The beginning of the end.

– Ну и кто мне что-то про опоздания предъявлял? – Возмущается Осаму, пока отодвигает стул и садится за стол. – Где его носит? – Обращается к рядом стоящей служанке. – Оу... Его Величество предпочёл сегодня позавтракать у себя в кабинете. Видать, дел очень много. – С чего такое уверенное предположение? – Он крайне редко приказывает отнести еду. Последний раз это было перед тем, как вынесли решение пойти войной на Аспине--- Ой, – Она мгновенно бросает неловкий взгляд на бывшего принца, ожидая бурной реакции, но парень лишь закатил глаза. – Ну и славно, один посижу, – Девушка откланялась и вернулась к своим обязанностям, а Дазай уже во всю уплетает пищу. Правда, сначала недоверчиво рассматривал со всех сторон, где только можно было: привыкает до сих пор, как бы долго он здесь не находился, к еде немного привередлив. Хотя сказать так будет слишком грубо и громко, потому что на Родине было без разницы, что есть, абсолютно не капризный был в этом плане. Что-ж, будем честны, один на один с собой сидеть даже хуже, чем с Достоевским. Неприязнь неприязнью, но иногда с ним выходило разговаривать без жуткой атмосферы, которая обычно витает вокруг них во время напряжения. Как бы не было трудно признавать. В этой гробовой тишине Дазай смог услышать, как знакомый ему голос здоровается со стражей и... кажется, что-то спрашивает? Не расслышал. Без разницы: Осаму нашёл, кому можно нервы потрепать; второпях приближается к двери и, не рассчитав силы, резко открывает её, чем напугал служанку, охрану и Сыромятникова. – Боги, какая неожиданность! Ты свободен? – В ответ кивок и только юноша открывает рот, как Дазай его перебивает. – Здорово! Ну-ка пошли со мной, – Сергея буквально тащат в столовую и усаживают рядом со вторым императором. Отлично, хоть одна живая душа, с которым можно поговорить. Пускай парнишка не очень открыт к беседе и совсем немногословен, но интерес умудрялся вызывать, несмотря на всю отчуждённость. Прямо говорить такой высокой шишке страшно, вот и еле-еле отвечает на заданные вопросы, думая, что Осаму ничего не замечает. Как самонадеянно. Но, всё-таки, перестав мучить бедного парнишку целым шквалом из вопросов, Дазаю захотелось выйти за ворота, подышать свежим воздухом и возможно даже добраться до природы, где нет шума и людей, но для этого необходимо сначала отпроситься. Иными словами, поставить Достоевского в известность, иначе снова разругаются, чего Осаму предпочёл бы избегать: до плохого доведёт, сам себя в яму загонит. Парень, сцепив руки за головой и прикрыв глаза, неспешно шагает по коридору, направляясь в кабинет к Его Величеству. Это один из самых редких дней, когда у бывшего принца приподнятое настроение. Конечно, скакать, петь и танцевать не станет, но, как минимум, приятное чувство спокойствия уже хорошо. Может, это потому что он толком не виделся с Фёдором? Бог знает. Неожиданный, громкий и резкий звук захлопнувшейся двери заставил шатена остановиться прямо рядом с поворотом к кабинету и вздрогнуть. Дазай выглянул из-за стены, подумав, что Достоевский наконец вышел из своего убежища, но, на удивление, никого. Осаму подходит к дверям и уже хочет открыть, но мгновенно останавливается, услышав приглушённый голос Ивана, произносящий знакомое имя. «Что-ж.. послушаем.» Как странно, что стража не на своём месте. Однако, это только на руку Осаму, который во всю погружён в чужой диалог. Со стороны это выглядит странно: парень, почти уткнувшийся в дверь, молча и невозмутимо стоит, подслушивая. Поверьте, у него есть полное право на это. От кровного сына Танэ скрывают такую важную информацию! Просто немыслимо! Не сказать, что парень шибко возмущён.. но всё-таки знать о таком ему надо. нужно. важно. Дазай слушает, терпеливо ожидая, что он вычерпает из этого диалога что-нибудь полезное для себя. Найденный дневник не был чем-то шокирующим, единственное.. было бы неплохо взглянуть на него и прочитать: мать же, как никак. Осаму разворачивается, подумав, что обсуждение написанного не столь интересно, но.. – Всё же, тебе не стоило убивать её. «Извините?!» Ноги замерли в полушаге, глаза от удивления втыкают в одну точку. Как же... подло и ожидаемо. А с какой стати Достоевский испугался реакции принца? С какого перепугу ему вдруг стало не всё равно на чувства Осаму? Какого чёрта он упустил шанс снова унизить благоверного, открыто гордясь своим поступком и потешаясь над ним? Дазай не слушает дальше; спешит как можно быстрее удалиться, чтобы его никто не увидел. Нет, так нельзя. Ему нужно переварить всё то, что он нагло подслушал, и поразмышлять, как действовать дальше. Хотя думать-то и не придётся, ибо молчать бывший принц не собирается. *** Гробовую тишину нарушает только приглушённый стучание пальца о столовые приборы. Вокруг Осаму буквально кружится мрачная атмосфера, в элегантном танце затягивая ни в чём не повинных слуг, которые всё чувствовали. Он никогда не был таким тихим. Складывается ощущение, что это затишье перед бурей. И он ждёт. Ждёт, когда правитель прибудет к столу, соизволит поужинать вместе, доднесь смея называть себя супругом Его Высочества. – Почему на завтрак и обед не пришёл? – Вопрос вылетает с его уст так спокойно, без тонких нот злости или обиды, словно запланировал. Ни привет, ни здрасьте, как говорится.   – Ждал Гончарова, читал кое-что, – Прежде, чем запихнуть уголок тканевой салфетки в воротник, мужчина кладет на стол свое подношение, придвигая его к шатену, – Подумал, что тебе хотелось бы узнать о своей матери чуть больше, чем было бы возможно в личном деле, – Невзначай добавляет Достоевский, и готовится к трапезе. Движения, как и речи Осаму, такие плавные, безмятежные, завораживающие... И Фёдор мимолётным взглядом замечает это, достаточно быстро вернув глаза к тарелкам. Находит утешение в наблюдениях, вот и просится ему взглянуть на возлюбленного. Тем не менее, его желаний вряд ли разделяют, так что Достоевский не навязывает себя. Осаму берёт в руки дневник и открывает его, без особой сосредоточенности мажет взглядом по страницам; не читает, боковое зрение следит за правителем, словно притаившийся зверь, который ждёт подходящего момента, чтобы наброситься. – Чем занимался весь день? Помнится, вчера я обещал найти для тебя её папку в архиве. Прошу простить мне сегодняшнее бездействие, считай дневник моим презентом. Да и наверняка архив тебя не так сильно теперь интересует. – Ты прав, архив теперь мне не нужен, – Первый вопрос игнорируют из нежелания болтать много лишнего. – Ты обещал помочь мне, – Дазай наконец-то поднял глаза, опираясь подбородком о ладошку. – Поразмыслим вместе? Думаю, только ты можешь помочь мне проанализировать ситуацию, – Брехня. – Кому могло понадобиться напасть на сильнейшую в мире ведьму? – Увы и ах, Фёдору вставить свои "предположения" не дают. Тот разве что рот успевает открыть, как Осаму продолжает. – Горящие пламенем дикого испуга люди? Дикие звери? Охотники? – Вариантов на деле так много. Правдоподобным будет и то, что она могла просто выйти за пределы леса за травами и потеряться, либо быть убитой в совсем другом месте. Но ноне это ничто, ведь Дазай знает виновника торжества, поэтому ломает комедию, даже не пытаясь скрыть витающего в воздухе напряжения. – Может, кто-то, кто убивает неугодных ему людей, которые могут в любой момент встать на его пути? – Вид у шатена максимально задумчивый, карие глаза, смотрящие изредка вниз, слегка прищурены, невозмутимы. Дазай встаёт и обходит стул императора, кладя обе руки на деревянную спинку, да наклоняясь к уху. До мужчины быстро доходит, что благоверный ругаться с ним хочет. Увы, сил на это у Феди ни грамма, как и желания. К чему тот клонит ясно сразу, параноидальный червь грызёт извилину в желании спрятаться от раскрытия, и приблизившийся император заставляет его умереть в жалкой попытке выжить. – А может... этот самый 'кто-то' был ты? – Выжидает секунду и тихо смеётся, возвращаясь обратно. – Но, ох, как я могу винить своего милого... того, кто так чувственно поддержал меня в лесу? – Не зря ему ещё тогда показалось это странным; всё-таки интуиция его не подвела. Второй император не уверен, что смог быстро догадаться, если бы не подслушал и не оказался там вовремя. Осаму надоело ходить вокруг до около, учитывая, что муженёк у него далеко не глуп, долго тянуть резину не получится. Он вздыхает и откидывается уже на свою спинку стула, скрестив руки на груди. Парень удивительно сдержанный, но он чувствует, как медленно, но уверенно приближается к взрыву. А брюнет лицо держит и даже не испытывает как таковой паники. Днём он изжил все скопившиеся эмоции, так что сейчас ему хочется откинуться на спинку стула и разочарованно вздохнуть от пустой тоски, бездумно глядя в высокий роскошный потолок. – Я всё знаю, – Сухо отрезал Дазай, фыркнув. – Почему не сказал? "Что ж, кота в мешке не утаишь." Смеётся лукавый над его ухом, развлекаясь представшим созерцанию шоу. Лучше бы сейчас Фёдор испытывал шок, под стать ситуации. Это было бы справедливее, правильнее по отношению к Осаму, который теперь окончательно сочтет его безразличным ублюдком. А ему ни разу не всё равно; и как нужно объясниться, чтобы в конце концов не остаться высмеянным? Он не ждет, что Дазай простит и поймет убийство матери, однако, сейчас хочется, чтобы кто-то разделил его безразличие.   Брюнет смолк, нуждаясь в новой порции тишины. Нет желания отвечать, нет желания позориться; покусывает внутреннюю сторону губ и всё-таки берётся за чашку чая, пропуская начатое основное блюдо. Во рту что-то пересохло. Тяжелый взгляд обременяет шатена за столом.   – А ты как думаешь? – Вопросом на вопрос не положено, да никого это не манало. Проще выслушать чужое виденье и смириться, послушно кивнув головой, мол, всё так. Да ругань всё равно неизбежна. – Тебе лучше не знать, что я думаю. «Жаль, мне бы хотелось.» – К счастью мысли никто из них не умеет читать. Федор ставит локоть на стол, подпирает рукой щёку и скучающе, будто сквозь чашку смотрит на своё отражение в чае; не слушает, так как осточертели ссоры, пусть их было не так много. Признать нужно: конфликты у них что надо, ещё неделю отпустить не могут, а к стартовой точке возвращаются еще дольше. – Поджал хвост, как крыса трусливая? Портить отношения не хотел? На тебя это не похоже. Особенно по отношению ко мне. Где же тот напыщенный император, что постоянно горел желанием меня зацепить?   Настроение, каждое слово мужа, и становится дурно. Возмущение пытается слабо восстать над воцарившейся апатией, подкидывая кучу возражений, но его порывы так слабы и ничтожны, что Фёдор с легкостью это подавляет, оставив осадок несправедливости на душе. И сам ума не приложит, какая к черту несправедливость, ведь Осаму везде прав, тут ничего не поделаешь. С каждым днём, с каждой неделей и месяцем всё становится только хуже и пуще прежнего. Они оба недолюбливали друг друга; ругались, тонкими намёками принижали достоинство другого, здесь от уважения и любви лишь одно название, но терпели, так как делать больше нечего. Но шатену опостылело терпеть. Он – бывший принц поистине прекрасного государства, сын волевых родителей; Фёдор – император такой же сильной страны, как и он сам. Идея пожениться и сожительствовать вместе изначально было плохой идеей. – Какой же ты всё-таки мерзавец, – Произносится тихо, с усталым вздохом; он трёт пальцами переносицу, прикрыв глаза. «Интересно, это ли самый край или милому супругу есть ещё куда ниже опуститься и пробить двойное дно?» – Дазай не может представить, что бы было, если б он поддерживал с матерью близкие взаимоотношения. Его, скорее, больше возмущает умалчивание. – Я не понимаю лишь одного: чего ты хотел добиться? – Осаму злобно щурится. – Поверил, что маленькая ложь изменит моё отношение к тебе? Я думал, ты гораздо умнее, чем кажется, – По неясной для него причине Достоевский слишком невозмутимый, будто подменили. – Или ты что, и вправду считал, что твоя никому не нужная рука помощи сможет отгородить тебя от раскрытия? Как же жалко. Дазай нанизывает ноющее тоской сердце на шампуры оскорблений, вгоняя больше, чем надо бы, хотя одного было бы достаточно. Скандал не обойдет стороной – не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра. Разумнее будет покончить с этим сейчас.   Достоевский шумно вдыхает через нос. – Считал. И до сих пор так считаю, – Он не против быть высмеянным, сейчас его ненаглядному это нужно. Он имеет полное право на это. И Фёдор уступит, поможет даже сейчас, намеренно подливая масла в огонь, – Даже несмотря на то, что ты такой неблагодарный... как сейчас говорят? Сукин сын? Дазай и не пытается возразить резкому оскорблению, поскольку понимает, что в этом, увы, с Достоевским даже согласен. Только вот совесть его за неблагодарность не жрёт, ни один мускул не дрогнет, никакой реакции на, казалось бы, обидные слова. Однажды он уже пытался донести, каковы ж причины этой сволочи, что не ценит ничего ласкового с руки императора, второй раз повторять не будет: если его не слушали тогда, значит и сейчас изменений не увидит. – Жаль только, что ты так кичишься этим раскрытием. Давай на чистоту, – Император ставит чашку на стол, взявшись за столовые приборы, – Тебе просто повезло. Проведи ты полноценное расследование, уверяю, даже без моей помощи ты бы не вышел на меня. И что будешь делать? Отомстишь мне? Жду не дождусь.   Провоцировать – худшее решение Фёдора. Но как уже известно, он принял много ужасных решений, и хуже вряд ли станет. Конечно удовольствия он от этого не получает, но кому здесь сдалась его искренность? Осаму больше поверит в то, что это розыгрыш, а не честность. Очередная попытка выбелиться, пустить пыль в глаза, так зачем стараться. – Ладно, давай по порядку, – Осаму глубоко вздыхает. – Во-первых, здесь никто не кичится 'этим раскрытием', в моих словах нет и капли намёка на это, – Его поведение кричит лишь об одном: еле еле подавляемая злость. – Во-вторых, да, мне повезло, но какая разница, каким именно образом я узнал? Никакой. Я говорю о том, что есть уже сейчас, а ты твердишь только то, что могло бы быть, потому что тебе нечего сказать. Не такой уж ты, оказывается, уверенный и бесстрашный. Насыщенная, густая тьма растекается в слившихся со зрачками радужках, что Достоевский кожей чует всю ту ауру, которую излучает его ненаглядный. Словно одержимый из них двоих именно Осаму, а не он.   "То же мне. Не прибедняйся, одержимый."   Даже его на данный момент союзник перечит ему, приплясывая на его собственную тень: интересно заразе, подпитывается негативом. Дазай встаёт с места, опирается ладонями о край стола, чуть наклонившись в сторону Фёдора. – И я лучше с глаз долой исчезну навсегда, чем буду думать кару для такого человека, как ты. Горбатого только могила исправит. Однако Фёдору есть, что сказать. Всегда было, есть и наверняка будет, поскольку из них двоих умрет быстрее Дазай, который так и не узнает истинную причину того кошмара, в который утянул его Достоевский: с глаз долой исчезнет совсем скоро, а вот брюнету даже могила не светит.   Осаму поздно спохватился, теперь, куда бы он не пошел, звезда смерти всегда будет верно светить ему днями и ночами. Ему не важно, останется ли он здесь или уйдёт, условием его сделки была только его душа, его жизнь, и, если надо, демон даже из под земли возьмёт своё. Сегодняшнее утро стало точкой невозврата, его оппонент загнан в ловушку и даже не знает об этом. Никто и представить себе не может, как же Дазай устал. Устал, как по расписанию, ругаться с супругом, устал находиться здесь, где ему нет и не было места, устал ощущать давление со всех сторон. Стены дворца неумолимо давят, смириться с совместной жизнью с тем, кто ранее был абсолютно безразличен, теперь не выходит. Постепенно нарастают мысли о побеге; туда, где можно отбросить цепи постоянного напряжения. Конечно, надолго сбегать он и не думал. Даже сам вернётся обратно, только б дали ему эту прекрасную возможность. Никому не говорить, зачем и для чего, никого не видеть, оставив одного. – А хотя... может, и отомщу. Никогда ведь не знаешь, проснёшься ты один или в объятиях благоверного. Или вообще не проснёшься, – Руки резко отталкиваются от стола, а взгляда с Федора не сводят. Глаза Дазая кажутся довольно тёмными: то ли от освещения, то ли от расстояния. Но помимо мрачного оттенка в них видны холод и презрение; это тёмное что-то находится в самой глубине, в душу смотрит, не спешит уходить, оно точно хочет выбраться, но давняя привычка не даёт сунуться дальше грубых и оскорбительных фраз. Многие люди, умудрившиеся вывести Осаму из себя, словно боялись его, не в силах справиться с таким сильным напряжением. Кажется, оно передалось ему от отца, либо он сам перенял это качество у него.     Фёдор же не ощущает морального удовлетворения от воцарившегося коварства.   – Ха-а, вернулись к тому, с чего начали, – Мужчина постукивает ногтем по краю чашки. – В очередной раз ты угрожаешь мне убийством. Потом, наверное, мне снова придется вытягивать тебя из какой-нибудь передряги, а после с седмицу, может с две, будем игнорировать присутствие друг друга. Как... циклично, – Фёдор неожиданно омрачился, его тут же осенила одна интересная мысль, – Хорошо, за что ты ненави-- ах, нет, глупый вопрос. Какой из фактов тебя злит сейчас? Убийство матери? Моя попытка сокрыть преступление? О, могу перед тобой извиниться, если тебе станет спокойнее. Взгляд ни на секунду не меняется, нисколечки не страшась зрительного контакта. По правде говоря, вначале Осаму даже не думал, что будет всё настолько плохо в их взаимоотношениях; ему самому любопытно, как только Достоевский терпит и откровенно несносного принца, и их чуть ли не еженедельные перепалки. Честно? Дазай уже утомился. – Извиниться? – Брови поплыли вверх от наигранного удивления, уголки губ слегка приподнялись, а вопросы императора намеренно остались проигнорированными. Почему? Да потому что парень подумал, что раз брюнет возомнил себя самым умным, значит, сам должен догадаться. – Я бы с удовольствием поглядел, как ты делаешь это тысячекратно, пока моё с великим горем разбитое тобою сердце не склеилось снова! – На прежде равнодушном лице наконец заиграли нарочитые эмоции, что будто издевались над правителем, ни в какую не воспринимая его всерьёз. Ох, постойте.. но так же было всегда? «Чтобы разбить сердце, его нужно для начала заиметь.» – Так бы ответил Фёдор, вернись он на недельку раньше. Хотя зачем далеко ходить, одного дня с лихвой хватит. Правда ответ подходит скорее не для Осаму, он больше походит на описание самого Фёдора, ведь для начала ему стоило бы заиметь сердце, прежде чем идти на столь отчаянный шаг, заключив сделку. – Ну давай, хочешь, я снова уйду? Дам твоему, как хрусталь, хрупкому эго снова спасти меня, а после непрерывно тыкать носом, выставляя виноватым. Ведь Вы, Ваше Величество, способны только на это, я прав? Ведь Вы такой "хороший" на моём фоне, что не сможете упустить такую возможность, – Все те слова ещё до нового года, в которых Фёдор открыто надеялся заполучить любовь Его Высочества были дешёвой фальшью, и Осаму давным-давно это понял, только вот как бы не гадал, не думал и не присматривался – узнать ответ на вопрос, что вертелся на уме с самого начала, не вышло. Как же.. печально. Дазай не так хорошо знает Достоевского, его мысли и цели, но знает, что он не человек; что не так прост, как кажется, что умыслы и стремления его ломают ткани реальности, раз за всё время проживания с ним парень не заметил чего-то особенного. – И вообще.. да что ты мне сделаешь? – Негромкая усмешка в унисон с предложением и с достаточно самодовольным выражением лица. – Снова отчитаешь и прочтёшь целую поэму о том, какой я неблагодарный "сукин сын"? – «Словно я сам этого не понимаю» – Как будто твои слова действительно имеют для меня хоть какой-то вес и значение.   Пока супруг глаголит без умолку, брюнет смакует в голове свою ответную речь, перечеркивая где-то с половины повторных предостережений, оскорблений, объяснений. Воздержаться нужно от навязчивых идей сменить плавно тему, выложить всё ёмко и понятно.   – Для начала сядь уже, – Слабо машет ладонью император, жестом призывая исполнить просьбу, – Если ты еще не понял, то я не желал твоего ухода. Думалось, что по моему поведению дней минувших это можно было разобрать. Осаму не противится, а молча садится обратно на своё место возле императора и опирается подбородок о ладонь. Терпеливо выслушивает, как будто не он секунду назад вылил весь яд, что копился всё это время. Но молчит, примерно с полминуты оценивающе оглядывая того с ног до головы, думая, неужели он готов так легко его отпустить после... всего. Не хочется вспоминать. – И ты совершенно прав. Я ничего тебе не сделаю. Даже не прочту целую поэму, но... просто для справки, – Его лиловые в теплом тлеющем свете глаза плавно поднимаются вновь на Осаму. – Сбежишь еще раз – спасать не буду. Попытаешься защититься статусом – сделаешь только хуже.   Император не будет говорить о своём неведении несколько лет тому назад, не будет каяться, отчитываться, пытаться убедить милого сердцу в том, что второй шанс важен, нужен. Но Фёдору никакие вторые шансы не помогут, он наворотил дел, и это неизменно. – Ты правда думаешь, что мне нужна твоя помощь? – Но ответ ему не нужен. Чтобы Осаму не говорил, Достоевский продолжит возводить себя на пьедестал перед ним, поэтому без слов покидает столовую. Находится здесь шатен не хочет, хочет только на время изолироваться от всех тех тягот, благодаря которым напряжение засело где-то глубоко внутри и не собирается оставить его в покое. Никогда не оставит. *** Кто бы мог подумать, что этот побег так затянется, и аж на целые десять дней. Сказать честно, даже сам Дазай не планировал такого поворота, хотя на деле он вообще ничего не планировал. Единственное, хотел перекантоваться у одной милой девице, которая по чистой доброте душевной и наивности впустит его к себе, не устояв перед очарованием-манипуляциям бывшего принца. Парень носа своего не высовывал из скромного домишки, оправдав себя тем, что «недоброжелатели возьмут и убьют! И как же тогда ты, Виктория, будешь жить без своего ненаглядного, которого полюбила всем сердцем?!». А родители девчонки этой временно уехали в другой большой город на заработки, где водятся действительно хорошие деньги, поэтому Дазай, как герой, вызвался спасти её от одиночества, наобещав всякой чуши, в которую молодые девушки обычно свято верят и готовы отдать всё для милого сердцу. Но вечно отсиживаться в этом доме Осаму не мог. К тому же, всё равно однажды он должен был отсюда выйти и засветиться, чтобы проверить, насколько драгоценный супруг брехло. Достаточно спонтанно, но так вышло, что именно сегодня Дазай решил выбраться прогуляться, подышать свежим воздухом и попытаться расслабиться, а где расслабление – там и выпивка, верно? Будучи пьяным до безрассудства, парень быстро нашёл, с кем можно немного развлечься, дабы полностью забыться, снять стресс и утонуть в пучине удовольствия, словно нет и не было никогда никакого Достоевского. Правда, кто же знал, что под влиянием алкоголя Осаму пойдёт на самый неразумный поступок и потащит девушку во дворец Его Величества, спокойно пройдя мимо охраны. Тяжёлое же будет у кого-то утро.