The beginning of the end.

Той ночью Фёдор не вернулся в покои, оставшись тухнуть в своём кабинете за столом. Сперва, конечно, помотал нервишки Гончарову, прибежавшему по первому шёпоту служанок, немного испортил какие-то важные бумаги, случайно, в порыве вспыхнувшего новой волной гнева при жалобах, опрокинув на них подсвечник. Что-то загорелось, что-то подпортилось воском, благо обошлось без пожара, Иван и тут подоспел. Даже попытался советом помочь беснующемуся императору, но в конце концов просто ушёл, как только брюнет выместил на нём всё, что копилось. Некрасиво и отвратительно, но почему-то телохранитель принимает каждую мерзость с ладони Его Величества, не чувствуя обиды или злости.   Над таким потоком эмоций даже вечный попутчик посмеялся, приняв на стене форму тени, уже похожей на его осязаемую фигуру. Именно его колкие насмешки остудили человеческую голову окончательно, что даже Достоевский удивился, почему так сильно вспылил. Ответ пришел быстро, оказавшись весьма очевидным. Поэтому до следующего утра мужчина провел в глубоких раздумьях, каким образом ему нужно подступиться к Осаму.   Уже следующую седмицу Фёдор... действительно был в разы терпимее к мужу. Они общались не так много, и, что стало в новинку, конфликт не забылся следующим днём. Бывший принц и раньше не особо радушным взглядом его приветствовал, сейчас же совсем очерствел: сухой тон, такие же переглядки. Со стороны же императора все менялось весьма плавно, не рубить же с плеча. Никакой потехи в словах брюнета, никаких попыток зацепить шатена, полное отсутствие наигранных прикосновений и стремления одолеть и унизить супруга в какой-то придуманной им игре. Временами проскальзывал интерес в вопросах о самочувствии Дазая: как спалось, устроил ли его сегодняшний завтрак-обед-ужин, может десерт, чем занимался весь день. Конечно, было неприятно слышать колкие ответы с явным подтекстом "Тебя это волнует?", но, как сказал Иван, первое время придётся потерпеть. На эту субботу у Его Величества есть план.   Занятия по вальсу уже закончились, как минимум покинувшая только что помещение Василиса Петровна является явным признаком его правоты. Достоевский не позволяет двери закрыться окончательно и проходит внутрь, застав собирающего письменные принадлежности супруга.   – Как занятия? – Они приветствовали друг друга утром, зачем лишний раз воздух сотрясать. – На ноги не наступаю. Прогресс, я считаю, – Осаму на рефлексе глянул на Его Величество буквально на секунду и вернулся к «более интересному занятию». Отчего-то у Осаму после сна не отлегло, раздражение средней тяжести уступило место настоящей злобе; скрывать и не скрывал, частенько отвечал без энтузиазма или ярких эмоций. Господи, даже тех же самых фальшивых улыбок стало меньше, почти пропали. Он решил вертеть одного великого на своём безразличии и просто существовать сам по себе, насколько оно возможно. Как жаль, что Фёдор не придержался той же тактики: Дазай не понимал такого резкого изменения в поведении правителя. Забота, усилившаяся в разы, терпение к его нежеланию контактировать, чёртова нежность – так странно ощущается. Но ему было легче безразлично махнуть рукой и реагировать с тонкими намёками на насмешку, чем на постоянке анализировать, какая муха того укусила. – Есть планы на день? «Ха-ха, какие это планы на день могут быть у меня, хочется спросить.» – Всё, чем он здесь в основном занимается – это либо ошивается в библиотеке, либо прогуливается по дворцу, двору. Сразу видно, жизнь полна насыщенности! А проводить свободное время с Достоевским ему не хотелось, особенно после недавней ссоры, которая, вероятно, не сравнится с мелкими предыдущими. И отчасти избегая его, принц готов был найти кучу дел для себя. Именно поэтому большую часть времени проводит где-то вне дворца. И нет, не за воротами. – Мы с Иваном Александровичем собираемся.. – "Навестить его родных. Так и скажи, твой ненаглядный в неверии рассмеётся", – ...Прогуляться по окрестностям. Раз тебе во дворце скучно, может изъявишь желание прокатиться с нами. На предложение в голову сразу чётко вкидывается отказ, ведь.. Да боже! Осаму лучше поскучает где-нибудь тут, подальше. – Вряд-ли моё общество тебе будет кстати, – «Точнее твоё мне» Дазай наконец собирает всё в стопку, по порядку распределив каждый лист, и повернулся к Достоевскому. Он всё ждёт, когда Фёдор начнет излюбленную шарманку по типу: «ну как же я без своего ненаглядного». А шарманка-то и не начинается. Фёдор молча дожидается конкретного ответа, скрестив теперь уж руки на груди. Откажется – настаивать не будет, хотя сам жалился, что ему во дворце скучно. Вот чему действительно стоит удивиться, так это сдержанности мужчины: на языке так и вертится язвительное словечко. – Ну ладно уж, я не против, – У принца была небольшая проблема: если собирался выходить, он с непривычки надевал на себя много ненужной одежды, что робко иногда подмечали служанки – когда в голову взбредёт в шутку спросить, выглядит ли он лучше, чем император – потому что, извините, погода в Ракрэйне адски холодная, да и не знает тот хороших сочетаний в одежде другой страны. Просто пялил на себя то, что первое увидит в шкафу. – Но если это надолго, то я не пойду. Не хочу отморозить конечности, – «..и находиться рядом с тобой больше нужного» – Чудно. После обеда у ворот встретимся, – Достоевский без излишеств отстраняется от дверей, повернувшись к ним, и приподнимает обе руки, чтобы открыть их, но уточнения перебивают последовательность действий, – Вернёмся к ужину. Особо не замёрзнешь, мы верхом на конях поедем, – "Он-то верховой езде обучен вообще? Или ты как доблестный герой его на своего коня боком посадишь?" – Оденься потеплее. Служанки подскажут, что надеть, – "Шубу они ему подскажут". – Откуда, кстати, такое спонтанное желание? Ты ж почти не выходишь за пределы ворот.   – Это не спонтанное желание. Что-то вроде.. – Двери всё-таки подталкивают, – ...Традиции. Сообщи на обеде своё окончательное решение.   Гончаров, думается Феде, позабудет о всяком покое с этими двумя, либо, напротив, поездка пройдёт в такой тишине, что мужчина не найдёт в себе спокойствия, чтобы перетерпеть этот неблизкий путь. Как минимум, не возникнет проблем у него дома; родители Ивана очень престарелые люди, последние года три даже не могут вспомнить действующую власть. Его телохранитель и хороший друг смог обеспечить им весьма беззаботную жизнь, да настолько, что все внутриполитические новости и проблемы попросту обходят их стороной. Ничего не отвечая, Осаму проводил взглядом Фёдора, задумавшись, нужна ли ему эта поездка вообще, чем стоит пожертвовать: съедающей скукой или собственным комфортом. Но с другой стороны, какова вероятность, что «прогуляться по окрестностям» будет более интересным, чем, например, попытки пообщаться с вороном. Вернер редко появлялся в его поле зрения, но почему-то кружил где-то рядом, если прилетал; каркал на Дазая, и непонятно, от чего, птица вроде умная. Парень пару раз от балды решил поболтать с ним, с удивлением приметив, что птах замолкает, как-будто..слушает? Была мысля, что Достоевский через ворона контролировал его, но она достаточно быстро улетучилась из головы, оставшись «бредовой». Было принято решение, что раз терять им обоим нечего, то принц соизволит прогуляться. *** – Может тогда подождём у западных ворот?   – Навряд ли он знает о них. Дождёмся здесь.   Император и его телохранитель действительно ожидали у ворот, в стойкой тишине: Иван сапогом ковырял затвердевший комок снега, а Фёдор наблюдал за пируэтами медленно падающих снежинок. Большие хлопья рано или поздно оказывались либо на земле, сплотившись со своими братьями и сёстрами в одну белую оболочку, либо приземлялись на плечах и макушках мужчин, оставаясь лежать на них неподвижно. Холод не позволяет тем впитаться мокрой каплей в одежду аристократов. – Прошу прощения! Я совсе-е-ем чутка задержался, – Как и обещалось, они встретились у ворот, но парень подоспел на пару минут позже, но ещё в обед сказал, что с превеликим удовольствием составит компанию Его Величеству, надеясь, что это не эдакая попытка с ним помириться. Но если брать во внимание поведение Достоевского последнюю неделю, то он уже давно пытается, либо Осаму замахнулся с самомнением. Благо, служанки помогли ему подобрать тёплые вещи, и холод не пробирается до жил сквозь неё. Стоило отметить, что одежда в Ракрэйне была намного больше по нраву, чем многослойная в Аспинес: никогда не любил тратить время на завязывание поясов после каждой новой облегающей ткани. – Знаю, опаздывать не принято. Надеюсь, Вы простите мне мою ошибку? – Гончаров приветствующе откланялся и Дазай вежливо кивает. – Прощаем. Предлагаю более не тратить время, – И брюнет первым начинает ход. – Вы вроде говорили, что мы на конях поедем, – Принц вертит головой в стороны, как бы спрашивая, где обещанный транспорт. – Я, к слову, очень хорошо умею на них ездить.   Следует недолгое молчание: Фёдор молчит из-за нежелания много болтать, а Ивану добро не давали. Правда в конце концов отвечает, потому что многозначительный взгляд императора не терпит более ожиданий.   – Они ждут нас у западных ворот. Ими никто не пользуется, поскольку выход через них – ближайший путь к выходу из столицы, грубо говоря, за ними окраина города, и ловить там нечего.   – А как же—   – Ваше Величество, пожалуйста.   Достоевский тихо усмехается. Не любит Ванечка вспоминать, откуда он родом, и каким детство его было. Оно и понятно, прошлое нынешнего рыцаря – бельмо на его репутации. – Ла-адненько, – Ведёт парень себя весьма бодро, что не скажешь о предыдущих днях. Ну, это пока он не заговорил с Его Величеством. Иван ведь ему ничего не сделал, будет неправильно по-детски вымещать на всех вокруг накопившийся по капелькам ливень.   Приходится обойти четверть площади дворца, чтобы дойти до западных ворот. Как и было сказано, в начале пути их уже ожидал конюх с тремя донскими конями; все чистокровные, рыжие. Невероятно спокойная порода.   – Ваше Величество, – Кланяется слуга, держа в руке поводья, – Кони готовы отправиться в путь.   – Чудно, – Император первым забирает одну пару поводий у конюха, отходя с жеребцом в сторону, чтобы не мешаться, – Иван, помоги Дазаю оседлать св– Второй император, недолго думая, резво запрыгнул в седло, после взял поводья и лишь потом переварил слова Достоевского, самодовольно закатив глаза. – ...оего коня. Припоздал, – Брюнет повторяет за шатеном, устраиваясь на месте удобнее, поправляет поводья.   Телохранитель себя ждать не заставляет. Достоевский говорит конюху, что вернутся они не раньше, чем темнеть начнёт, чтобы тот имел ввиду, когда надо будет встречать эту троицу. Дазай чуть поёрзал на животинке, принимая удобное положение для сохранения равновесия, ибо он уже однажды удостоился чести свалиться с лошади. Теперь сидит правильно, а то упасть с такого крупного коня – себе дороже. В Аспинес аборигенными породами являются мелкие лошади, обладающие малым ростом, крупной головой, толстыми густыми гривами. Они славятся своим упорством и способностью выживать в экстремальных условиях; самые умелые.   – Желательно быстро покинуть город, потому что западная часть столицы не самая благо—   – Криминальная, называй вещи своими именами, – Император перебивает его, провожая взглядом конюха. Ворота отворяются стражниками на стене, все тронулись с места, стоило только резвым коням пискляво заржать. – Любопытно, в Ракрэйне вообще безопасно жить, когда ты не царская особа, – Вопрос достаточно... глуповатый. Достоевский задумывается на секунду, вспоминая, сколько покушений на его душу лет так семнадцать назад пришлось, и как-то горько усмехается.   – Безопасней некуда. Нет такой страны, которая не отбрасывала бы тень преступности, – Отвечает Фёдор, скомандовав коню ускорить ход. Иван же обгоняет императоров, чтобы контролировать их путь.   – Его Величество прав. Мерзавцев везде хватает, но простой народ находится в относительной безопасности. Только дикие звери служат ему угрозой.   О чём уж говорить, у них толком-то разбойников нет. Точнее есть, однако та группа далеко не уроженцы Ракрэйна, что весьма забавно для Феди и неприятно для Осаму, да и палок в колеса по определённой договорённости с Фёдором не ставят. Но об этом позже. – Я так понимаю, мы с определенной целью выдвигаемся? – В ином исходе, Осаму тогда не понимает, с чего бы они втроём выходили именно в западную часть столицы, где, по словам Гончарова, опасно; в обычной прогулке могли обойтись главными воротами. – Раскройте же секрет милому!   – Ну как сказать, – За брюнета отвечает Гончаров, – Для Его Величества – прогулка, а для меня же скорее обязательство.   – Мы направляемся в деревню, где живут его родители, – Уже прямо говорит сам Достоевский.   За несколько минут они действительно покинули город, теперь уж чуть замедлив ход. Спешить некуда, путь не такой далёкий, есть возможность полюбоваться укрытыми снежными коврами поляны, рассмотреть линию горизонта из серых лесов, за которыми возвышаются длинные горы, разделяющий материк на два континента. Вот как раз в сторону гор им и нужно.   – В этот раз нас встретит только матушка.   – А сёстры с братом?   – Коля сейчас на юге, у графьев преподаёт язык.   – Это у кого?   На удивление, диалог приобрёл более дружеские тональности: никаких формальностей, за стенами столицы эти двое позволяют себе более вольное общение.   – Салтыковы, они тебя в прошлом году на чаепитие приглашали.   – Соболезную Николаю Александровичу, – На это Ваня несдержанно хохочет, – Так а сёстры?   – Сашка наконец замуж вышла пару месяцев назад, а Аня просто приболела.   – А Аня когда собирается?   – Она сама ещё не знает. Матушка ей уже все уши прожжужала, что она до внуков не доживёт, если младшая как Саша булки мять будет, – Ваня вздыхает, вспоминая все письма, в которых сестра изливала ему душу, – Ваше Высочество, – Обращение уже к принцу, чтобы не заскучал, – А у Вас есть младшие или старшие? Дазай, кажется, прослушал диалог Ивана и Фёдора: он был занят созерцанием пейзажа и чудесного вида, который невольно зацепил глаз. Так.. красиво и живописно. Осаму и раньше знал, какая в Ракрэйне зима и сколько снега, но увидеть вживую открывшуюся перед ним сияющую природу – совсем другое удовольствие. Ступив на поляну, открывается завораживающий вид: белоснежный покров тянется до самого горизонта, словно бескрайняя степь снега. Зимние солнечные лучи проникают сквозь ветви и отражаются в кристаллах снежинок, создавая мерцающую симфонию света и оттенков. Царит особая атмосфера спокойствия и тишины. Деревья облачаются в светлые плащи из инея, словно создавая феерическую сказку. Здесь, где они на данный момент находятся, деревьев почти нет, разве что по одной штуке на каждые тридцать метров. Ненавязчиво глядя на ветви, которые нежно покачиваются под весом снега, сложно вникать в разговор, что тебя тем более не касается, а дома такое редко увидишь. Да что там! Вообще не увидишь. – А? – Зов вывел из своеобразного транса и Дазай соизволил повернуться лицом к своим спутникам. – М-м.. Ну как сказать.. Родных нет, но с нами последние года два-три живёт одна девочка-сиротка, которую поймали за кражей наших припасов. Сначала хотели из города сослать, но отец пожалел её из-за накалённых отношений государств, – А точнее растаял под авторитарным и капризным нравом, – Тогда, если не ошибаюсь, всё только начиналось. Некоторые думают, что она ещё одна кровная и заслуженная наследница престола. Будем честны, живёт девочка и вправду как принцесса, – Что, кстати, было удивлением для Осаму, так как он раньше не замечал особую любовь императора Аспинес к детям. Но принц подозревает, что семья была бы больше, не сбегай его мать из страны. – Сиротка? – Блондин переводит многозначительный взгляд на Фёдора, будто желая свериться с императорской реакцией, да только тот абсолютно нейтрален, – Да уж. Удивительно. А может он просто думал, что брюнет вставит свои пять копеек. В конце концов, с Яновским произошла похожая ситуация, только вот Николай был сбежавшим рабом, совсем еще мелким, когда Достоевский его подобрал. Забавно, но отношение к юноше такое же, как и к девчонке-сиротке. Единственное, вокруг Коли хотя бы имеются невидимые границы, через которые тот не ступает благодаря умелому контролю мужчины. Как Фёдор над ним только управу нашел, Иван с ним успевает намучаться.   – Я, честно признаться, думал, что у Вас как минимум один единокровный будет. В Аспинесе же, если не ошибаюсь, император имеет гарем... – Вслух рассуждает телохранитель. Ох, погодите.. кажется, их дорожка ведёт вдоль одинокой, стоящей неподалёку сосны, похоже от частых метелей теперь растёт по наклонной. Есть идея. – Иван, могу я попросить Вас чуть поторопиться? Я хочу поговорить с Его Величеством. Лично. Гончаров вновь озирается на императора, мол, может откажет, но тот непоколебим в своём выражении лица. Прошло несколько минут, а его каменная мина ни на миллиметр не скорчилась. Но раз ему в противовес ничего не сказали телохранитель ускоряет ход.   Федя же в некой прострации. Это Осаму-то захотел с ним поговорить? Ну всё, завтра Ракрэйн развалится, мир напополам расколется, люди вымрут, солнце с неба упадёт. И мужчина терпеливо ждёт, когда шатен начнёт изъясняться. Дазай дожидается, когда Гончаров опередит их хотя бы на небольшое расстояние и молчит с минуту, думая, какую бы драму сыграть. – Знаешь, ты такой хороший в последнее время, даже не верится, с чего бы это? – Вставить словечко Фёдору не дают; приходится уже ждать момента, когда и самому высказаться можно, потому что Достоевский только рот открыть успел, а Дазай всё не унимается. – Потеплел к милому. А у тебя, оказывается, есть светлая сторона! Как-будто наконец нашёл ко мне подход.. – Император останавливается вместе с Осаму, когда он задержался, стоило первому встать под снежные ветки. Теперь это не выглядит как попытка поговорить, скорее как насмешка, которая в конце концов превратится в захлопнувшийся капкан. Дазай тянет поводья на себя, призывая коня встать в свечку; парень успевает схватиться за ветку и сразу же отпустить её, когда животное опустилось на все четыре. С дерева валится снег прямо на Достоевского. Конь Фёдора тут же замотал головой, размахивая своей гривой, пытается вытряхнуться самостоятельно, но Его Величество вовремя тянет за поводья, призывая животинку угомониться. Чудно, снега навалило и в седло, и на голову с бедрами. Брюнет делает медленный вдох... – Но промахнулся, хе, – На Дазая, конечно, тоже немного попало, но это что-то незначительное, по сравнению с целым обвалом на супруга. – Догоняй! –Вон Иван уже в культурном шоке стоит, поэтому Осаму поспешил к нему, быстренько пробежав мимо брюнета.   – ...вау, – Мрачный взгляд скользит по обернувшимся Ивану и Осаму, и только потом император стал отряхиваться. Гончаров думает, что Его Величеству повезло с капюшоном, а вот Достоевский, сгребая из седла прилично так снега, лепит втихушку снаряд. – Кстати, насчёт гарема. Ну-у-у, можете считать, что мой отец не смог позабыть свою первую возлюбленную, она же моя мать, – Запоздало Осаму комментирует чужие рассуждения, с несдержанной лёгкой улыбкой глядя, как Достоевский недовольно зыркает на него, – Сбежала, не выдержав ограничений во дворце, прихватив вместе с этим сердце Его Величества, – Вроде, это и нельзя назвать секретом, поэтому Дазай так свободно откровенничает, в Аспинес и подавно все в курсе, пусть Мори не разглашал информацию, но люди сами додумали, а из дворца слухи просочились. Императору востока, если честно, было всё равно, и на других женщин не смотрел: отпустил возлюбленную, но никем заменить не смог или не хотел. Теперь Дазая нет, а это значит, что если он не вернётся, то в будущем страна ляжет на плечи Элис и войдёт в историю, как первая женщина на престоле. Иван всё-таки неоднозначно глянул на шатена, когда Фёдор отряхивается. – Да ладно Вам! Я же любя, от всей души и чистого сердца! Достоевский снимает капюшон, чтобы остальной снег сам свалился, и слегка ногами бьет по бокам животного, двинувшись наконец вперёд. Путники перед ним отвернулись и продолжили путь, а вот Фёдор Михайлович.. – Когда мы уже---   В ту же секунду снежок смачно врезается в затылок второго императора, в то время как мужчина непричастно продолжает отряхивать снег с плеч и седла, в одной руке удерживая поводья. Теперь Иван думает, что у этих двоих детство в— одном месте заиграло. – Я поражён.. Подкрасться сзади, как трусливо! – Парень опускает голову вниз, выискивая снежок в надежде, что он не развалился и остался где-то в седле, но тот, увы, посыпался на землю. Император только пожимает плечами, ускорив ход, чтобы в конце концов выровняться с Иваном. – Ничего не знаю, я родился в год крысы, – И вообще! Фёдор ещё смиловался и поскромничал в своей мести: Осаму получил снежок, а его, считайте, сугробом засыпали. Чем не проявление милосердия? – М-м, то есть никаких наложниц? Мне думалось, что только дамы Ракрэйна отличаются своенравностью и свободолюбием, – Тему Иван не закрывает, будучи искренне заинтересованным культурой другой страны. – Вообще были, но вот с появлением девочки он про них забыл. Всё внимание до сей поры уделяют только ей, – Осаму помнит, как после побега матери наложницы длительное время грызлись друг с другом, чтобы занять ее место, некоторые даже пытались подмазываться к нему, чтобы повлиять на отца через него, но всё выходило боком: маленький принц был очень проницательным. – Прошу прощения за, возможно, глупый вопрос. Говорят, в Аспинесе женщины проходят специальное.. обучение? Перед тем, как выйти замуж, – Фёдор думает, за что страна восходящего солнца так ненавидит своих женщин. – Почему для того, чтобы выйти замуж, они столько трудятся?   Гончаров в действительности не мог понять, почему происходит не наоборот. Как правило, в быту всё равно главнее женщина, и Ракрэйн в этом вопросе отличается от Аспинес. Если уж говорить утрировано, то это женщины проводят кастинг, правда это скорее касается простого народа, у аристократии всё тяжелее. Браки между графьями фиктивны, там о любви только "стерпится и слюбится". – Женщина проходит обучение в том случае, если выходит замуж за императора, потому что она должна уметь быть императрицей. Не обученная этикету и не знающая своих обязанностей определённо не станет женой столь важного лица. В простонародье таких установок не встречается, поэтому не стоит обобщать. Кстати, «Аспинес» не склоняется. На будущее, – Иван неловко поджимает губы замечанию по грамматике. Он знает об этом, но любимая славянская привычка склонять все существующие слова берет своё. Дазай пожимает плечами, понимая, как на самом деле простым девушкам повезло, потому что в учении императрицы столько мути, что повеситься можно. Ему тогда даже стало искренне жаль свою будущую жену, она буквально через огонь и воду пройдет. прошла бы. – И часто вы так выбираетесь к родителям? Я надеюсь, они будут рады не только Вам, Иван Александрович.   – Ну, каждый год, в день, когда Фёдор Михайлович не занят бумажной работой и прочими делами государства. Он очень... нравится моей семье, – Наверное, потому что они не знают, кем Феденька является.   – У Гончаровых, видать, в крови души не чаять в Достоевских, – Подшучивает брюнет, время от времени сдувая с лица челку, сползающую из-за редких порывов ветерка. Иван, кажется, впервые за всё время пребывания Осаму в Ракрэйне закатывает глаза. При первых годах их знакомства Достоевскому столь страстная преданность казалась странной и даже пугающей. Тогда Ваня в его глазах выглядел скорее одержимым, чем заботливым и верным. – Поскольку Вы не сильно-то отличаетесь внешностью от ракрэйновцев, Вас примут радушно. И придётся потерпеть, тут не меньше часа езды.   – Если поскачем быстрее, то и за полчаса управимся, – добавляет Фёдор, отпустив на секунду поводья, чтобы поправить перчатки. – Ах да, ещё хотел спросить, если позволите, – блондин вдруг остановился и обошёл коня Его Величества, сравнявшись с ним, – Что же за условия такие, что Ваша мать сбежала из дворца? Парень поправляет перчатки, которые слегка съехали и оголяли запястья, запихнув края в рукав, да понадежнее, параллельно внимая новому вопросу телохранителя. Гончаров немного удивляет своим любопытством к чужой стране. Он, если честно, выглядит как тот самый ракрэйновец, которого интересует только Родина. Ну хорошо, выглядел. А вот Федя думает, что не такая уж и плохая система выстроилась на востоке. Он ничего не знает плохо помнит свою мать, но по шепоткам служанок в те времена женщиной она была вспыльчивой, капризной. Временами. Мол, на баллах не брезговала флиртовать с графьями при живом-то императоре. Достоевский помнит её в своей компании равнодушной и сдержанной. Никакого обучения та не проходила, если не считать годы базового образования, полученного ею в своем родном доме. – Ей тоже пришлось обучаться, вряд-ли свободолюбивая женщина будет в восторге от правил, которые вынуждена была соблюдать: как правильно есть, стоять, сидеть, очень строгие ограничения в выражении эмоций, много не болтать, долго зрительный контакт не держать, как нужно ублажать императора, развлекать. Она терпела это до появления меня, а потом сбежала, оставив прощальное письмо, – Он бы ещё добавил, что помимо независимого и упрямого характера женщине также хотелось заниматься любимым делом – ибо она являлась чистокровной ведьмой и её, как никак, тянуло обратно; казалось, что быть императрицей вовсе не для неё – но умолчал, так как им необязательно знать. – Откровенно говоря, будь здесь всё то же самое или похуже, я бы тоже сбежал, – Истину глаголит. Огромная благодарность Достоевскому, что его вся восточная жуть не коснулась. – А в Ракрэйне всё в корни иначе? Ну, если судить по Вашему интересу.   – В Ракрэйне за императора могут выйти замуж только аристократки, – Достоевский объясняет за Гончарова, вместо того, чтобы ответить супругу на его нытьё, – Поэтому никакого обучения перед замужеством они не проходят. Правила этикета входят в программу базового образования, полученного в графском доме ещё будучи ребёнком. Единственное, наша страна не считает нужным подавлять характер будущей императрицы – как ты под людей не подстроишься, всё равно найдут повод для осуждения, так зачем издеваться над нравом женщины? Могу предположить, что в Аспинес такая система существует из-за возможности простым женщинам вступить в брак с императором. Поправь, если не прав. – Не спрашивай у меня. Эта традиция существует уже давным давно и устоялась, как обязательство, а так мне близки взгляды вашей страны на этот счёт. В наложницы чаще всего берут простушек, поэтому – да, ты прав, – Если бы Осаму по-настоящему полюбил, то не отдал будущую жену на такое жестокое растерзание, ибо каковы шансы, что она не сбежит также, как его мать, или будет счастливой. В противном случае пришлось бы повторить цепочку брошенных, верных и одиноких императоров в Аспинес.   – Так мы ускоримся? – напоминает Ваня, оглядываясь на двух правителей.   Фёдор же случайно переглядывается с Осаму. Ну, раз хотят, то ладно. Император рванул первым, когда конь сорвался на галоп. – Ну никакого уважения к супругу, поглядите, – Дазай закатывает глаза; взмахивает поводьями, скомандовав коню вместе с движениями шенкеля, и поспешил догнать Гончарова с Достоевским. Следующие полчаса никаких диалогов не велось, потому что и тем для разговора уже не было, и под цоканьем копыт пришлось бы переспрашивать по нескольку раз, о чем там говорил собеседник. Они двигаются в сторону гор, постепенно приближаясь к лесу, в котором, как он понял, и находится эта деревня и по которому принц с удовольствием не прочь пройтись. Деревня эта, к слову, несмотря на то, в какой глуши находится, всегда внушала Достоевскому спокойствия больше, чем собственный дворец. В деревне не царит вонь, как на улицах городов, в деревне не так много людей, сколько есть в столице, в деревне элементарно опасных преступников и карманников не водится, за исключением мальчишек хулиганов, которые другой раз не прочь и яблоки с чужой яблони сорвать себе, и окошко у избушки снарядом из рогатки разбить. Да и люди здесь привлекают своей простотой и радушием. Правда до тех пор, пока они не узнают о цвете твоей крови. По прибытию Фёдор по старой привычке озирается вокруг, мол, нету ли хвоста, хотя в их случае даже если бы и был, то не страшно. Ничего криминального у них не происходит, ловить не на чем. Расположение в лесу даёт бонусом не только безопасность урожаю от ветров, но и свою атмосферу. Неплохой пример того, как люди неплохо уживаются с природой; прямо у входа в саму деревню гостей встречает незнакомая Осаму женщина, что радушно улыбается Ивану, который самый первый слез с коня. Дазай спускается вместе с Фёдором и подходит к нему. – Все ракрэйновцы не любят чужеземцев? – «Да, и посмотрят ли на меня, как на тряпку снова» Говорит полу шёпотом, чтобы не услышал никто, пока есть время. – Внешностью-то не отличаюсь, а вот имя у меня, ну.. никак не отдаёт славянским духом.   Вопрос вводит в секундный ступор: с чего вообще было решено, что ракрэйновцы не жалуют иностранцев? Ах да, его ненаглядный же всех под одну гребёнку сгрёб, обозвав целую нацию скотом. У Достоевского на языке крутится множество язвительных ответов, но сейчас не время корить недалёкого мужа, когда они только-только начали хотя бы нормально разговаривать между собой.   – Тебя воспримут как обычного человека, – Мужчина перекидывает поводья через голову коня, чтобы дальше пойти с ним пешком, – Можешь считать, что это заслуга Ивана. Ему все здесь доверяют, так что любой чужак, приведённый им, уже как свой, – Наверное, Осаму будет намного приятнее услышать это объяснение, нежели потом мириться с мыслью, что ты оказался не прав в своих высказываниях. – Здравствуйте, Авдотья Матвеевна, – Голос брюнета вдруг зазвучал в три раза громче, а Дазай, до этого прислонившийся к Достоевскому ближе обычного, – чтобы шёпот точно разобрал – мелко и еле заметно вздрогнул от неожиданности резко повышенного в два раза тона; повернулся взглянуть на пожилую женщину, случайно врезаясь в её глаза, которые уже во всю оценивают незнакомца. Молча. Вероятно, ожидая, когда того за неё попросят представиться.   – Феденька, здравствуй! Прости старую, если именем ошиблась, совсем память дырявая совсем.. – "Как и слух".   – Я рад, что вы всё ещё меня помните, – Император улыбается, хотя смысла не особо много: старушка уже смеряет взглядом третьего гостя.   – Знакомься, ма, это мой оруженосец, – "И плевать на Никольку уже, да?". К сожалению, приходится врать, – Первый месяц служит. Представься.   Гончаров намеренно предлагает второму императору сделать это самому, и Федя прекрасно понимает, почему. Когда он оказался тут впервые, ему перепала такая же честь, но дело далеко не в лени. Иван не желал брать ответственность за раскрытие секрета, именно по этой причине давал возможность придумать гостям себе другое имя, если те страшатся раскрыть свою личность. Достоевский в своё время не испугался, хоть и был мелким. Даже интересно, станет ли Дазай шифроваться, или осмелится влиться в ракрэйновское общество под своим именем. – Добрый вечер, уважаемая, – Осаму в знак уважения к старушке кивает, подобающе поприветствовав. – Для меня честь познакомиться с Вами. Меня зовут Дазай. Дазай Осаму, – Осмелился, всё-таки. Да потому, что пауза невежественно затянулась бы, пока он придумывает себе новое имя. Стоило путникам оказаться в дюжине метров от нужного дома, из него тут же вырвалась укутанная в платок девушка, прямо босиком по снегу бросившаяся встречать старшего брата. Чуть ли не запрыгнула на него с визгом радости но на шею спокойно бросилась. Получила нагоняев от старой женщины, мол, больная и босиком по снегу, совсем умом тронулась девка! Иван тоже сделал осуждающее выражение лица, сдерживая каждый мускул, предвещающий улыбку до ушей. Из себя Достоевский смог выжать что-то странное: лицо скорчилось так, будто император целиком лимон проглотил. Ну извините, даже ему, любителю холода, стало не по себе при виде голых женских стоп в такую погоду. Вот и вправду здоровье попортит такими темпами. Принц тянет коня за поводья и привязывает животинку за коновязь, а после следует за Иваном и его матерью в дом. Как только он ступил за порог предпоследним, неумышленно обогнав Фёдора, в ту же секунду окутало теплом, таким обжигающе приятным, Дазай словно льдинка готов был растаять. Но вместо этого решил осмотреться: уютный дом, скромно обустроенный, который ощущается в разы комфортнее, чем огромный со всеми удобствами дворец. И непонятно, почему, ибо компания Фёдора никак не портит малину. Бедным домишко нельзя назвать, видать, Гончаров помогает семье, а может и не только он. Иван помогает матушке подготовить стол, ибо негоже гостей чаем не угостить после холодного пути в их-то суровую погоду. Предлагать свою помощь – бесполезно, проверено на личном опыте. Помощь принимается здесь исключительно от Ивана, и то из-под палки – мужчине буквально приходится умолять пустить его к бытовухе. Происходит всё по одному же сценарию: сейчас блондин помогает стол накрыть, потом уйдет дрова колоть, а затем с матушкой по деревне пройдется, все ямки и кочки повыравнивает. И абсолютно каждый такой же акт брюнет остаётся наблюдателем. Активизируется он только во время незатейливых бесед. Осаму отправили мыть руки и раковину он нашёл быстро, поэтому быстренько снимает перчатки; слышит приближающиеся шаги и боковым зрением видит, как нему подошёл Фёдор с той же целью и шатен разворачивается, случайно сталкиваясь с императором нос к носу, пришлось даже чуть прислониться к раковине. Парень брызгается ещё мокрыми пальцами на Достоевского; лицо морщится, глаза жмурятся: вовремя его из мыслей вытащили. Император слегка хмурится, снимает перчатки и голыми руками стирает влагу с лица, не выражая ни капли раздражения. Только сейчас дошло, что Дазай сделал, и почему. Осознанный взгляд поднимается на... темные, почти черные глаза. Окошко у этой стороны только одно, находится почти у красного угла избы, свет у раковины приглушенный, из-за чего цвет и кажется гуще. – Не так близко, – Стремление принца держать брюнета на расстоянии во всех смыслах ещё прогрессирует. Вряд-ли оно вообще когда-то пройдёт. Внезапно хлынувшая на него забота, можно сказать, ни на чём не отразилась и ничего не изменила. Как Дазай уже открыто упомянул: «Промахнулся». – А тебя кем представили, позволь узнать? – Чистый интерес, не более. Ему ведь.. нужно знать, дабы не ляпнуть чего лишнего.   – Фёдор. Просто Фёдор, – Императору приходится мягко положить ладони на чужую талию и отодвинуть от раковины, наконец имея возможность тоже помыть руки.   Центр комнатушек освещали лучины, благодаря которым свет желтил, да и тень четкая отбрасывалась. Казалось бы, свет как свет, но Достоевскому по большей части приходится мастится у мест, где его собственная тень в теории сливалась бы с другими, поскольку... его вечный компаньон не суёт носу в избы, где есть иконы. Как однажды ему объяснили: "Побьются с моим присутствием". Осаму вскинул бровь, когда ему зачем-то назвали имя, глядя на Фёдора как на.. дурачка, выразимся помягче. – Знаю. Вообще-то я про должность, – От лёгкого недоумения Дазая отвлекли чужие руки на талии, которые аккуратно подвинули его и ему многого стоит не начать ёрничать, сдерживая фразу с привычным грубым подтекстом: «Ты мог попросить, или язык уже не поворачивается от холода?». Но обходится всё мирно, потому что.. нечего бычиться друг на друга при свидетелях: не то место, не то время. К тому же, принц почти перестал обращать внимание на ненавязчивые прикосновения со стороны императора. «Для чего Осаму знать мою "должность", если обращаться ему придётся ко мне по— оу...»   Сколько раз шатен обращался к нему по имени за всё время их сосуществования? Если честно, Фёдор даже одного раза не может припомнить, да и сам, так-то, не лучше. Что ж, господа, их общение в полной жо—   – Извини, забыл прочитать твои мысли, – Достоевский пожимает плечами, не выдавая в своём тоне капельку недовольства, – Сослуживец. Дазай махнул рукой и подошёл к темноволосой девушке, которая недавно выбежала с голыми стопами на снег и всё ещё укутана в платок. – Юная леди, Вам бы ножки прикрыть. Кстати, изволите представиться? Девица тихонько чертыхнулась, когда ей напомнили про ноги и взглянула на Осаму. – Оу, я Анна, а Вы..? – Рад приветствовать, Анна, – Дазай осторожно берёт женскую руку и целует тыльную сторону ладони. Ладить с девушками он умел получше любого, научился ещё когда сбегал из собственного дворца и от скуки кокетничал с теми, кто понравится. Не был принципиален и избирателен, ибо чаще всего заглядывались именно на него, а он всего лишь замечал по частым переглядкам, улыбкам, перешёптываниям. – Я Осаму – оруженосец и просто приятель Ивана Александровича, ну и этого тоже, – Шатен кивнул на Достоевского, улыбнувшись Ане.   Император тщательно моет руки под холодной струёй колоденной воды, вытирает о полотенце, и только потом усаживается за стол, спокойно пройдя мимо чужого знакомства. Такие жесты со стороны супруга несомненно возмущают, но и сказать брюнет ему толком-то ничего не может. Родственницы Ивана не должны знать, какого рода связь существует между их гостями. – Погодите, не стоит! – Девушка довольно резко выдернула руку, шагнула назад и кашлянула в локоть. – Заразитесь ещё, кхе-кхе... – Не страшно, – Дазай снова махнул рукой, но на этот раз очень снисходительно, как бы призывая ту не волноваться за его здоровье. Вот только возмущение Достоевского не уходит: значит трогать простуженную девушку этому нахалу не столько мерзко и страшно, сколько от редких прикосновений императора. Да у него ж всё на лице было написано, когда Федя отодвинул Осаму от раковины. Когда ж это кончится. От недолгого диалога-знакомства отвлекает голос старушки, что зовёт их обоих за стол: «Только вас, голубков, ждём». Принц уселся рядом с Фёдором.   И вот Иван разливает по чашкам настоявшуюся заварку – не забыв шепнуть о том, что заваривалось все с его рук – из листьев липы, а женщина ставит в центр стола пиалы с сахаром и выпечкой.   – Пирожки подостыли уже, ешьте давайте. Федя, ты тоже, ну!   Извечный и надёжный друг – осторожность – предлагает другой вариант. – Спасибо, Авдотья Матвеевна, но я перед дорожкой поел, – Брюнет добавляет пару ложечек сахара в свою чашку и размешивает, стараясь не звенеть прибором о края ёмкости.   – Всегда ты так! Расстраиваешь из года в год старушку, а она ведь для всех старается, – И так каждый такой визит, фраза толком не меняется, мужчина успел её выучить. Гончаров, конечно, был озабочен подобным недоверием, но всё же понимал, что иначе Его Величество не может. В самый первый визит император даже в дом не заходил. – Сегодня снова ямы выравнивать пойдёте? – Спрашивает Анна, подходя ко всем остальным, а Осаму не понимает, о чём речь, поэтому переводит вопросительный взгляд на императора, что сидит справа от него, а после на девушку. – О, так Вы не знаете? У нас здесь постоянно меняются равнины, тропинки.. Куда-то в ад проваливаются, ну жуть просто! Один братец мой спаситель нашей деревни неспокойной. Липовый чай очень даже приходится по вкусу брюнету, несмотря на его бюджетность и простоту. У Фёдора водится множество сортов чая из-за границы, все они пестрят разнообразием вкусов и ароматов, но почему-то именно липы не имеется. Хотя на деле именно липовый чай лучше всего расслабляет, успокаивает и улучшает качество сна.   – Ну да, раз уж я здесь, – Отвечает Ваня, когда как Достоевский уже потерял нить разговора, но, благодаря Анне, смог быстро нагнать её начало. Даже усмехнулся сравнению девушки, спрятавшись за поднятой к губам чашкой. – Любопытно. Я бы посмотрел, – Дазай легонько пихнул Достоевского в плечо, обращаясь уже к нему. – Тоже пойдешь? На вопрос тот только молча кивает, делая глоток. В отличие от Фёдора, Дазай не отказался от свежей домашней выпечки, что было на радость Авдотье Матвеевне, и не забыл похвалить действительно вкусные пирожки. Нет, что вы! Осаму не такой легкомысленный и неосторожный, как, наверное, можно подумать, он всего лишь видит-чувствует, что не доверять Гончаровым нет смысла. Ну, и ещё как одна из причин: проголодался, а не попробовать заморскую еду – грех. Домашняя и тёплая атмосфера, которой веет вокруг этой семьи, как бальзам на душу после частых перепалок с Достоевским. Говорят, простота украшает человека, оно и есть сознание своего человеческого достоинства. В беседах второй император участвовал поактивнее Фёдора и, как ему показалось, понравился старушке, а уж с Анной они почти сразу нашли общий язык; чаще всего разговаривал именно с ней, в перерывах, когда Иван очень увлечённо болтал с матушкой. Удивительно, но про брюнета тоже не забывал: был случай – беседовал, а если тот подолгу молчал, то ввязывал в диалог. Ну, тут больше из-за скрытности, ведь никто не должен подавать виду. Вот вернутся во дворец, тогда всё встанет на свои законные места, а сейчас.. сейчас забудем. После их последней ссоры – это первый раз, когда они нормально общаются друг с другом.   Правда к моменту, когда они выдвигаются на поиски несовершенств дороги, проходит достаточно времени: пока чай попьют за долгими шумными беседами, пока Ваня дров нарубит, времени действительно утекло немало. Еще час и начнёт уже темнеть, судя по приближающемуся к горизонту солнцу. Уже на самой вылазке было не так шумно, как в избе за столом – так уж вышло, что в компании Ани Ваня тоже перестает быть тихим и спокойным. В такие моменты Фёдор становился сентиментальнее, желая искренне хоть на долю секунды почувствовать себя своим в этой обстановке, забыв про неловкость от чуждой его характеру атмосферы. Прогуливаясь по улицам вместе со всеми, Осаму с искренним интересом наблюдал со стороны, как Иван своей способностью выравнивает ямы, которые только мешаются на тропе.   – Во, вон там, сынок. Василий Васильевич чуть там не оставил свою повозку. Колесо застряло, всей деревней выталкивали, – Старушка тычет пальцем, ускорив шаг. Издалека ямка не видна, но стоит приблизиться, так тут же возникает желание присвистнуть: это уже не ямка, а яма. – И часто так земля-матушка бунтует? У-у-у... – Дазай приближается к месту, куда указывала старушка, не скрывая удивления. – Часто, милок, у нас же равнинные территории. Да и гляди, от нас горы не так уж и далеко, с землицей нашей чего только не творится, – Старушка, может, и милая, но попричетать шанса не упустит никогда: либо старость свое дело сделала, либо это черта характера такая.   Фёдор, пока внимание всех привлечено последней ямой, осматривается вокруг, на поиски какой-нибудь ещё упущенной из виды ямы, случано замечает несвойственное движение собственной, совсем нечеткой и тусклой из-за наступающей темноты тени, которая, по всей видимости, решила поиграть на нервах императора, мол, заметят али нет. Благо, Анны с ними нет – мать из избы больную не выпустила – и шанс быть замеченным в топтаниях с места на место минимизированы. Осаму уступает Гончарову, а когда тот приступает к делу, разворачивается обратно, чтобы вернуться к Достоевскому, потому что смотреть больше нечего, уже всё нужное повидал. Иван же просто делает то, что и обычно: правая рука согнута в локте, ладонь направлена на яму и на глазах их маленькой толпы начинает выравниваться последняя на сегодня яма. Сила плавными потоками оплетает все существо эспера; ему даже не принципиально руку поднимать, контакта с землёй и без того достаточно. Вдруг Дазай случайно спотыкается о крупный камень, который не заметил из-за наступающей темноты, и рефлекторно хватается за плечо телохранителя, дабы не упасть лицом в снег. Те, естественно, слегка качнулись в сторону, а принц одним прикосновением аннулирует способность недоспасителя, от чего яма укатила обратно и приняла свою привычную форму, а до этого она спокойно выравнивалась. Все старания, хоть те и были минимальны, насмарку, а Гончаров находится в некотором ступоре. Осаму глянул на яму и вспомнил о том, что он, на минуточку, эспер, и пока не поздно, резко одёргивает руку к себе, врезаясь в вылупившиеся на него серые глаза. – Прошу прощения! Продолжай, ретируюсь, – Шатен отходит от Ивана, выдохнув. Ну-с.. Это произошло слишком быстро, чтобы толком понять и приплести Дазая. По крайней мере, он надеялся и верил. Внимание обращает и Фёдор, бросив попытки управиться со скукой дьявола только заслышав слова извинений, да подходит поближе, посмотреть, что стряслось.   Замешательство Вани недолгое, но по нему ударило не хило: его не могло так просто отвлечь легкое столкновение с чужой ладонью, да даже если бы так и было, яма просто прекратила бы выравниваться, а не откатилась к своему исходному положению. Ещё странная вспышка слабой вибрации, прошедшейся по всему телу, и ощущение, как сила плавно, но быстро утекает из-под рук. Достоевский вскинул бровь, так и не поняв, что произошло, а Гончаров решил, что поделится своим замешательством и предположением с императором позже. Яма выравнивается по новой, дойдя до своего логического финала.   – Это все?   – Я больше не видел, – Пожимает плечами брюнет.   – Всё, всё, сынок. Ой спасибо тебе, вся деревня наша только на твоих плечах и держится, – Королева драмы...   – Ма, брось ты уже. Все, давай домой, а то...   – Что-то случилось? – Тихо спрашивает Фёдор, чтобы не перебивать Ивана. Ну, он и не скрывает, что, откровенно говоря, прощелкал момент, когда появилась причина, ради которой стоило извиниться.   – И в этот раз на ночь не останетесь? – Спрашивает Авдотья, сложив ручки на груди. Блондин уже кладет руку ей на плечо, призывая двигаться в сторону дома. Ну, все дела сделаны, теперь нужно возвращаться. *** Обратный путь показался Осаму намного дольше, и дошли до дворца они в той же относительной тишине, если не считать незамысловатые для Дазая короткие диалоги между Иваном и Фёдором, во что Дазай не вмешивался и даже не слушал-слышал, о чём идёт речь: опередил их маленько, либо они по своей воле отстали. Он ощущал усталость от этого.. небольшого похода, из хорошего только сытость; честно, ещё бы поел. Что насчёт аннуляции, так у принца до сих пор прокручивается каждый раз та сцена, где он хватается за плечо другого эспера во время действия по чистой и гиблой случайности. Он не может знать наверняка, что будет, если кто-то узнает о его сильной способности нейтрализовать чужие одним прикосновением, ведь однажды раскрытие секрета уже обошлось ему боком. Грозились, что прознают все бунтующие эсперы на войне, ибо контратака из аннуляции очень пригодилась бы многим, но, увы, разгневанный таким напыщенным упорством Мори приказал тех убить. А доверие к Достоевскому и подавно отсутствует, потому что тот уже, с самого начала умолчал о своих планах на него. Да и.. ни к чему императору эта информация. Богу слава, что в Ракрэйне эсперов почти не водится: Осаму не встретил ни одного, кроме нескольких прислуживающих лиц. Повезло, что в тот вечер Николай перенёс Дазая во дворец не прикоснувшись, а то одно совпадение ещё не страшно, но второе.. Иван, как только те прошли некоторую часть пути, привлёк внимание императора кашлем, из-за чего пришлось немного отстать от второго императора. Всё равно ехали они в тишине, значит в ближайшее время диалогов с Дазаем не предвидится. Зато с Фёдором...   – Знаешь, произошло кое-что странное, – Телохранитель говорит тихо, чтобы шатен не услышал.   – Ты про ту яму? – Гончаров недовольно корчится, намекая, что Достоевскому бы тон чуть понизить, – В один момент она откатилась к своей изначальной форме, потому что тебя отвлек Осаму. Ну?   – Я... я просто поделюсь своими... ощущениями, – Мужчина переглядывается со спиной супруга императора, мол, не ворочает ли нос в их сторону, – Если коротко, то у меня будто силу на секунду отняли. Я точно помню, что не сбивался с работы, да и не так просто меня отвлечь от такого—   – Ещё короче, Иван.   – Смею спросить, не имеет ли твой муж... дара?   Брюнет взбодрился, да глянул на блондина, как на последнего дурака.   – Можем проверить, – Отрезает Достоевский, одарив скептичным взглядом спину Осаму.   – Нет! Ну, я ведь просто предположил, и..   – Ладно, давай проверю я.   – Не вздумай! – Это уже было слишком громко. Но вроде как чужого внимания Иван не привлёк, – Вдруг это неправда, и ты его убьёшь?   – Так определись.   На этом диалог и закончился, вот только семя навязчивой мысли, посаженной Ваней, словно пыталось прорасти сквозь почву неверия, из-за чего оставшийся путь думы императора ну никак не отпускали. У него есть аргумент в пользу Осаму. Возможно, теперь даже в нём Фёдор сомневается: одного примера с Колей было достаточно, чтобы опровергнуть слова Гончарова. Пару минут назад, правда... – Ох, я умаялся, сейчас с ног свалюсь, – Вздыхает Дазай достаточно тяжело и глубоко, когда входит вместе с Достоевским и Иваном во дворец. Его словно на ходу убаюкивает что-то, или это так уютная обстановка в доме Гончаровых повлияла. – Фе– Ваше Величество, я ужинать не буду, – Парень спешно возвращается в покои, желая одного: поспать.   – Ваше Величество, ужин будет готов через.. – У Достоевского забрали его меховую мантию. – Не накрывайте. Я тоже не голоден, – Супруг уже утопал, поэтому Его Величество неспешно стремится догнать его, но уже в покоях. Вспоминая сегодняшний обвал, желание переодеться неотрывно преследует до самой двери. В покоях... никого. Но только до тех пор, пока Фёдор не заходит в них, заметив свет со стороны ширмы, а затем и выглянувшую голову, ленно промолвившую свои ожидания. – Я почему-то думал, что ты захочешь поесть после поездки.   – Я не проголодался, – Мужчина проходит вглубь, стягивая с волос резинку, – А ты почему отказался от ужина? Устал? – Украшение если это можно так вообще назвать оставляют на туалетном столике, затем вовсе упираются руками о края мебели, заглядываясь на своё отражение в зеркале. – Ага, – Ответ звучит как-то...сухо, с еле натянутым и притянутым за уши энтузиазмом. Одежда летит на законное место – пол, и переодевается в пижаму. Странно, что он так жутко устал, даже ответа найти не может. Или не хочет, потому что его единственное желание сейчас: отрубиться, чтобы никто не трогал, не мешал, не раздражал. Последнее особо тесно связано с Фёдором, поэтому грызться с ним последнее в списке целей. – Кстати, как тебе поездка? А родня Ивана? – Поездка? Ну, я точно не жалуюсь, – Осаму не будет распыляться на саркастичные шуточки с подтекстом, или пререкания с негативом, как часто бывало раньше. Тратить ещё оставшиеся силы на Достоевского, пф. – С Анной ты быстро нашёл общий язык, – На удивление, никакого укора в словах! Федя звучит нейтрально, будто интересуется не потому, что хочется, а потому что надо, что верно лишь частично. – Ах, Анна, ха-ха. Весьма чудная леди, – Но ничего особенного Дазай в ней не нашёл, поэтому сказать, что сестрица Ивана вызвала у него некий интерес, нельзя. Фёдор, пока Осаму отвечает ему, рассматривает комнату в отражении, скользя взглядом по ширме, на которой из-за света виден силуэт из тени супруга. Рассматривает его недолго, следующим объектом изучения оказывается уже поверхность столика. – Если захотеть, со всеми можно найти общий язык. Больше на руку сыграло то, что она девушка, а с ними всегда легче. Поладить с девушками действительно достаточно просто, тут мужчина не согласиться не может. Когда ему что-то нужно от представительницы прекрасного пола, брюнет в воздухе приобретает все чарующие черты характера: харизму, загадочность и свойственную джентльменам нежность. Осаму выходит из-за ширмы и топает к кровати, потягиваясь по пути. Весь его вид выдаёт утомлённость: веки стремительно тяжелеют, зевает. – Я спать, – Он раскрывает постель и ложится на ту сторону, где обычно лежал император, но получилось это вовсе не специально. Нос уткнулся в подушку и до шатена лишь тогда доходит, что занял он не своё место, ибо лёгкий, приятно естественный аромат Фёдора почувствовался сразу. плохо, что его не передёрнуло, а наоборот понравилось. Но отодвигаться не спешит; кое-как, на "отвали", натянул одеяло. Достоевский слегка недоумевает, с чего бы Дазаю занимать его сторону: вроде как раньше даже двигаться к ней не желал, всегда лежал спиной к нему, а тут такое. Вопрос так и застыл на языке; плевать, ему не принципиально, на какой стороне спать. Принц засыпает медленно, втыкая в одну точку расфокусированным взглядом, уже ничего не замечая вокруг. Удивительно, что Осаму смог уверенно и без лишних вошканий, мыслей, заснуть.     Ох, Федя же хотел ещё кое-что спросить, но кажется поздно. Тело, повёрнутое к нему спиной, медленно вздымается в мерном дыхании. Чего ждал, спрашивается. Значит, оставить все свои вопросы на завтра?   – Дазай? – Брюнет зовёт его не слишком громко, просто чтобы убедиться, что второй император действительно спит, и на сколько крепко. Отклика не последовало.   Император отстраняется от стола и подходит к кровати, с высока глядя на умиротворенного супруга. Мысль, что второй является эспером, неустанно бьётся о стены разума. А зачем, собственно говоря, ждать завтрашнего дня?   Федя усаживается с краю, заставляя матрас провалиться под его весом. Бледная рука поднимается над головой спящего, с собой поднимая и сгущающуюся прохладу – будто костялавая ладонь самой Смерти – медленно близится к макушке, словно взывая к инстинкту самосохранения смертного. Впечатление, будто затылок обдает леденящим душу дыхание старой, предвещая совсем скорую, но безболезненную кончину несчастного парня. Вот-вот произойдет нечто необратимое; укроет ли подружка-судьба своего ненаглядного человека от смертоносного касания?   Пальцы невесомо запускаются в тёмный пряди, подмечая их мягкость. В тишине всё ещё различимо тихое сопение, тело до сих пор медленно вздымается, тепло его не покинуло. Брюнет мягко ведёт рукой, убирая чужие волосы в сторону, стараясь не впиваться сильно в кожу, чтобы не разбудить. В этом что-то есть.   "А я-то уже испугался, что ты действительно используешь на нём способность" и император одёргивает руку. Господи. Что он сейчас сделал? "И как? Накрыло волной чувств?". Над ним открыто потешаются, а Достоевский поднимается с кровати, убегая за ширму. Да чтобы он ещё раз..