The beginning of the end.

Эта неделя выдалась безумно тяжёлой. Переговоры, ещё одни переговоры, и вчера миновала последняя встреча с Шибусавой, а сегодня пришёл приказ. Весь дворец стоит на ушах, но графьям и графиням ни словечком в тот злосчастный вечер не обмолвились. Господи, Фёдор после празднества планировал сутки отсыпаться, но когда твою, мать его за ногу, жертву наглым образом похищает какой-то обглоданный шакал, угрожая отправить её на тот свет, тут уже не до сна. Переговоры с Шибусавой прошли крайне напряжённо, но выяснилось кое-что новенькое по поводу его супруга, что не оставило безразличным ни императора, ни главаря разбойников. Наличие крайне опасной для всех эсперов способности, о которой, чёрт возьми, не известили Достоевского. Достаточно подло подсовывать ему парня, чья способность без труда будет ставить палки в колёса Его Величества. Повезло, что на фоне похищения такой секретик оказался слишком ничтожным поводом, чтобы заострять на нём всё своё внимание. Правда говорить так не совсем справедливо, поскольку именно факт наличия дара сыграл немалую роль в этой истории.   Фёдор назначил встречу императору Аспинес, отцу своего мужа, попросив явиться одному, аргументируя такую наивность делом слишком деликатным и важным, не терпящим посторонних ушей. Но чёрт его послушали: Огай явился со своими самураями, но, благо, тут же приказал им заткнуть уши берушами и отойти к углу. Довольно странно было видеть двух крупных вооружённых мужчин, уткнувшихся в неясность меж двух стен.   План был разработан ещё в момент написания письма, поэтому долго на месте Достоевский в объяснениях не стоял: поставил брюнета перед фактом, предложил путь решения проблемы, и удивительно, но императора даже уговаривать не пришлось. Условия сотрудничества: Фёдор предложил доставить Шибусаву живым на Родину, для дальнейшего распоряжения его жизнью уже в соответствии с законодательством Аспинес. *** Настороженные глаза отца, уставшие Достоевского и самодовольные Шибусавы изредка метаются к Дазаю, и он прекрасно видит каждого, невзирая на собственную потрёпанность, замечает такое же состояние Фёдора; в кадык упирается холодный меч разбойника, доказывающий, что при любом лишнем шаге или внушительной угрозе убьют не правителей, а бывшего принца, чья жизнь обоим как на вес золота. Оу, это могло бы трогать. Но сейчас его больше волнует сильно затянутые вокруг тела верёвки, сжимающие по самое небалуй. Осаму едва вдох глубокий сделать может: не жалели его, конечно, в плену. А всё потому, что ещё в самый первый день, очнувшись в подвале, умудрился без труда высвободить связанные руки да ноги, чем испугал Тацухико, который подумал, что шатен сбегает, и разозлил его подсосо– подданных. Те не особо церемонились и обходились довольно.. грубо: кто-то в стену впечатает, кто-то забавы ради врежет, и, попрошу заметить! острый язык Дазая тут совсем не причём. В холодном, тёмном помещении Осаму не ориентировался во времени, поэтому не мог сказать точную цифру дней своего пребывания в гостях – учитывая его обмороки – но знал, что не больше месяца. Шибусава через некоторое время соизволил явиться, и параллельно подтвердить догадки шатена, кто его похитил. Он рассказал ему, как обстоят дела и кем на самом деле является, и тогда парень вспомнил его. Это ведь именно его разбойников схватили самураи и убили, как только Мори догадался, что они прознали о способности наследного принца. Как видно, паршивцы успели доложить всё своему главарю, который угрожал забрать дар пленника, а его убить, если, как выразился, «Твой любимый супруг не спляшет под мою дудку с моими правилами». Жаль Дазаю рот завязали, а то бы он так съязвил, что ему снова досталось бы. Зато теперь благодаря Тацухико Достоевский знает о аннуляции, и что ненаглядный-то его эспер посильнее смертоносного касания будет. Но, честно, принцу уже плевать. Осаму молча терпел выкидоны своего организма, а он ведь явно не ловит кайф от отсутствия еды, холода и головокружения многострадальной башки. В последний момент показалось, что его даже убивать не надо, он сам тут от изнеможения и изнурения помрёт, но удача улыбнулась ему. На этот раз принца заставили топать пешком, потому что один неудачник не смог через плечо его перекинуть, а везти подле себя – Шибусаву эго и жаба давит. Спасибо, что без отруба, иначе голова ещё пуще распоясалась. Дазай также не понимал, как его ноги ещё выдержали путь. Мелкая дрожь чувствовалась, но выдержали же.   – Вот, – На грязный, источенный ножами стол падает сверток. Фёдор устал, безумно устал, честно, за такую нервотрёпку Тацухико не планировали даже в живых оставлять до отправки в Аспинес, но, увы, в помещении помимо пленника и двух конфликтующих сторон также обитает два охранника. – Разверни, почитай, там... печать и подпись Огая. Вот настолько я впрягся ради тебя. Теперь ты не просто житель Аспинес, а помилованный преступник. Точнее, теперь уж просто аспинесец.   Однако, разворошить осиное гнездо придётся. Вернер уже отправился с письмом во дворец, и если сейчас Достоевский не выведет Тацухико из небольшого лагеря, то план накроется медным тазом. В прочем, чего и ожидали брюнет да Мори: главарь потребовал личного сопровождения от императора, а виновник сего "торжества" останется здесь, под присмотром. Пф, ну конечно этот приказ ничего не значил. Нет, точнее значил, но о его существовании знают только два человека, так что ничего не будет, если этот приказ будет сожжён прямо на глазах уже схваченного на границе эспера. Поглядите, сколько ужаса и потрясения на лице этого самодовольного болвана! В прочем, в план это не входило, только из кустов на него уже бросился один из преданных главарю псов: с острой саблей, тихой походкой и горящими решимостью глазами. Успехом его попытка не обвенчалась, Достоевскому потребовалось лишь увернуться в верную сторону и правильно, быстро развернуться, чтобы смертный был умертвлён одним касанием. Туша валится наземь, мужчина же наконец-то вдыхает полной грудью – здесь всё и закончится.   – Как Осаму? – Походка спешная, но уверенная, парниша рядом даже со своими длиннючими ногами едва поспевает.   – Ну-у, я телепортировал его во дворец, а там уже служанки разбирались. Долго же они его от стула отвязывали, в итоге мне пришлось просто перерезать верёвки, – С притворной задумчивостью докладывает Коля, теребя свою белоснежную косу, – Иван скоро должен вернуться. И почему только самое весёлое достаётся ему, а, Федь?   – Не знаю, – Прозвучало сухо, честно нечаянно, но таким образом император прекрасно дал понять, что разговор на этом закончен. От Гоголя он сворачивает в свои покои, надеясь увидеть в них Дазая и, что ж, он действительно здесь. А вокруг вертится нанятый с утра лекарь – Мишка Булгаков, тоже достаточно высокопоставленная шишка. Взяв за подбородок, лекарь осторожно рассматривает лицо шатена; сначала ссадину на правой щеке, потом оттенок кожи, послушал дыхание. После осмотра мужчина догадался, что Дазая почти не кормили – ну как почти. раза два за семь дней – и острую простуду. К тому времени уже и Фёдор подоспел. В неведении его никто не оставил, Михаил Афанасьевич спокойно и по полочкам разъяснил, что шибко опасных для жизни признаков нет, но подлечиться надо обязательно. «Шибко опасных нет?» – Фёдора одолевает зловещее желание уткнуть этого аристократишку в один замечательный документ, где наглядно можно увидеть циферки, означающие смертность от злосчастной чахотки. К сожалению, а может к счастью, у императора не столь много энергии, чтобы закатывать концерты. Достоевский скользит изучающим-подозрительным взглядом по своему супругу. Тот, будто посчитав такой взгляд ожидающим хоть какого-то приветствия, как по команде заговорил. Михаил оставляет императорские покои в... покое. – Ваше Величество, смысл жизни моей, я та-а-ак скучал, – На этом моменте Булгаков смекнул, что лучше оставить их наедине, поэтому отлучается 'в уборную'. – Ладно, по сравнению с Шибусавой, ты тот ещё ангел, беру свои слова-оскорбления назад, – Нет, это не бред больного человека, и нет, он не сошел с ума; хотя и серьёзно это тоже не звучит.   А вот Его Величество чуть удивлённо приподнял брови на новенькое заявление, моментально найдя ответ столь лестному высказыванию, но предпочёл удержать его в себе, посчитав, что не стоит напоминать о масштабах поступков Фёдора. Шибусава просто урвал бывшего принца из дворца, а ему пришлось разжечь целую войну, чтобы получить руку своего суженого.   Мужчина обходит кровать и садится с краю, ближе к Осаму, чтобы получше рассмотреть его лицо: удивительно, что даже ссадины не портят лик этого парня, но глядя на неё в груди едва ли не вскипает горечь раздражения. А что по поводу синяков? Хэй, наверняка от верёвки остались следы. Под одежду Его Величество из уважения заглядывать не будет.   – Как себя чувствуешь? – Интересуется брюнет, глянув на дверцу, ведущую на небольшой балкон в их спальне – закрыта. – Могло быть и лучше, – Осаму приподнимает руки, с целью рассмотреть чёткие следы от верёвки на запястьях, балахонистая рубашка, в которой он спит, сразу открывает ему вид на не очень удовлетворяющую картину. Они за всё время его не развязывали даже, не трудно догадаться, что держаться след будет долго. То же самое и с телом: переодеваясь, Дазай смог увидеть, в каком ужасном состоянии находится. Теперь хочется постоянно прятаться под одеждой, чтобы скрыть синяки, пока не пройдёт, и никому не показывать. Печально, что нет какой-нибудь перевязывающей ткани, с которой он мог бы проходить до полного заживления тела от ран. И пусть на него без одежды никто не смотрит, всё равно неприятно. – Михаил Афанасьевич сказал, что тебя не особо кормили. Я прикажу подать в постель бульона. Может, ты хочешь что-то ещё? – Нет, не хочу. Сомневаюсь, что моему желудку понравиться спустя столько времени переварить кучу еды, – Конечно, разбойники Шибусавы его не кормили, а если и делали это, то только чтобы парень не откинул коньки, им ведь не нужен мёртвый принц. Вон уже живот ныть от голода начинает. – Ну-у, никто и не предлагает кучу. Есть тебе придется медленно и понемногу. Как только лечиться тебе с таким ослабленным организмом, – Фёдор грустно-весело хмыкает, смекая, что шансы на выживание с таким раскладом падают ещё ниже. "В дряной же век меня призвали." На языке императора крутится ещё один вопрос из разряда неловких и, наверное, резких. Достоевский был наслышан о подвигах банды Тацухико, так что на неделе успел надумать всего дурного, начиная пытками, заканчивая изнасилованием. Лекарь без письменного дозволения не проводит полный осмотр, поэтому эта тема просто не всплывала в коротком диалоге.   Собственно, зачем спрашивать напрямую или намекать, если можно...   – Не хочешь провести полное обследование? – Это достаточно тонко, да и если что-то и случилось, то Дазаю не придётся говорить о всевозможных травмах вслух самому. Хотя, не ведёт он себя так, будто его могли бы пытать или использовать. Как минимум Достоевский не может уловить ничего в речи и на лице, что могло бы свидетельствовать о наличии этой травмы. – Полное? Ты про чт– а-а.. Ах, кажется, попытка вынюхать всё обходным путём с крахом провалилась: пора бы уже свыкнуться, что Дазай, на деле, не так уж и глуп, чтобы не уметь читать между строк. Даже как-то неловко становится, будто его только что поймали на лжи. А шатер как на лету схватывает, что имеет ввиду супруг. Становится противнее, чем от увечий, потому что.. попытки-то были. Да и вообще, Бог знает, что они делали с ним в отключке. Ещё бы наглецы не попытались, это же принц враждующей страны, муж самого Фёдора, что автоматически даёт ему репутацию запретного плода, который грех не попробовать. Особенно на зло правителю. Но спас его резкий приход Тацухико, а дальше уже и позабыли. – Я в этом не нуждаюсь, – На удивление. – Но если ты хочешь убедиться в целостности и сохранности своего благоверного, то.. – Нет, Осаму передумал. – То я не согласен, так что поверь на слово. Всё обошлось обычными ударами, – Тем не менее, не отмщённый осадок остался: Дазай чутка озлоблен.   «Обычными ударами, пф.» – Фёдор в тихом бешенстве сжимает губы, словно все свалившиеся на голову Осаму беды исключительно его ошибка, его провинность. Хотя, ох, почему же словно!? Это действительно его вина. Будь он более жёстким лет так пять назад, то не принял бы эмигрантов за какую-то жалкую бумажку. Господи, да Достоевскому этот Шибусава нужен был как раку фрак – с него никакой выгоды не выжмешь, а вот лишние рты на территории прижились. Да что там, не только прижились, но и права свои качать начали. Брюнет вообще удивлён, что Мори не оставил его с этим дерьмом один на один, мол, ты к себе приютил, ты и руби курам головы, а с непоколебимой уверенностью принял его подлый план и даже сам загремел в Ракрэйн. Настолько сынишка дорог, али упоминание в письме не озвученных до брака деталей надавило на нужные точки?   В прочем, что о том говорить, чего нельзя воротить; всё плохое, вроде как, уже позади. Осталось выходить второго императора, а там уже и к воплощению своего плана будет ближе. Вот и шанс проникнуться к нему чувствами появился. – Федь, – Шатен берёт императора за запястье, что ближе к нему, и тянет на себя; мужчина, чтобы не упасть всем весом на супруга, рефлекторно опирается руками об подушку, нависнув над ним. Собственно, чего и добивался Осаму. Если брюнет свалится на второго, он завоет от боли. – Скажи, что ты его убил, – Цены Достоевскому не будет. Он непоколебимо держит зрительный контакт, выглядя довольно... серьёзным, что редкость для принца. Когда в последний раз он отбрасывал манеру дурачиться? Оу, только во время ссоры.   Сосредоточенный взгляд с искоркой злобы вынуждает задуматься на долгие секунды; если бы только Осаму знал, как сильно мужчина желал прикончить ублюдка собственными руками, если бы не условия их договора с Мори. Пауза неприлично затянулась, но Осаму терпеливо ждёт, хотя по молчанию уже становится ясно. Количество приключений на пятую точку у него, конечно, увеличилось раза в два с того момента, как он подписал чёртову бумажку и согласился жениться. Жизнь с Достоевским обретает всё больше новых поворотов, и это не очень безопасно. Ох, кажется, кое-кто жаловался, что скучно ему во дворце? Любопытно вот ему, под каким предлогом император принял разбойников, которые получше многих аристократов обжились в Ракрэйне, и оставил Шибусаву, как эспера, в живых. Вариантов не много: либо брюнету плевать с высокой башни, либо хорошая выгода. Но не так хороша, как Осаму, раз тот решил вытурить Тацухико и отправить восвояси на верную смерть.   – Он будет казнён завтра, на твоей Родине. «На Родине, значит» – Ну, можно не беспокоится, получается: отец не помилует давно разыскиваемого преступника, который не только подпортил жизнь аспинесцам и расшатал экономику, но и осмелился угрожать принцу дважды, свечку за упокой можно уже ставить. Пожалуй, это был самый проблемный геморрой среди всех остальных бандитов. Император отбирает свою руку и пальцами впутывается в чужую чёлку, зачёсывая её назад. – Это было одним из условий Огая. А банда Тацухико прямо сейчас умывается своей кровью с подачи Ивана, – Ладонь успела случайно коснуться лба, уловив аномальный жар кожи, и Федя её прохладой обдаёт супружеское чело, заставляя парня приятно расслабиться. И он даже не заметил, как сильно, оказывается, болит голова. Дазай ненавидел болеть, и причин хоть отбавляй: во-первых, тело ломит не по-детски, во-вторых, народные методы лечения на востоке всегда были очень.. жёсткими, в-третьих, он не знает медицину Ракрэйна. С резким изменением климата хороший иммунитет канул в лету. И непонятно, кого здесь стоит винить. – У тебя лоб горит. Я позову Михаила, – И император отстраняется, поднявшись с постели. Перед тем, как покинуть покои, решил, что всё-таки супругу... стоит знать о прелестях славянской медицины. Предупреждён, значит вооружён, так? Ну или не совсем предупреждён, – Рекомендую начать молиться всем богам за скорейшее выздоровление. – Я синтоист, мой дорогой. Боги здесь меня не услышат. А Михаила и звать не пришлось, он уже сам вернулся. – Ваше Величество, в прошлом году я, кажется, уже назначал Вам лечение от лихорадки. Думаю, оно подойдёт и для Вашего супруга, – Мужчина подходит к страдальцу и трогает лоб, немного поражаясь такому резкому скачку температуры. После щупает пижаму, чтобы удостовериться, что она достаточно лёгкая и дышащая. И, что ж, утаить удивлённый взгляд, следующий за лекарем, получается уж больно худо, потому что Фёдор последние лет так четырнадцать не хворал. Император судорожно пытается вспомнить, что ж такого было в прошлом году, раз потребовался визит Булгакова во дворец по случаю лихорадки, и, вроде как, в памяти всплывает один подходящий случай: лихорадило в тот деть вовсе не Его Величество. Ах, ну, так уж вышло, что... никто не в курсе о существовании Никольки во дворце, а уж тем более о том, что этого слегка двинутого парнишку обучают рыцарскому делу именно по приказу императора, так что пришлось разыграть больного пациента. Гончаров тогда наплёл Михаилу, что только недавно лихорадку едва-едва сбили, да и вообще Его Высочество лучше не беспокоить, вот и выписали чегось принято, даже толком не прикоснувшись к "пациенту". А Колю даже больным чёрт поймаешь, его где только не носит. Отчетливо помнит, как они с Иваном в тот же день после ухода лекаря нашли Гоголя без сознания перед его же комнатой. Так, а чем они его там лечили? – Для снижения жара я советую соблюдать питьевой режим и холодный компресс. Желательно протереть всё тело мокрой тряпкой, так будет эффективнее. Избегайте горячих напитков и водных процедур, если будет озноб, то можно в баню сходить. Травяные настои тоже не лишние. – Иу, – Осаму явно недоволен. В такие моменты у него активизировалась привычка раздражать окружающих своим поведением ребёнка. Хотя изначально он вёл себя так, чтобы один давний друг посидел с нами и поухаживал подольше. – А давайте вы сразу меня убьёте.. – И да, нормализуйте питание, иначе с нашими погодными условиями он будет постоянно болеть. Организм не привыкший. – Я не против вернуться обратно! Ишь какой, вернуться он не против! Достоевский не пальцем деланный, может слова чужие перевернуть так, что тот с радостью обратно их заберет, но вот только негоже над больными издеваться. Да и в принципе император же решил... как же там было...? Ступить на белую дорожку.   – Не могли бы Вы написать полный рецепт, особенно для травяных отваров, и всего, что нужно принимать вовнутрь. Я передам список служанкам, – Выкрутиться как-то нужно ведь. Истощённый мозг подкидывает только мёд из воспоминаний, но вот вопрос: от какой такой гадости Коля-то кривил рожи. – Конечно. Сейчас напишу, – Лекарь отходит от постели, когда одна из служанок принесла по приказу Достоевского чернила и бумагу, для удобства расположив их на комоде с зеркалом, и выписывает полный рецепт.   – А что насчёт закалки? – не сдержался. Припугнуть чуток хочется, чтобы напряг с себя снять, – Ну, знаете, холодной водой обливаться, беготня по снегу, – Да ещё гляньте какую серьёзную мину строит! Руку к подбородку приложил, словно крепко задумывается над этим решением, и взгляд на Осаму поднимает, – ...Или в прорубь окунаться.   У них такое не редкость. Точнее на Рождество только в прорубь ныряют, а оно уже прошло. Ну, ещё младенцев крестят так тоже. В проруби. Смертность конечно высокая из-за этого: захлёбываются дети. Но что поделать, религия благоволит.   "Правильно, Бог дал – Бог взял". Достоевскому и смеяться, и плакать хочется. А вот Дазай, заслышав вопрос императора, аж на локти приподнялся, словно готовый сбежать от внезапно настигнувшей его казни. Да и выражение лица у него такое офонаревшее. Даже глаз с Его Величества не сводит, в ожидании очередного издевательства над ним. – Э-э, я попрошу! – Осаму подскакивает с кровати, приняв сидячее положение, подобрав под себя ноги. В этот же момент врезается в больно серьёзные глаза Фёдора. А принц видит, как в аметистах черти пляшут и насмехаются. – Один такой ахинеей я точно заниматься не буду, – ..Нет. Пожалуй, вообще не будет. – Ваше Величество, Вы меня не любите?!   – Ну, не сейчас, конечно, когда он болен, – Брюнет опережает лекаря, пока тот либо не поддержал предложение императора, либо не отчитал за такую шутку, – Хотя хиленький он для таких закалок будет. Дай Бог в бане ему дюжину минут просидеть. Тогда проехали. Что ж, спасибо Вам, Михаил Афанасьевич. Когда нам Вас ждать в следующий раз? – Знаете, не помешало бы, – Михаил передаёт бумагу Достоевскому, встав рядом с ним. – Но я считаю, что закаляться лучше всего летом, потихонечку холодной водой. Особенно ему, а зимой.. сомневаюсь, что выдержит. Теплолюбивая страна такого не одобряет. Они обычно в шок впадают, когда слышат наши методы защиты от болезней, – Булгаков аккуратно надавливает на плечо Дазая, призывая его лечь: лишние физические нагрузки при такой высокой температуре могут нести за собой плачевные последствия. Шатену ничего не остаётся, как подчиниться. – Приду проведать больного через недельку. Если тщательно соблюдать всё написанное мною, то этого времени хватит, чтобы поправиться. – Эх... Вы правы, Михаил Афанасьевич, абсолютно правы... – Грустно вздыхает император, качая головой, – Вас проводит служанка. Я бы предложил Вам своего телохранителя в качестве сопровождающего, но он сейчас выполняет поручение, – Император протягивает ладонь для рукопожатия, и когда ему отвечают, мужчина заговорщически улыбается, – Надеюсь, Вам не нужно напоминать, что подробности инцидента не для ушей светской общины. Осаму хватается за край одеяла и прячется под ним, думая, как бы обработать служанку, которая будет ухаживать за больным, чтобы как-нибудь минимизировать свои страдания во время лечения. Вредина принц ещё тот; именно поэтому Огай заставлял своего самого сильного самурая присматривать за ним, когда тот болел и умудрялся увиливать. Вспыльчивая и непреклонная рыжая бестия поблажек Дазаю не давала, зато выздоравливал быстро, но расшатал принц ему нервную систему знатно. В итоге Булгаков покидает покои, встретившись на выходе с обещанной служанкой. Достоевский его только взглядом проводил, после чего ретировался к комоду, взяв бумажку с рецептом. Глазами бежит по строчкам, останавливается резко на неразборчивом из-за почерка слове, кое-как вычитав из него... оу...   – Мне даже жаль тебя, – Оборачивается на супруга брюнет, помахав ему рецептом, – Надеюсь, сладость мёда хоть немного смягчит пакость дёгтя, – Вон, тот даже из одеяла нос высунул. – Я в баню париться не пойду. Хоть убей. Фёдору хочется продолжить, что на самом деле ложка мёда вряд ли поможет, если учесть факт существования одной поговорки. Там тоже было что-то про ложку дёгтя и бочку мёда. Вот только перебивает мысль уже во всю отнекивающийся от бани Осаму: Федя может только глаза закатить. – Если мы не будем наблюдать прогресса в лечении за... допустим три дня, то... не пойдёшь, так отнесут, – да плечами пожимает, – Ты вообще хоть раз в бане был? У нас только заикнись о ней, так народ тут же пойдёт дрова рубить, да баню топить.   Да чего греха таить, император вон, тоже не был бы против сейчас попариться. Организм будто вспомнил, что он достаточно вымотан, так что Его Величество незамедлительно потянуло в сон. Это ему теперь в другие покои на неделю переезжать, чтобы не заразиться. – Конечно был! С тех пор, как к тебе перебрался, – Он начинает скучать по дому и купальням там. Бани в самом-то деле немногим отличались, и жаловался принц на парилку. Задохнуться ж можно, святые небеса, Осаму конечно мылся здесь, но подолгу не задерживался, как, например, Достоевский. Быстренько-шустренько приведёт себя в порядок и выходит. Не нравится ему, когда с обнажённой кожей проделывали различные махинации, начиная от горячей фурако, заканчивая безобидными обработками от мелких ран.   В дверь стучатся трижды. – Зайди, – И комнату проходит уже другая служанка, кланяясь, – Иван приехал?   – Нет ещё, Ваше Величество. Александр Сергеевич вернулся.   – И сколько? – Про отдых можно и сегодня забыть.   – В этот раз шестеро, – Ого. А сколько нытья было, мол, детей эсперов уже нет, вот последний остался! Может же, когда хочет.   – Через минут десять подойду. Можешь идти, – Взгляд невольно приковывается к двери на балкон. Холод бодрит, но тут хлюпик валяется, сдует ещё..– Бульон, отвар травяной, мёд и дёготь, – Бурчит под нос, лишь бы не упустить ничего, – Что ж, поправляйтесь, ненаглядный мой, передам рецептик слугам, – На этот раз Достоевский напрямую обращается к мужу, не поленившись подойти ближе и оставить поцелуй в лоб. Ну как поцелуй: сперва губами легонько коснулся своих пальцев, а уж пальцами к Его Величеству. Дазай снова прячется под одеялом после.. своеобразного поцелуя и выглядывает оттуда только когда император покидает покои. Тяжело же будет. *** О недавнем инциденте очень трудно забыть, особенно если это касается твоего родного единственного сына, которого похитил чуть-ли не самый омерзительный тип в истории. Огай не был так близок с ним, как, наверное, хотел бы, но и дурак поймёт, что сильно дорожит им. И это заметно по всем его действиям: не желая отдавать Осаму Фёдору, он позволил идти войне своим ходом, потеря территорий государства тоже никак не переубедила, даже без споров согласился на условия Достоевского в спасении бывшего принца, и вот сейчас отправил в Ракрэйн письмо, адресованное императору, с расспросами о самочувствии Дазая. Не запустил ли себя, ибо Мори очень хорошо помнит, как сложно было заставить этого хитрого лиса лечиться. Ладно в детстве, но привычка осталась до самого совершеннолетия и сегодняшнего дня. Он был уверен, что Осаму не побрезгует воспользоваться этим снова; отчасти, данным письмом император Аспинес хотел предупредить Достоевского и тонко намекнуть присматривать за ним тщательнее. «Ваш супруг – мой сын. Одна беда на двоих.» – Ваш супруг – мой сын. Одна беда на двоих..   – С тестем сдружились, Ваше Величество? – Отвечает Иван на зачитанные вслух строчки, – Ну все, скоро друг к другу в гости будете приезжать, как свои, праздники вместе отмечать.   Фёдор только обречённо вздыхает. – Смех смехом, но если серьёзно... прошло два дня, вопрос, какими путями гонец скакал, что так долго письма шли, – Император встаёт из-за стола, пряча невскрытый конверт в открытом, – Пошли. Проведаем одну беду, потом ответ напишу. У служанки выяснишь, от чего бывший принц нос воротил всё это время – И Гончаров только плечами пожимает, да поднимается с дивана, следуя за Его Величеством.   По пути они сталкиваются с— ах да, точно, как же мы могли забыть...   В день освобождения второго императора из плена во дворец явилось семь человек. Из семи остался в живых лишь один, к несчастью других, но вы же не подумали, что счастливчиком стал Пушкин?   – Добрый день, Ваше Величество, – кланяется разноволосый паренёк, прижимая к груди две книжки: по грамматике и арифметике.   Пожалуй, только благодаря еще юному Сыромятникову в руках императора оказались жизни еще пятерых, точнее шестерых эсперов. Мальчишка своей способностью смог узнать о существовании еще нескольких одарённых детей, которых Александр рискнул спрятать от Его Величества из-за возникшей к ним привязанности. Обещал, что если его отвезут во дворец на смертную казнь одного, то перед своей смертью он обязательно проинформирует Достоевского о теневых делах Пушкина. Правда Александр Сергеевич оказался наивнее ребёнка в этот раз – Серёжа обманул его, безмолвно обменявшись с императором информацией до того, как тот активировал свою способность. Благодаря своей хитрости и смекалке получил помилование. Крысиный поступок? Ну, хочешь жить – умей вертеться.   Фёдор молча кивнул мальчишке и позволил ему обойти его. К слову, шестое чувство Огая не обмануло, потому что шатен за эти два дня смог избежать больше половины списка. Ради приличия не отказывался только от травяного настоя ромашки или шиповника, а вот мёд с дёгтем и пробовать не стал: просёк парень фишку. Холодным компрессам тоже помахал ручкой, просто из-за нежелания раздеваться; пообещал милой служанке, что сам справится, но в итоге забыл. Девушка была слаба перед очарованием второго императора, которым он ловко пользовался, чтобы она не проболталась Фёдору, и почти всё спускала ему с рук. Для вида могла поупрямиться немного, но Осаму строил честные-красивые глазки и без зазрения совести убеждал, что «В скором времени сам вылечусь! Вон, температура уже сама спала, а этот рецепт вообще не нужен, пусть организм самостоятельно борется! А, и ещё.. ты это.. Его Величеству не говори и молчком ходи, а то он же деспот, не поймет милого. По снегу бегать заставит или в проруби утопит..» – Но Ваше Величество, спрашивать ведь с меня будут.. Вам нужно как можно быстрее поправиться. Эффекта вообще нет, температура скачет постоянно, я уже начинаю волноваться.. – Милая Мария, я себя чувствую просто за-ме-ча-тель-но! – Парень утешающе обхватывает руку девушки, но та ее сразу одёргивает: не хватало, чтобы увидел кто и подумал чего не попадя. – Если Его Величество узнает-- – Не узнает. Да и.. скорее всего достанется мне, а не тебе, – Осаму пару раз откашлялся в локоть, чувствуя, как кошмарно горло дерёт. Брюнет без стука заходит в помещение, обмахиваясь конвертами и письмом, а телохранитель остаётся снаружи. Девушка моментально склонилась перед правителем, отпрыгнув от Осаму, который и головы своей не повернул, услышав голос Достоевского. Всё безнадёжно, вашу ж мать, вот как чувствовал.    – Добрый день, – О, тут как раз уже служанка сидит. На тумбе стоит поднос со всем необходимым, сперва даже подумалось, что второго императора решили сперва обтереть, да только вот шатен одетый в постели сидит, – Пришёл проведать, как дела у моего ненаглядного супруга. Ты только начала приём, верно, Мария? – Фёдор улыбается лучезарно и уходит к маленькому креслецу, стоящему поодаль от комода. Отсюда хорошо видно, что и как принимает Осаму, – Тогда я подожду. – Меня переполняют эмоции.. – Бубнит себе под нос второй император; не опять, а снова залез под одеяло. – Ваше Величество, он.. – Мария неуверенно метнула взгляд к лежачему комку на кровати, на долгое секунды задумавшись, как лучше поступить. – ...Не хочет лечиться, и-- – Кто сказал, что не хочу? Хочу, но не так же! – Раздаётся приглушённый возмущённый голос Дазая. – Я с горем пополам заставила его выпить травяные настои и на этом мы остановились. Отбрыкивается, сами видите, – Служанка ведь понимала Осаму, по этой же причине своей мягкой и уступчивой натурой закрывала глаза, но по нему уже становится видно, что прогресса никакого, один лишь застой, а скоро регрессия пойдёт. Ей правда не хочется, чтобы болезнь в конце концов доконала шатена, а уж Фёдор найдёт на супруга управу. – Уже не знаю, как по-другому разговаривать.. Может Вы? Я не думаю, что он кого-то ещё послушает.. – Я не согласен! – Снова встревает Дазай, по прежнему не высовывая своего носа, словно это его взаправду спасёт. – Температура уже не такая высокая, как в первый день, но она всё ещё есть. В добавок ко всему прочему, появился острый кашель, насморк. Говорит, что чувствует себя хорошо, но мне слабо верится, – Осаму ощущает всю боль от предательства. Где-то он уже видел такую картину.. Ах, точно! Однажды, в далёком пятнадцатилетии, на него доложили отцу, жаловаться бегали, мол, принц просто неуправляем! Между прочим, это не единичный случай; все поданные с чистейшей искренностью молились на крепкое здоровье Его Высочества, иначе им потом возиться да страдать. – Ну я же не умираю, – А вот о боли в горле, голове, слабости, отсутствии аппетита и ломоте в теле от жара мы умолчим. Один Господь знает, как он с такими симптомами не валяется амёбой на постели, а даже бодрствует. – Ладно-ладно! Я буду слушать Марию, если Вы, Ваше Величество, над душой стоять не будете. А император только локоть ставит на подлокотник, и подпирает рукой лицо, вслушиваясь в эти ясли. Словно перед ним два нашкодивших ребёнка пытаются оправдаться за все свои проступки, лишь бы взрослый дядя не забирал у них вкусняшки, да в угол не ставил. Поэтому он только в ожидании конца этих слёз пилит взглядом две фигуры. Удивительно, но ему даже встревать не пришлось – одного присутствия и ожидания хватило, чтобы служанка и супруг сами оправдались, сами пожаловались и сами пошли на компромисс. Какая жалость, что подобные условия не устраивают Его Величество.   – Если не буду над душой стоять? – Федя удивлённо поднимает брови, затем опускает взгляд к письму на коленях, снова на Осаму, и снова к письму, – Кхм, а вот знаешь, – Письмо берут свободной рукой, – А отец тут твой вот что пишет, – Прочищает горло нарочито, и слегка хмурится, – "Мой сын, увы, не любит лечиться с самого детства, и чтобы обойти курс лечения, он, как бы помягче выразиться, строил глазки служанкам, подкупая их своим детским обаянием.. Написанное зачитывают вслух и Дазай наконец понимает, кто сдал его и испортил всю малину. Ему хочется головой об стол биться, настолько фортуна хает в последнее время. Честно, он не ожидал этого от отца, думал, что тот оставит Достоевского с новой головной болью один на один, но все будто сговорились против него: кругом одни крысы. Ах, если бы не противные прелести медицины востока.. Хотя, последние годы, с тех пор как началась война между Ракрэйном и Аспинес, он и не болел почти, потому что на улице подолгу не задерживался; также стоит учесть 'вечную' весну в этих краях. «Редко, но метко». – ..К сожалению, нелюбовь к лечению сопровождала Дазая до самого его совершеннолетия, но даже потом мой сын не перерос эту детскую вредность; благо, выход был. Приходилось приставлять к нему одного из своих верных подданных, который тщательно контролировал.." Ах, мне продолжать? – Утомился всё читать. Общую суть он донёс, да и Осаму явно помнит, что там было во время хворьбы, нет надобности расписывать все подробно. Как обидно, что папенька не на его стороне и сдал все обходные пути нерадивца. Безответственно ли со стороны принца так наплевательски относиться к своему здоровью? Осаму даже не отрицает, но ему ни капельки не стыдно. – Знаешь, я бы мог к тебе тоже приставить кого-нибудь, но твои прежний и нынешний статусы различаются. Стражник просто будет подчиняться тебе, спускать с рук твои козни. Так что, – Письмо складывают, – Над душой придётся постоять мне. И это не обсуждается. Мария, чего застыла? Я так еще дольше буду ждать, а у меня для Его Высочества есть ещё кое-что. Будь так добра пошевелиться, – Мужчина улыбается, расслабившись в кресле, – Баня по тебе плачет с таким темпом лечения, Осаму.   Может, это станет лучшим стимулом лечиться препаратами, нежели вариться в духоте. Хотя один черт, завтра шатена потащат в баню – как император и обещал, в отсутствии явного прогресса попариться придётся. К тому же вон, Достоевский слышит, как он гундосит, для носа не помешает. – Да я сам сейчас заплачу, Федь, – Дазай, ничего ему не остаётся, вылезает и откидывает одеяло, успев зажариться под ним; Мария по-быстрому смешивает примерно 100 грамм жидкого мёда с тремя чайными ложками берёзового дёгтя, как было написано в рецепте, и делит на три части. Одну запихивает в рот больному, который тут же скривился и прочистил горло, стоило проглотить эту смесь гремучую. Казалось бы, пару пустяков, осталось только закончить с холодными компрессами, чтобы до конца сбить температуру, и можно отдыхать. Служанка берёт сложенную, мокрую тряпку и.. всё, что позволяет ей Дазай – это протереть лицо с шеей. Только рука девушки касается пуговиц на атласной рубашке, как тот ее останавливает. – Я сам, можешь идти, – Парень вежливо улыбнулся и потянулся к бумажке с рецептом, где было подробно расписано, в каких частях тела нужно обтирать. «Оу, серьезно? От макушки до пяток?» А Машенька-то ещё не чает, что за дверьми покоев её ожидает Иван, которому поручено... провести с ней поучительную беседу. Все останутся живы и здоровы, никакого насилия и планах не было! Верх снимают и кладут в сторону, а Осаму мочит тряпку в воде комнатной температуры и не сильно отжимает её. За прошедшие два дня следы на теле стали чуть менее заметными, до конца не прошли, но это хоть что-то.   Фёдор резво отводит взгляд в сторону, чтобы не смущать Осаму, пока он обтирается, рассматривает завитки у букв на письме, посчитав изучение императорского почерка – занятием сильно интересным. Странно, что все эти завитки так отличаются: то слова выведены на бумаге аккуратным почерком, то абы как, лишь бы внятно и быстро. Начинал, видать, в нерасторопном темпе, а заканчивал в догонку. Влажная ткань проходится по плечам, рукам, подмышкам и торсу, а до спины, увы, не дотягивается; снова смачивает, отжимает и плюхается спиной на разворошенную постель, приложив тряпку ко лбу. Одеваться пока не спешит: сразу укутываться противопоказано. Его Величество на слух понимает, когда супруг заканчивает: вода достаточно громко убегает из тряпки обратно в тазик, оставляя за собой редкие капающие капельки; Достоевский поднимает глаза. – Всё, я устал. Доволен, надеюсь?   – Более чем. Вечером ещё зайду, – Брюнет поднимается с кресла, идёт к постели, попутно вытягивая из-за вскрытого конверта запечатанный, и протягивает его в конце концов Дазаю, – Твой отец послал письмо не только мне.   Чего греха таить, хотелось, как бывало раньше, вскрыть незаметно конверт, заглянуть в содержимое, а потом вновь запечатать его, свечой подрасплавив торчащую часть воска, и без фанатизма! Он так порой перехватывал письма, посланные Эйсу и от него: только так мог оставаться в курсе всего, что происходило во дворце и в светском обществе аристократов. И, что ж, его ещё никто не ловил за таким коварным делом. Сейчас он ведь не ребёнок больше, да и ему незачем контролировать своих супруга и тестя.   – Мне приказать подать чернила с бумагой? – Спрашивает Федя, скрестив руки на груди. Осаму же пребывает в неком замешательстве от того, что получил письмо. Сперва подумал, может, чего случилось важного, раз отец решил написать; шустро вскрывает конверт, в таком же темпе пробегаясь по первым строчкам, но.. ах, так у него просто спросили, всё ли в порядке и не скучает ли по дому. Сказать, что бывший принц удивлён, это ничего не сказать: поглядите, вечно занятой император Аспинес нонче интересуется сыном. Как трогательно. – Нет, не надо, – Дазай как-то и не собирался ответ писать, если честно. Мори о его самочувствии может узнать через Достоевского, который точно выйдет на обратную связь, а об остальном.. не обязательно ему изливать душу в искренностях, особенно когда последние двадцать два года никого это не колышело. Шатен крайне странно себя чувствует. Редко же в нём отцовские чувства проявляются. Так и не дождавшись ответа, Огай больше не писал.