Увы, мой город — сущий ад.
На первый взгляд — цветущий сад, В людских сердцах не кровь, а яд, А в душах злобы смрад.
Мюзикл «Ромео и Джульетта»
Вагон вздрагивал, гудел натужно, разгоняясь в непроглядной темноте туннеля, замедлял ход на ярко освещённых станциях и снова нырял во мрак. Во тьме можно было разглядеть жизнь, если присмотреться — за окнами проносящегося состава в глубине пещер мелькали огни, слышались голоса, гул машин, звон железа и камня. Глубокие копи Мории казались мёртвыми только нелюбопытным пассажирам скрежещущих железных коробок, но в туннелях метрополитена было едва ли не более густонаселённо, чем в полулегальных кабаках района Бри в пятницу вечером. Боромир проводил взглядом россыпь красных огней в чёрном окне. Привычка смотреть по сторонам досталась от улиц этого города. Смотреть, замечать, анализировать, предугадывать подножку, кастет и пулю. Впрочем, длинная чёрная шинель с серебряными нашивками и двумя рядами крупных пуговиц берегла от неприятностей лучше револьвера и тренированной внимательности — никому нет дела до офицера грозного департамента «Возмездие». Такие, как он, занимаются громкими политическими убийствами, наркоторговлей, терактами, но не карманным воровством в метро. Боромир усмехнулся про себя, в который раз замечая — из перечисления обязанностей департамента давно исчезло слово «расследование». Протискивающийся к выходу тролль прижал Боромира к поручню, обдал смрадом пота, жареного лука и дешёвого табака. Вместо извинений что-то буркнул, клокочущее хрюкнул и сплюнул на грязный пол вагона, но аккуратно, чтобы не попасть на сапог офицеру. Боромир заметил, разумеется, но головы не повернул. Показная, но трусливая грубость давно стала для него привычной. А сапоги видели куда больше грязи, чем эта зелёная свинья может представить — и не на улицах Среднеземья, а на белых коврах в полицейском управлении. Поезд минуту постоял с открытыми дверями на совершенно пустой станции «Фангорн» и снова со скрипом пришёл в движение. Глядя в собственное отражение в окне, Боромир заметил за спиной мальчишку-хоббита в клетчатых штанах и накрахмаленной рубашке, прижавшегося к самому краю сидения и бросающего на спину офицера перед ним тревожные взгляды. Парочка орков в нескольких шагах от него поигрывали ножом-бабочкой и глумливо ухмылялись. В дальнем конце вагона хрупкая белокожая девушка в платье из ярких блёсток и пайеток, уже оборванных на подоле и заднице, пыталась попасть в такт раскачиванию вагона и подвести потёкший макияж. Плакала она, блевала или целовалась — а может, успела всё за вечер — но помада, румяна и чёрный карандаш, размазанные по лицу, придавали ей сходство с крепко побитым клоуном. Говорят, эльфов не берёт алкоголь, могут бочку выдуть креплёного вина и остаться на ногах. Они так этим хвастаются, так любят доказывать, что почти поголовно спиваются, эта девочка не исключение. Стакан крепкого эля — и она согласна на всё. Основную массу пассажиров, не считая размалёванных эльфов в похмелье, орков, опасных в скуке и безделье, хоббита, которого неизвестно как сюда занесло, составляли люди. Обычные люди, измученные домохозяйки, уставшие работяги. Большинство ехали с работы, чтобы завтра снова встать еще до рассвета — и это из разряда счастливчиков. У них есть работа и деньги на метро. Большинство жителей Среднего города предпочитали искать службу рядом с жильём или ходить пешком — по полтора часа в любую погоду триста шестьдесят пять дней в году. Были ещё бродяги — люди без дома, работы, законов и условностей. Их жизнь сильные мира сего называли собственным выбором — предоставляя альтернативу в виде работного дома, где за ту же самую плохую еду и холодный угол придётся очень много работать. Боромир краем глаза наблюдал за человеком, сидящим на полу у запасного выхода. Глубокий капюшон скрывал его лицо, только глаза сверкали время от времени как угли в глубине остывающего кострища. Пальцы в оборванных перчатках держали табличку с надписью «Гондор пал», у ног стояла кружка с несколькими мелкими монетками и издевательской листовкой о пользе сухого закона. Невозможно предположить, сколько ему лет, человек ли это вообще. Но бродягами на улицах Гондора могли быть только люди — проклятые наследники этого грёбаного мира. Из соседнего вагона донесся нестройный хор голосов. За парой куплетов «Города гоблинов» последовало «Орк не просит дважды», а потом всё тот же голос затянул неожиданно печально «Когда умерли деревья». — Минас-Тирит, станция «Парк Белого древа», — объявил прохладный голос, двери разъехались в сторону. Боромир протиснулся вперед, теперь его провожали любопытные взгляды. Мало кто выходил на этой станции, ещё меньше пассажиров входило: жители Белого города предпочитали передвигаться в экипажах и на дорогих автомобилях, многие вовсе никогда не покидали пределов стены и совершенно точно не имели поводов спуститься с небес под землю. Боромиру повезло — так все считали, кроме него — родиться сыном главы Совета. На улицы Минас-Тирита опускался совершенно иной вечер, чем тот, что пришёл в трущобы Среднего города, про Нижний и говорить нечего — тьма не покидала его. А на широких белых проспектах зажигались газовые фонари, витрины пестрели яркими электрическими свечами, блеском хрусталя. Гудели клаксоны, огромные, как корабли, полированные автомобили уносили на бархатных диванах дорого одетых женщин в объятия платящих за всю эту роскошь мужчин. На углу улиц, у выхода из метро, Боромира приветствовал констебль: вытянулся, отсалютовал, и тут же снова привалился плечом к фонарному столбу. У полиции на этих улицах не слишком много работы, констебли здесь украшение интерьера, как игрушечные солдатики. Они начищают серебрённые пуговицы целыми днями и время от времени палками охаживают чересчур смелое отребье. В Белом городе запрещено просить подаяние, слоняться без дела, если у тебя нет приличного костюма, заходить в магазины, ничего не покупая, занимать столик в кафе, ничего не заказывая. Как говорят в Среднеземье, в верхнем городе запрещено красть даже у голубей и крыс, под запретом поднять монету или стянуть из мусорного контейнера надкусанный бутерброд. Все улицы в этой части города вели в парк Белого древа. Сквер с фонтаном, яблоневым садом и тридцатиметровым деревом из серебра и бронзы лежал у подножья самого высокого здания в городе — башни Эктелиона. Здесь располагался городской Совет, приёмные и апартаменты сильнейших мира сего. Небоскрёб из белого камня, стали и стекла, выстроенный с заимствованием лучших традиций старого Нуменора, был визитной карточкой города. Несмотря на колоссальные размеры, он казался изящным, арочные окна и галереи на головокружительной высоте придавали башне образ воздушный, пронизанный ветром, а золотой шпиль даже в пасмурные дни отражал на улицы вокруг блики солнца. В фойе Боромира приветствовал слуга, взял его пальто, провёл к лифту, беспрестанно кланяясь и улыбаясь. Лифтёр услужливо распахнул дверцы, закрыл за гостем, предложил кресло. — Сорок первый этаж, — сказал он, поворачивая ручку, кабина бесшумно поползла вверх. — У вашего отца сегодня собирается дивное общество, — заметил лифтёр елейным голосом. — Опять, — буркнул Боромир. — А обещал тихий семейный ужин. — Друзья семьи, особенно такой, как ваша, порой дорожат любовью и верностью больше чем… — лифтёр осёкся под ледяным взглядом и не закончил фразу. Больше чем — больше чем некоторые действительные члены семьи, вот что хотел сказать этот лебезявый ублюдок. Намекал на младшего брата, Фарамира, который всё реже навещал дом отца, посвятив себя не слишком респектабельной работе. Какой-то неизвестный капитан в управлении охраны порядка, читает нотации беспризорникам. То ли дело лейтенант департамента «Возмездие» — и плевать, что ниже званием, но это благородно, завидно, значимо. Боромир был глубоко убеждён, что Фарамир и его незаметная работа приносят городу больше пользы, чем всё «Возмездие» вместе взятое. По крайней мере, не приносят вреда. Боромир мог бы с ходу назвать имена продажных офицеров, жестоких сержантов и безразличных инспекторов в каждом участке, от Минас-Тирита до Арнора. Но громко протестовать его отучили ещё на заре карьеры — нет затеи более глупой, чем жаловаться полиции на продажных полицейских. — Сорок первый, — сказал лифтёр, открывая дверь и стараясь не смотреть в глаза Боромиру. — Хорошего вечера, господин. Звук шагов тонул в высоком ворсе дорогого ковра. Двери лифта открывались в широкий холл, роскошная лестница уводила наверх откуда доносились весёлые голоса. Боромир прислушивался по привычке и цедил шаги, чтобы услышать побольше. Он давно смекнул, что отец не откровенен с ним, скрывает большую часть проблем города и не делится намерениями совета. Денетор был дисциплинирован в этом плане, в отличие от многих. И всё же крупицы информации достигали острого слуха простого лейтенанта. — Следует быть осторожными, — донёсся голос Денетора. — Он не дурак. — Не дурак, но без доказательств, — с толикой веселья отвечал встревоженному главе кто-то из его коллег. — Этот пёс может рычать и рыть землю сколько хочет. — Я бы всё-таки… — Денетор осёкся, увидев за спиной собеседника сына. — Боромир! Наконец-то, я уж думал, ты снова оставишь своего старика ужинать в тесном кругу заклятых врагов. Денетор рассмеялся и крепко обнял сына, его собеседники подхватили шутку, веселье было не слишком искренним, но стремление смеяться над шутками человека, от которого зависишь — более чем. Денетор сосредотачивал в своих руках власть над целым городом. И одновременно, по его же словам, не имел никакой власти. — Это сложнее, чем кажется, — со снисходительной улыбкой объяснял он после ужина, сидя в гостиной с бокалом бренди. — Город — Гондор — это десять миллионов живых душ. А жить по-человечески согласны из них десятая часть в лучшем случае. — Больше, — покачал головой Боромир. — Ты давно бывал в Среднем городе? А в Арноре? Люди живут в нищете не потому, что глупы и озлобленны, а глупы и озлобленны потому, что живут в нищете. — Узнаю речи твоего брата, — фыркнул Денетор, уголки его губ поползли вниз. — Он жалеет всех сирых и убогих. Как будто жалость их излечит. — Всё что угодно лучше равнодушия, — ответил Боромир. — Равнодушие — удел старых и мудрых, — с улыбкой ответил Денетор. — Ты ещё очень молод, мальчик мой, я был таким же. Однажды ты поймёшь, что мы не можем спасти всех. Мы можем подать руку тому, кто руку протянет в ответ, а не плюнет в ладонь. — И ты готов протянуть руку, если под ноги тебе свалится грязный старик? Если увидишь размалёванную девицу в рваном платье и панталонах в районе щиколоток, в слезах удирающую из подворотни, откроешь ей дверь своего экипажа? — Ну, во-первых, — Денетор перешёл к назидательному тону, — мы оба знаем, чем занимаются такие девицы в подворотнях и сколько за это берут. — Я — нет, — перебил его Боромир. — Только догадываюсь, читая полицейские протоколы. — А во-вторых, — Денетор сделал вид, что не заметил попытки ужалить, — это работа твоего брата. Поддерживать порядок и дисциплину на улицах. С чем он, судя по всему, справляется не очень хорошо. Несмотря на всю помощь, которую его департаменту оказывает городской совет. Декрет о сухом законе должен был заставить этих людей просохнуть и прозреть. — Фарамир не лоббировал этот декрет, он сразу сказал, что ничего не выйдет. Только у констеблей работы прибавилось. И потом… что у тебя в бокале? Не чай со льдом. — Этого на улицах Среднеземья не купишь, — Денетор с наслаждением покачал бокал в руке, любуясь игрой света в глубине янтарной жидкости, и пригубил напиток. — Не в этой бутылке все печали и недуги трущоб. — В этой, — негромко, но веско ответил Боромир. — Думаешь, в Среднем городе, в Нижнем не знают, что сухой закон не распространяется на Минас-Тирит? Знают. Запрещён весь алкоголь и везде, но раз бренди в пределах Стены можно, значит, и портвейн в подворотне не так уж категорически нельзя. — Ты хочешь отобрать у отца последнее, что успокаивает ему нервы? — Денетор положил руку на сердце, разыгрывая сердечный приступ. Он откинул голову на шёлковые подушки с золотым шитьём и скорбно прикрыл глаза. — Совет и так скоро меня в могилу сведёт. — Ты говорил, что мы пример для подражания, — ответил Боромир, игнорируя спектакль. — Но трущобы не любят подражать уму, чести и совести. Тамошние обитатели думают, что достаточно налить мутного спирта в грязный стакан, и вот ты лорд. — Ну так пей свой чай, подавай пример, — устало буркнул Денетор. Даже у чая сегодня был мерзкий привкус. Боромир не страдал от запрета на алкоголь, но понимал, как и Фарармир, что это ничего не изменит. Одни, как аристократы Белого города, не видели смысла отказываться, другие, для кого это действительно было единственным лекарством и развлечением, восприняли запрет как вызов и пить начали ещё больше. Но хуже того — у запрещённого алкоголя всё чаще появлялись альтернативы. Наркотики разной степени тяжести — от курительных смесей, после которых перед взором отравленного некоторое время висела розовая пелена, помогающая пережить серый день, до тяжёлых ядов, убивающих за один приём. Боромир видел таких — одна-две дозы и душа мертва, то, что осталось или родилось из останков, нельзя отнести к существам разумным. — Мы накрыли ещё одну точку производства «Кольца», — сказал Боромир, глядя в чашку. Чаинки на дне отказывались предсказывать судьбу, складываясь в одну густую чёрную массу. — Большой улов? — поинтересовался Денетор. — Нет. Парочка пешек и сама лаборатория, товар успели вывезти. Капля в море, отец, — Боромир допил чай, отставил чашку. — Никто ничего не знает. — Теперь сложно будет что-то сделать, время упущено, — сочувствующе кивнул Денетор. — Наверняка рецептура продана на сотню лабораторий, прикрыть лавочку уже не выйдет. — Да, у нас в управлении так же говорят. Чушь. «Кольцо» появилось сразу после запрета на алкоголь, три года назад, мы взяли первого отравленного через сорок восемь часов. Да, сухой закон спровоцировал рост наркоторговли, но не это — «Кольцо» готовили заранее. Думаешь, организация, устроившая это, взяла и продала рецептуру, просто так? Это стоит очень больших денег, в Среднеземье и Арноре их просто нет. К тому же, это одноразовый доход. Но если оставить рецептуру себе, нанять сотню лабораторий через третьих лиц, сплести сеть распространителей — можно грести деньги беспрерывно. Три года. Боромир сам не заметил, как вскочил и принялся мерить широкую гостиную шагами. Внутри всё клокотало от гнева, это было почти непривычно — гневался Боромир много и часто, но такой злости не чувствовал давно. Злости и бессилия что-то изменить. «Кольцо» отличалось от прочих синтетических наркотиков, но не силой действия и степенью привыкания, хотя тут не уступало опию и его собратьям. Если от прочих веществ принявший обычно становился блюющим от счастья овощем, то Кольцо действовало иначе. Оно пробуждало в отравленном разуме самые тёмные, страшные желания, будто бы нашёптывало — возьми, убей, разрушь, уничтожь! И люди, эльфы, громы, орки — шли убивать любимых, поджигать дома, пытать и истязать случайных прохожих. На допросах они описывали одухотворяющее ощущение власти над чужой жизнью, сладость мольбы о пощаде. Это действительно вызывало привыкание, особенно у тех, кто лишён какой-либо власти, перспектив и возможностей. — Ты мыслишь как человек денег, — неожиданно похвалил сына Денетор, слушая всю эту тираду про сложный мир преступного синдиката. — Надеюсь, что нет, — покачал головой Боромир. — И это не имеет значения, меня никто не слушает. В департаменте сосредоточились на ловле всякой шушеры. Это ничего не даст, я уверен, у «Кольца» всё ещё один хозяин! Его можно найти! Нужно найти. Но один я ничего не могу… Боромир устало рухнул на диван. Силы, подпитываемые злостью, как появились, так и покинул его, резко. Остались чувство пустоты и мерзкий привкус горечи на языке. — Ты устал, — сказал Денетор, обнимая сына за плечи. — Тебе нужен отдых. — Не сегодня, — отмахнулся Боромир. — Я в патруле ночью. — Офицеры не ходят в патруль по ночам. Кто тебя заставляет? Скажи мне имя, он вылетит с работы. — Никто. Но именно потому, что офицеры не ходят в патруль, по ночам на улицах вообще нет патрулей. Констебли спят на дежурстве. — Скажи имена, и они вылетят с работы, — хохотнул Денетор. — Это уже моя забота, — ответил Боромир, поднимаясь. Он поблагодарил отца за ужин и чай, пообещал передать привет Фарамиру, хотя просьба звучала как насмешка. Вечер прошёл в напряжении, не только трапеза в кругу высокопоставленных особ из городского совета, но эти посиделки после. Денетор, как и полагается любящему отцу, предлагал свою помощь и содействие, стремился помочь хоть чем-то, сам изнывал от бессилия. Боромир знал: одно слово отца — и кресло начальника четвёртого участка окажется под его задницей. А в капитанских погонах вершить правосудие легче. Но стоит только начать, лишь протянуть руку, раз воспользоваться не своим именем и заслугами, однажды попросить — и просить будешь до конца своих дней. Покупать и выпрашивать отныне придётся даже то, чего действительно заслуживаешь. Но как этого хотелось… Как привлекательна власть в чистых руках, под управлением холодной головы и горячего сердца. В холодной голове Боромир сомневался, это было проблемой, но в руках и сердце — никогда. Только тихий-тихий голос в мыслях порой напоминал, что власть очень грязная штука сама по себе, нельзя остаться чистым, хоть раз прикоснувшись. На улицах Среднеземья и Арнора — нижнего города — грязи было предостаточно. Днём прошёл дождь, недостаточно сильный, чтобы ополоснуть дороги, только разнести мусор и нечистоты, развести глину и песок до состояния жирной каши. Тяжёлые сапоги с железными набойками тонули в грязи, оставляя характерный отпечаток литеры «В». Боромир шёл по краю улицы, распахнув полы пальто и засунув руки в карманы брюк. Ночь в низине казалась чернее, чем на холме, в Белом городе. Тусклые фонари выхватывали из темноты полметра мостовой, а сотни между ними тонули во мраке. Поблёскивали керосинки, иногда слышалась перекличка ночных патрулей. Четвёртый участок, в ведении которого находилась эти несколько десятков кварталов, добросовестно нёс службу. — Всё хорошо? — спросил Боромир, останавливаясь подле одного из своих констеблей. Тот присел на основание осыпающееся колонны в портике заброшенного особняка, положил на колени ружьё и пытался прикурить. Многие из дозорных начинали курить, чтобы перебить вонь улиц, как они говорили. — Всё тихо, — ответил констебль. Боромир дошёл до конца улицы и остановился под фонарём. Дорога упиралась в старую заросшую узкоколейку, за ней виднелся фундамент разрушенной стены, торчащий из сухой травы и сбившейся в комки глины, как гнилые осколки зубов. А дальше начинался непроглядный мрак Нижнего города. Фонарей там не было и в помине. Высокие каменные дома в три, четыре, даже шесть этажей, соседствовали с вросшими в землю деревянными хибарами. Окна первых этажей везде были заколочены досками, даже если в доме кто-то жил — особенно если кто-то жил. Тишина в переулках, в отличие от той же в кварталах чуть выше, напоминала не о ночном покое, а о засаде убийцы в подворотне. Время от времени начинали лаять бродячие псы, доносились крики и ругань, но быстро стихали. И никто не спешил на звук узнавать, что случилось. — Видишь там кого-нибудь? — спросил Боромир подошедшего констебля, взглядом указывая в черноту узкой кривой улицы по ту сторону рельс. — Нет, — коротко ответил констебль. И добавил, понимая, к чему лейтенант клонит: — Это территория третьего участка. Они не выходят в патруль. — Разумеется, — хмыкнул Боромир. — Гораздо проще получать жалование за то, чего не делаешь, да ещё и дважды. Второй раз прямо с этих улиц, и больше чем из городской казны. Первый участок полиции берёг покой верхнего города и считался элитой. А на долю второго и третьего достался Арнор, полная противоположность. Серая гавань, старая верфь и прилегающие улицы сотню лет были головной болью совета, сделавшись гнездом бандитов, контрабандистов и браконьеров. Именно здесь теперь изготавливали «Кольцо». — Говорят, в третьем участке на ночное дежурство отправляют тех, от кого хотят избавиться. Никто не ходил в дозор больше трёх ночей подряд, — сказал констебль, затягиваясь сигаретой и стараясь выдыхать в сторону от Боромира. — Эти сказки рассказывали и мне пять лет назад, когда я на службу только поступил, — поморщился Боромир. — Они избегают дозора не от трусости, а от жадности. — Офицеры с ними не полуночничуют, — усмехнулся констебль. — Офицеры в доле. — И какой толк от нашей работы? — Никакого. Боромир смотрел в пустые провалы окон дома напротив. В душе как змея из высокой травы поднимала голову злость. Ему хотелось видеть эти грязные улицы полыхающими в огне, хотелось слышать крики о помощи и проклятия — в адрес тех самых дозорных, кому чернь платит за равнодушие. Пусть горят эти кварталы, пусть взлетит на воздух верфь, по проулкам потечёт кипящий мазут, в небо с дымом поднимутся ядовитые испарения подпольных лабораторий. Нижний город сгорит, пламя не утихнет дни и недели, люди и эльфы, орки и гномы будут убивать и пожирать друг друга на улицах, вдыхая пепел со вкусом власти. И дым заволочёт улицы Белого города, пепел осядет на окнах башни Эктелиона. — Пойдём, я кое-что покажу тебе, — велел Боромир, поманив констебля собой. Дозорный обернулся, окинул взглядом улицу, которую ему следовало стеречь, потом подхватил фонарь и двинулся вслед за лейтенантом, наготове держа ружьё. Они пересекли железнодорожную колею, стену и спустились по осыпающейся лестнице. — Это не наша территория, — напомнил дозорный. Боромир не ответил. Они шли в темноте, нырнули в проулок, свернули в ещё один. Боромир знал дорогу, теперь его вело нечто большее, чем чутьё. Это был гнев. — Посмотри туда, — сказал он, присев за грудой ящиков у задней двери высокого кирпичного здания. — Мордор, — прочитал констебль едва освещённую вывеску. Буквы были намалёваны красной краской на растрескавшейся корабельной доске. — Это бар? — Они утверждают, что всего лишь постоялый двор. Имея в виду дорогу на тот свет, видимо. За дверью слышались приглушённые голоса, виднелась полоска света в щели. Боромир прикинул возможный план здания. Это старые доки, внутри наверняка нечто вроде амбарного зала, большое пространство, хорошо просматриваемое и простреливаемое. Нужен эффект неожиданности, вряд ли эти ребята ждут облаву, уверенные, что заплатили всем. — Иди к телефону и вызови штурмовой отряд. Поднимай весь четвёртый, — приказал Боромир. — На угол орочьего проезда. И пусть оцепят квартал. — Это не наша территория, — шёпотом напомнил констебль. — Третьего же… — Ты боишься, что продажный инспектор накажет тебя за арест? — Боромир смерил дозорного презрительным взглядом. — Зачем ты носишь свои нашивки? Рука дозорного непроизвольно дёрнулась к рукаву, пальцы коснулись металлической нити на сержантских нашивках. Он коротко кивнул, встал и бегом устремился назад, до дежурного телефона на столбе по ту сторону железной дороги. Боромир остался один. Он вынул из кобуры револьвер, открыл барабан, пересчитал патроны. Шесть заговорённых посеребрённых пуль — маленькая магия, якобы покинувшая этот мир, но призываемая обратно самой смертью. Никакие обереги не заставят такую пулю вильнуть в сторону. Фарамир говорил: «Я люблю револьвер и мундир за то, что они защищают», Боромир же любил свои погоны за приказ, который мог отдать, и пистолет за пулю, что тот пустит негодяю в сердце. Сегодня ночью хотелось убить. С двух сторон в переулке появились тени, движущиеся едва слышно, пригнувшиеся от случайных взглядов. Рядом с Боромиров в импровизированном укрытие присел командир штурмового отряда. — Сорок восемь ребят, — коротко доложил он. — Все, кого удалось быстро собрать. Я снял патрули с верхних улиц Среднеземья и усилил охрану у путей. А этот квартал весь оцеплен. — Я хорошо вас выдрессировал, — ухмыльнулся Боромир и получил в ответ оскал веселья и злости. — Дверь не заперта. Внутри большой зал. Я вхожу первым, падаю на пол, вы следом. Окон там нет, но вторая дверь должна быть. — И там тоже наши люди. — Значит по сигналу. Грохнул выстрел восьмиразрядного ружья, задняя дверь притона разлетелась в щепки. Кто-то закричал, получив случайную дробь, через мгновение едва ли не громче выстрела звучали вопли, грохот переворачиваемых столов, звон бутылок и мягкий, но оглушительный звук падения на пол тел. Боромир, бросившийся в проём двери первым, сделал кувырок, замер и поднялся во весь рост посреди тускло освещённого задымлённого зала. Штурм, длившийся несколько мгновений, завершился. Обитатели притона стояли кругом, прижавшись к стенам, между ними, с оружием наперевес высились солдаты департамента «Возмездие». Двое высоких широкоплечих ребят загораживали дверь в дальнем конце зала, ещё двое встали за спиной у Боромира, отрезая задержанным путь в проулок. — Добрый вечер, господа, — сказал Боромир, обводя долгим взглядом стоявших вокруг. Кто отводил взгляд, отходил в тень. Другие ухмылялись с вызовом, улыбались, подмигивали издевательски или презрительно плевали на пол. Вот только руки у них дрожали и белели губы. В углу за частоколом ног, согнувшись в три погибели натужно блевала пьяная эльфятина неясного пола, орочья лапа заботливо держала несчастному волосы. — Штурмовой отряд четвёртого участка под командованием офицера департамента «Возмездие» производит арест и обыск, — громко и чётко, наслаждаясь каждым словом, произнёс Боромир. — Прошу не препятствовать правосудию. — А ордер у тебя есть, щенок? — спросил владелец сине-зелёной рожи, плод греха гоблина и милосердия дешёвой шлюхи. — Это территория третьего участка. За погоны свои не боишься, сосунок? Боромир широким шагом рванулся к говорившему, схватил за грудки одной рукой, поднимая над полом, другой сунул револьвер ему между ног. — А ты за свои яйца? — Боромир встряхнул наглеца, тот что-то хрипнул, повиснув на вороте засаленной рубашки, беспомощно дёргая в воздухе ногами. — Привык, что всё покупается? Твоя шкура ничего не стоит, в ней не жалко наделать дырок. Боромир выстрелил. Гоблин завизжал, пуля проделала дырку в полу под его ногами. Боромир бросил несчастного, тот рухнул, истерично скуля принялся ощупывать пах, где по штанам расползалось мокрое пятно, но это была не кровь, а страх. В следующую минуту произошло сразу два события. Боромир краем глаза увидел за столом в углу высокого мужика, сидящего в расслабленной позе, скрестив ноги. Он не переставал курить, не поднялся, не пытался прятаться, только надвинул глубже капюшон. В свете тлеющей трубки глаза его вспыхнули, Боромиру показалось, что он смотрит на что-то позади него. И одновременно сверху и сзади на Боромира обрушился удар сокрушительной силы. Раздались выстрелы, Боромир, полуслепой от боли, чувствовал широкую ладонь на горле, перекрывшую кислород. Обдавая зловонным дыханием щёку, огромный орк насмехаясь притягивал заложника к себе, теперь Боромир болтался в его руках, едва касаясь пола носками сапог. — Не стреляйте! — крикнул кто-то из солдат. — Застрелите лейтенанта! Лейтенант и так умирал. От нехватки воздуха темнело в глазах, всё кружилось. Но револьвер он не выпустил из руки. Серебряная пуля снова ушла в пол, но теперь нашла цель, пробив широкую орочью ступню. Тварь взвыла и бросила добычу, Боромир отскочил, хватая ртом воздух и едва развернувшись к цели лицом послал вторую пулю орку в голову. Кровь веером брызг обдала стоявших рядом. Боромир медленно провёл ладонью по лицу, восстанавливая дыхание и стирая красные капли. Потом поднял револьвер снова и расстрелял оставшиеся три патрона поверх голов. Со стен рухнули полки с бутылками, взорвалась керосиновая лампа, загорелась чья-то куртка, вновь раздались крики. Солдаты пинками валили задержанных на пол. — Ну вот, улики утекают в подвал, — вздохнул кто-то, глядя на мутное море, пахнущее коровьей мочой и спиртом. — Желающие выпить могут слизывать с пола, — жёстко сказал Боромир. — А мы ищем не это. — Что же? — Фантики. Папиросную бумагу. Газеты. Свёрнутые в кармашек и на манер колечка, — Боромир изобразил пальцами кругляшок. — Мы ищем «Кольцо». Оперативники начали обыск. Ящики столов вытряхивали на пол, бочки разрубали, присутствующих раздевали догола без разбора. Боромир был зол, эта злость передавалась его людям. След пятерни на горле наливался бордовым кровоподтёком, страшно ныла правая лопатка, будто под неё загнали гвоздь. — Вам следует на это взглянуть, лейтенант. — Один из солдат подозвал Боромира. Того самого мужика с трубкой подняли из-за стола, сдёрнули с него плащ. Во внутреннем кармане плаща лежал холщовый мешочек, а в нём целая россыпь ярких фантиков из-под конфет, свёрнутых на манер колечка. — Сладкое любим? — поинтересовался Боромир, разворачивая одно колечко. Внутри оказался порошок золотистого цвета, мерцающий, переливающийся на свету. Говорили, что даже смотреть на наркотик опасно, игра света в мельчайшей россыпи золотого песка способна свести с ума. Боромир взял из рук оперативника конверт для улик и пересыпал в него порошок, ладонь отряхнул о пальто. — Всех в камеры, — скомандовал он. Целая вереница полицейских фургонов ждала на улице. Сверкали фонари, ругались оперативники, прикладами подгоняя неторопливых. На особо буйных надели кандалы, на мужика в балахоне тоже, хоть он и не пытался драться. Потом на улицу выволокли убитого орка, гоблина, приваленного упавшим на него стеллажом с бутылками и эльфа. Того самого, которого тошнило. Этого не били, не застрелили — он просто умирал всё время, пока в притоне проводили облаву, от тяжёлого отравления наркотой. Боромир стоял над телом, ещё не упакованным в мешок. Грязные светлые волосы разметались по земле, на одежде подсыхали кровь и желчь. Мутные глаза цвета болота смотрели в пустоту, за которой ничего нет. Боромир наклонился и закрыл эльфу глаза. — Труповозка приехала, лейтенант, — отрапортовал солдат. — Грузите, — махнул Боромир. И сказал, глядя на отъезжающие фургоны с тяжёлыми решётками на дверях: — Возмездие только началось.