по простате, оттого Джозеф становится беспредельно громким. Тогда же Дезольнье решает отвоевать себе былой контроль над происходящем. Привстаёт и разворачивается, оказываясь с Альвой лицом к лицу. От одного лишь вида его в такой степени возбуждённого и вспотевшего, прикрывшего свои затуманенные глаза и откинувшего голову назад, Джозефу хочется кончить. Однако, это не случается, ибо в графских планах выполнены ещё не все условия, хотя контролировать себя становится невыносимо тяжело. Особенно когда короткие и влажные прядки волос очередной раз теряют форму, лезут в глаза учёному, а он небрежно поправляет их — это выглядит слишком сексуально и опьяняюще, как думает фотограф. Настолько, что они сами не понимают, в какой момент их языки сплетаются в горячем поцелуе, а утончённая фигура опускается на твёрдый стоящий половой орган, вбирая его в себя по самое основание и с такой придельной лёгкостью двигаясь вверх-вниз. —Джозе-еф, я долго так не продержусь... — протяжно постанывая, предупреждает Лоренц, на что тут же слышит "я тоже, милый." произнесённое на выдохе. Ещё несколько самых глубоких толчков и пара движений руки Альвы, проходящейся по жутко напряжённому члену Джозефа, и оба мужчины получают мощный и красочный оргазм, изливаясь друг на друга. Правда, чистота и порядок, опять же, никого не волнует. Спустя несколько секунд отдышки Дезольнье, абсолютно обессиленный падает в объятия обмякшего Лоренца, такого же вымотанного их бурной деятельностью. Что ж, будем честны, какая бы она ни была, даже усталость не может перечить их разделённому счастью. Вьющаяся и отливающая блондом, макушка прислоняется к груди ближнего, а тело учёного принимает лежащее положение и в объятиях прижимает её поближе к сердцу, ласково поглаживая и перебирая распушившиеся локоны. — Tu es génial, дорогой. — смиряя дыхание и биение сердца, отзывается Дезольнье через некоторое время, не скрывая своей очарованной улыбки. — Уже довольно позднее время, Джозеф. Полагаю, нам двоим нужен надлежащий отдых. — глубокий, чуточку надломленный бас навевает спокойствие и отлично убаюкивает. Уж точно намного лучше любой колыбельной. Граф согласен с данным заявлением, ведь сонливость уже во всю атакует их двоих, касания и поцелуи становятся ленивыми, а веки так и норовят опуститься. В итоге после того, как Лоренц укрыл их тела шерстяным одеялом, (хотя по правде говоря, учёный больше замотал своего любовника, чем накрылся сам) улёгшись рядышком, мужчины плавно погрузились в царство крепкого сна. В спальне воцарили гармония, уют и чьё-то едва слышное сопение — сомнениям не было места, никто из них никогда не пожалеет об этой ночи и о пробуждении в поздний час на следующий день.