За мёртвых платят меньше

      – Я всё узнала. Поезд следует на юг, до Бенедикт-Пойнт. А дальше через горы в Техас. Будет в Далласе через восемь дней.       Погода была ясная, солнечная. Карен предпочла бы дождь. Во-первых, от солнца у неё болела голова, а глаза резало как ножом. Во-вторых, дождь смыл бы их следы. С другой стороны, кому надо их искать? Она сама уже давно не могла ни работать, ни воровать, ни стоять в дозоре: толку от неё для банды нет. Пирсон тоже начал попивать всё чаще, а готовить – всё реже и хуже. Дядюшка и в лучшие дни не приносил никакой пользы, разве что Датча веселил иногда. Но в последнее время Датча ничто не могло развлечь. Разве что новая любовница взамен Молли. Может, потому Мэри-Бет и подговорила их всех смыться? К ней у лидера всегда было особое отношение.       – Спасибо, милая, – Дядюшка похлопал Мэри-Бет по плечу. Не по талии. И та улыбнулась ему в ответ. Не отмахнулась. Вся их маленькая жалкая компания так мила друг к другу, противно до тошноты. Карен осточертело это притворство. К чему все эти улыбки украдкой, объятия, тихие уверения «Всё будет хорошо»? Не будет. Это ясно даже такой проспиртованной дуре, как она.       – Ну так что? – спросила она хрипло, прерывая поток благодарностей от стариков, – значит, идём на охоту?       – Зачем? – улыбнулась Мэри-Бет и сунула Карен в ладонь билет. – Ничего воровать не нужно, я сама купила всё. Раз уж решили начать честную жизнь, почему бы не прямо сейчас?       – А деньги на покупку у кого стянула, у Датча? – спросила Карен. Хотелось звучать менее ядовито, всё же Мэри-Бет никогда её не обижала. Но ей сейчас было не до вежливости. Мэри-Бет изменилась в лице, сжала губы так, что они побелели. Потом вымученно улыбнулась:       – Поговорим об этом потом. Пойдём в вагон. Джентльмены, поторопитесь, поезд уходит через две минуты.       Пирсон тут же подхватил свой саквояж и торопливо засеменил к поезду, поправляя шляпу. Дядюшка поспешил за ним и бесцеремонно отпихнул с дороги какого-то незнакомца, прежде чем влезть в вагон. Мэри-Бет подхватила Карен за руку, и она тут же испытала прилив жгучего стыда и злости, которые так часто накрывали её в последние недели. Насколько же она слабая и жалкая?       – Карен, я не воровала у Датча, хотя видит Бог, он это заслужил, – с неожиданной горечью в голосе прошептала ей на ухо Мэри-Бет. – Денег мне дал Артур. Сказал, чтобы я о тебе позаботилась. И я позабочусь.       Стыд и злость стали ещё острее. Вот, значит, как? Артур попросил позаботиться о Карен? О себе бы позаботился. Сколько раз Карен выслушивала его нытьё о Мэри и Джоне, штопала его вечно протирающиеся на неугомонной заднице джинсы, выхаживала после очередной перестрелки. А теперь, когда всё, в том числе и его собственная жизнь, летит к чёрту, он вдруг решил сыграть в заботливого старшего братца. Зачем они так носятся с ней? Зачем делают вид, что их заботит что-то, кроме собственной шкуры? Она обуза для самой себя, тем более для Мэри-Бет, которой лучше бы поскорее выскочить замуж за какого-нибудь состоятельного дурака, а не пытаться спасти ту, которая никогда не хотела, чтобы её спасали.       – Подожди, – сказала она. – Я покурить хочу.       Дёрнула было руку, но Мэри-Бет вцепилась в неё, как в украденный кошелёк.       – В вагоне покуришь.       – Да я быстро.       – Нет, Карен. Сэр? Не поможете даме?       – Сию минуту, мисс, – молодой конопатый проводник расплылся в улыбке, радуясь возможности подержать за руку красавицу, но тут же увял, когда красавица подтолкнула к нему пьяную подругу, а сама юркнула в вагон самостоятельно.       Разочарованный проводник принялся убирать лесенку. На вокзале зазвенел колокол, перекрывая шум единственной улицы Аннесберга. Карен задержалась у окошка тамбура, глядя на прилепившиеся к склону горы лачуги шахтёров, на горы, на острые верхушки леса, тянущиеся к светлому небу. Её охватила невыносимая тоска, знакомая с детства, когда опять нужно было уезжать, опять искать новое пристанище. И Мэри-Бет с её отчаянной и ненужной заботой так сильно напомнила о…       – Прости, я не могу, – Карен сжала руку подруги, взглянула ей в глаза. – Забудь обо мне и живи своей жизнью.       – Карен!       Но Карен уже спрыгнула из тамбура прямо на перрон, за секунду до того, как кондуктор захлопнул дверь.       – Карен!!! Откройте, откройте! – голос Мэри-Бет глухо прозвучал из-за окна, и тут же утонул в оглушительном гудке паровоза. Поезд тяжело, будто в сомнениях, тронулся, и Карен в последний раз посмотрела в бледное лицо подруги, прижатое к мутному окошку, прежде чем её окутал дым.       Не дожидаясь, пока поезд уйдёт, она направилась к станции дилижансов. Её трясло, голова кружилась, проклятое солнце не давало поднять глаза. Что-то твёрдое ударило в плечо, и над ухом загрохотала ругань:       – Смотри куда прёшь! Пьянь!       – Не ругайся, симпатяга, – Карен выпрямилась и окинула взглядом незнакомца. Он был в форме кучера – вот удача! – Слушай, за доллар как далеко ты сможешь меня отвезти? Только чтобы там железки не было. ***       Стягивая под горлом воротник пальто, скользя каблуками по грязи, Карен проклинала последними словами своё недавнее решение залечь на дно подальше от «железки». Как бы пригодился ей сейчас грузовой поезд с открытыми платформами, где можно спрятаться среди ящиков и мешков! Сюда железная дорога пока не дотянулась, а до следующей отправки леса на подводах до станции оставался ещё день. И лошади у неё нет – во время побега от лошадей им пришлось избавиться, продать за бесценок. Мэри-Бет плакала, прощаясь со своей лошадкой, а Карен была только рада, что хоть одно живое существо избавится от необходимости тащить её на себе.       Только на полпути к конюшне, когда дождь и холод окончательно выдули из головы весь хмель, Карен осознала, какая же она дура. Ведь этот кретин с медальоном не на своих двоих сюда пришёл. Он не один из лесорубов, живущих в бараках на единственной улице посёлка, он приехал издалека. А значит, его лошадь должна до сих пор ждать хозяина у коновязи. И её вряд ли кто-то охраняет, в отличие от тяжеловозов, принадлежащих «Чакс Ламбер Компани».       Пришлось поворачивать обратно к салуну, из которого ей чудом удалось несколько минут назад улизнуть через окно. Было уже совсем темно, и Карен знала: скоро народ начнёт расходиться, а девочки пойдут проверить, как там пьяный постоялец. Наверняка и её уже хватились. А значит, ей надо поспешить. При виде ярко освещённых окон и больших зелёных букв «БАВАРИЯ» у неё вдруг кольнуло сердце. Всего неделю она работает здесь, а уже размякла, привязалась, и даже дуры-официантки больше не бесят так, как в первый день, а с Ширли вообще нашли общий язык… и хозяин нормальный, за первую неделю уже заплатил ей, и весьма щедро – целых пять долларов… Встряхнувшись, Карен прищурилась и улыбнулась: так и есть – под навесом у коновязи понуро стояла невысокая лошадка.       Когда Ширли, обнаружив труп Крайтона, завизжала в ужасе; когда старый Шульц, расталкивая столпившихся посетителей, склонился над трупом; когда люди побежали прочь из салуна, разыскивая беглянку – Карен уже была далеко. Серая теннесийская кобыла Крайтона оказалась слишком усталой, чтобы брыкаться под новой наездницей, и Карен без труда вывела её из леса до речной отмели и повела по кромке воды, чтобы волны Ланнахаси смыли след. Река плакала и шумела, пьяная от осенних дождей, и такая же тупая пьяная ярость наполняла сердце Карен. Зачем, зачем она пристрелила этого урода? Почему не надавала пощёчин и не позвала на помощь? Его бы моментально вытолкали, и история бы закончилась, и осталась бы Карен под именем Мэллори в тепле и безопасности. Какое ей дело до Сьюзан и её чести?       «Ты отвратительна, Гримшоу, мерзкая ты баба! У Молли было разбито сердце, а ты убийца! Убийца!!!»       Собственные вопли до сих пор звенели у неё в ушах, и сейчас она стиснула зубы, вспоминая, как Сьюзан застрелила Молли. Убийца…       Что ж, Карен ничем не лучше. ***       На другой день она уже была в Аннесберге. Долгий путь на спотыкающейся лошади, сперва под дождём, потом под ветром вымотали Карен настолько, что она махнула рукой на осторожность и потратила на станции два доллара на ванну, комнату и то, чтобы кто-то позаботился о лошади. Ещё доллар она отдала в лавке за две бутылки бурбона. Выпив одну из них в несколько длинных обжигающих глотков, Карен завалилась на кровать и проспала всю ночь и всё утро.       Проснулась она с головной болью и тут же, не открывая глаз, наощупь сковырнула ножом пробку со второй бутылки. Первый глоток обжёг пересохшее горло, и Карен закашлялась, но чем дальше, тем легче ей становилось. Опохмелившись, она почти с сожалением заткнула бутылку пробкой – ей предстоял долгий путь, в котором надо было как-то греться. Затем посмотрела в зеркало. От увиденного захотелось выругаться. Во время работы в салуне Карен более-менее продержалась целую неделю – да, пила много, но не виски, а пиво, и при этом ещё находила сил умываться, пудриться, завивать волосы. Вчера же она после ванны рухнула в постель, не причесав мокрые волосы, и теперь они высохли в сплошной колтун. Карен промыла глаза ледяной водой из дребезжащего умывальника, продрала волосы гребнем и, не заплетая, запрятала кое-как под шарф. Натянула непросохшую одежду и нечищенные башмаки и вышла на улицу.       Аннесберг был таким же, как и неделю назад, за исключением того, что теперь его укутал снег. За одну ночь осень превратилась в зиму. Снегопад выбелил крыши и лестницы, превратил дорогу в ледяную реку, а горы и верхушки деревьев вовсе не было видно за снежной пеленой.       – Сука, угораздило же тебя сдохнуть именно сейчас, – сказала сквозь зубы Карен и пошла за лошадью. Метель, не метель, сваливать отсюда пора, и так слишком сильно задержалась. Удивительно, что её до сих пор не замели. Впрочем, учитывая снегопад, погоня из посёлка могла застрять где-то в пути.       Спустя два часа пути через лес Карен услышала шум реки. Приподнялась на стременах и посмотрела направо – так и есть, за облетевшими деревьями темнели дома посёлка Бутчерс-крик. Зимой он выглядел ещё более жалким и унылым, чем осенью. Находиться здесь было неприятно: она видела, как среди лачуг и покосившихся заборов бродят местные, и чувствовала на себе пристальные взгляды гноящихся глаз. Но выбора не было: могила где-то поблизости.       Кто мог похоронить Сьюзан, да ещё и не прикарманить её побрякушку? Только тот, кто знал её… и любил. Она знала лишь одного человека, который мог это сделать. Артур не дурак… по крайней мере, не полный. Он не закопал бы где попало женщину, которая в какой-то степени заменила ему мать. Это должно быть красивое место. Карен решила подняться повыше, чтобы разглядеть окрестности. Она несколько недель провела в этих краях, но так и не запомнила ничего. Неудивительно, ведь она почти не была трезва.       Она пересекла реку по броду и поехала к холму. У его подножия проходила железная дорога. Лошадь начала недовольно фыркать, мотать головой. Карен и сама уже совсем замёрзла, не спасали ни пальто, ни шарф, которым она обмоталась до самых глаз. Остановив лошадь у края насыпи, Карен посмотрела на склон холма, по которому ей предстояло подняться. Он был укутан свежим и мягким снегом, но она знала, что под этой перинкой прячутся камни и сухие заросли. Лошадь тоже понимала это, и протестующе зафыркала, когда Карен направила её наверх.       – Ладно, не ной, – раздражённо сказала Карен. Внешне она тряслась от холода, а внутренне – от злости. И сама не понимала, на кого злится сильнее: на Сьюзан, которая не ушла, когда была возможность, и умерла жалкой смертью; на Крайтона, который ограбил её могилу; или на саму себя, что так и не смогла остаться равнодушной ко всему этому.       Сырой холод, пробирающийся под одежду. Неровная поступь лошади. Злость, едкой тошнотой засевшая в желудке, шипением раздирающая горло. Всё это было так реально, но Карен не покидало ощущение, что это сон. Какая-то часть её не верила, что она действительно покинула салун, отказалась от работы, безопасности, шанса на новую жизнь. Не верила вплоть до того момента, когда её лошадь буквально споткнулась о крест.       Придерживая юбку, Карен соскользнула с седла. Снег тут же набился в ботинки, но она этого даже не заметила. Только смотрела на поднимающийся из снега крест и старательно вырезанные на дереве буквы: «Сьюзан Гримшоу».       – Ну, привет, старая перечница, – сказала Карен. В её голосе злости было больше, чем в сердце. Взбираясь сюда, она сама не знала, чего хочет больше – поплакать или плюнуть. Но прямо сейчас не хотела ничего. Во рту было горько, в глазах – сухо, в груди – пусто. Когда погибла Молли, Карен мучительно вспоминала все их ссоры и скандалы, которые стали такими бессмысленными перед лицом смерти. Сейчас было даже хуже. Ведь с Молли они никогда друг друга терпеть не могли, а со Сьюзан всё было куда сложнее. Четыре года Гримшоу шпыняла Карен и других девушек, но также выхаживала от болезней и ран, следила, чтобы мужики не распускали руки и чтобы девочкам всегда доставалось вдоволь еды.       Постояв немного, Карен опустилась на колени, разгребла ножом сыпучий снег у подножия креста, затем начала рыть холодную, комковатую землю. Руки у неё дрожали от холода и отвращения; каждую секунду она ожидала, что ладонь продавит землю и опустится на окоченевшее лицо. Но Артур, очевидно, копал на совесть, тело Гримшоу было глубоко, чтобы волки не добрались. Карен вырыла ямку глубиной в ладонь, уложила туда ожерелье, закопала, потом забросала снегом. Выпрямилась и поморщилась; от резкого движения у неё закружилась голова. Но когда головокружение прошло, вместе с ним улетучилось и чувство тяжести, не отпускавшее её уже два дня. Будто вместо тонкой цепочки таскала с собой каторжные кандалы. Она вдохнула воздух – чистый, холодный, восхитительно пахнущий хвоей – и достала наконец бутылку.       – Помянем тебя, что ли? – Карен плеснула немного бурбона на снег, потом сделала глоток. Показалось неожиданно горько, и она закашлялась, утёрла слёзы. Но слёзы почему-то не утирались, так и текли, подсыхая на холодном ветру, оседая солью на губах. Путаясь в снегу, Карен отошла подальше от могилы, уткнулась лицом в серую гриву лошади и постояла так, пока не успокоилась. Точнее, пока острое горе не сменилось уже привычной глухой тоской.       В седельных сумках оказалась пачка овсяных крекеров, и Карен скормила их один за другим кобыле. Она сама была голодна, но знала, что надо потерпеть. Без лошади она не доберётся отсюда ни до одного городка, разве что попроситься на ночлег в Бутчерс-крик, а наутро проснуться с выпущенными кишками. Вниз по холму она шла пешком, ведя лошадь в поводу, а уже на дороге тяжело вскарабкалась в седло и поехала обратно в сторону реки. Чутьё подсказывало ей, что в Аннесберг лучше не соваться, но рядом есть Ван Хорн, там она сможет пообедать в салуне, продать лошадь, сесть на корабль и покинуть эти края. Теперь уже окончательно.       «А вдруг Артур и остальные ещё поблизости? Вдруг им нужна помощь?» назойливой мухой металась в голове мысль, но Карен отгоняла её. Она читала в газете о том, что укрытие банды разгромили, в тот же вечер молча помянула былое бутылкой крепкого бренди, и решила больше о том не думать. Но чувство вины говорило всё громче, а разумные мысли о том, что она всё равно ничего не сможет сделать, звучали всё более жалко. Может, поэтому она не подгоняла лошадь, ехала тихо, погрузившись в свои мысли. Не сразу заметила, что тусклый дневной свет сменился сумерками, а тишина – звоном сбруи и голосами, постепенно становящимися всё ближе.       Карен встряхнулась, зацокала, понукая кобылу бежать быстрее, но та лишь устало покачала головой в ответ. Стиснув зубы, Карен нащупала под пальто револьвер. Спокойно. Это всего лишь охотники едут, или местные по своим делам шастают. До города осталось уже недалеко… вроде бы… когда же этот чёртов мост?       – Эй, мэм! Заблудились? – крикнули позади. Карен сжала зубы. Проигнорировать? Нет: заподозрят чего-то, или, того хуже, разозлятся. Она обернулась и натужно улыбнулась:       – Нет, всё нормально. Четверо. Вооружены, и смотрят так нагло, даже будто с издёвкой. Им есть с чего хорохориться: одеты тепло и добротно, сидят на сытых крепких конях, куда от них денется продрогшая девка на шелудивой лошадёнке?       – А вот я думаю, что вам очень даже нужна помощь, – один из них, длинноволосый, с торчащими рыжими усиками, подъехал поближе, нагоняя лошадь Карен. Снова, как с Крайтоном, накатила злость, но теперь перемешанная с липким страхом: их четверо, они трезвы, они сильнее. И рядом нет ни Артура, ни даже старухи Гримшоу, чтобы вытащить глупую мисс Джонс из очередной передряги.       – Брось Джордж, не дави на даму, – Карен резко обернулась направо: так и есть, ещё один подъехал к ней вплотную с другой стороны. – Может, это нам нужна помощь, а? Мэм, не откажете?       – Я по средам милостыню не подаю, – отрезала Карен. Они расхохотались, а ей самой стало ещё хуже. – Слушайте, джентльмены, тут рядом есть славный городок, где можно развлечься гораздо лучше, чем посреди дороги. Давайте мирно разъедемся, и никто не пострадает?       – Ты посмотри, Такер, она нам угрожает.       – Ой как страшно! – Да у нас тут, видно, сама Чёрная Белль разъезжает!       Собравшись с духом, Карен тронула лошадь каблуками, чтобы пошевеливалась, но тут рыжий Джордж выехал вперёд, загораживая дорогу. Теперь Карен была окружена со всех сторон.       – Шутки кончились, сучка, – сказал Джордж без улыбки. – Карен Джонс, ты арестована за разбойное нападение, грабёж и убийство. Слезай с лошади.       – Зачем?       – Не прикидывайся большей дурой, чем ты есть. Слезай. Повторять не буду, – Джордж вытащил револьвер. Карен облизнула губы и подняла руки:       – Джентльмены, ну к чему всё это? Зачем вам самим спешиваться, вязать меня, на лошадь опять поднимать? Всё, я сдаюсь, поехали уже в тюрьму. Надеюсь, там хорошо топят.       – Умная девочка, – хихикнул тот, кого назвали Такером. Подъехал к Карен чуть ближе: – Но ручки всё же протяни. Порядок должен быть.       – Да без проблем, – Карен резко вытянула вперёд руки и глубоко засунула пальцы в ноздри коню Такера. Бедное животное завизжало от боли, рванулось и понесло прямо через лес, а Такер заорал ещё пуще, лихорадочно вцепившись в поводья. Остальные лошади закрутились на месте, конь Джорджа поднялся на дыбы, сам Джордж повалился кулем на снег, и чуть не попал под копыта серой лошади, которая наконец проснулась и помчалась прочь с головокружительной скоростью. Карен одной рукой стиснула поводья, другой вытащила револьвер, но выстрелить так и не успела – что-то засвистело в воздухе, ударило её в спину так, что перехватило дыхание, она выронила револьвер и полетела прямо в сугроб.       Шарф слетел с головы, в волосы и в рот набился снег. Карен забилась в сугробе, пытаясь выбраться, но что-то держало её руки. Резко мотнув головой, она отбросила волосы с лица и оглядела себя. Поперёк груди и живота её захлестнули тугие верёвки, примотавшие руки к бокам; на концах она заметила грузила – одно, видимо, и треснуло её по спине. Бола, вот что это такое. Она только на родео видела, как с помощью таких штук бычков стреноживают, но чтоб против человека такое… Вытянув замёрзшими пальцами нож, попыталась распороть верёвку, но нож тут же пинком выбили из руки. Следующий пинок пришёлся в живот. Карен застыла на снегу, пытаясь вдохнуть раскрытым ртом немного воздуха, но вдыхая только снег.       – Остановись, успокойся!       – Эта паскуда чуть не угробила меня! Может, пристрелить её, да и дело с концом?       – Сдохнуть она всегда успеет. За мёртвых платят меньше.       Плотная ткань мешка накрыла её голову, Карен вырывалась, борясь с удушьем, но вскоре потеряла сознание.