Яд к твоим губам

Чуть жизни ты подашь пример кровавый, Она тебе такой же даст урок. Ты в кубок яду льёшь, а справедливость Подносит этот яд к твоим губам. Макбет. У. Шекспир

В офисе начальника полицейского управления в воздухе снова разносился аромат кофе, а часы показывали одиннадцать вечера. Хальбарад, утверждавший, что на кофе уже смотреть не может, глотал густо сваренный напиток, вязкий, как мазут, даже не морщась. Впрочем, кофе у Арагорна был хороший, на нём, табаке и шоколаде он никогда не экономил.       Подчинённым Арагорн давно велел разлетаться по своим кроваткам, во всём управлении оставались только начальник, его верный заместитель, секретарь и сторож в приёмной. Секретарь в последний раз — уже третий, кажется, — занёс поднос с молочником и заменил пепельницы, потом оставил на столе у входа в кабинет поднос с чистыми чашками. Арагорн кивнул, бросил взгляд, пожелал доброй ночи и продолжил строчить на машинке. Хальбарад, сидящий за соседним столом, закинув ноги на столешницу и отклонив стул на две ножки, сверлил взглядом телефонный аппарат. Один из трёх, стоящих в этом кабинете.       Вообще кабинет принадлежал Арагорну, но Хальбарад считал его общим. Он был просторнее, чем кабинет заместителя, с большим окном, с отдельной приёмной для секретаря, с собственной библиотекой — в шкафах хранились не только и не столько документы, сколько книги по истории, медицине и криминалистике. Три письменных стола, сдвинутых в середине буквой «Т» позволяли с удобством расположить печатную машинку, чернильный набор и лотки для бумаг, карты и лампы. Две казённые, латунные с толстыми зелёными абажурами, и ещё одна — с плафоном из тонкого витражного стекла, с рисунками каких-то цветов и орнаментов.       — Что ты там печатаешь? — спросил Хальбарад, задумчиво водя пальцем по стеклу, где светился декоративный золотой шов между отдельными элементами мозаики.       — Отчёт о сегодняшнем вечере, — ответил Арагорн, не поднимая взгляда от клавиш. Печатал он быстро и без ошибок, но вот набирать текст вслепую, как машинистки-мастера не умел. — Это тоже нужно подшить к делу. И Лурцу нужно предъявить обвинение уже завтра утром, если мы не хотим его отпустить. Обвинение на основании вот этого, — он поставил точку и выдернул лист из машинки, чтобы бросить его в стопочку таких же, уже исписанных, и поставить в агрегат новый.       Резко звякнул телефон, Арагорн вздрогнул, Хальбарад рухнул на пол вместе со стулом. Он так усердно ждал этого звонка, что тот стал полнейшей неожиданностью. Сопя от боли и унижения мебелью, Хальбарад поднялся, махнул рукой в ответ на встревоженный взгляд Арагорна и снял трубку.       — Да. Ага. Нет. Да. Продолжайте. — А повесив трубку снова на рычаг тяжело вздохнул. — Боромир на своей квартире так и не появился. Где его носит? Ты уверен, что его просто оцарапало и он не истёк кровью где-нибудь в переулке?       — Я видел лишь царапину, — покачал головой Арагорн, но уже не так уверенно как прежде. — Может, он поехал к отцу?       — У Денетора стоят наши люди, появись кто-то в гостях, уже сообщили бы.       — А у Имрахиля слежка есть?       — А что мне за ним следить, я в любом момент могу снять трубку и услышать ответы на все вопросы.       — Насколько они будут правдивы? — недоверчиво нахмурился Арагорн.       Хальбарад опёрся о спинку стула, который поднял с пола, и внимательно посмотрел на Арагорна.       — Ты или доверяешь мне, или нет, — сказал он. — Я не строю иллюзий насчёт Имрахиля, проходимец он ещё тот. Я знаю, что он многое недоговаривает, но не лжёт. И когда я спрашиваю напрямую, всегда получаю честный ответ.       — Полагаю, он рассчитывает на ответную честность, — всё ещё хмурясь сказал Арагорн. — Как много он знает от тебя о наших делах?       — Ничего. Он не спрашивает, — строго ответил Хальбарад. И помолчав, добавил: — Он догадывается о многом.       — А о том, что тоже окажется в наручниках?       — И это. На сделку со следствием и шпионаж в нашу пользу он пошёл не просто так. Надеется спасти свою шкуру.       — Он надеется спасти, но не шкуру, а право плести тебе косички, — усмехнулся Арагорн. — Давай, звони ему.       — Из своего кабинета, если ты не против, — криво улыбнулся Хальбарад и улизнул к себе.       Зажигать свет Хальбарад не стал, сел на край стола, по памяти набрал номер. Гудки в трубке звучали всего несколько секунд, ответ последовал почти сразу.       — Слушаю, — голос Имрахиля звучал чуть хрипло, как будто он задремал и был разбужен. Хальбарад бы поверил, если бы он не ответил так быстро.       — Это я, — улыбаясь против воли сказал Хальбарад, представляя человека на том конце провода. — Соскучился?       — Хальбарад, чем ты так счастлив, что часов не наблюдаешь? — спросил Имрахиль, вздохнул, в трубке послышался плеск воды. Похоже, он утащил телефон с собой в ванную и правда там уснул. — Впрочем, чему я удивляюсь. В каком отеле мы сегодня таимся от молвы людской?       — Ни в каком, — с сожалением ответил Хальбарад. — Работы много, вряд ли я сегодня ночью вообще буду спать.       — Ну мы и отель снимаем не для того, чтобы высыпаться.       — Я бы с радостью променял работу на тебя, ты же знаешь, но…       — Но твоя работа состоит в том, чтобы заковать меня в наручники. И не в отеле, а в зале суда, — закончил Имрахиль начатую фразу. — Если до меня друзья по эту сторону закона быстрее не доберутся. Я отправил вам все документы с курьером.       — Да, мы получили.       — Их хватятся уже завтра.       — А послезавтра всё будет кончено.       Хальбарад не хотел этого говорить, он всегда уходил от ответа на вопрос о сроках завершения операции, но сейчас в голосе Имрахиля звучала такая усталость и тоска, что сердце заходилось от сочувствия. Хальбарад представил себе этого высокого, красивого мужчину с длинными тёмными волосами, сидящего на краю остывшей ванны в роскошной комнате с полами из мрамора, со стенами из шёлка. Как наяву видел его зеленовато-голубые глаза, светлые, как спокойное море у кромки прибоя — спокойные и печальные.       — Значит всё… — вздохнул Имрахиль. — Ты звонишь именно за этим, предупредить?       — Вообще-то нет, — Хальбарад с трудом прогнал видение обнажённого любовника в ванне, на полу, на ворохе полотенец и на голубых шёлковых простынях. — На самом деле мы ищем твоего племянничка.       — Даже ну буду уточнять, которого, — после мгновенной паузы сказал Имрахиль. — Боромир? Он как-то связан с этим происшествием в «Амон Хене»? Это уже розыск по ордеру или…       — Нет-нет, — торопливо прервал Хальбарад. — Пока нет. Но он правда замешан, стреляли в него. Он спровоцировал одного ублюдка, того уже повязали, а за мальчишку боязно, вдруг ещё куда-нибудь ввяжется. Он не поехал домой. Знаешь, куда мог бы забиться напуганный щеночек, в лапку ужаленный?       — Он ещё и ранен, — простонал Имрахиль, голос его зазвучал глухо, можно было представить, как он прикладывает длиннопалую ладонь к лицу, закрывает глаза и молча молится всем известным богам. — К отцу бы он не поехал, — сказал Имрахиль после паузы. — Да вы бы уже и знали. У меня не появлялся. Тогда только Фарамир.       — Ну конечно! — Хальбарад соскочил со стола, повернулся вокруг себя, обматываясь телефонным шнуром, едва не пританцовывая от такой простой разгадки.       — А за Фарамиром ещё нет слежки? — с долей скепсиса и удивления спросил Имрахиль.       — Тебя тоже изумляет тот факт, что в вашей семейке есть человек, который не интересует департамент «Возмездие»? — со смешком заметил Хальбарад.       — Даёт надежду, — в голосе Имрахиля слышалась печальная улыбка. — Не звони ему, я сам. И перезвоню тебе, как только узнаю что-то.       — Ты чудо, — Хальбарад послал трубке воздушный поцелуй, трубка хмыкнула.       — Ты правда не хочешь, чтобы я приехал? — спросил Имрахиль. — Может быть не сейчас, а позже.       — А ты и правда соскучился? — улыбнулся Хальбарад.       — Очень, — честно ответил Имрахиль. И добавил после паузы: — Хоть бы раз ты ответил, что тоже скучаешь.       — Ты знаешь, я не умею говорить все эти милые словечки, — морщась ответил Хальбарад, предвкушая новые упрёки в неумении вести любовную беседу.       — Да, самое милое, что я от тебя слышал, это что у меня мошонка красиво напрягается. И даже не такими словами, а теми, что я повторять не хочу.       — Но в памяти хранишь, — хохотнул Хальбарад. — Обещаю, при следующей нашей встрече скажу тебе ещё один комплимент.       — Страшно даже вообразить, — пробурчал Имрахиль и повесил трубку.       Перезвонил всего через несколько минут и торопливо сообщил: Боромир действительно был у младшего брата и уехал только что, звонок дяди застал его на пороге. Фарамир настоял на осмотре врача, вердикт — огнестрельная рана плеча, без раневого канала, читай оцарапало. Швы ему наложили, забинтовали, врач советовал выпить ромашкового чаю и отправиться в кровать, что Боромир и пообещал сделать. Чаю они с братом напились, и прямо сейчас он находится где-то на пути в свою квартиру. Хальбараду было велено ловить посылку.       С новостями заместитель начальника вернулся в начальничий кабинет. Арагорн уже закончил с отчётом, сшил и опечатал папку с записями, убрал в шкаф и запер на ключ.       — Ну? — требовательно просил он, едва завидев Хальбарада в дверях. — Нашлась пропажа?       — Да, он был у Фарамира, — кивнул Хальбарад. — Туда вызывали врача. Со слов Имрахиля — царапина, плюнуть и растереть. Сейчас он едет домой.       — Хорошо, — Арагорн вздохнул с облегчением, его напряжённые плечи расслабились. — Пока тебя не было, зашёл начальник экспертного отдела, принёс вот это, — он бросил на стол фотокарточку с двумя мятыми пулями в жестяной чашке. — Найдены в баре.       — Только две? Ты говорил, Лурц и его компашка расстреливали всё, что движется. А что не движется, то двигали и расстреливали.       — Да, но промахивались. А эти две пули совершенно точно побывали в живом теле. На одной найдены следы крови, кожи и подкожной клетчатки. А на второй, — Арагорн сделался очень серьёзным и встревоженным, — образцы альвеолярной ткани.       — А теперь на общем наречии, пожалуйста, — проворчал Хальбарад.       — Это значит, что пуля прошибла кому-то лёгкое, вышла насквозь и застряла в дверном косяке.       — Если это не ты и не Боромир — ты бы заметил, если бы тебя прострелили, я думаю, а его осматривал врач — значит, был кто-то ещё.       — Но никого не было, Хальбарад.       — Возможно, кто-то из посетителей не успел сбежать. Трупа в баре нет, так что он ушёл на своих ногах, будем отслеживать поступивших в госпитали или заявления о пропавших, — Хальбарада зевнул и поискал взглядом пальто. — Мы спать сегодня будем?       — Ты беседовал с Имрахилем полчаса и собираешься просто поехать спать? — скептически прищурился Арагорн.       — Представь себе, — угрюмо ответил Хальбарад. — Я правда ужасно хочу спать и способен только на это. От меня во всех остальных смыслах сейчас будет мало толку.       Чёрный служебный автомобиль отъехал от здания управления в двенадцатом часу ночи. За рулём был Хальбарад, потому что шофёра Арагорн давно отпустил. Никто не обязан полуночничать вместе с неугомонным начальством. Да и жили главы полиции в одном районе, буквально по-соседству. Хальбарад загнал машину в старый гараж, предварительно отправив Арагорна открывать ворота и убирать с дороги пять разобранных велосипедов, прохудившуюся лодку и пустую собачью будку. Заперев роскошную машину, чтобы утром найти её там же, где оставили, товарищи отправились по домам. Через полчаса — Арагорн только успел покормить сомика и пожаловаться ему на бардак в собственной голове — зазвонил телефон и Хальбарад, обрадовавшись, что друг ещё не спит, сообщил, что соглядатель у квартиры лейтенанта наконец смог лично лицезреть эту угрюмую рожу и весёленький зад в полосатых брюках.       Это означало, что все участники заварушки, и в «Амон Хене», и той, что масштабнее, сейчас находятся в своих кроватях, или по пути к ним. Включая Лурца, проводящего ночь на нарах, потому что домой тот вряд ли вернётся в ближайшие лет пятнадцать. Всё это внушало надежды на спокойную ночь. Отключать телефон Арагорн не стал. Зато впервые за много дней лёг в кровать, предварительно умывшись и переодевшись в пижаму, и проспал до самого утра. Усталость навалилась сразу, как голова его коснулась подушки, ни выпитый кофе, ни рой тревожных мыслей не удержали его от провала в сон без сновидений.       А Боромир спал плохо. То и дело просыпался, повернувшись во сне задевал раненое плечо, боль вырывала его из дрёмы и напоминала о сумбурных событиях последних двух дней. Всё смешалось в один поток, пытаясь выстроить воспоминания в цепочку Боромир путался, с трудом соображая, что шло за чем. Он едва отличал сон от яви, кошмары об аресте в притоне и убийстве орка смешивались с реальностью, он уже не знал, убил ли одного или многих. Ему казалось, что и вчера в баре у него был пистолет и он в кого-то стрелял, а потом вдруг видел самого себя — стрелял в самого себя! — с багровым пятном, расползающимся по белой рубашке, со струйкой крови, стекающей из уголка рта.       Прекратив попытки бороться с тревогой в районе пяти утра, Боромир встал и сварил кофе. Сидя на кухне, глядя в окно, где только-только светлел край неба, он пытался найти ответы на тысячу вопросов. И самый важный — что делать со своей жизнью, стремительно летящей под откос.       Отец снова предлагал помощь. Не дозвонившись до старшего сына вчера вечером, звонил младшему. Боромир не стал брать трубку, с отцом говорил Фарамир, ему удалось убедить того, что Боромир цел, невредим, осмотрен врачом, получил успокаивающие порошки и рекомендации лечь спать, чем и занимается. Что говорить отцу, Боромир не знал, зато прекрасно представлял, что скажет он. Не волнуйся, всё будет хорошо, я всё улажу. Воспалённому разуму казалось, что Денетор странным образом счастлив всему проходящему, рад возможности опекать любимого первенца и быть ему нужным. А Фарамир…       Ему Боромир так ничего и не рассказал. Ни о своей жестокости, ни о «Кольце», вскрывшем этот отвратительный изъян. Даже просто представить в глазах любимого брата испуг, неверие и отчуждение было больно, а заставить себя покаяться — невыносимо.       И всё же, цедя глотками давно остывший горький кофе, Боромир убеждал себя, что это единственный выход. Тихий голос внутри, напоминающий почему-то отцовский, убеждал его, что опасаться нечего. Если бы Эстель хотел донести на обидчика, сделал бы это до побега, а теперь он в полицию снова не сунется даже ради мести. Никто и никогда не узнает, что произошло в допросной комнате в подвале четвёртого участка. Но достаточно уже того, что Боромир знает.       В выдвижном ящике письменного стола в единственной комнате, служащей и спальней, и гостиной, спрятан коричневый конверт из плотной бумаги, запечатанный красным сургучом. На оттиске виднеется литера «В», Белое древо с мечом в корнях и семь звёзд. Эмблема полиции и одного из её департаментов, по уголовным делам. В этом конверте лежит катушка с плёнкой. Большая часть пленки чистая, там чуть поскрипывает тишина, потому что весь допрос длился от силы минут пятнадцать. Но эти пятнадцать минут — какая-то чудовищная подделка реальности.       Любители теорий заговора, потусторонних силы и магии, давно покинувшей этот мир, любят говорить о голосах Моргота или самого Эру, что можно услышать, если прокрутить некоторые записи назад. Что-то похожее Боромир испытывал теперь. Единственный раз вставив катушку в проигрыватель, он выключил запись через минуту. Он не узнавал собственного голоса на записи, не мог выносить того, что говорит и делает страшный и совершенно незнакомый человек.       Боромир не мог объяснить, почему не уничтожил плёнку. Сбежав тогда из участка, он приехал домой со страшной уликой за пазухой и как загнанный зверь метался по квартире, не зная, куда её спрятать. Мысль избавиться от катушки даже не приходила ему в голову, словно её нельзя было уничтожить ни одним известным этому миру способом. Теперь она лежала в ящике стола, немым укором и памятником бесчестью.       Из того же ящика Боромир вытащил чистый лист бумаги и перьевую ручку. И долго сидел, глядя перед собой, не зная, в какие слова облечь случившееся. Наконец вывел в углу листа «начальнику полицейского управления от лейтенанта четвёртого участка Боромира», и с красной строки написал «Прошу отдать меня под трибунал за…». Раздался резкий звонок телефона, перо дрогнуло и посадило кляксу.       Часы показывали половину одиннадцатого, утро истаяло, в окна лился серый свет пасмурного дня. Телефон на стене в прихожей дребезжал и колотился о стену, в ответ сосед стучал по батарее и ругался. Боромир снял трубку, устало привалился плечом к двери, ожидая услышать Фарамира или отца. Но на том конце раздался прохладный незнакомый голос.       — Секретариат полицейского управления. Лейтенант Боромир?       — Да, — едва выдавил из пересохшего горла Боромир.       — Вам надлежит явиться сегодня в час дня в приёмную начальника.       — А предмет вызова? — спросил Боромир, особо на ответ не надеясь.       — Там и узнаете, — сухо сказала трубка. — Всего доброго.       Боромир бросил трубку на рычаг и посмотрел в потолок, обращаясь с бессловесной молитвой к силам, в которые не верил. Так или иначе, сегодня всё закончится. Офицер Хальбарад сказал об отстранении до конца недели, но, судя по всему, вопрос решился быстрее. Торопливо одеваясь, Боромир прошёл мимо стола, бросил взгляд на листок с кляксой, уже подсохшей. Внезапным порывом схватил этот лист, сложил, спрятал в карман брюк. Вспомнил о дырке на рукаве, оставленной пулей, потом о мундире и значке. Раз вызывают лейтенанта, нужно идти как лейтенант.       Боромир наскоро заштопал дырку, потом вспомнил о плече, осмотрел повязку и перебинтовал поверх слоем марли, чтобы наверняка не испачкать сукровицей рубашку. И почти бегом выскочил уже одетый на лестницу, захлопнул дверь и сбежал вниз. На улице мальчишки, как и вчера, выкрикивали заголовки и продавали газеты.       — Арест капитана третьего участка! Громкий арест копированного полицейского! Читайте на первой полосе!       — Сегодняшнюю, — сказал Боромир, бросая мальчишке монету. — И правильно говорить «коррумпированного».       — А вы, гляжу, сегодня в ботинках, — язвительно ответил мальчик, сунул монету в карман, выдал газету и пошёл дальше распространять новости.       Боромир нырнул в метро, на ходу просматривая газету. Практически весь сегодняшний выпуск был посвящён вчерашнему происшествию в баре. Лурца чихвостили по всем статьям, припомнили ему ночные заведения в собственности, он даже не скрывался, не оформлял на друзей, а ставил подписи лично. Среди гневных риторических вопросов «до коль нам всё это терпеть» затесалась колонка кулинарного критика, описывающего восхитительные жареные грибы и лепёшки со шпинатом и бататом в ресторанчике «Зелёный дракон». Особенно подчёркивалось, что это в высшей степени приличное заведение, работающее исключительно в дневное время и подающее среди напитков превосходный чай.       Боромир проштудировал всю газету от и до, но не нашёл ни одного упоминания своего имени. Или его не видели в баре и Лурц тщательно скрыл, с кем встречался, или управлению всё известно, распоряжение не указывать лейтенанта поступило напрямую. Возможно, вызов в управление связан именно с «Амон Хеном».       На станциях метро доски объявлений и газетные киоски пестрели вырезками из первых полос, фотографиями Лурца и его подручных. Толпа гудела, обсуждая новости. Поднимаясь по эскалатору в длинном тоннеле, Боромир прислушивался и оглядывался, не смея отказать себе в гордости — эту кашу он заварил. Возможно, есть ещё надежда раскачать этот город, пробудить от вязкого липкого кошмара. Боромир наделал много ошибок, но желание спасти Гондор ошибкой не было.       В четвёртом участке царило оживление. Появление лейтенанта констебли встретили рукоплесканиям, его возвращение после отстранения сослуживцы сочли добрым знаком, что высокое начальство оценило риск отважных. Боромир попытался объяснить: он заехал только за мундиром и значком, так как вызван в управление, и совершенно точно не для награждения. Констебли не слушали, они хлопали лейтенанта по плечам, улыбались, кто-то даже предлагал открыть бутылочку шампанского, лежащую в сейфе три года. Боромир морщился, когда попадали по раненому плечу, но о вчерашнем вечере рассказывать не стал.       Значок и пистолет ему выдали в отдельной коробке. Значок сверкал от полировки, Боромиру стало стыдно за то, каким он его сдавал — потемневшим и в царапинах. А револьвер мягко стрекотал барабаном, чистый от нагара и старой смазки, его дежурный тоже разобрал и почистил. И виновато сказал, что арсенал пока не рассматривает заявки на патроны.       Веселье прервал капитан четвёртого участка. Он появился на пороге своего кабинета, занимая необъятным животом весь дверной проём и ещё немного пространства вне его. Старик Форлонг, добряк, бесстрашный в бою — в молодости служил в штурмовых отрядах, — но робеющий перед начальством, давно привык заедать испуг, из-за чего уже перестал помещаться в двери, кресла и самые большие размеры мундиров, что шили на фабриках. Вместо форменных брюк на нём были ярко-зелёные штаны, подвязываемые верёвочкой, сверху он носил рубашки, пошитые на заказ, а мундир, надеваемый последний раз лет десять назад, висел на крючке за рабочим столом, как знамя ушедшей эпохи.       — Лейтенант, за вами машину прислали, — сказал он, обильно потея, вытирая шею и коротко стриженный затылок большим клетчатым платком.       Он послал Боромиру ободряющую улыбку и тут же скрылся в своём кабинете. Уже то, что он пришёл сегодня на работу и снял трубку, когда зазвонил телефон по линии из управления, можно было назвать чрезвычайно мужественным поступком. Он не раздумывая бросился бы под пули за любого из своих констеблей и офицеров, но подобные звонки и огромные чёрные лакированные автомобили у крыльца пугали его до дрожи.       Боромир прошёл к дверям через маленькую толпу тревожно замолчавших полицейских. У крыльца и правда стоял служебный автомобиль, у открытой двери скучал шофёр в ожидании пассажира. Боромир удивился, что его не заковали в наручники, а любезно пригласили располагаться и услужливо прикрыли за ним дверь. В такой машине он ездил лишь раз — четыре года назад, когда на рассвете Таклин вышел на свободу, а к обеду Боромир стоял в той самой приёмной начальника управления и пытался объяснить разгневанным главам департамента причины своих поступков. Сегодня снова предстоит оправдываться, но шансов на помилование нет.       Боромир почти не замечал меняющихся пейзажей за окном, погружённый в тяжкие мысли. Автомобиль несся по проспектам, свернул у стены Белого города, не заезжая в центр направился к реке и выехал на мост. Этот мост над Андуином рисовали на всех открытках, прославляющих город, но Боромир не замечал красоты ни в ажурной конструкции металла и камня, ни в стальной ленте воды под ним. Впереди маячили шпили башен Осгилиата — района военных, полиции, судов и тюрем. В этой части города была какая-то собственная красота, строгая и мрачная. Очень много древних зданий спасли, отдав в ведомство государственных служб, Осгилиат более чем любой другой район Гондора служил памятником его былого величия. И напоминал о падении. Высокие колоннады, старые стены с причудливой кладкой, старинные сады и площади были перекрыты заборами из колючей проволоки и охранялись людьми в чёрном.       Автомобиль подъехал к самому крыльцу здания управления, водитель любезно открыл перед Боромиром дверь, дежурно пожелал хорошего дня и тут же отогнал машину. Боромир поднялся к дверям, гостеприимно приоткрытым, если этот эпитет можно применить к главному офису полиции. В каждую створку этих дверей, повторяющих ворота в стене Белого города, могли пройти четверо взрослых людей в ряд. А само здание и внутренний зал напоминал скорее вокзал.       Боромир на мгновение растерялся в толпе снующих туда-сюда людей, с трудом вспоминая свой последний визит. Наконец нашёл справочное бюро, назвал имя и тут же получил пропуск на третий этаж. И отправился к громыхающим лифтам в дальний конец зала.       — Третий этаж, — сказал Боромир, показывая пропуск старому хоббиту, сидящему на высоком стульчике у ручки управления.       — Чего натворил? — спросил хоббит, поворачивая рычаг. Решётки лифта захлопнулись, кабина вздрогнула и поползла вверх.       — Почему сразу натворил? — проворчал Боромир.       — Мои старые глаза видят слова «первая приёмная», это личный кабинет начальства, — усмехнулся хоббит. — А Дунэдайн предпочитает хвалить публично, ругать приватно. Привычка такая.       — Дунэдайн? — переспросил Боромир. Кажется, начальник управления и правда был выходцем из Арнора. Редкий пример удачливости жителя трущоб.       — Твой, — сказал хоббит, когда створки решёток раздвинулись на этаже. — Не трусь, он не злой. Но справедливый.       — Это и страшно, — едва слышно ответил Боромир.       Лифт уехал, Боромир остался один в пустом коридоре. Тишина здесь была пугающей после гула голосов и шороха тысяч ног в холле на первом этаже. Мраморные полы без ковров ловили каждый шаг, эхом разнося звуки, пока Боромир шёл, вспоминая направление. Наконец он упёрся в тупик, где была всего одна широкая дверь с латунной табличкой «Приёмная No1». Боромир постучал и почти сразу получил разрешение войти.       Секретарь сосредоточенно копался в ворохе каких-то бумаг. На мгновение поднял взгляд, приветствовал Боромира и велел подождать — у начальника ещё посетители. Боромир снял пальто, перчатки и шляпу, бросил вещи на низкий диванчик у стены, сел, упершись локтями в колени и опустив голову думал, что его ждёт, пытался подготовиться к вопросам и придумать хоть сколько нибудь вразумительно звучащие ответы. Его не заботило, как он выглядит со стороны, вероятно, эта комната повидала все степени отчаяния.       Ожидание было недолгим. Дверь напротив входной отворилась, из неё выпорхнул эльф с длинными светлыми волосами. На одном плече у него висела сумка на ремне, на другом — планшет для записей, на шее раскачивался фотоаппарат с откинутой крышкой, на лице цвело выражение счастья. Это мог быть только журналист, больше никто из кабинета начальника полиции таким счастливым не выходит. Эльф с удивлением уставился на Боромира и потянулся за фотоаппаратом. Выходящий следом уже знакомый офицер Хальбарад молча хлопнул его по рукам.       Боромир сделал над собой усилие, чтобы встретиться с Хальбарадом взглядом. Выражение лица старшего офицера содержало странную смесь злости, снисхождения и веселья. Он вздохнул, отбросив пятернёй со лба распущенные волосы, потом оглянулся на распахнутые двери и сказал, чуть повысив голос:       — Лейтенант здесь.       — Пригласи, — ответили недра кабинета. Голос показался Боромиру странно знакомым. Страшное предчувствие поселилось в районе солнечного сплетения, холодные ладони сделались мокрыми.       Пока Боромир одёргивал мундир и пытался справиться с дрожью, Хальбарад, наградив его скептической усмешкой, повернулся к секретарю и позвал с собой. Едва ли не пинком выдворил его и эльфа с фотоаппаратом из приёмной и прикрыл за собой дверь. Боромир шагнул в кабинет.       В просторной комнате, среди книжных шкафов, столов, бумаг и карт, в кресле у высокого окна сидел человек. На столе перед ним на подносе стояли пара чайных чашек и чайник, там же лежала папка с бумагами, на оттиске сломанной печати можно было разглядеть эмблему экспертного агентства. Человек смотрел в окно, но услышав шаги повернулся, и Боромир узнал в нём Эстеля.       Это был другой Эстель. Не бродяга в лохмотьях с чужого плеча, а подтянутый, широкоплечий мужчина, в безупречно сидящем чёрном мундире. Длинные тёмные волосы гладкими волнами спадали на плечи, короткая аккуратная щетина подчёркивала правильные, точёные черты, лёгкая бледность делала их ещё острее. Но глаза… глаза были те же, что уже несколько дней преследовали Боромира во сне и наяву — светлые, яркие, серые, как сталь, глядящие с прохладой и твёрдостью.       — Здравствуйте, лейтенант, — сказал Арагорн, поднимаясь навстречу вошедшему. — Давайте познакомимся с вами ещё раз. Надеюсь, теперь вы запомните моё имя и лицо. Меня зовут Арагорн, я начальник полицейского управления. В ночь на понедельник и вечером вторника я представлялся Эстелем. Моя легенда была частью сложной разведоперации, которая чуть не рухнула при вашем вмешательстве. — Арагорн не смог скрыть вибрации гнева в голосе. — К счастью, ущерб от вашей самодеятельности удалось свести к минимуму, а сведения, добытые вами в ходе допроса Грахура и двух его подельников, значительно продвинули нас вперёд. Но это скорее счастливая случайность, а не повод для похвалы.       Арагорн стоял перед своим столом, с прямой спиной, офицерской осанкой, которую не спрятать, это входит в привычку, сложив руки на груди разглядывал лейтенанта, замершего на середине комнаты. Боромир был бледен до синевы, даже в мягком свете настольных ламп и скудных лучах от окна виднелись тонкие жилки под прозрачной кожей на висках. Кажется, он стиснул челюсти, чтобы губы не дрожали. Его очевидный страх сочился испариной на белой шее, вздрагивал в жилах, бился в глазах. Арагорну стало жаль его, но он знал, что на жалость не имеет права.       — Сядьте, — велел он. — Нам предстоит долгий разговор.       Боромир словно не сразу понял, что к нему обращаются с приказом. Вздрогнул, качнул головой, поискал взглядом стул, хотя тот стоял прямо перед ним. Открыл было рот, чтобы что-то сказать, но проглотил не сорвавшиеся слова, сел. На Арагорна он больше не смотрел.       — Не отводите взгляд, лейтенант, — потребовал Арагорн. — У вас привычка отворачиваться. В прошлый раз в этом кабинете вы тоже смотрели мимо меня, глотая слезы обид и лелея своё оскорблённое тщеславие. Присмотрись вы к тому, с кем разговариваете, и это уберегло бы вас от многих ошибок. А меня от разочарования.       Слова были жёсткими, как плеть, но возымели эффект. Боромир посмотрел на Арагорна прямо, и тот поразился тёмному омуту боли, плещущемуся в серовато-зелёных глазах.       Арагорн не знал, чего ждать от этой встречи, как не знал, который из известных ему Боромиров войдёт в кабинет. Первым, которого Арагорн знал, был молодой лейтенант, всего двадцать восемь лет. Образованный, умный, смелый, но импульсивный и порой недальновидный, нуждающийся в мягком грамотном руководстве. Так было записано рукой самого Арагорна в характеристике, прилагаемой к личному делу. Второго Боромира Арагорн встретил в баре «Мордор» — нетерпеливого, злого, но всё ещё человека с живым сердцем. Он помнил, с каким лицом лейтенант стоял над телом погибшего эльфа, не дождавшегося помощи.       С третьим Боромиром Арагорн познакомился той же ночью, ближе к рассвету. Жестокий и беспринципный полицейский, готовый выколачивать из арестованных нужную ему правду, получающий физическое наслаждение от их боли и унижения. Едва взглянув ему тогда в глаза, Арагорн понял, что все его слова и увещевания будут бесполезны, сердце этого человека зачерствело и больше ничего не чувствует.       И наконец четвёртый Боромир говорил с ним вчера во дворах за «Амон Хеном». Мешая страх с гордыней, умолял повременить с отмщением, давал деньги и упоминал свои клятвы Гондору. Кто же из этих четырёх настоящий Боромир, и кто сидит сейчас перед Арагорном, нервно сцепив руки в замок, сжимая побелевшие губы?       Арагорн обошёл стол и облокотился на край столешницы возле Боромира. Тот под пристальным взглядом снова стал отводить глаза, смотрел на пуговицы мундира Арагорна, на его руки. Светло-каштановые волосы, пятернёй зачёсанные назад, взмокли надо лбом, на бледном лице ярче проявились веснушки. Арагорн вообще впервые увидел, что у Боромира есть веснушки на носу и скулах.       — Я действительно очень разочарован, Боромир, — тихо сказал Арагорн. Лейтенант едва заметно вздрогнул и поднял голову, впервые услышав своё имя в этой комнате. — Что для вас должно служить утешением, ведь сильнее всего разочаровываются в тех, от кого многого ждут. Я возлагал на вас большие надежды. И знаете, что печалит меня больше всего?       Боромир не ответил вслух, но отрицательно качнул головой, поймав взгляд.       — Ваше молчание, — озвучил ответ Арагорн. — Не вы ли первый обличали грехи своих коллег, ратовали за очищение полиции от внутренних врагов закона? Это всё здорово, когда про других, да? Для себя просить возмездия оказалось тяжелее? Скажите мне, почему вы промолчали о случившемся, ждали, пока Эстель вас заложит?       — Я надеялся, что он исчезнет, не захочет связываться с полицией, и никто никогда о моём поступке не узнает, — ровным монотонным голосом произнёс Боромир, будто отрепетированную реплику.       — Правду, — холодно потребовал Арагорн.       — Это правда, — ответил Боромир, снова глядя куда-то в сторону.       — Правду! — Арагорн ударил ладонью по столу. Боромир на секунду прикрыл глаза, будто услышал выстрел. Арагорну хотелось верить, что это чудовищное объяснение — ложь.       Боромир снова посмотрел на Арагорна, пытался прочитать что-то по его глазам, потом вытащил из кармана брюк смятый лист бумаги. И протянул. На листе значилось «прошу отдать меня под трибунал», фраза была оборвана жирной кляксой.       — И что это? — спросил Арагорн.       — Рапорт на ваше имя.       — Скудно, — поморщился Арагорн.       — Меня прервал звонок из управления.       — И вы решили не дописывать, сказать на словах, — подытожил Арагорн. — А увидев меня, язык проглотили. И в чём же вы собирались каяться, лейтенант?       — В насилии над задержанным, — ответил Боромир, нервно сглотнув.       — И всё? А как же употребление наркотиков?       — Это не моя… Это не моё решение, — сбивчиво принялся объяснять Боромир. — Лурц подослал ко мне того орка, чтобы подсадить на эту дрянь, я не хотел! Шприц, что вы у меня отобрали вчера, он предлагал мне вторую дозу, я отказался! — Голос у Боромира окреп, на щеках появился взволнованный румянец, он смотрел в лицо Арагорну уже не отводя взгляда. — Это правда! Я не наркоман!       — Как вы тогда объясните вот это? — Арагорн потянулся через стол к оставленной папке с документами, вынул из неё результат анализа, полученный утром. — Образцы биологических жидкостей, что вы любезно мне оставили, — в голосе Арагорна сквозил злой сарказм, — несут в себе следы большой дозы «Кольца». Вы получили её около полуночи. А сработал яд только четыре часа спустя, сильно, но коротко, и лишь в половину, остальное успело метаболизироваться. Знаете, почему? — Арагорн посмотрел на Боромира, тот в ответ лишь покачал головой. Кажется, он был ошарашен. — Потому, что у вас в крови уже был наркотик. Небольшая доза, полученная ранее. Не буду вдаваться в подробности физиологии, но именно эта доза прикрыла и снизила эффективность последующей. Вы пришли в бар «Мордор» уже под воздействием «Кольца».       Боромир замер как громом поражённый, Арагорн бросил перед ним на стол бланк результатов анализа. И подумал, что мальчишка или очень хороший актер, или действительно впервые слышит о второй дозе. Это объясняло его внезапный порыв нести правосудие, стрелять и щёлкать наручниками. Арагорн со вздохом поднялся, обошёл стол, сел в своё кресло, расстегнул мундир, в котором стало душно. Хотелось расстегнуть и воротник рубашки, и послать лейтенанта к Морготу, чтобы больше не видеть этих сверкающих глаз в обрамлении длинных светлых ресниц. Предательски срывающееся сердце всё ещё желало найти лейтенанту оправдание, какое-то немыслимое обстоятельство, извиняющее все его поступки. Но приходилось мириться с мыслью, что и обладатели таких зелёных глаз бывают ублюдками и дураками.       — Рассказывайте, — велел Арагорн. — От кого и где вы получили первую дозу в тот вечер, как давно это продолжается?       — Никогда, — срывающимся голосом ответил Боромир. — Никогда! Я ничего не принимал!       — Правду, — снова потребовал Арагорн. — Вы не пришли с чистосердечным, когда можно было, теперь хоть не лгите!       — Это правда, — едва слышно выдохнул Боромир.       Он смотрел в глаза Арагорну, теперь сам ловил взгляд, в его взоре чудилась мольба. Он выглядел ещё более смятенным и раздавленным, чем в тот миг, когда впервые увидел Эстеля в кресле начальника управления.       — Где вы обедали и ужинали в воскресенье? — спросил Арагорн, откинувшись на спинку кресла.       — Обедал… в кафетерии на пересечении улиц Анкалиме и Халлакара, — сказал Боромир, мгновение порывшись в памяти.       — Далеко уходите от участка.       — Там дешевле, — тихо ответил Боромир на замечание.       — А вечером?       — Ужинал у отца. Там был не только я, весь малый совет, все ели одно и тоже, всех обносили угощением без разбора.       — А что пили?       — За столом только воду, — твёрдо сказал Боромир, понимая, куда клонит начальство. — А потом, когда все разошлись, в гостиной у отца — чай.       — И владыка Денетор пил чай? — скептически нахмурился Арагорн.       — А это сами выясняйте, — тихо ответил Боромир, глядя в угол. — Я не обязан свидетельствовать против него.       — Ладно, допустим, я вам верю, — Арагорн снова сел прямо, провёл ладонью по лицу. — Что мы имеем? Вас дважды отравили за тот вечер. Вы наплевали на признаки изменения сознания, поддались действию яда, не попытались даже спросить себя о причинах неадекватного поведения. Снова и снова нарушали распоряжения начальства. И приносите мне это, — он презрительно кивнул на листок с недописанным рапортом, — на третьи сутки. Что мне с вами делать, Боромир?       — Делайте что хотите, — Боромир прикрыл глаза, словно ему сделалось дурно.       Он и правда выглядел неважно. Арагорн нацедил из чайника остатки чая в свою чашку, развернул чистым краем, пододвинул через стол. Но Боромир молча помотал головой.       — Вы снова ведёте себя как ребёнок, — раздражённо сказал Арагорн. — Вы хотите, чтобы решили за вас. Злой воспитатель отправит вас в угол, оставив право на него обидеться за это. Что отличает человека с честью и совестью? Умение определять цену своим ошибкам. Докажите, что честь у вас ещё есть.       — Отдайте меня под трибунал, — почти шёпотом ответил Боромир.       Арагорн молча смотрел на него, Боромир смотрел на собственные руки, сжатые в кулаки на коленях. Словно он о чём-то молится. О молнии, что из разверзнувшихся небес поразит его и прекратит эту муку? Арагорну казалось, что он сейчас расплачется. Если подойти, коснуться плеча, зарыться пальцами в волосы на затылке, притянуть к себе эту бедовую голову, обнять и спросить, что всё-таки происходит, он зайдётся в душащей истерике. Тот внутренний стержень, что не даёт ему опустить плечи и сгорбиться под тяжестью обвинений, трещит и гнётся. Всего случившегося слишком много для лейтенанта. Арагорну же хотелось верить, что тяжесть вины, а не обиды на не вовремя развернувшуюся стрелу правосудия, гложет его.       — Вы сами выберете, как с вами поступить, — сказал Арагорн. — Я предложу три варианта. Вы меня слушаете?       — Да, — Боромир поднял голову. Глаза его были сухими и странно пустыми.       — Хорошо. Вариант первый. Я даю вам чистый лист, чернила, и вы дописываете свой рапорт, после чего я удовлетворю вашу просьбу о трибунале. Вы отправитесь под суд и, вероятно, за решётку. Трибунал пройдёт за закрытыми дверями. Во-первых, потому что мне тоже не улыбается попасть во все газеты, а во-вторых, вы верно вчера подметили: ваши методы бросят тень на весь департамент и его расследования.       — Я понимаю, — тихо сказал Боромир.       — Второй вариант, — продолжал Арагорн. — Я подшиваю к делу только результат вашего анализа на наркотики, не упоминая насилие. Вас отправляют в лечебницу, а оттуда в отставку, с небольшим выходным пособием и жалостливым сочувствием коллег. Возможно, найдётся место в архиве или ещё какая-то должность без контактов с жителями и сильнодействующими веществами.       Боромир молча сглотнул и прикрыл глаза, глубоко вздохнул. Вздох вышел рваным, но он с собой справился.       — И третий вариант. Вы вчера сказали, что я могу воспользоваться правом на отмщение любым способом. Свой приговор вы получите здесь, в этом кабинете, от меня, с зеркальным отображением всего, что сами сделали. В конце концов, случившееся в том подвале было и моим выбором. Я мог позвать на помощь, мог оказать сопротивление, практически наверняка разрушив свою легенду. Так что мы оба сделаем выбор и будем квиты. Этого должно быть достаточно, чтобы возмездие запечатлелось.       Боромир посмотрел на Арагорна широко распахнутыми глазами, тряхнул головой, словно не верил в то, что услышал.       — Да, я это сказал, — холодно заметил Арагорн. — В третьем случае никто и никогда не узнает, что вы сделали, всё останется между нами. Привлекательный вариант, не правда ли? Хотя я предпочёл бы со своей стороны второй. Наименьшей кровью.       — Есть четвёртый, — вдруг криво усмехнулся Боромир.       — Понять, простить и отпустить? — вторил ему Арагорн. — Нет. Офицеры «Возмездия» первые, кто должны усвоить всю его тяжесть.       — Я имел в виду пистолет, — ответил Боромир. — Вы оставляете пистолет и выходите.       — Нет, — сурово сказал Арагорн. — Не из моего пистолета, не в этом кабинете. Сначала выбираете из трёх предложенных вариантов, а потом делайте что хотите.       Повисла тишина. Боромир сидел с закрытыми глазами, мускулы на его ладонях нервно подёргивались, вздрагивали желваки на челюсти, трепетали ресницы. Арагорн уже хотел поторопить его, но он вдруг встал, одёрнул мундир, вытянул руки по швам и, подняв голову, сказал, глядя на Арагорна:       — Я выбираю третий вариант.       Арагорн на мгновение не справился с удивлением, приподнял бровь.       — Это неожиданно, — сказал он. — Я думал, у вас больше чести. Выше уязвлённое самолюбие настолько страшит огласка, что вы решили расплачиваться тайным унижением?       — Я боюсь огласки не из-за себя, — покачал головой Боромир.       — Меня защищать не нужно, — поморщился Арагорн. — Ваши заботы опоздали.       — Я защищаю не вас. Это для Фарамира, — сказал Боромир, тяжело сглотнул, борясь с комком в горле. — Он не заслужил брата-насильника и наркомана. Ничего не исправить, но он хотя бы об этом не узнает.       Арагорн кивнул, принимая ответ. Потом встал, прошёл через комнату к двери — Боромира прошила невольная судорога при его приближении, он даже покачнулся и вцепился в край столешницы — и запер дверь, оставив ключ в скважине. Боромир, бледнея с каждым мгновением, провожал его взглядом. Арагорн вернулся к своему креслу, снял мундир, вытащил жёсткий подворотничок, царапающий шею, и расстегнул рубашку. Под белой рубашкой на нём была тонкая нательная сорочка без воротника, тёмно-серая. Деликатная ткань облегала кожу, каждый мускул и затвердевшие горошины сосков. Арагорну стало стыдно за своё возбуждение, верхнюю рубашку снимать он не стал.       Подтяжек он не носил, отдавая предпочтение широким кожаным ремням с простыми серебряными пряжками. И теперь, вытащив ремень из брюк, повернулся к Боромиру.       — Руки, — велел он, и лейтенант, поняв с полуслова, обречённо вытянул их перед собой, позволив связать запястья ремнём.       Перетягивать ему руки за спиной Арагорн не стал, причинять лишней боли не хотелось. Он всё ещё надеялся, что выбор в пользу личного возмездия останется в памяти Боромира болью эмоциональной, позволит впредь думать о чувствах других, примерять на себя шкуру жертвы жестокости и не допустить повторения. Но и физически больно будет.       — Грудью на стол.       Боромир молча подчинился, пряча взгляд. Он распластался животом и грудью на широкой столешнице, затянутой жёстким зелёным сукном. Падающий от лампы свет сделал его макушку совсем рыжей, а кожу — золотистой. Арагорн коснулся его напряжённой спины и порадовался: лейтенант лежит лицом в стол и не может знать, что руки у старшего офицера дрожат не от гнева.       На нём всё ещё был мундир, Арагорн расстегнул несколько пуговиц, заведя руку снизу, и задрал форму до поясницы. Белая рубашка, подтяжки, чуть топорщащийся над прогибом поясницы пояс повседневных чёрных брюк. Арагорн отстегнул пряжки подтяжек, те звякнули как кандалы, и спустил штаны с задницы лейтенанта. Движением колена велел развести ноги.       Всё должно было быть не так! Арагорн кричал глубоко в душе, глядя на полоску белой кожи, видневшуюся из-под мятой рубашки чуть выше пояса трусов. Эту кожу нужно ласкать медленно и долго, изучая каждую ямку и впадину языком. Эти упругие ягодицы под тонкой тканью дорогого белья, почти прозрачной, нужно стискивать в ладонях, сильно, но ласково. Ямки на пояснице созданы для того, чтобы касаться их, держа руки на бёдрах, прислушиваться к дрожи наслаждения горячего нутра и исполнять каждое немое пожелание. Вихрастый затылок с неровно отрастающими волосами нужно целовать, сбивчиво шепча слова о любви и глупые нежности. И покрывать торопливыми поцелуями плечи, считая как звёзды золотые веснушки. Арагорн был уверен плечи у Боромира в веснушках, как нос и ягодицы.       Но всё было не так. Смазки не хватало, Арагорн воспользовался слюной, но этого мало и она быстро высыхает. Он попытался растянуть, хоть немного расслабить сжавшееся колечко мышц, но тщетно, никакие ласки не могли превратить казнь в удовольствие. Проникновение было болезненным, Боромир издал короткий сухой всхлип и вцепился зубами в хвост ремня, держащий ему руки, чтобы не стонать.       И тогда Арагорн поднял его. Обхватил за пояс, заставил выпрямиться, облокотиться на грудь насильника, практически повиснуть у него в руках. Боромир молчал, спохватывался, когда голова падала на плечо Арагорну и снова старался держать спину прямой. Потом рука Арагорна нашла в складках белья и подола рубашки его член и начала поглаживать. Физическое возбуждение должно было уменьшить боль.       — Не надо, — едва слышно прошептал Боромир, выплюнув ремень. — Пожалуйста, не надо…       — Так будет легче, — ответил Арагорн.       Он почти не двигался, едва посылал лёгкие толчки, быстро и сильно наглаживая стремительно твердеющий член. Ему хотелось притянуть к себе Боромира ещё ближе, целовать его в висок, кричать на него и ругаться, а потом убеждать, что всё будет хорошо. Арагорн себя пытался убедить, что ему всё равно, что происходит с этим мальчишкой, но потерпел поражение.       Он наказывал его сейчас не за наркотики, не за синяки на собственной коже, не за сумасбродство и неподчинение. Арагорн наказывал Боромира за страх. За бегство из четвёртого участка тем утром, за отказ просить прощения — тоже из страха, что прощения он недостоин — за недописанный рапорт, поданный на третьи сутки после прямого вопроса. И знал, что своим страшным уроком не искореняет слабость, но сажает росток новой — теперь Боромир будет бояться Арагорна. А ведь мог бы — мог же?! — полюбить однажды.       Боромир застонал сквозь стиснутые зубы, вырвался из жёсткого захвата, наклонился, упираясь локтями на стол. На зелёном сукне блестели жемчужные пятна, ткань вокруг медленно темнела. Арагорн вынул собственный член, с удивлением глядя на точно такие же потёки, остающиеся на коже. Он не заметил вспышки оргазма, словно запретил себе чувствовать удовольствие от пытки.       — Всё закончилось, — сказал он, разматывая Боромиру руки и забирая свой ремень. На нём остались следы зубов. — Надевайте штаны. Вы свободны, лейтенант.