***
Малышенко бредёт по солнечной улице, где куча людей, мороз, что заставляет щёки покраснеть, и аромат вкусной еды. Вилка из-за упрямства даже деньги не взяла, она же гордая… «Гордая, блять, а на улице… Настолько гордая, что к психиатру не пошла, хотя направляли, решила просто ёбнуться окончательно из-за чувства вины. Она бы не хотела этого для меня. Она бы не винила, да?» — думает много. Очень много. И чувствует, как внутри всё сжимается. Виолетта помнит её глаза. Красивые, большие. Помнит аромат булочек, помнит длинные пальцы и заразительную улыбку. Помнит, как они вместе работали, как она прикрывала её раз за разом и… Это казалось таким правильным, таким нужным… «А потом её отняли. Забрали. Не дали быть счастливой. Сука, ненавижу», — Малышенко пинает мусорный бак и чувствует, как слёзы текут по щекам. Она, блять, так скучает… А разве может? Имеет хоть немного морального права… Вилка шмыгает носом и вытирает его. Осматривается, понимая, что подходит к своему дому. Туда, где когда-то жила и была счастлива. Внутри всё дрожит. Виолетта закрывает рот ладонью, сдерживая рыдания. Два года почти не была здесь. Почти два года прошло… А чувство, будто это было вчера. — Виолетточка? Ох, милая, я так давно тебя не видела! Ты переехала, да? Милая бабушка, соседка, которая ещё живёт, очевидно, под квартирой Малышенко и которая не перестала быть безумно милой, улыбается, подходя к Вилке с двумя большими пакетами. Та тут же выхватывает их и говорит хрипло: — Да, тёть Вер, да… Вы чего таскаете такие сумки?! Я вам помогу, пойдёмте. И спешит в сторону подъезда, в котором прожила десять лет. Старушка идёт за ней и улыбается, потому что скучала по милой и заботливой Виолетте, что всегда давала деньги взаймы и помогала с котами. Уже в квартире, где тепло, пахнет ванилью и кошачьей шерстью, Вилка усаживается за стол. Она теребит края кофты, смотря в окно, за которым двор с очень знакомой зелёной лавочкой, снеговик и дети. Вера Григорьевна, которой семьдесят два и которая выглядит всего на шестьдесят, ставит перед Малышенко кружку с ароматным чаем, кучу пирожков и шоколадные конфеты, которые Виолетта любит больше всего. Это… мило. И так, как было раньше, что сердце внутри обливается кровью. — Как ты себя чувствуешь? Ты выглядишь бледной и похудевшей… Вилка опускает голову, рассматривая чаинки, что кружатся в окрашенной воде словно в танце. Она жмёт плечами, отвечая с нервной улыбкой: — Да я… Как раньше. Женщина качает головой и кладёт морщинистую горячую ладонь на ладонь Виолетты. Улыбается мягко, аккуратно: — Нет. Раньше ты, милая, сияла… До того ужасного случая. Мне так жаль, девочка, что меня рядом не было, я бы помогла тебе… Как так вышло… Малышенко поджимает губы, ощущая, как глаза щиплет. Она смаргивает слезинки, отвечая уверенно: — Вы не виноваты. Я взрослый человек. И была взрослым человеком. И не была… Не была слабой. Или была… Не знаю. Вера сжимает дрожащие холодные пальцы сильнее: — Ты тоже не виновата. Я же новости смотрела, милая, я знаю, что ты не виновата. Только один человек виноват, и это не ты. Виолетта дрожит. Внутри всё рушится, вся защита падает. Она же просто человек, просто девушка, просто… Просто человек, который потерял того, кого любил. Кого защищал. Женщина прижимает Малышенко к себе, а та, замерев, через секунду заходится в рыданиях. Она слышит салюты за окном, но думает лишь о дне, когда всё пошло не так. О дне, когда она должна была поступить иначе.***
— Эй, тебе посылка, Малышенко! Виолетта поднимает голову, отрываясь от телефона. Она улыбается Мишель, что машет ей, забавно качнув светлыми волосами, собранными в два хвостика, и забирает посылку из её рук. Малышенко оглаживает коричневую коробку, которая перевязана розовой ленточкой, и развязывает её, спрашивая: — А кто принёс-то, Миш? Гаджиева, которая поправляет синий галстук и идеально-белую рубашку, отвечает, пожав плечами: — Не знаю… Курьер, короче. Я расписалась, и он ушёл. Что там? Тайный поклонник, или Ронни присылает что-то? Виолетта вытаскивает из пупырчатого пакета странную книжку и хмурится. Открывает, начиная листать. Молчит. Сердце начинает биться быстрее, потому что это странно. Слишком, блять, странно. — Вил, что такое? Ох, ебать… Гаджиева подходит ближе и забирает из рук Вилки альбом. Альбом с кучей фотографий Малышенко. Из социальных сетей, с улицы, из дома… Виолетта в белье, в одежде, смеётся с Мишель или приобнимает Лизу… — Это похоже на шутку? Миш… Чувствую себя ёбнутой паникершей, но мне теперь стрёмно. Малышенко облизывает пересохшие губы и глядит на Гаджиеву, что осматривает весь альбом вдоль и поперёк, а потом из последнего листа, сложенного вдвое и заклеенного наклейкой с котиком, достаёт маленькую бумажку. Виолетта вздыхает: — Зря мы трогаем. Блять, отпечатки… Это пизда. Всё похерили. Если это не шутка… Мишель спокойно перебивает: — Похуй уже, всё полапали. Читай, или мне прочитать? Малышенко замирает, кусая губы. Она удобнее устраивается за рабочим столом и забирает листок. Сложенный втрое, маленький и с ароматом духов. Унисекс, кажется. Раскрыв его, Виолетта начинает читать: — Вилочка, привет! Это твой маленький поклонник, который безумно, безумно тебя любит! И ты меня любишь, я-то знаю. Ты пьёшь латте, знаешь, что я его люблю, ходишь в ту кофейню… Ты меня любишь, как и я тебя! Смотри, я так много о тебе знаю! Я знаю, что ты по пятницам ходишь в бар с Мишель Гаджиевой и с Елизаветой Андрющенко, носишь спортивное бельё и используешь вибратор в форме пингвинчика иногда два раза в день, до работы и после, а иногда неделю не используешь. А ещё у тебя очень красивые стоны и ты прекрасно рисуешь! Раз уж мы друг друга очень любим, то держи альбом! Тебе нравится? Я выбрала самые лучшие фотографии! Тебе нравится? А ещё тебе нужно перестать общаться с Андрющенко, она плохо на тебя влияет, слышишь? Делает нелюдимой… А я вот сделаю тебя очень счастливой! Тебя никто не сделает такой счастливой, кроме меня! Улыбнись, я смотрю и буду ждать встречи! Малышенко бледнеет и шепчет: — Это клиника. Или шутка. Чё думаешь? Шутка? Гаджиева чешет затылок и тоже выглядит обеспокоенной: — Слушай, я в душе не ебу… Но звучит страшно. Какая-то фанатка думает, что у вас взаимная симпатия… Может расскажешь?.. Их прерывает голос Артёма Васильева: — Дамы, вы простите, но у нас женщина зарезала мужа на улице около кафе «Победа». Выезжаем! Коробка остаётся лежать, как и письмо с альбомом. Малышенко даже забывает об этом, правда. Не знает, что потом пожалеет.***
— Ты где теперь живёшь, милая? В другом городе или у нас? Вера заботливо гладит Виолетту по голове, пока та вытирает лицо белым платком. Малышенко отвечает сипло: — У подруги живу. Она приютила… Но я ушла от неё. Стыдно жить у неё. Ничего полезного не делаю… Женщина шлёпает Вилку по плечу и хмурится, произнося уверенно и явно недовольно: — Ты делаешь полезное! Ты живёшь! Это уже очень много, милая, знаешь же? Я хотела к тебе домой приходить, цветы поливать, но не смогла попасть, ты ключи забрала, да? Малышенко кивает, кусая губы и притягивая коленки к груди. Она чувствует себя сейчас маленькой, будто ей снова лет десять и она одна дома. — Я не могу домой. Не могу и не хочу. Там всё… Такое пустое и иллюзорное. Ненастоящее. Лучше на улице, чем там. Вера Григорьевна поджимает тонкие губы и берёт Виолетту за запястье, заставляя подняться. Молча отводит в гостиную и усаживает на диван: — Оставайся у меня, ладно? Как я могу позволить тебе, девочка, слоняться по улице? Как? Вилка упрямо отвечает: — Я взрослый человек. Я выживу. Женщина качает головой: — Не выживешь. Ты же этого не хочешь. Когда я осталась одна, я поняла, что это произошло из-за того, что я всех отталкивала… А зачем? Потому что считала, что всем так будет лучше. В итоге и мне плохо было, Виолетта, и моим родным. Никому лучше не сделалось. Все несчастны остались. Не живи так, живи иначе. Живи лучшую жизнь. Малышенко знает, правда знает, что Вера права. Что та прекрасно знает, как нужно и как не нужно. Но… Так тревожно. Так неприятно. Так волнительно. Она до сих пор чувствует вину и не знает, что делать с этим. Женщина гладит Вилку по голове и помогает переодеться. Помогает лечь аккуратно на диван и накрывает одеялом. Улыбается слегка: — Ты похожа немного на мою доченьку… Такая же красивая и печальная. Августа, моя внучка, скоро приедет, я тебя с ней познакомлю, милая. А пока ложись спать. Малышенко заплакала бы, если бы были силы. О ней так давно никто не заботился, не считая Киры. Кира… Даже не знает её имени. Даже не представляет, что они, по сути, коллеги, хоть Виолетта уже и не работает. Ничего не представляет. Вилка, стоит Вере Григорьевне уйти, перебирается на пол, на ковёр. Так будто безопаснее. Так воспоминания бьют по голове слабее. Так… правильнее. Она засыпает в тепле, не слыша удивлённого: «Ба, это чё за девчонка?!»***
— Да я не знаю, куда она ушла, понимаешь? Просто из-за хуйни поссорились. Из-за того, что она разбрасывает вещи! Нет, она убирается больше моего, но… Вещи-то валяются! Кристина смотрит на Киру, что активно жестикулирует и пьёт кофе, зажимая между двумя пальцами сигарету. Они только вышли с работы и… День был не особо сложным. С драками разбираться довольно просто. Ну, проще, чем с убийствами. Медведева сплёвывает и тушит сигарету, что и так потухает, ботинком. Смотрит на Захарову и добавляет уже виновато даже: — У неё ботинок нет… Зимних. Блять, а если что-то случится? Я уже к Машке привыкла… Она классная. Смотрела Марвел, даже Ганнибала… Вообще крутая. Но у неё до сих пор проблемы… Я знаю, что она на полу спит. Пыталась с ней поговорить, а она шутит. Странная. Кристина поднимает брови и идёт с Кирой до самой парковки. Забирается на пассажирское сиденье, уточняя: — Ты же знаешь, что её не Машей зовут, скорее всего? Никакой Маши, которая как она выглядит, нет. Медведева кусает губы, кивая и пристёгиваясь. Она произносит хрипло: — Да знаю я, что не Машка она. Просто лезть в душу не хотелось. Жили и жили, всё в порядке было. Не считая того, что её трусы везде и что она поёт, когда душ принимает. Кристина смеётся, поправляя хвост. Откидывается устало на спинку кресла: — Ты не думала узнать, кто она? По отпечаткам, к примеру… Кира сглатывает и ногтем шкрябает руль. Думает, что это, наверное, неправильно. Но в итоге кивает: — Да. Я… Я узнаю. И нужно будет её найти.***
— Ну, я Августа, но можешь звать Авгашей или пивас выпить. Симпатичная шатенка улыбается Виолетте, что грызёт сухарик с изюмом и подмигивает ей. Малышенко вздыхает: — Я тебя помню. Тебе, вроде, девятнадцать? Собеседница кивает и потягивается, поправляя чёрный топик. Она игриво произносит: — Да-а, уже можно… Слушай, ты же в той квартире жила, да? Сверху которая. Я помню, какие крики там были… Пиздец. И живая, да? Вилка отводит взгляд и сжимает своё колено. Глаза моментально наполняются слезами, словно это вчера было, а не фактически два года назад. — Авгаша, хватит! Ты расстраиваешь Виолетту. Вера Григорьевна появляется очень даже вовремя. Она взъерошивает короткие волосы внучки и ставит перед девушками чашки с ароматным травяным чаем, а также свежие сырники со сметаной и с клубничным вареньем. — Ну ба, да ничего такого я не говорю! Интересуюсь просто. Я даже интервью тогда давала, стала популярная! Малышенко тихо смеётся, немного отходя от ужасных воспоминаний. Делает глоток горячего напитка и морщится, потому что язык начинает болеть. Женщина спрашивает аккуратно: — Милая, ты не хочешь позвонить подруге, у которой живёшь? Переживает, наверное… Августа, которая ест сырник, смеётся: — Не подруга, а девушка! Бабуль, ну ты ж знаешь! Виолетта краснеет и хочет было отрицать, дабы не потерять и Веру Григорьевну, но та удивляет. Она шлёпает внучку по плечу и хмурится: — Манеры, юная леди! Как так? Нельзя так грубо! Виолетточка сказала, что подруга, поэтому и подруга! Если и девушка, то это не наше с тобой дело! Кушай вон и потом расскажешь, что у тебя с Ирочкой! Авгаша краснеет и бурчит, отпивая чай: — Да чё… Да ничё! Морозится Ира! Со своей больницей ничё больше не видит, а я ей и букет, и отлиз, и кружку! Она, конечно, кружки ненавидит, но там милая была, со Шреком! Глаза у Вилки расширяются, потому что для неё странно и пугающе говорить про отлизы, сидя рядом с бабушкой. Но, очевидно, Веру ничего не смущает, поскольку та только улыбается и поглаживает внучку по голове: — Не переживай, Ирочка просто работает… Всё хорошо будет, девочка моя. Только не срывай больше осмотры, ладно? Малышенко видит, как Августа обнимает бабушку и улыбается. Это так классно… Когда у тебя есть тот, кого ты можешь обнимать и любить просто за то, что он есть в твоей жизни. Виолетта вспоминает Киру. Надёжную, сильную и добрую Киру, которая поддерживает, которая кормит, которая заботится… И сердце против воли стучит быстрее, и болит… Потому что Медведева совершенно ничего не знает. — Слушай, Авгаш, а дашь позвонить? Та ухмыляется и кивает: — Да. Ток отлизы в ванной, ладно? У бабули сердце того, хрупкое. Она после нашего с Ирой раза охуела. Красная от смущения Виолетта жмурится и забирает смартфон. Забирается в карман джинсов и вытаскивает сложенный листочек. С номером, потому что мало ли… Радуется, что записала для себя. Гудок. Один, второй, третий. А после хриплое: — Алло? И радостное в ответ: — Кира… Заберёшь меня?***
Малышенко теребит края кофты и затягивается, благо, Авгаша курит. Она стоит около подъезда и смотрит на свои кроссовки, которые с одной стороны уже отклеились. Чувствует себя, наверное, такими же кроссовками… — Я… Блять, знаешь, как я волновалась?! Сбежала и… У тебя даже телефона нет, дурочка… Виолетта поднимает голову, когда слышит запыхавшийся голос, и видит румяные щёки. Улыбается и выдаёт: — Зато трусы есть. Ты же купила. И слышит грудной смех, когда её обнимают. Кира гладит по спине, наслаждается ароматом Вилки, к которому успела, честно говоря, очень привыкнуть. Не так долго вместе были, а всё равно чувство, будто всю жизнь. Первые минуты Медведева молчит. Она бросает взгляд в сторону дома, что за спиной у Виолетты, и спрашивает тихо: — Ты домой вернулась? Малышенко мотает головой: — Нет, я… Стоп, откуда ты?.. Отодвигается и смотрит испуганно, потому что откуда Кира знает, где Вилка жила? Кира успокаивающе берёт её за руки и произносит серьёзно: — Я всё знаю. Я хочу узнать тебя настоящую, понимаешь? И я уже кое-что узнала, но, к сожалению, не от тебя, Виолетт. И мир рушится словно карточный домик, потому что у Малышенко, оказывается, ничего под контролем нет. Ничего. Вилка задыхается. Паническая атака, снова. Она бегает взглядом по красивому лицу, пытается прошептать извинения, пытается объяснить, но не выходит. Медведева отводит её на лавочку и усаживает. Гладит коленки и бёдра, усевшись на корточки перед ней. Говорит уверенно: — Дыши. Считай… На четыре вдох, задержи дыхание на четыре, выдохни на четыре. Повторяй со мной, вот так. Показывает, как нужно, пока гладит, пока смотрит с заботой и волнением. И… через пару минут становится легче. Правда, блять, легче… — Откуда… Отпечатки? Кира кивает и хмыкает: — Вил, я же знала, что ты не Маша… Осталось только найти тебя в базе данных, и всё. Виолетта бросает взгляд на свой дом и с горечью спрашивает: — Знаешь уже? Ненавидишь? Винишь? Медведева сжимает пальцы Вилки сильнее. Она садится рядом и качает головой: — Нет. Я предполагаю, что произошло что-то ужасное, но я ничего не читала и не смотрела, хотя мне предложили. Я хочу узнать всё от тебя. Малышенко прикрывает глаза. Ей не хочется погружаться в прошлое. Не хочется вспоминать, что она совершила ужасную ошибку, из-за которой погиб человек. Человек, который был ей очень близок. — Я расскажу. И если ты разочаруешься… Я не обижусь. Кира тянет Виолетту в машину за собой. Усаживает на переднее сиденье и протягивает коробку, поясняя: — Ботинки. Нужно было сразу так сделать. Тридцать седьмой же? Вилка кивает и шепчет: — Люди вокруг меня умирают. Мать, отец… И она. Она тоже умерла. Из-за меня. Потому что я не сделала ничего нормального, чтобы защитить её. Я с этим живу, хотя не хочется. Начинается исповедь длиной в несколько лет. Перед глазами чужие, карие. Красивые. Длинные ресницы и нежное-нежное «Вилочка», от которого Виолетта хочет рвать на себе волосы.