Яд к твоим губам

В тот день поможет горю моему Сознание, что я тебя не стою, И руку я в присяге подниму, Всё оправдав своей неправотою. У. Шекспир. Сонет 49

Вагон вздрагивал, гудел натужно, разгоняясь в непроглядной темноте туннеля, замедлял ход на ярко освещённых станциях и снова нырял во мрак. Боромир стоял у запасного выхода, прижатый душной толпой к холодному стеклу, смотрел в собственное отражение под полустёртой надписью «выхода н…». Вагон качнуло, кто-то навалился сзади, глухо ругаясь. Боромира накрыла тошнотворная дурнота, он вцепился в липкий поручень и прикрыл глаза.       Офицер Арагорн только один раз нарушил тишину в кабинете после приказа натягивать брюки — окинув взглядом лейтенанта, уже застегнувшегося на все пуговицы, он кивнул с непроницаемым выражением лица и сказал, что машина будет ждать у крыльца, отвезёт лейтенанта туда, откуда забрала, в четвёртый участок. Боромир молча вышел. Он боялся что-то сказать, даже требуемое протоколом, боялся, что голос его подведёт. Забрав из приёмной пальто, перчатки и шляпу, он вышел в коридор и направился к лестнице. Никого не хотелось видеть, даже добродушного лифтёра. Но на крыльце он столкнулся с офицером Хальбарадом, о чём-то беседовавшим с уже знакомым шофёром. Они громко рассмеялись, краем уха Боромир услышал окончание какой-то пошлой шутки. Взгляды, которыми они наградили оступившегося на ступенях лейтенанта, показались Боромиру… Словно они всё знали. Знали, что произошло в кабинете на третьем этаже.       Он не видел, проносясь мимо, как Хальбарад менялся в лице и провожал его встревоженным взглядом, не слышал, как окликнул шофёр. Он бросился прочь от здания управления через площадь. Его не останавливали. Несколько кварталов остались позади, Боромир быстро шёл, засунув руки в карманы, не оглядываясь по сторонам. В голове было пусто, как в доме после пожара. Отказавшись от машины, пришлось пешком преодолеть мост над Андуином, прижимаясь к пыльным парапетам от порывов холодного ветра. Станция метро «Осгилиат» располагалась на другом берегу реки.       Пока лейтенант с серым лицом мертвеца прокладывал себе путь по серым улицам, Хальбарад почти бегом влетел в приёмную начальника управления. Секретарь ещё не вернулся, ему было велено гулять не меньше часа. Дверь в кабинет была приоткрыта на щёлку, аккуратно заглянув, Хальбарад увидел Арагорна в привычном кресле у окна. Он сидел откинувшись на спинку, запрокинув голову и закрыв глаза, выглядел измождённым и очень несчастным. Мундир на нём был расстёгнут, верхние пуговицы рубашки тоже.       — Разговор прошёл трудно? — тихо сказал Хальбарад, входя в кабинет и прикрывая за собой дверь. Арагорн поднял и повернул голову.       — Да, — коротко ответил он.       На краю стола валялся вскрытый конверт с анализом на наркотики, на зелёном сукне виднелись мокрые пятна, уже затёртые и подсушенные брошенной рядом салфеткой.       — Что это? — спросил Хальбарад, на мгновение испугавшись, что тут пролилась кровь.       — Чай, — так же немногословно ответил Арагорн.       — Ты поил мальчишку чаем? Или в физиомордию ему выплеснул?       — Просто перевернулась чашка.       — Угу.       — Я предложил ему глоток чая, — со вздохом сказал Арагорн, глядя куда-то в сторону от друга, облокотившегося бедром о край его стола. — Он выглядел неважно, был очень бледен. Чашка перевернулась. Вот и всё.       — И чего это наш стойкий лейтенантик вдруг задумал в обморок хлопнуться? — спросил Хальбарад. — Он всё-таки идёт под суд?       — Нет.       — Уезжает в психушку?       — Нет.       — Он хотя бы уволен? — Хальбарад в изумлении поднял одну бровь.       — Нет, не уволен, — покачал головой Арагорн. — Мы пришли к соглашению.       — К соглашению? — Хальбарад понял вторую бровь. — А он ведь даже был не в полосатых штанишках! — Хальбарад попытался разрядить обстановку, Арагорн поднял на него тяжёлый взгляд. — Ты его простил? Все его выходки? У меня две версии, — продолжил Хальбарад. — Он тут или плакал, или сосал. Неужели насосал на помилование? Впрочем, у них эти навыки семейные, полагаю…       Арагорн ударил кулаком по столу и резко встал из кресла. Губы у него побелели, глаза сделались тёмными, как грозовое небо. Хальбарад, не отличавшийся высоким по меркам дунэдайн ростом, в этот момент пожалел и о своих шести футах. Рефлекторно втянув голову в плечи, он отступил на шаг и выставил вперёд раскрытые ладони.       — Молчу, — тихо сказал он. — Перегнул палку, прости.       — В пятницу берём Белый город, — сказал Арагорн. В голосе его звенела сталь. — Я не хочу тянуть и умножать загубленные души.       — А лейтенант? — спросил Хальбарад осторожно выпрямляясь. — Он участвует?       — Да. Будет командовать штурмовым отрядом.       — А он знает, что его батюшка того… по уши.       — Нет. Это будет его последним экзаменом.       — Ясно, — Хальбарад вздохнул. — Значит, всё-таки наказан, просто с отсрочкой.       Арагорн устало провёл ладонью по лицу, снова опустился в кресло, наклонился вперёд и сжал голову руками, словно у него начиналась мигрень.       — Я хочу побыть один, — глухо сказал он.       Хальбарад молча направился к дверям, но на пороге обернулся.       — Я не знаю, к чему ты приговорил этого мальчишку, — сказал он. — Но на эшафот ты идёшь вместе с ним.       Дверь закрылась, кабинет погрузился в тишину. Арагорн выпрямился, бросил взгляд на конверт с печатью экспертов, мокрые пятна на столе рядом с ним, потом подхватил конверт и разорвал на мелкие клочки, бросил в корзину для бумаг и переворошил, чтобы обрывки рассыпались и смешались с прочим мусором. Наказывать Боромира ещё хоть мгновение, хоть одним словом он не хотел. А грядущий арест отца и дяди станет для него испытанием, но не карой. И хоть отвечал Хальбараду категорично, Боромиру Арагорн собирался оставить выбор.       «Выбор… Чудовищная шутка. Прости меня, прости. Ты был отравлен, а у меня-то какое оправдание помешательству? — думал Арагорн, касаясь ладонью мокрого тёмно-зелёного сукна. — Только одно я могу сказать в свою защиту: я отпустил бы тебя безнаказанным, если бы не… если бы не любил. Твой порок страшит меня больше, чем цена возмездия».       Боромир плакал. Прижавшись лбом к грязному стеклу, отвернувшись от всех в толчее вагона, он молча глотал предательские слёзы. Больно почти не было, и сейчас чувствовалось лишь лёгкое жжение на коже, а тогда он почти не думал об ощущениях тела. Ему хотелось выть от другой боли, поселившейся куда глубже и не оставившей его, когда всё закончилось. В собственном отражении Боромир видел теперь Арагорна, его холодные серые глаза, удивление в этом взоре, когда опальный лейтенант озвучил выбор, и угасающую последнюю крупицу веры. А в голове презрительно усмехался внутренний голос, подражая скрипучему рычанию Лурца: «Всё продаётся, тебе просто ещё не предложили хорошей цены». Сегодня Боромир продался — отдал всё, за что держался, в обмен на молчание о своём преступлении. Если это то, чего он хотел с самого начала, на что надеялся, почему теперь его душат слёзы?       Боромир оплакивал самого себя. Того, кем уже никогда не станет. Белый Офицер погиб, остался лишь трусливый мальчишка, готовый расплачиваться задницей за мерзкие ошибки и страх. С новым спазмом, сжимающим горло до невозможности вдохнуть, Боромир вспоминал мягкий голос, печаль и усталость начальника управления. Он стоял рядом, так близко, живой человек из плоти и крови, а не подпись в документах. И оправдываться перед ним казалось глупостью, а теперь Боромир думал о сочувствии и теплоте, что почудились ему во взгляде офицера, и он готов был просить у него прощения за то, что оправдаться нечем.       Поезд катился по рельсам, вагон пустел. Боромир не представлял, на какой станции находится, пока динамики не назвали совершенно незнакомую. Свою остановку он давно проехал. Выйдя на конечной станции ветки, он пересел в обратный поезд и уехал в центр, но вышел снова не там. Возвращаться в участок он и не собирался. Стоя на платформе среди толпы, вливающейся в вагоны двух одновременно пришедших поездов, он оглядывался по сторонам, с изумлением замечая разговоры об аресте Лурца — казалось, это было вечность назад. Люди, эльфы, гномы, орки двигались вперемешку вокруг, едва бросая взгляды на замершего у них на пути, и огрызались, врезаясь в спину. Высокий молодой человек в дорогом пальто, сжимающий одной рукой шляпу, другой — в кармане — рукоять пистолета, с бледным заплаканным лицом вызывал недоумение. А Боромир думал о пустом барабане револьвера. Следующей мыслью стала новая волна отвращения к самому себе — даже будь пистолет заряжен, поднести его к виску Боромир бы не решился, как не смог пару часов назад сказать, что выбирает трибунал.       А над землёй шёл дождь. Боромир выяснил это, только поднявшись из метро в четырёх станциях от дома. Свинцовое небо стало совершенно чёрным, дождь шёл стеной, а ветер дул разом во всех направлениях. Домой Боромир добрался мокрый до трусов, замёрзший, несколько раз поскользнувшийся в лужах, с потёками грязи на брюках и пальто. Он рассёк руку осколком кирпича, пытаясь удержаться за стену, и ушиб бедро. К тому же ужасно проголодался.       Квартира встретила его сырым холодом — отопление так и не включили, а горячей воды не стало вовсе. Ещё до того, как вставить ключ в замок, Боромир услышал звон телефона. Захлопнув за собой дверь, он сорвал трубку, прижал рычаг пальцем, обрывая неизвестного собеседника, и бросил трубку, оставив её покачиваться на двух шнурах под аппаратом. Кто бы ни звонил — отец, брат или дядя — это может подождать до завтра. Что должно измениться завтра, Боромир не знал, но сегодня уже пропало.       Он поставил чайник на газовую плиту и бросил мокрую одежду в таз в ванной. Рубашка пахла другим человеком, снимая её, Боромир задержал ткань у лица и глубоко вдохнул. Тот самый запах, что он смывал с себя в понедельник, снова окутывал со всех сторон: какие-то свежие, горьковатые северные травы. Шалфей, можжевельник и мох. Сколько длилась экзекуция? Десять минут, пятнадцать, двадцать? Этот человек — Арагорн, Дунэдайн, Эстель — успел проникнуть в лёгкие и под кожу. В бессильной злости Боромир бросил рубашку в шкаф, даже не удосужившись расправить. Сил на стирку не осталось, ладонь саднило, от голода кружилась голова.       В брошюрке, что Боромир отыскал, в полицейской памятке про «Кольцо» упоминалась потеря аппетита — в понедельник едой был один только кофе, Боромир так и не смог заставить себя съесть даже братом приготовленный ужин. Во вторник снова кофе. И только к вечеру среды голод стал ощутим, резко и сильно, до мушек перед глазами и желания снова расплакаться. Какими бы силами Боромир ни держался эти почти трое суток — силы кончились. И теперь он был благодарен хотя бы за то, что не устроил истерику в кабинете начальника управления.       Сил не осталось даже разложить диван. Перекусив какими-то бутербродами из подсохшего хлеба, сыра и остатками старого печенья, Боромир раскатал матрас, который служил преградой между старыми пружинам и их стремлением продырявить любого, кто посмеет прилечь. Сегодня не грела даже пижама, постель была холодной, а одеяло слишком коротким, чтобы завернуться целиком. Боромир свернулся калачиком, обнял себя за плечи, и воспоминание о крепкой руке, обхватывающей за пояс и притягивающей к груди человека сзади, стало невероятно ярким. Словно это происходило снова. Глубокий тихий голос за ухом говорил, что так будет легче, но легче не становилось.       Поток сумбурных сновидений обрушился на Боромира едва он смежил веки. Погони, перестрелки, противники без лиц, трибунал и психиатрическая лечебница смешались воедино. Самой яркой картиной стал бар «Амон Хен», Лурц в слепяще-белом костюме и его приглашение присесть за стол без стульев. Невидимая рука толкнула Боромира на этот стол, прижимая животом, послышался звон железа, краем глаза Боромир видел шприц, вонзающийся в плечо, и Лурца, расстёгивающего брюки. От наркотика тело становилось ватным, ни шевельнуться, ни закричать Боромир не мог, а Лурц, широко ухмыляясь, показывая свои жёлтые клыки, шептал: «Привет, куколка. Я же говорил, все покупаются». Потом вдруг послышались за спиной удары, хрипы, выстрелы, в морду Лурцу прилетел чей-то кулак. Боромир сполз со стола и тут же угодил в объятия — офицер Арагорн держал его за плечи, притянув к себе, целовал в висок и тихо шептал: «Всё закончилось».       Боромир проснулся, сел, протёр глаза. Комнату заливал солнечный свет — впервые за много недель над пасмурным городом светило солнце. Одеяло валялось на полу, пижамная куртка задралась, и Боромир понял, что тёплые объятия были просто лучами, падавшими на голую спину. Отдохнувшим Боромир себя не чувствовал, но силы подняться и дойти до уборной нашлись. Умывшись холодной водой, он прошёл в кухню, по пути повесив на место телефонную трубку.       Совершенно машинально, движимый больше привычкой чем голодом, Боромир поставил на огонь турку, сковородку, достал яйца и бекон. Отмахиваясь от ярких картин сновидений, он готовил завтрак и думал, что говорить на работе. И возвращаться ли туда. Телефон требовательно звякнул. Боромир вытер руки и вышел в прихожую, снял трубку.       — Слушаю, — хрипло сказал он.       — Лейтенант? — спросил знакомый голос. Ужасно знакомый.       — Да, — выдавил из себя Боромир, мгновенно чувствуя, как холодеют руки.       — Не подскажите, который час, лейтенант? — спросил начальник управления.       Боромир замешкался, пристроил трубку на аппарате, вышел в кухню и впервые посмотрел на часы. Те показывали начало одиннадцатого.       — Десять с четвертью, — ответил Боромир собеседнику, уже зная причину этого звонка и предчувствуя новую выволочку.       — Отлично, — голос офицера Арагорна звучал притворно ласково. — Какого Моргота, лейтенант, я дозваниваюсь вам домой в десять с четвертью?       — Честно говоря… честно говоря, я просто проспал, — признался Боромир.       — Я сломал будильник на днях.       — Честность — это хорошо, — усмехнулся офицер. — Могу предположить, что разбудил вас мой звонок.       — Нет, я сам проснулся, но на часы не посмотрел, — ответил Боромир. Он не понимал, зачем это рассказывает, но слова выпрыгивали сами. Не видя лица Арагорна, оправдываться было гораздо легче. — Очень хотелось позавтракать.       — Вы хоть что-то ели эти три дня? — неожиданно строго спросил Арагорн, будто его и правда тревожил чужой желудок.       — Нет. Почти нет, — признался Боромир. — Вчера после… вечером пару бутербродов и всё.       — А если бы сразу поняли, что с вами происходит, отлежались бы ночь в госпитале и на утро были бы вменяемы, — напомнил Арагорн. Боромир промолчал. — Значит так, — деловым тоном принялся офицер отдавать команды, — сейчас завтракаете, приводите себя в порядок и едете на работу. Даю вам время до полудня. Помимо забот о моральном облике служащих третьего участка у вас полно собственных дел. И работу третьего участка теперь тоже придётся делать вам. Но это не в новинку, верно? Инициатива наказуема. В полдень я позвоню в четвёртый участок, и если вас не окажется на месте, мы снова встретимся в моей приёмной. Я могу решить, что вам понравилось.       У Боромира пересохло в горле. После короткой паузы он всё-таки смог выдавить из себя несколько слов.       — Ваше разочарование всегда соседствует с такой жестокостью? — тихо спросил он. Даже не был уверен, что произнёс это вслух. Но короткое молчание и такой же тихий голос в трубке убедили его, что слова эти сорвались с губ.       — Простите, Боромир, — сказал Арагорн. — Я не должен был этого говорить. Я очень сожалею о вчерашнем.       Боромир ответил молчанием. Что он мог сказать? Вчерашнее унижение было его собственным выбором, но сделанным не в кабинете начальника управления, а гораздо раньше — в тёмной комнате для допросов, когда и тени сомнения у него не возникло унизить другого.       — В полдень, в четвёртом участке, — напомнил Арагорн и повесил трубку.       Боромир положил свою на рычаг и несколько секунд смотрел в стену. Потом принялся колотить по ней кулаками, почти не чувствуя боли в костяшках и не зная, куда деть боль, поселившуюся в груди.       — По башке себе постучи! — грохнул сосед за стенкой.       Боромир сполз по стенке, сел под телефоном, обхватив себя за колени. В тёмном углу прихожей страшно дуло из-под двери, дощатый пол был ледяным. А на плите с шипением убегал кофе.       В четвёртом участке Боромир появился без пяти двенадцать. Он успел поздороваться с коллегами, вновь воодушевлённо приветствовавшими его, теперь уже точно вернувшегося к работе. Повесил пальто в шкаф в кабинете, открыл окно, чтобы проветрить, смахнул осевшую пыль со стола, бросил взгляд на запертый шкаф и стопку папок с ярлычком «в работе». Телефон на подоконнике требовательно звякнул. У этого аппарата был собственный голос, отличный от родного, но скрипучего домашнего, рабочий звонил мелодично, строго и коротко. Боромир бросил взгляд на часы. Стрелки показывали без одной минуты полдень.       — Четвёртый участок полиции, лейтенант Боромир, — отрапортовал он, сняв трубку.       — Замечательно, — резюмировал офицер Арагорн. — Я направил к вам курьера с двумя пакетами. Один вашему капитану, другой вам. Просмотрите внимательно, это важно. И к шести часам подготовьте ответ. Я сделал пометки. Жду.       Звонок оборвался, Боромир посмотрел на трубку, как будто та могла что-то объяснить, осторожно положил на рычаг и прислушался. В фойе звучал голос. Выглянув из кабинета, Боромир увидел уже знакомого шофёра — того самого, который вчера приезжал за ним и должен был увезти.       — Офицер? — шофёр заметил его и похлопал по сумке, висящей через плечо, потом достал книжечку для записей. — Ваши документы, — он вручил Боромиру два тяжёлых крупных конверта и подсунул блокнот. — Распишитесь.       — Как вас зовут? — спросил Боромир, вглядываясь в лицо шофёра. Дурацкая привычка чересчур погружаться в свои мысли, не замечая мира вокруг, опять играла с ним злую шутку: он был уверен, что видел это лицо вчера, и одновременно что это был кто-то другой.       — Элладан, — ответил шофёр и улыбнулся. Он снял фуражку, тряхнул головой, по плечам рассыпались длинные тёмные волосы, ярко-голубые глаза смотрели с весельем. Без сомнения это был эльф.       — А вы вчера были здесь?       — Нет, — ещё шире улыбаясь ответил Элладан. — А вы наблюдательны, лейтенант, — сказал он, хихикнув. — Большинство так и не понимают, в чём подвох.       — Вы не были здесь вчера, но я вас определённо видел…       — Да. — Элладан покрутил рукой в воздухе, глядя на Боромира вопросительно. — Вспоминайте.       — Секретарь, — выдохнул Боромир, вспоминая лицо человека — эльфа! — велевшего ему ждать на диванчике.       — Да, — Элладан хлопнул в ладоши.       — Но как же…       — А это шутки нашего начальника. У меня есть брат-близнец, а офицер Арагорн обожает менять нас местами и делать вид, что его работники могут существовать в двух местах одновременно.       — Полагаю, ни один из вас не шофёр, не рядовой секретарь на самом деле, — тихо сказал Боромир. Элладан приложил палец к губам, лукаво изогнутым.       — Я приеду за этим в шесть, — сказал он, хлопнув по конвертам в руках Боромира.        В конверте, предназначенном для лейтенанта, оказалась стопка личных дел и характеристик на сержантов, старшин и старших констеблей четвёртого участка. Подписи карандашом указывали места, где требовалось слово лейтенанта — кредит доверия к этому служащему, сильные и слабые стороны. Больше всего Боромира поразило личное дело самого капитана Форлонга. А вот страницы со своим именем Боромир не нашёл, и полагал, что конверт для начальника участка содержит всё то же самое, но вместо личного дела капитана там есть характеристика на лейтенанта.       Это попахивало большой чисткой в рядах личного состава. И, возможно, служило ответом, почему опальный лейтенант не был уволен с позором и не отправлен под трибунал — гораздо проще в толпе таких же провинившихся попросить на выход в связи с утратой доверия. И всё же Боромир подошёл к делу со всей серьёзностью и честностью, стремясь исполнить собственные обещания до конца.       К шести вечера у него рябило в глазах от обилия цифр, смешивались строчки и сосало под ложечкой от голода. Форлонг, узнав, что ему и лейтенанту дали одинаковое задание, большую часть свалил на младшего офицера, вздыхал про свой гастрит и режим питания и уже в четыре часа уехал домой, ссылаясь на чрезвычайно вкусный стерляжий суп, малиновую меренгу и клубничные булочки, которым дома без хозяина страшно одиноко. Боромир мысленно проклял его на изжогу, слушая перечисление содержимого кладовок доблестного капитана.       Элладан — Боромир надеялся, что именно он, а не его опять подменённый брат — появился ровно в шесть. Забрал два конверта, запечатанных по всей форме секретности.       — Меняемся, — сказал он, забирая документы и вручая Боромиру моток промасленного пергамента. В нём оказался горячий бутерброд с сыром, ветчиной и помидорами. — Это велено вам передать, — кивнул он на бутерброд, встретив ошарашенный взгляд. — И приказ не засиживаться на работе, завтра трудный день.       — Опять? — вырвалось у Боромира. Элладан многозначительно приподнял брови.       — Завтра в одиннадцать в зале на пятом этаже управления, — тихо сказал он. И молча выскользнул из фойе.       Боромир остался один на один с горячим и умопомрачительно благоухающим свёртком в руках. Кому пришло в голову подкармливать лейтенанта, он смутно догадывался, точнее знал, что только двое могли отдать такой приказ курьеру в довесок к документам под грифом «секретно», но офицер Хальбарад точно не стал бы утруждать себя заботами о лейтенантском желудке. Значит, начальник управления. Боромир задумчиво развернул обёртку, за которой потянулся поджаренный сыр, и откусил кусок мягкой булки. Он совершенно запутался в друзьях и врагах, понятия не имел, чего ждать от завтрашнего дня, а сегодня ужасно хотелось есть.       Домой Боромир снова шёл пешком. Он купил ещё один сандвич в пекарне по дороге, точно такой же, что принёс ему Элладан, и ел на ходу, вспоминая студенческие времена, когда бутерброд был единственной трапезой за день, перехваченной посреди суетливой практики. Студентов Академии Правосудия швыряли по всему городу из участка в участок, использовали как курьеров, постовых, дежурных и адъютантов со списком прав и полномочий на уровне «принеси-подай». Словно целью практики ставилось отбить у будущих стражей порядка любовь к этим улицам и малейшее уважение к погонам. Большинство однокашников Боромира в участки даже не заглянули, едва отслужив первый год по распределению, уволились и сбежали на тихие кабинетные должности с обедом по распорядку, двумя выходными в неделю и свободными вечерами.       Многие из них пять лет спустя уже были адвокатами, судьями, заседали в министерстве юстиции, Боромир встречал их на званых ужинах в доме отца. Денетор, будто стремясь защитить тщеславие сына или собственное, в красках расписывал успехи департамента «Возмездие» и лейтенанта, чтобы любимый первенец не чувствовал себя униженным в компании молодых людей, сделавших куда более завидную карьеру. А Боромир чувствовал, что в такие минуты всё меньше и меньше отвечает представлениям отца о наследнике. Но примером для подражания в мягких увещеваниях Денетора почему-то каждый раз становились люди, которых Боромир страстно хотел увидеть по ту сторону решётки. Отец отмахивался и говорил, что нельзя верить сплетням.       В подъезде дома на лестнице Боромир едва не запнулся о швабру, брошенную поперёк ступенек. Хозяйка квартир, сдаваемых тут внаём, таким образом раз в месяц тормозила всех, кто поднимался и спускался; услышав ругательства в подъезде, она выглядывала из своей каморки и напоминала о плате. Боромир достал из бумажника несколько мятых купюр, отсчитал положенное, сверх квартирной платы отдал и за стирку, после чего был пропущен наверх с невнятным пожеланием то ли сдохнуть, то ли здравствовать. Во внутреннем дворе дома-колодца на бельевых верёвках Боромир разглядел и свои рубашки, кипенно-белые среди серых простыней и синих рабочих курток. Отстиралась даже кровь на рукаве рубашки, пострадавшей в схватке у «Амон Хена», а дырка была аккуратно зашита. Сколь бы ни была неприятна в общении хозяйка, свою работу она выполняла на совесть. В отличие от лощёных адвокатов.       А стоя у плиты, переворачивая лопаткой оладьи, Боромир ощутил странную обиду. Обиду на этот тихий вечер, первый тёплый, ещё влажный после вчерашнего дождя. На невнятные разговоры во дворе, бытовую ругань соседок, пьяные возгласы за стенкой и эти блины, приготовленные с запасом, чтобы завтра утром разогреть к кофе. Словно ничего не было. Новость об аресте Лурца, ставшая бомбой вчера утром, уже развеялась и затихла, жизнь шла своим чередом. Да и сам Боромир слишком быстро смирился со своим унижением и выбором для того, кто вчера думал о револьвере и пуле.       Чтобы отвлечься от тяжёлого чувства неправильности происходящего и тревоги, Боромир взял тарелку оладий и молоко в комнату, разложил диван, чтобы выспаться, наконец вытянувшись во всю длину, и забрался с ногами под одеяло, обложился подушками, достал книжку, принесённую братом на прошлой неделе. Это была сказка авторства какого-то хоббита, в молодости видного медвежатника. Он и сейчас называл себя Взломщиком, а свои похождения описывал в виде историй для детей, населяя приключения самого обычного вора драконами, великанами и древними кладами. Искатели приключений до сих пор утверждали, что Пустоши, окружающие город, полны чудовищ и древней магии, ключом бьющей через разломы мироздания, движущегося к своему краху. Боромир же давно вырос из коротких штанишек и наивных сказок. Он знал, что в зале городского совета под масками улыбающихся лиц чудовищ скрывается больше, чем могут вообразить сказочники.       Собранный по винтикам многострадальный будильник прозвенел в полседьмого утра. В семь Боромир уже выскочил из дома, на лестнице дожёвывая блинчик, перепрыгнул на ходу через швабру, всё ещё лежащую поперёк лестницы на первом этаже — видимо, кто-то вчера проскользнул не заплатив — и помчался к станции метро. Купил газету у спуска в подземелье, пробежал взглядом первую полосу. Сельскохозяйственная ярмарка в Тукборо, распри по поводу нового моста через Брендевин, забастовка на деревообрабатывающем комбинате «Изенгард» и как следствие большая статья о том, из чего складывается цена на папиросы. Выходило, что виноват в удорожании сигарет не новый налог для расплывчатых «нужд города», а сами рабочие, которые забастовками повышают цену папиросной бумаги. Лурц переехал на вторую страницу, его рожа и впечатляющая фигура в необъятных размеров белом костюме соседствовала с афишей нового сезона варьете, а на третьей рекламировал весеннюю коллекцию модный дом «Мирквуд». И на последней странице обнаружилась большая, но на задворки спрятанная статья природоохранной организации «Беорнинги» требовавшей убрать руки прочь от городских лесов. В вагонах снова говорили только о табаке и низком жаловании.       Утро прошло в ворохе документов. Суд направил на новое следствие бытовое убийство одного алкоголика другим — по совету адвоката убийца, протрезвев окончательно, отказался от признательных показаний, взятых у него в той халупе над телом собутыльника. Предстояло теперь собрать для суда пакет доказательств, к счастью, Боромир всегда перестраховывался, отпечатки пальцев, орудие убийства и показания свидетелей хранились в архиве в отдельной папке, подписанные, пронумерованные и извлекаемые по первому требованию. Но всё это требовало оформления и нового отчёта. От машинки Боромир поднял голову только в начале одиннадцатого, когда в дверях кабинета появился живот капитана Форлонга.       — Лейтенант, бросайте всё, за нами приехали, — сказал он, пытаясь влезть в мундир, который трещал на нём как удав, пытающийся проглотить слона.       — Кто? — Боромир с удивлением наблюдал за процессом втискивание несоразмерного туловища.       — Из управления. Вам не сказали?       — Одиннадцать, конференц-зал, — память услужливо подкинула слова вчерашнего курьера. И аромат привезённого им бутерброда. В желудке заурчало, блинчики давно растворились. — Я бы и не вспомнил, — признался Боромир, поднимаясь и снимая со спинки кресла свой мундир. — Надеюсь, про парадную форму не было ни слова.       — Да бросьте, лейтенант, — отмахнулся Форлонг. — Если нас собирают теперь, после ареста Лурца, разговор явно будет не майским пикником. Тут хорошо бы заиметь болотные сапоги или плащ золотаря… У вас нет, случайно?       — Есть сапоги для верховой езды, — с усмешкой ответил Боромир, понимая, куда клонит капитан.       — Не пойдёт, — цыкнул уголком рта Форлонг. — К ним полагаются белые бриджи, а нас сегодня дерьмом обольют будь здоров. Держитесь позади, лейтенант. Авось моё обширное пузо прикроет не только вас, но и весь четвёртый участок. Зря я, что ли, ел столько булочек.       — Учитывая, как виртуозно печёт ваша супруга, это не подвиг, — покачал головой Боромир.       — Учитывая, в каких количествах она печёт, это самоотверженная жертва! — Форлонг воздел к потолку пухлый палец. И бросил наконец попытки застегнуть китель, задержал дыхание, подтянул штаны, печально посмотрел на своё отражение в стеклянной дверце шкафа. — Идёмте. Перед смертью не надышишься.       Сегодняшний шофёр был молчалив, мрачен и совершенно человечен — ни Элладан, ни его брат-близнец, а скорее всего настоящий шофёр, в чьи обязанности входило только крутить баранку. Он закатил глаза, пока старик Форлонг запихивался в салон и чуть не прищемил дверью пальцы Боромиру. В машине капитан и лейтенант предпочти соблюдать тишину. Боромир пытался предположить предмет этой официальной встречи, придумать вопросы и ответы, чтобы не молчать как истукан в присутствии начальника управления. Форлонг потел, утирался платочком размером с плащ-палатку и бормотал что-то об ужине.       А на площади у здания управления царило невероятное оживление. У крыльца стояли автомобили, служебные и личные, чуть дальше — в ряд десяток фургонов, крыльцо и пятачок брусчатки перед ним тонули в толчее чёрных и зелёных мундиров. Зелёных было меньше, но они навещали управление и в разы реже.       — Боромир! — из толпы навстречу выходящему из машины лейтенанту бросился Фарамир.       На нём был капитанский мундир, зелёный с серебром, тёмно-серые штаны, серое же распахнутое пальто. Перчатки он уже где-то потерял. Его светло-каштановые волосы разметались в стороны, от влажного ветра с реки вились крупными кудрями, в серо-зелёных глазах светилась настоящая неподдельная радость, почти детская. Он обнял брата, тронул за раненое плечо, одним только встревоженным взглядом безмолвно спрашивая о самочувствии и получив такой же молчаливый ответ, снова заулыбался.       — И молчал, ни слова не сказал, — буркнул, разыгрывая обиду сквозь смех. — Хотя я знаю, тебе нельзя.       — Молчал о чём? И что здесь происходит? — Боромир ошарашено оглядывался, замечая вокруг знакомые лица. Офицеры из разных участков пожимали друг другу руки, приветствовали старых знакомых, громко шутили и тихонько делились новостями.       — Ты не знаешь? — Фарамир понизил голос. — Весь мой отдел сняли с полевой работы и поставили в оцепление. Минас-Тирит, старые верфи, порт. Мы ваше прикрытие.       — Прикрытие? Что за…       Боромир мысленно вернулся на двое суток назад и прислушался к тому, что говорил разгневанный начальник управление. Его слова звучали как на плёнке, застряли в памяти, повторяясь дословно до последней грани интонации. «Ущерб от вашей самодеятельности», «руки», «грудью на стол» и «вы свободны» — эти фразы, тяжёлые как камни на шее утопленника, душили и тянули в темноту. Но было же что-то ещё. Имя, произнесённое с невероятной мягкостью. — Я опять половину прослушал, — покачал головой Боромир. — Он же всё мне сказал в среду!       — Кто сказал? — переспросил Фарамир.       — Арагорн. Начальник управления.       — Ты с ним виделся? — оживился Фарамир. — И как? Я его мельком видел пару раз, о нём многое говорят. Наш отец хуже всего отзывается, а это дорогого стоит, — добавил он с улыбкой.       — Он был мной очень… разочарован, — с лёгкой заминкой сказал Боромир.       — Из-за «Мордора»? Или уже за «Амон Хен»? Но не уволил ведь. Если ты здесь, то кредит доверия не исчерпан, — мгновение озадаченности на лице Фарамира сменилось вновь радостным предвкушением. Его улыбка разгоняла любые тучи, Боромир тоже улыбнулся, чувствуя, как тугой узел тревоги в груди ослабевает.       — Ты прав, — ответил он. — Сегодня годы нашей службы обретут смысл. Запомни этот день, младший брат.       Фарамир обнял его и остался на ступенях командовать погрузкой своей роты в фургоны. Офицеров департамента «Возмездие» пригласили в управление.       Зал, рассчитанный на тысячу мест, был полон. Офицеры рассаживались, переговаривались, обменивались шутками, но смех казался нервным, а лица были бледны. Боромир сидел рядом с Форлонгом, прижатый его обширным боком к капитану пятого участка, и мял в руках перчатки. Конференц-зал был большим, светлым, с высокими окнами, станами в сером дереве и с изящной лепниной по потолку. Он совершенно не походил на зал суда, но Боромир всё ещё чувствовал себя как заранее приговорённый среди присяжных.       Гомон в зале резко стих, и на подмостки с трибуной докладчика поднялись двое: Хальбарад и Арагорн. Арагорн высокий, подтянутый, длинноногий, в пепельно-серой рубашке и с забранными в низкий хвост волосами. Он был без кителя, но в форменных брюках, идеально отглаженных до стрелок, о которые можно порезаться, слегка не брит, выглядел уставшим, будто не спал больше суток, но светло улыбался. Боромир на мгновение отвёл глаза, сделав вид, что его страшно интересует кто-то из сидящих рядом, когда взгляд начальника управления скользнул по его ряду. Арагорн был красив. Убийственно красив. Воспринимать его теперь исключительно в рамках субординации Боромир не мог, не после того, как его руки обнимали за пояс и ласкали до постыдной разрядки.       Хальбарад же имел далеко не цветущий вид. Его длинные волосы были собраны в пучок на затылке, замотаны каким-то шнурком и заколоты карандашом. Под глазами у него залегли тени, лицо осунулось. Мундир он носил не снимая, а брюки по привычке заправлял в высокие сапоги. Говорили, что любовь к жокейским сапогам объясняется желанием зрительно удлинить ноги, а вечный чёрный мундир призван стройнить намечающееся брюшко. Наличие которого Хальбарад агрессивно отрицал.       Арагорн встал к трибуне, отмахнулся от каких-то бумаг, предложенных Хальбарадом, выразительным взглядом обвёл присутствующих в зале. Кресел уже не хватало, офицеры толпились у стены и дверей.       — Господа офицеры департамента «Возмездия», — обратился Арагорн к зрителям. Глубокий сильный голос разносился по залу без всяких усилителей. — Я очень рад приветствовать сегодня каждого из вас. Оглянитесь вокруг. Вы все здесь сегодня, потому что за три года подготовки операции «Битва за Гондор» подтвердили свою верность клятвам и присяге, чести и совести. Я могу вам доверять и за это благодарен всем сердцем.       — А как быть с теми, кого здесь сегодня нет? — спросил кто-то разговорчивый из второго ряда. — Третий участок, я смотрю, ни одной рожей не представлен. В зале раздался смех. Арагорн тоже усмехнулся.       — А тех, кого здесь сейчас нет, мы в скором времени увидим в другом месте, — сказал Хальбарад из-за спины Арагорна и изобразил пальцами решётку, глядя сквозь неё одним глазом.       — Лурц на первой полосе хорошо смотрелся! — крикнул кто-то ещё из зала. — Его словно предупредили, что фотографировать будут. — В зале снова послышался хохот.       — За этот арест благодарности четвёртому участку, — Арагорн кивнул на тот край, где сидел страшно нервничающий Форлонг и почти незаметный в его тени Боромир. — Косвенных улик у нас было достаточно, но неопровержимые добыты лейтенантом Боромиром.       Раздались аплодисменты, Форлонг снова обтёрся платком, капитан пятого участка хлопнул Боромира прямо по подстреленному плечу. Чествование, к счастью, было коротким, Арагорн поднял ладонь, прося тишины.       — Ещё не раз наши коллеги из числа нечистых на руку окажутся на первой полосе и на скамье подсудимых. Но сегодня мы с вами произведём другой арест. Самый крупный за всю историю города. Битва идёт давно, многие в ней участвовали, многие догадывались, кто-то вмешался по стечению обстоятельств, потому что не мог выносить расползающееся зло. Я знаю, как терпению приходит конец, но сегодня конец наступит чудовищу, наполнявшему наши улицы ядом.       Арагорн обернулся и взял наконец из рук нетерпеливо переминающегося заместителя несколько тоненьких картонных папок. Глаза у Хальбрада горели, он напоминал боевого коня, в ожидании сигнала к атаке.       — Вот здесь, — сказал Арагорн, вновь повернувшись к залу, — имена и обвинение. Имён много. Распространители, скупщики, хозяева лабораторий, взяточники и контрабандисты. Одни продавали наркотики, другие изготавливали, третьи закрывали глаза на первых и вторых. Мы положим этому конец. Сейчас. На площади построены штурмовые отряды, наши коллеги из одела охраны порядка сегодня обеспечат оцепление на улицах. Распределимся.       Арагорн принялся вызывать капитанов полицейских участков, те протискивались в рядах, выходили к трибуне, получали задания. Аресты в порту, в доках, на улицах Арнора и Среднеземья, в Белом городе должны пройти одновременно, быстро, гладко, без жестокости и применения силы, со строгим соблюдением прав и свобод задержанных — это было первейшее условие. Слишком много в списках оказалось важных шишек. Иной раз открывая папку со списком, офицеры по несколько раз перечитывали имена глазами размером с блюдце, слышалось «вот это да», присвист и всякое нецензурное.       — Четвёртый участок, — громко сказал Арагорн, держа в руке последнюю папку с заданием.       Форлонг издал звук, напоминающие собачье скуление. Потом ткнул локтем в бок Боромира.       — Идите вы.       — Но я не капитан, — прошептал Боромир, чувствуя, как колени становятся ватными. Арагорн смотрел прямо на него.       — А меня сейчас из этого кресла только с мылом достать можно, — прошипел Форлонг. — Идите!       Боромир поднялся. Пробрался через оживлённо гудящий ряд офицеров, вышел подмосткам и поднялся к трибуне. Арагорн приветствовал его кивком.       — Минас-Тирит, — сказал он. — Городской совет.       Боромир дрожащими руками взял задание. Он едва услышал сказанное Арагорном, все мысли занимали его руки, мгновение назад сжимавшие папку. Руки и серая рубашка, под которой, как Боромир теперь знал, нательная сорочка, такая тонкая, что почти ничего не скрывает. Опустив взгляд, Боромир заметил и отметины на мягкой коже брючного ремня. Если не знать, что это следы от зубов, не догадаешься.       — Всё в порядке, лейтенант? — спросил Арагорн. В его голосе почудилось участие, тревога. Боромир отряхнул головой, глубоко вздохнул, расправил плечи.       — Да, офицер.       — Откройте список и посмотрите внимательно, — велел Арагорн. — А потом скажите, готовы ли вы пойти на это.       Папка со списком всё ещё была запечатана сургучом, Боромир коснулся гладкой тёмно-красной печати, уже собирался её сломать, но вдруг передумал.       — Подозреваю, там много людей, которых я знаю лично, — сказал он, вновь глядя в глаза Арагорну. — Вы сказали, что доверяете всем присутствующим в этом зале, но не мне, верно? Если думаете, что я подвергну сомнению предъявленные городскому совету обвинения и не смогу надеть на старых знакомых наручники. Я смогу.       Арагорн сделал шаг вперёд, сокращая расстояние между собой и лейтенантом. И тихо сказал:       — Это будет трудно.       — Не труднее, чем сейчас вам в глаза смотреть, — так же тихо ответил Боромир.       Мгновение взгляд Арагорна ещё был оценивающе-прохладным и вдруг сделался теплее, в нём появилась та тень улыбки, что Боромир запомнил ещё во время ареста в «Мордоре». Когда он делал то, что могло начальника управления не разозлить, а позабавить.       — Я вам доверяю, лейтенант, — сказал Арагорн. — Принимайте командование штурмовым отрядом четвёртого участка. Я буду рядом.