Куда иголочка, туда и ниточка

Ты оказалась тоньше хрупкого стекла, А мне казалось, что из стали. Ты на себе несла людей тела, Которые безмолвно погибали. В твоих глазах нетлеющий огонь, Он яро вырывается наружу. И приложив ко мне свою ладонь, Способна ты согреть любую стужу. Как можно быть всесильной и простой, Забыть про горести, помочь другому? И управлять безбашенной толпой? Как указать на истину слепому? Ты все смогла. Как быстрая стрела Неслась ко мне, чтоб отгонять печали. Но я не знал, что ты из хрупкого стекла, Ведь мне казалось, ты из стали.

Несколько дней подряд, Варвара после колледжа и перед театром забегает к парням в комиссионку. Сумку тяжелую ставит на пол и в щеку Валеру целует, с пацанами здоровается и спрашивает с чем помощь нужна. Шутит с ними и смеется звонко. Сама уже как своя стала, несмотря на то, что она – балерина, и по иерархии выше должна быть. Парни с ней тоже мягче и разговорчивее становятся, а Марат так вообще лучшую подругу в девушке видит. Следит за каждым шагом, чтобы девчонка в неприятности не попала, пока рядом они, совет просит за отношения и разговаривает с ней о своем. В сторонку отводит и Панина добродушно улыбается, по волосам коротким его треплет, как младшего брата, и свое мнение высказывает. - Ну правда же, - она волосы за ушко поправляет. - Можно же было предупредить. – Говорит, сама неприятный вечер вспоминая, когда накричала на молодого человека своего. – Ты подумаешь, что я на ее стороне, но позвонить следовало. Она же волновалась, как минимум. - Ну вот ты ведь, Турбо не устраивала скандал за то, что не появлялся два дня. – Возражает Марат, а Варвара глаза на Туркина поднимает, который газетами окна заклеивает. Он поворачивается, спиной чужой взгляд ощущая и с ее сталкивается. - Устраивала. – Она усмехается, все так же в светлые очи глядя и обратно к пацанам отходит помогать. – Ты просто не знаешь, какой сильный. – Продолжает, а младший глаза закатывает. - Все вы, девчонки, одинаковые. – Тихо под нос себе бормочет, а Варька смеется с этого. А может правда, все они одинаковые? А Валера, вроде, ревновать должен такому повышенному вниманию к его девчонке. И он ревнует. Не нравится ему дружба примы с Адидасом-младшим. Не нравится, как сплетничают они, как шутки локальные придумывают, что окружающие этого не понимают, смеясь так громко, насколько это только возможно. Он пацанов своих взглядом прожигает, если те рядом оказываются, а в свободную минуту не забывает напомнить, чья это девчонка. В губы ее целует, смущая, или за талию приобнимает свободной рукой, во второй сигарету держа и продолжая разговаривать. Варвара от такого устает сильно, но компания гопников оказывается настолько легкой и приятной, что каждый раз к ним возвращаться хочется, как в теплый дом после холодной зимней прогулки. Они ей еду приносят, чтобы не голодала после колледжа. Слушают истории внимательно, которые на учебе произошли и, кажется, уже запомнили всех, кто хоть как-то криво на нее смотрел. Разобраться обещают, а она мальчишечий пыл остужает и в шутку переводит их обещания. А реальными проблемами не делится. Вот только Валера замечает ее переживания и вымученные улыбки каждый раз, как наедине остаются. Сам не давит, чтобы рассказывала, но понять дает, что рядом, в висок заботливо целуя или выуживая из видеосалона на свежий воздух. После отшива Кащея, Паниной кажется, что следят за ней. Она на улице чувствует взгляд сосредоточенный, слышит шаги по скрипящему белому снегу, но, когда разворачивается, не замечает никого. Ей уже кажется, что это паранойя из-за вечной загруженности, когда только дома она может выдохнуть пять минут перед тем, как приступить к домашнему заданию и лечь спать. Но мысли о играх разума развеваются, когда у подъезда она соседку по площадке замечает. Та ойкает и головой качает из стороны в сторону, а Варя замирает на пару секунд, ладошки к груди прижимая, в то время как Валера с Зимой переглядываются. Они поднимаются на лифте и, пока едут, Туркин переживания на чужом лице видит. А когда двери открываются, Панина первая на площадку проходит, за незакрытую дверь входную дергает и квартиру, где обычно идеальный порядок, не узнает. Там все верх дном стоит. Ящики вывернуты, а их составляющее на полу валяется, кресла и стулья перевернуты, некоторая посуда разбита, но ценного ничего не забрали. Она на столе в гостиной, который единственный во всей этой вакханалии нетронутым остался, записку видит и в руки берет. - «Ходи и оглядывайся». – Читает, и выдыхает в потолок. Дрожь унимает в руках и шубу медленно расстегивает, пока Вахит и Валера оценивают повреждения. Они видят эту фразу, и Туркин напрягается. Он в зал к балерине заходит, ожидая увидеть трясущуюся от страха девочку, которую защищать надо, как в первый день их знакомства, но видит только, как она шубку с себя снимает и на корточки присаживается, убирать. Внимательно следит за каждым ее движением и не понимает совершенно, что она испытывает. Любая другая девчонка уже бы в истерике билась, крича о том, как страшно ей, что украдут или убьют. А эта ком в горле сглатывает, стержень свой внутренний показывая, и спокойствие напускное выдает. Турбо в это, конечно, не верит, ждет, когда она сломается и настоящие эмоции покажет, но прима этого делать не собирается, пока в квартире есть Вахит. – Я думала, что мне казалось, что следят за мной… - Выдает она, а Валера на секунду замирает. - За тобой следили? – Непонимающе переспрашивает, голос повышая. – И ты, блять, не сказала? - Случая подходящего не было. Думала, что это игра воображения. - «Игра воображения»? – Повторяет, закипать начиная. – Твоя безопасность – не игра воображения. – Он руками размахивает. - Если кажется, что следят – надо говорить, мы проверим. Или ты опять бежать от ебаной вишневой девятки хочешь, чтобы с ними никуда не кататься?! – А у Вари осознание приходит, что и правда ситуация повториться могла, а рядом бы не оказалось второго Универсама, и мурашки неприятные по коже бегать начали. - Может скорлупу за ней приставим, если рядом быть не можем все время? – Предлагает Зима, в зал заходя на громкий голос друга. – Заодно и проверим, так это или нет. - А что ты, блять, проверять собрался? – Обводя рукой комнату, интересуется. – Тут, по-моему, все логично и понятно. Узнаю кто – убью мразей. – Почти шипит и кулаком о стену бьет. - Травмируешься еще… - Варя с корточек поднимается, вещи с пола на шкафчики ставит, где раньше стояли и на предметы мебели пацанам кивает. – Помогите перевернуть и на место поставить, пожалуйста. Мне сил не хватит. – Она героиню строить из себя пытается, хотя голос тише намного, чем обычно. Глаза уставшие на люстру поднимает и усмехается вымученно. – Хорошо хоть люстру не тронули. Обидно было бы. - Хорошо, что тебя тут не было, когда эти пидоры ворвались. – Бурчит под нос Валера, кресло кожаное переворачивая на ножки. - Надо Адидасу рассказать. Посоветуемся, что и как. – Выдает Вахит, сигарету доставая. А Панина на это ничего не говорит, хоть и против была, чтобы в квартире ее курили. Она сама руку тянет дрожащую к пачке Marlboro и поджигает от той же спички, от которой прикуривает Зима и Турбо. Вазу, под ногами лежащую, как пепельницу ставит и дым едкий выдыхает. Спрятаться хочется ото всех, закрыться в маленьком мирке и разрыдаться, как ребенку пятилетнему, что коленку ушиб. Ей страшно до жути, что и до нее доберутся. Что придут, когда она ожидать не будет, когда рядом никого не будет и заберут. Вывезут куда-то в лесополосу, надругаются и бросят умирать. Боится, что заступиться никто не сможет за нее, что одна останется и выхода не будет, кроме как петлю на шее затянуть. Или что морально справиться не сможет, оказавшись в конце концов в больнице на Волкова. От этих мыслей горько ухмыляется, приводя остаток квартиры в порядок. Зиму благодарит за помощь и дверь за ним закрывает, на стену облокачивается и взгляд на Турбо, в коридоре появившегося, переводит. Оба молчат, ждут, когда кто-то тишину гробовую нарушит, но Варя только на часы обреченно смотрит и в комнату свою идет, сумку берет и обувает сапожки любимые, шубку на плечи накидывает. Валера за каждым ее действием следит, сам ватник на себя натягивает и кроссовки зашнуровывает. Даже спрашивать не будет, куда балерина в таком состоянии выходить собралась, запомнил уже давно, что она в театр по вечерам ходит. А после случившегося сегодня, одну ее отпускать не собирается. Провожать и ждать ее везде будет, чтобы не случилось непоправимого. Варя хмурое лицо Валеры видит и гнетущее молчание решает прервать, улыбку театральную и красивую натягивая. Анекдот, который ей пацаны рассказывали, шутит, он тогда ей очень смешным показался, но сейчас, будто не вовремя был. Туркин понимает, что балерине развеяться надо, но с собой ничего сделать не может. Переживает за нее слишком, так, что в груди щемит от мысли, что могло бы с ней случится, будь она в квартире во время взлома. А факт о преследовании давит еще сильнее. Он ее терять не хочет, боится. Привязался к ней за все время вместе проведенное. Ему даже кажется, что пропади она – Валера и сам потеряется. Пропадет. Исчезнет. Настолько все плохо и даже абсурдно. Кто бы мог подумать, что из-за примы такое на душе чувствовать будет. Панина его в театр проводит, охраннику говорит, что с ней этот хмурый молодой человек, и на сцену его ведет. Сама в щечку чмокает парня и быстро в гримерку убегает переодеться. Купальник натягивает, с девочками смеясь наигранно, поверх пачку от костюма балетного, в котором недавно премьеру играла и пуанты на щиколотке завязывает. На сцену с кордебалетом спускается, волосы длинные нервно теребя. И выговор от хореографа получает снова за изменение некоторых элементов во время выступления. Она невинно улыбается, губу закусывая, и обещает, что в следующий раз выполнит все безупречно и так, как надо было. Балетмейстер верит ей, просит концертмейстера начать играть и девушки в позиции становятся, к следующему выступлению готовясь с этим же балетом. Валера завороженно на закулисье смотрит, в пустующем зале, где из присутствующих директор, режиссер по составам, костюмер и охранники, и атмосфера кажется ему поистине чарующей. Легкие прыжки Варвары, громкий голос хореографа на мелкие помарки и вечная классическая музыка, которая ближе к середине репетиции начала давить на уши. Мокрые от пота прядки волос примы, прилипшие к лицу, тяжелое дыхание и смешные позы, в которых ведущая пара слушает комментарии балетмейстера и директора. Панина руки на пояс складывает, горбится слегка, портя ровную и красивую осанку, чтобы дышать было легче, ноги на ширину плеч ставит и иногда на корточки присаживается, не в силах стоять от тяжелой работы. Лицо влажное тыльной стороной ладони вытирает и повторяет нужный отрезок снова и снова, пока не станет идеально. И Варю эта работа отвлекает. Она в конце репетиции благодарит всех за хорошую работу, делает легкий реверанс и в гримерку идет, пока Валера из зрительного зала на улицу выходит через коридор. Он сигарету закуривает и пальцами длинными ее обхватывает. Прима же лицо в туалете пару раз ополаскивает, не переживая, что тушь смоется, потому что сегодня ее на ресницы не наносила. Купальник и пуанты в гримерке снимает и джинсы надевает со свитером. Волосы в тугую косу заплетает и шубку сверху накидывает, ноги в сапоги засовывая. Прощается с девчонками и выходит с сумкой на плече в коридор. Пересекается там с Артемом и до выхода из театра идут вместе. Обсуждают учебу в колледже и предстоящий показ на паре классического дуэта. А у главного входа прощаются, и Панина отходит к Валере. Она сама сигарету закуривает и вместе с ним в сторону дома идет. - Ты куда потом? – Интересуется, пока пепел стряхивает. - Я тебя сегодня одну не оставлю. – Туркин сумку девичью забирает и в руке несет. – Можешь храбриться при других сколько хочешь, но я тебя слишком хорошо знаю. Посплю в зале, если ты не против, а если против, то на лестничной площадке у дверей стоять буду. - А твои родители не будут переживать? - Отец после смены с завода придет и бухать начнет, а матери не до меня будет. Ей этого алкаша надо будет успокаивать. – Объясняет, а Варвара чувствует, что слишком глубоко копнула, личное на поверхность подняла. - Извини, не должна была спрашивать. – Она губу закусывает, а Валера на это горько усмехается. - Тебе бы лучше сейчас подумать, кому насолила, раз вот так врываются. – Пресекает этот диалог и Панина задумывается. В мысли погружается и разговор не продолжает до самой квартиры. Она дверь медленно открывает и на коврике сапожки снимает, шубку вешает и сумку у парня забирает, чтобы к себе в комнату отнести. Сама уличную одежду на домашнюю меняет, но помнит, что гость в квартире, поэтому вместо привычного халата, черные штаны спортивные натягивает, а свитер на папину футболку меняет. Руки в ванной моет и на кухню проходит, холодильник открывая. А Валера куртку стягивает с себя и на стенку опирается, за движением примы наблюдая. Хочется подойти и обнять, чтобы поняла, что можно на него положиться, можно поплакать и в плечо мужское уткнуться, но не спешит этого делать. Личные границы прощупывает. - Есть будешь? – Спрашивает Варя, глядя в серьезное лицо парня, а тот слабо кивает. – Тут суп есть, плов мама готовила, бешбармак… Что больше нравится? - Плов. – Кратко отвечает, а сам на кухню проходит и на стул садится. Панина еду в сковородку высыпает и на огонь ставит греться. В чайник воду заливает и на плиту отправляет, она на стул садится и, наконец, маску сильной женщины снимает. Не плачет, нет. Просто лицо в ладонях прячет и пару раз на глаза пальцами давит до появления пятен разноцветных. Дышит глубоко и руки в волосы запускает. Голова от мыслей и потрясений болеть начинает. Вспоминает, как радовалась появлению Универсама в своей жизни, но с их приходом все на сто восемьдесят градусов развернулось и теперь желание никогда их не видеть, чтобы спокойно жить, как раньше, в груди жжет больно. С места встает, лопаточку деревянную в руки берет и плов, шипящий на сковороде, перемешивает. Достает две тарелочки и еду по порциям разбивает. Валере больше кладет, а себе – меньше. Голода не чувствует, но все равно вилкой в себя калории запихивает. Чайник свистящий с плиты снимает и, поинтересовавшись у Туркина, будет ли он горячий напиток, на двоих в кружки разливает. Тарелку, с недоеденным пловом от себя отодвигает, а сама книгу в руки берет и читать приступает, пока чай остывает. А Валера на все смотрит с негодованием и недоверием. Переживает за состояние примы и хочется в рот ей остатки еды запихнуть, за плечи встряхнуть хорошенько, чтобы заплакала наконец и эмоции свои показать не боялась. Не глупая она, знает же, что держать все в себе не стоит, особенно, когда близкий человек есть, но все равно молчит и о переживаниях не говорит. А Туркин, хоть в мыслях и храбрый такой, не уверен, что слезы девичьи увидеть готов, что не растеряется и слова подходящие найдет. - Варварка, это… - начинает, сталкиваясь со взглядом отстраненным. – Если тебе нужно высказаться – ты можешь это сделать. Ты же сама говорила, в отношениях есть двое. Ты и я. - Да… Я помню. Но все, правда, в порядке. Я просто немного потрясена. – Она улыбаться старается как обычно, и Турбо бы поверил, если бы был бесчувственной мразью. Но он эмпат, и состояние своей девушки чувствует хорошо, особенно на таком близком расстоянии. Давить на нее не решается, захочет, сама тему поднимет, а не захочет... Даже варианта такого не рассматривает. Они чай в тишине допивают, а потом в зал идут. Панина там телевизор включает и, пока Валера на кресле удобно располагается, в гостевой комнате стелет ему чистое постельное белье на односпальную кровать. Посуду грязную моет, а остатки плова в мусорное ведро выкидывает. Сама душ принимает, подставляя лицо под струи воды, и резко с теплого на холодный выкручивает. Ртом воздух хватает и дышит тяжело, словно на грудную клетку положили булыжник какой-то. Зубы чечетку отбивают, друг о друга ударяясь, кожа мурашками покрывается и только тогда она воду выключает. Полотенцем обтирается и обратно одежду на себя надевает. Шоркая тапочками в коридор выходит, в шкафу чистое полотенце достает и к Валере идет, протягивая. Тот кивает кратко и тоже удаляется в ванную, а Панина чистую мужскую одежду выискивает на полках. Отец когда-то с мамой здесь оставались ночевать, и она где-то быть должна. Наконец штаны спортивные находит и в комнату, Валере отведенную, заходит, кладя вещь на кровать. - Ты решила в двух комнатах сразу спать? – Тихо посмеивается Туркин, в дверном проеме появляясь и мокрые волосы свои рукой назад поправляет. - Это я тебе постелила. На диване неудобно. И тут папины штаны спортивные, можешь в них переодеться. Футболки мужской нет, кроме той, что на мне, но я не думаю, что тебе приятно будет в ней спать, если сниму сразу. Она нестиранная же. – Объясняет, а Турбо к ней все ближе и ближе подходит. Он ее за талию к себе притягивает и обнимает крепко. Голову на чужое плечо опускает и аромат ее мокрых волос вдыхает, которые от шампуня так и пахнут. - Мне без разницы, стиранная она или нет. Я могу и без футболки ходить, главное, чтобы тебе было комфортно. – Произносит, а Панина ручками его шею обвивает и на душе так спокойно становится. От этого ощущения, словно бальзам льют на душу, теплым покрывалом укутывают и убаюкивают в безопасном месте. Кажется, с ним точно бояться нечего. Варя выходит из комнаты, дверь за собой прикрывая. К зеркалу в прихожую идет и волосы расчесывает мокрые, прядки, на лицо спадающие, за уши заправляет и, когда Валера из комнаты в штанах спортивных выходит, в щеку его целует и, ссылаясь на усталость, к себе идет. Домашнее задание делает трясущимися руками и не выдерживает, когда в слове новую ошибку допускает. Ручку в пенал обратно кладет и на кровать падает. Штаны стягивает лежа, под одеяло ныряет и глаза прикрывает. Слышит, как Валера в зале шумит. Телевизор выключает, свет тушит и громкими шагами в комнату идет, сначала у ее раскрытой двери останавливается и смотрит недолго на не шевелящуюся фигуру под одеялом и освещенную комнату ночником. А затем к себе проходит. На кровать садится и внимательно в интерьер вглядывается. В углу стенка спортивная стоит с лестницей железной и турником, прям как у Адидасов, сервант с книгами и фотографией Пана – старшего брата Варвары, рабочий стол, маленькая швейная машинка на колесиках, укрытая вышитым вручную полотенцем с татарским орнаментом. Ковер, висящий на стене у кровати, шерстяной, не только для красоты, но и оберега спящего от холодной стены. Шкаф, забитый старыми вещами, которые Варя несколько раз надевала, но потом благополучно оставляла забытыми. Его бы разобрать, а вещи нуждающимся сдать, но времени все нет. Валера на мягкую подушку перьевую ложится, вдыхает аромат чистого и глаженного белья, и глаза закрывает. Одеялом накрывается и в сон проваливается, где все у всех хорошо. Панина крутится на месте, пару раз вздремнуть получается, но мозг картинки неприятные выдает, где девчонку похищают. Пацаны, лица которых она не видит, измываются над ней. Ногти вырывают с помощью кусачек в пустом заброшенном доме, где из двух комнат только в одной стоит стол и больше ничего. Под юбку к ней заглядывают и по очереди передают бедную балерину друг другу. Ей волосы отстригают и спичку к ним подносят, глядя, как она умоляет этого не делать. В конце отступают, смеются, пропуская вперед фигуру знакомую. Варя, на полу лежащая, сначала на белые знакомые кроссовки смотрит, а потом вверх голову поднимает. На Валеркином лице отвращение видит. Кричит, что не ее воля была, что не хотела она, что она не виновата. А парень ей только одно отвечает и мир ее напополам ломает: «Вафлерша». Варвара просыпается в холодном поту, ночник в комнате выключает и в одной папиной футболке на кухню идет. Свет включает, форточку приоткрывает на окне и на подоконник залазит, ноги к груди прижимая. Волосы еще влажные за уши поправляет, сигарету из пачки достает и подкуривает дрожащими пальцами. Слезам течь наконец позволяет и понимает, что надломилась, а брат учил быть сильной. Ей кажется, что будь он жив, ничего такого не произошло бы. Что никогда бы с гопниками не связалась, тем более с одним из них встречаться не начала, потому что Илюша бы не позволил. Что он бы руки оторвал пацанам, в квартиру ворвавшимся. Да и на вишневой девятке за ней бы не ехали, потому что он бы за сестру убил бы. Но, Пан мертв, а Кащей, человек, который заступиться за нее мог, потому что вес имел – отшит. И спокойствия ей теперь не видать. Она дым выдыхает и всхлип глушит. Страшно ей. И это абсолютно нормально. Вот только балерина этого не понимает. Считает, что слабость в себе открыла какую-то и тошно от себя становится. Тыльной стороной ладони слезы, бегущие по щекам, словно реки по вырытым каналам, вытирает и дышать ровно старается, но не получается. Она взгляд в потолок переводит и чувствует, как холодный ветер, ворвавшийся в форточку, ее по нежной коже бьет, остужая. Одной рукой себя за ноги обхватывает, а второй снова сигарету ко рту подносит. В окно смотрит на Луну яркую и взгляд отвести не может. Даже далекий спутник Земли ей девичье заплаканное лицо напоминает, словно насмехается и показывает, что дальше будет еще хуже. Будет еще больше слез. Еще больше страха. И еще больше кошмаров. Туркин просыпается, когда слышит, как чужие босые ноги по полу шлепают, думает, что ему мерещится, но, на всякий случай, с кровати встает и на соседнюю комнату глядит, где свет не горит. Взгляд на коридор переводит и понимает, что прима бодрствует уже. На часы смотрит, которые три ночи показывают, и пазл в голове складывается. Либо кошмары снятся, либо боится, что чужой кто в дом залезет, пока спать будет. И Валерино присутствие никак ее не успокаивает. Турбо в коридор выходит, выясняя, что балерина в кухне и туда идет. Слышит тихие всхлипы и напрягается. О дверной косяк облокачивается и руки на груди складывает, откашливается, чтобы Панина его заметила и, когда она понимает, что не одна, то ручкой, свободной от сигареты, старается слезы утереть. Глазами красными на Валеру смотрит и снова затяжку делает. - Я тебя разбудила? – Голос хриплый, надломленный, а Туркина он за душу берет. Впервые свою хохотушку такой видит и это его не отталкивает, скорее, пугает, хотя каждый может быть слабым. - Нет. – Он ближе к ней подходит, на середине кухни останавливается и глядит, как прима окурок в форточку, открытую, выкидывает и смотрит на него до тех пор, пока маленькие огоньки не гаснут, погрузившись в слой белого снега. – Не спится? – Вопрос задает, а Варя на него взгляд уставший переводит и слабо кивает. - Кошмары. – Она с подоконника поднимается и снова по красным глазам тыльной стороной ладони проходится, натирая. Валера руки для объятий раскрывает, а балерине несколько раз предлагать не надо. Она голый торс мужской руками обхватывает, к обнаженной коже на груди щекой прикасаясь и дышит часто. Валера руками сильными ее обнимает и, словно крыльями, обволакивает, защищая. И Панина чувствует это. Сразу уверенность появляется, что никакой Кащей больше для защиты не нужен, потому что за этой сильной и широкой спиной она всегда в порядке и под надежной защитой будет. - Додумалась же, с мокрыми волосами около открытого окна сидеть. – Недовольно бурчит под нос, ладошкой проводя по чужой голове. – Заболеешь же. – Он крепче к себе прижимает и отпускать не хочет, словно боится, что это сон хороший и Панина на атомы распадется, расслабь он хоть на немного руки. А на подкорке сознания голос насмехающийся появится: «Думал, тебя хоть кто-нибудь полюбит?». - Пошли ко мне спать, а? – Как у маленького ребенка спрашивает заботливо, а Варя кивает. Он отстраняется и уже шаг делать собирается, как прима его за руку хватает. Турбо смеется от этого тихо, ладошку чужую перехватывает удобно и свет гасит, ведя к себе в комнату по темному коридору. – Какая же ты глупенькая, Варварка. – Шутит, пропуская девушку к стенке на кровати и накрывая ее теплым одеялом. Он следом за ней ложится и руку тяжелую ей на живот кладет, ближе к себе прижимая. – Так лучше? – Интересуется, пока легкая улыбка на его губах играет, а Панина кивает. - Намного лучше. – Шепотом отвечает и в сон спокойный проваливается. С ним уже и сильной быть не хочется. И темноты глупой бояться тоже нет желания. Ему только себя можно доверить и знать, что он беречь будет, как бедный советский ребенок фарфоровую куклу.