The beginning of the end.

По прибытию во дворец Фёдор приказал слугам отвести Осаму в архив, а сам удалился в кабинет, чтобы проверить, не оставил ли он случаем досье на женщину где-то в кипе своих бумаг. Хотя с момента, когда он интересовался ею, прошло много лет, скорее всего слуги убрали папку в самые закрома архива. У него также назрел неплохой план, нужно только Ивана дождаться. К несчастью, он вернулся только поздним вечером. Достоевский был первым, кто его встретил.   – Тебя можно поздравить..? – Спрашивает Фёдор, глядя, как телохранитель спускает мешок с коня.   – Можно. В этом году охота хорошо пошла. Небось остальное время пройдет также гладко.   Брюнет долго не топчется на месте, ожидает, когда у Гончарова заберут мешок дичи слуги, и только потом отдает приказ вернуться в избу ведьмы и найти что-нибудь, что могло как-то описывать ее жизнь.   – Если там будет что-то обо мне, избавься от этого. Я на тебя надеюсь.   – Хорошо. Мне выдвигаться завтра или сейчас?   – Как хочешь. Небо сегодня больно хмурое, ночью снегопад будет, – Пожимает плечами император, отвернувшись ко входу во дворец.   – Понял, поеду завтра.   А Его Величество направляется за своим супругом, прекрасно зная, где его искать. К гадалке не ходи, понятно сразу, что плевал Дазай на обещания Фёдору. Да и интересно, как успехи продвигаются. – Я так сокрушён! – Возмущённо восклицает Осаму, уже умаявшись до позднего вечера просматривать каждую попавшуюся в руки бумажку. Без сомнений, шатен был не один, а заставил вежливо попросил того самого парнишку помочь. Почему не прислуга? Ох, ну.. Сыромятников просто единственный начал мимо проходить, от любопытства заглянув, что за шум, потому что Дазай умудрился случайно уронить огромную стопку и устроить срач. – Сколько хлама и ни одной полезной бумажки. – Ваше Величество, напомните, сколько мы здесь?.. – Юнец тоже устал, но самостоятельно развернуться и уйти не мог по понятным причинам. – С.. э.. – Выглядывает в окошко, ибо сам уже потерялся во времени. – Ну.. если учесть то, что уже темень, прилично. Устал? – Немного, – Глубокий вздох и шуршание листов. – Танэ Цусима.. Может имя сменила? Здесь даже ничего приближенного нет, – Сергей осматривается вокруг. – А Его Величество не будет недоволен этим бардаком? – Боже, да что он мне сделает, – Осаму небрежно закатывает глаза, уткнувшись в сложенные на столе локти. – А за себя можешь не волноваться, я замолвлю словечко, если понадобится, – Глаза медленно закрываются, но почему-то значения этому Дазай не придаёт. – Слушай, давай ты ещё немного поищешь, а я ненадолго прилягу. – На столе? – На столе. Если Фёдор зайдет – кричи, а то я ему обещал долго не возиться, наверняка скоро потащит спать. Или нет, мне же лучше.   Массивная дверь в одной из темных частей дворца с мерзким долгим скрипом открылась, а после и вовсе громко захлопнулась, когда император зашёл внутрь. Уставший Осаму и не услышал толком, что к ним кто-то пожаловал, поскольку одной ногой уже в царстве Морфея, потому остался лежать. Со стороны он выглядит даже мило: нос спрятан меж локтей, а волосы слегка обрамляют умиротворённое лицо. Фёдор проходит мимо огромных стеллажей, взглядом между ними выискивая нужного ему человека, и натыкается на него почти в центре просторного помещения, разлегшегося на столе.   «Этот мальчик становится моим любимчиком, да простит меня чертёныш Николай.» – Конечно. Николай не вызывает у Достоевского никаких эмоций, в отличие от Сергея. Сейчас он для Фёдора как река для кошки, не вовремя познакомился с супругом лично. Но, что ж, радует, что он вызывает в Сыромятникове те же опасения после первой их встречи: ни один из них не рискнёт дотронуться до другого.   – Здравствуй, Сергей, – Федя подходит ближе к столу, рассматривая бардак. – Добрый ве-- доброй ночи, Ваше Величество, – Подросток склонился и повернулся к Дазаю, в надежде, что он сам соизволит проснуться и не придётся сквозь неловкость будить этого засоню. Однако плавало там кое-что. – Я так понял, ты ему помогаешь? – Верно. Меня попросили, а я не занят был, – Возвращает свой взор на бумаги и не настойчиво трясёт шатена за плечо. Тот недовольно хмурится и поднимает голову, протерев полусонные слипшиеся глаза. Фёдор рукой опирается на чистый кусочек стола, скользя взглядом по небрежно разбросанным бумажкам, мажет им по буквам, пока Сергей объясняется, а затем вовсе смотрит на Осаму, просто потому что мальчишка обратился к их спящей принцессе. Заглядывается на секунды уж больно серьезным взглядом, затем с тихим выдохом слабо отталкивается от стола, обернувшись на пол, когда шатен удосужился-таки поднять свою непутевую голову. «Заставить бы этого дармоеда убирать это всё самостоятельно, да правда негоже императорам на корточках ползать и папки ручками убирать.» – Успехи у нас не очень. – Да это кошмар, Федь, – Зевает, обратно улёгшись на свои руки. – Хоть вверх дном переворачивай этот архив, авось найдётся что-нибудь. Но, по каким-то причинам, в папках ближе к тридцатилетней давности ничего не нашли, как и в остальных тоже, – Парень даже по документам новорождённых, годовалых и детей до шестнадцати прошёлся. Нельзя ведь и такой вариант исключать; матушка его чертовски привлекательна, если захочет, кого угодно приворожит, хотя ей это и не нужно было, судя по рассказам отца и слуг, коим удалось застать эту женщину. – Хоть в петлю лезь.. – Может продолжим завтра? – Сыромятников аккуратно складывает весь хлам со стола в одну кучу, выравнивая края, чтобы не торчали некрасиво. А то, что на полу Осаму скинул это как то, что нужно рассмотреть потом. – Если хочешь, можешь идти. Я ещё немного поторчу здесь, – Дазай нехотя встаёт и потягивается, похрустев затёкшей спиной и пальцами.   Достоевский внимает обстоятельствам, и уже имеет предположение, где примерно нужно искать. После недолгой встречи с Иваном вспомнился отдельный стеллаж, где имеется информация исключительно о придворье и правящей династии. Если мать Дазая заслуживала особое доверие его родителей, значит шансы, что ее папка находится в той части архива, не так уж и малы. Мужчина молча ждёт, когда эти двое закончат говорить, чтобы сплавить отсюда Сергея. Он даже не зарегистрирован, как слуга, Сыромятников не обязан был что-то делать. Без приказа, конечно.   – На сегодня ты свободен, – Фиолетовые глаза встречаются с серыми, намекая на ежесекундное ретирование, – Спасибо.   Он даже не провожает мальчишку взглядом, выдерживая тишину до тех пор, пока древнющая дверь не захлопнется с характерной для её лет громкостью. Его Величество вздыхает, и бедром упирается в край стола, скрестив руки на груди. – Дорогой мой, ну ты бы помог что-ли, я тут вообще ничего не знаю. – Я могу найти тебе эту папку прямо сейчас, если ты пообещаешь мне, что возьмёшься за её изучение завтра, а сейчас пойдёшь спать, – Достоевский выглядит нейтрально, но непреклонно. – Так ты всё это время знал, где она находится, и не сказал мне? – Дазай вымученно вздохнул, слегка стукнув себя по лбу ладонью. Но "знал" слишком грубо сказано. Фёдор до сих пор только предполагает, где может находиться эта папка, так что есть шанс, что и завтра он не найдет её, да только зачем расстраивать Осаму. К тому же не столь важны бумажки, когда они на руки получат что-то более подробное о той женщине. Остается только на Ивана надеяться. – Боже, ты меня ненавидишь.. Ладно, пойдём спать, что уж там. Завтра найдёшь. Брюнет ещё раз мазнул взглядом по бумажкам, цепляясь за имена, а затем наткнулся на знакомое начало фамилии. Император слегка нахмурился, ногой отодвинув мешающие папки и хмыкнул, прочитав фамилию полностью: кое-кто решил не терять шанса узнать что-нибудь и о своей матери. А может отца найти хотел, черт знает этого мальчишку. Осаму шагает к двери, а когда не почувствовал рядом присутствие Достоевского, обернулся, заметив, что он вылупился на бардак на полу: задумался, али недоволен. – Завтра уберёт кто-нибудь, тебе зачем во дворце слуги нужны? Пошли уже, – Ждёт, когда император сдвинется с места и выходит, придерживая дверь, чтобы тот смог выйти без лишних телодвижений. Дверь-то огромная и тяжёлая, даст ещё по лбу бедному, а Дазай потом ищи сам эту несчастную папку, которая, вероятнее всего, немногим сможет ему помочь, но не попытать удачу грех. Осаму всё мучает вопрос, кому понадобилась гибель его матери, которую даже свои иногда побаивались; кто-то действовал не очень аккуратно, раз додумался затарить тело, а дом оставить. А жаль. Он хотел бы проверить, правда ли так похож на нее внешне: воспоминания из детства помнит плохо, смутно и размыто.   Почти весь путь они проводят в задумчивом молчании, где каждый маялся о своем: если же Осаму без перерывов думал о родительнице, то мысли Феди были сразу и обо всём, и ни о чём. Тишину в ушах даже царь бесов не нарушал, будто тоже притаился. Помнится, как в первые дни контракта Достоевский дёргался, стоило ему увидеть, как тень уйдет из-под его ног, или услышать шёпот потусторонней твари у самого уха. А дьяволюга только забавлялся, разыгрывая Его Величество до тех пор, пока он не потерял его отклика на пакости. Теперь он скучнее самого Христа.   Что ж, вернуться в свои покои после недели, проведённой в ненавистной мягкой постели, очень даже приятно. Первым делом Фёдор подходит к туалетному столу, на котором лежит только пара расчесок, резинок и невидимок, и смотрится в зеркало. – Как же я устал, – Дазаю и переодеваться в пижаму лень, вот так бы плюхнулся на кровать и уснул, не церемонясь, однако кто же ему разрешит. Вровень словам супруга правитель подмечает в отражении и свою усталость, несмотря на то, что он толком ничем утомительным сегодня не занимался. Хотя день достаточно перегружен эмоциями, может на фоне своей выходящей из ряда вон небезразличности он и выглядит, будто целый день без продыху пахал. – Ха, так это моя мать тебе одиночество напророчила? – Дазай лениво поплёлся за ширму и скинул одежду на пол, невольно задумавшись, увидела ли она на пути Достоевского его – то бишь своего родного сына. Чего же тогда не предупредила, спрашивается. Ах да.. на судьбу ведь нельзя влиять, как не крути, всё равно сбудется. – М? – "Легенду свою забыл?" – Она, по сей видимости, – Император взял свою расческу и прошёлся ей по волосам, невольно задумавшись: одиночество ему не пророчили, но остаться в нём было бы неплохо. Правда один черт – он даже влюбиться не может в своего суженого, чтобы свариться в своем бессмертном одиночестве потом. А прошло уже сколько времени? Месяца три? Тёплые чувства словно стороной обходят холодное расчетливое сердце. – Ну, слушай.. у тебя нет шансов против ее предсказаний, в курсе? Не знаю, как ты хотел избежать этого. – Я просто не теряю надежды, – В конце концов добавляет брюнет, вздохнув. – Мне казалось, что ты скептичен к ведьмам.   – Скептичен? Отчасти, – «Но не к своей матери, да?». Ладно, у него просто двоякое ощущение к этим колдуньям, чью родословную он ни сном, ни духом. Не то, чтобы принц знал лично родственников родительницы... Зато отец знал. – Давай пошевеливайся, мне тоже переодеться нужно. – Потерпишь. Либо заходи сюда, – Дазай усмехается, очень завуалированно подкатив. – Мы же женаты, чего скрывать? – Несмотря на это, Осаму быстро ретируется и валится на кровать, лёжа подползая под одеяло: ему лень снова вставать и раскрывать его. Мужчина отделывается лишь... парой морщин в ближайшем будущем, поскольку такие подкаты и до белого каления в их-то обществе доведут. Не принято у аристократии созерцать супругов в чем мать родила. Не без исключений, само собой.   Проведенное за ширмой время ускользнуло сквозь пальцы под шёпот навязчивых мыслей: сроки поджимают, влюбленности нет, значит жертвы тоже. Вот и напрашиваются сомнения: либо мать Осаму не такая уж и мастерица дела своего, либо Фёдор ошибся, и судьба его вовсе не он, а кто-то другой.   "Бог с тобой, не горюй," смеется мерзость над ухом, "Есть у меня одна идейка." А Достоевский уже на все готов, лишь бы успеха достичь. Осаму, больно привыкший за предыдущую неделю спать один, распластался по всей постели, как лужа, потому и сейчас разлёгся, словно законный царь, ей Богу, совсем позабыв про Фёдора. Вспомнил, только когда Достоевский, объявившись через некоторое время, отпихнул его ногу в сторону, а тот недовольно простонал. – Как непривычно снова спать с тобой.. – Однако Дазай не сдвинулся с места, прилипнув к брюнету; его ничего не смущало, отвечу заранее на Ваш вопрос. – Только не скафни, умоляю тебя, – Рука обнимает грудную клетку, нос уткнулся в шею, а нога любезно расположилась на Фёдоре, обхватив коленки и прижав к себе. Очень даже удобно, – Зато согреешься быстро, вон какой холодный, – Пальцы ног щупают ледяные стопы, задаваясь вопросом, всегда ли Достоевский так невозмутимо мёрзнет. Осаму вообще-то меньше всего хотелось бы тактильно контактировать с ним – что было понятно ещё в самом начале, когда он спал отвернувшись от него и манна небесная если расстояние меньше тридцати сантиметров – но так действительно комфортнее лежать. Своей половины кровати мало, а вторая занята, и что ему делать? Очевидно. – Федя, я всё равно не отодвинусь, – Заявляет, чувствуя, как Достоевский особо упрямо шевелится и ёрзает на месте. То ли освободиться из цепких объятий хочет, то ли лечь поудобнее. Дазай тяжко вздыхает, приподнимается, неловко ойкнув, замечая, что оказывается случайно лёг на чужую руку. Он самостоятельно обвивает её вокруг себя и ложится обратно, убедившись, что ничего не отдавил благоверному. – Всё, доволен? А теперь спать. Лунных грёз, – И засыпает непозволительно быстро. Спасибо, что никто больше не вертится туда сюда. Тепло чужого тела непривычно, странно не ощущать бывалого расстояния. В груди томится крик и паника, горланящие во всю о неестественности сего деяния, но император упрямо игнорирует эти чувства. Наперекор ладонью с напускной уверенностью гладит бок Его Величества, смотря непрерывно в потолок.   "Вы готовы узреть, Ваше Величество, как бы сложилась Ваша жизнь, не заключив Вы однажды со мной сделку?"   ***   – Теплее оденься, опять заболеешь, фарфоровый дуралей.   Ощущение, будто так не должно быть, будто Ивану не дано такой власти – оскорблять законного наследника престола, но и Фёдор-то на нём не восседает.   – Свали, пока тебя стража не схватила и в темницу не бросила, – Гончаров закатывает глаза, перелезая через окно, – Жду на месте.   Фёдору двадцать шесть, и он подозрительно думает о том, что это неправда. На вопрос "Почему" мозг будто блокирует воспоминания, теряя смысл в поиске ответа, вместо этого напоминая, что власть не в его руках, что для народа он уже как пять лет мертв. Нынешний император – Эйс, откопал то, что навсегда бросило тень на репутацию династии Достоевских: преступление в кровосмешении. Всё ради чистоты династии, так Его Величество и поставил печать на свидетельстве о смерти Фёдора Михайловича.   – Полдня езды, – Говорит Ваня, слезая с коня, которого в тихушку увёл из конюшни, – Что ж тебя юг не устраивает-то.   – Устраивает, просто... Аспинес мне кажется надёжнее, – И на этого же коня запрыгивает Достоевский. – Факт отсутствия войн на протяжении тридцати лет не пустой ведь звук.   – Хорошо. Удачной дороги, Женёк. Ночью встретимся здесь же.   "Женёк" кивнул головой и умчался на коне прочь за стены дворца, ступив в столичный город. Полдня езды до границы, что ж, путь обещает быть долгим и скучным. Скоро начнёт смеркаться, а в лесу уже будто сумерки наступают. Некоторый путь Фёдор преодолел на коне, но когда чаща стала гуще, пришлось привязать поводья к дереву и идти пешком. Если бежать в Аспинес при погоне, то вариант сомнительный. Стража явно на своих двоих побыстрее будет наследника, значит, нужно искать укрытие: в лесах Ракрэйна частенько попадаются одинокие заброшенные дома после ведьм или лесников. Но за долгий путь Достоевский так и не нашел ни одного домика, что могло говорить об одном: он пересёк границу.   Мужчина осматривается, остановившись. Вокруг ни души, только смешанный лес и он оди-- Как только Фёдор слышит чертыхание, он успевает поднять голову и активировать способность, когда на него откуда не возьмись падает незнакомец, которого первой мыслью нарекли наёмным убийцей. Однако, почувствовав, как способность словно утекает из него, брюнет тут же захотел взглянуть на подозреваемый хвост, не понимая, что за фокусы произошли с его даром. А вот нежданный подарок с небес, по всей видимости, решил помочь Достоевскому открыть глаза, потоком воздуха заставив его только сморщиться и проморгаться. Можно было бы еще рот открыть в удивлении, но это будет лишним.