The beginning of the end.

Проснуться удалось лишь посредством чужого женского голоса, что так близко, но тихо призывал, словно боясь гнева от нежелательного и раннего пробуждения. «Ох, погодите... боясь?» – Девку ту, которую Дазай подобрал с бара, никто не посвящал в подробности, поэтому... – Ваше Величество..? Осаму ленно приоткрывает глаза, уже готовясь к лучам солнца, но какое счастье: окна зашторены. – Мфмхм... а? – Подле кровати стоит давно знакомая ему служанка, явно удивлённая такому неожиданному утреннему сюрпризу, что смылся недавно. – Оу, Мария... Доброе утро, – Далее следует шипение от резкой головной боли; пальцы зарываются в лохматые волосы, сжимая корни. – Какой кошмар.. я сейчас сдохну... – А это кто с Вами? Его Величество знает, что Вы вернулись? Парень недоуменно поворачивает голову, увидев ещё мирно спящую девушку без... всего, но, благо, прикрытую по ключицы одеялом. Что-ж, мягко говоря, он не помнит вообще ничего, то-то голова распоясалась. – Без понятия, знает ли Фёдор, мне сейчас не до этого, – Дазай также не помнит, каким именно образом попал сюда, видела ли его стража или удалось скрыться, попался ли на глаза слугам. Однако то, что Достоевский, как он прикинул, не в курсе, даже радует. Не так, конечно, планировал вернуться, но теперь уйти будет немного неуместным: по-любому выдаст себя. Уходить после собственной измены во дворце супруга – дрянное уж дело. – Принеси воды, – Звучит как-то... не по-дазаевски: ни лести, ни комплиментов, ни пожалуйста. Служанка в тот же миг спешно направилась в сторону двери удалиться за питьём, пока Осаму борется с желанием взять и уснуть, спрятавшись под одеялом, в тщетных, безуспешных и жалких попытках сбежать от дискомфорта в теле. Ещё недели две назад одна лишь мысль о том, что придётся возвращаться к сожительству с Достоевским, его душа противно бы заныла, а сейчас... сейчас в сердце томиться холод и безразличие. Как обидно признавать, но только так сможет продолжать сосуществовать с императором. Может, действительно следовало уйти раньше, дабы умерить пыл и наплевать на одну зазнавшуюся шишку. – Вставай, – Дазай ненавязчиво трясёт незнакомку за плечо, усевшись на краю кровати, да надевая хотя бы низ. – Лучше уйти прежде, чем Его Величество увидит тебя здесь со мной, – Обратно плюхается на постель, недовольно протяжно застонав, ощущая ещё и лёгкую тошноту. – Его Величество? – Девушка более трезво оглядывает комнату, чтобы убедиться, и, ох, каков же был её шок, когда по одному лишь виду роскошной мебели осознала. Вчера ночью она даже не поняла, где находится, хотя не напивалась в стельку как Осаму. – Без лишних вопросов. Давай быстрее одевайся и уходи. Мне не нужны проблемы, – Звучит уже намного грубее и требовательнее: раздражает. Дазай и имени незнакомки не помнит, или не знает... Чёрт его, как подцепил эту девицу, обычно ему необязательно было о таком знать. Впрочем, плевать. К моменту прибытии Марии со стаканом та уже одеться успела; аккуратно выглянула за дверь и скрылась из виду. Сейчас Осаму не особо волнует, как она выберется из дворца незамеченной. Парень мгновенно выпивает всю воду, надеясь проваляться здесь весь день, но не тут-то было: служанка оповещает о приказе Достоевского и зовёт в их общие покои переодеваться. Дазай сначала ломается, но в конце концов закатывает глаза и, нечего делать, встаёт. Однако, на полпути возникает вопрос, когда Фёдор успел узнать, что ненаглядный его вернулся, неужто ещё ночью застал? Но Осаму быстро успокаивается: император не питает никаких чувств к нему, значит измена должна остаться незамеченной и проигнорированной. Наверное. Всё-таки неспокойно на душе отчего-то, вот и старается найти оправдание. *** Наконец из-за дверей дворца показывается разодетый в теплые меха супруг. Фёдору даже смотреть на него не хочется, но его фиолетовые очи действуют против его воли, единственное, смотрят сквозь. Достоевский всеми силами не подает виду, что знает о случившемся.   – Прогуляемся? Неделю не виделись, как никак, – ровным тоном вопрошает мужчина, положив замерзшую ладонь на гриву коня. – Даже не поздоровался, глядите, где же Ваши манеры, Ваше Величество? – Подтрунивает, одаривая милого лёгкой улыбкой. Но Федя не видит его улыбки, не видит четких очертаний его лица. Гадать о чужих эмоциях приходится по тону голоса. – Конечно прогуляемся, ты меня из постели вырвал и разодеться ради этого заставил, – Дазай запрыгивает на коня и всё ждёт, когда же Достоевский что-нибудь скажет или даст понять, что в курсе об измене, но этого не происходит, что ввело бывшего принца в небольшое недоумение. Ну.. так даже лучше для него самого. Не хочется сейчас снова надрываться и доказывать, что император ему никто и звать его никак. Оу, но как же честь и достоинство? Господи, да плевал шатен на это. Тяжело разобрать, насколько он искренен. Зато четко различима нотка легкой язвительности, словно маленькая иголочка она тычет в большой воздушный шар из усмиренного гнева, играет в настоящую рулетку – в какой же момент лопнет, в какую точку нужно целиться. И лучше бы Дазаю не искушать судьбу лишний раз. Хотя плохо верится, что он не упустит шанс в очередной раз испытать выдержку Фёдора.   Сегодня потраченные нервы императора окупятся. Должны.   "Но не обязаны." Они выдвигаются и ступают по дороге, которая после последнего события хорошо запомнилась Осаму. Помнится, он засматривался на вид и природу сих земель, но нонче интереса уже нет. Ах, точно! Надо будет написать отцу о происшествии, когда вернутся. Молчать дрянное дело. Природа успокаивает, погодка то, что надо – всё благоволит сегодняшним событиям. Может сама матушка Природа понимает несчастье императора. А может и сам Господь Бо—   "Не зазнавайся." Удивительно, что лукавый вновь заговорил с ним. Спустя неделю. Интересно даже, чем Фёдор заслужил такой подарок судьбы. – Мы идём в лес? Серьёзно? Не удивлюсь, если ты меня там убить намереваешься, – Честно, он после вчерашнего вообще ничего не хочет, только лежать, отсыпаться после похмелья и морально готовиться к своему возвращению во дворец, к Достоевскому, к обязательству делать вид, будто ничего не произошло. А то эту неделю парень, так сказать, проветривался и пытался освежить голову от тяжёлых мыслей, от размышлений, раздумий. Даже думать не хотелось про него, но, увы, это было почти неконтролируемо. И если скажет, что думал о нём всё время, не соврёт ведь. Хотя ему лучше не знать, что именно он думал. – Скучал хоть? – И опять оно...   – У меня нет причин убивать тебя, – Спокойно молвит мужчина, подмечая, что причины, вообще-то, есть. – Точнее... Я не хочу твоей смерти, – О чём можно было догадаться еще после первой их стычки в баре. Черт с ним, спасение от лап Шибусавы уже о многом свидетельствовало. Фёдор не хочет быть откровенным с ним, да и с собой тоже, однако что бы Осаму не вытворял, по большей части всё сходит ему с рук. Тишина окружения совсем непривычна, почему-то она напрягает неугомонную и бьющуюся в плохих ожиданиях душу шатена, что отчаянно пыталась зацепиться за интуицию, которая чувствует, что что-то не так, но он игнорировал. К слову, чем дальше они идут, тем больше кажется, всё это – затишье перед бурей. Но на кой чёрт клеветать, если доказательств нет?   Путь остался недолгий, можно... поговорить. А о чём? Впервые Достоевский не может придумать, как завязать беседу, а главное о чём. Об измене даже заикаться не хочется.   – Где хоть чкался всю эту неделю? – Логичный вопрос, если учесть тот факт, что Фёдор чуть ли не клялся, что больше не собирается опекать Осаму. Некоторым обещаниям просто не суждено быть сдержанными. – Одна милая юная девушка позволила мне переконтоваться у неё, – Честно отвечает Дазай, не видя смысла лукавить. Была ли идея вернуться домой? Удивительно, но нет. Если в его планах и был где-то такой пункт, то точно не в таких обстоятельствах. Обиделся и ушёл, ну вот что это такое? Не так воспитали, простите уж. – Не распрощался я с ней, даже обидно, – Нехорошо получилось: уходить вот так вот после всей её заботы и снисходительности по отношению к нему. Но, что-ж, совести у бывшего принца нет и не было. Фёдор внимает, точнее делает вид: всё равно потом в памяти всплывёт все, что фоном прозвучало. Знание обстоятельств позволяло ему такую наглость.   Хотя стало даже любопытно... Насколько знает Фёдор, ночевала во дворце другая женщина. Забавно, она была столь благосклонной, заслуживающей человеческого прощания, что во дворец кувыркаться не её потащили. А может Осаму уже довелось разделить с ней постель?   Даже знать не хочет. – Она была настолько добра ко мне, что я даже задумался, стоит ли мне вообще возвращаться, – В очередной раз второй император играет на нервах первого, открыто обесценивая всё то, что Достоевский предоставил ему. Если раньше собственная неблагодарность казалась не очень правильной, то сейчас абсолютно всё равно. В обоих случаях Осаму не собирался останавливаться, но в первом он хотя бы понимал, что наглости нет предела, пускай Фёдор заслужил, по его мнению.   – М, – Это все, что выдал император на монолог супруга; он тяжело сглатывает, вздыхает громко. Осталось немного.   Достоевский краем глаза поглядывает на Дазая, будто пытаясь залезть в его голову, мысли. По прежнему черты размыты, его лик упрямо не рисуется перед его глазами. Брюнет от тщетности губы поджимает и вновь вперёд смотрит. Они продвигаются дальше, а тёмная атмосфера не перестаёт сгущаться. Почему-то Дазай только сейчас скептически оглядел брюнета, будто бы пытаясь по одному виду понять, что он задумал. Прогулка кажется неестественной, но и ткнуть ведь некуда. Недоверие к Достоевскому выходит на новый уровень; Осаму с таким успехом скоро с ума сойдёт. – Как ты узнал, что я вернулся? – Будет немного странно, если Мария, до этого единственная видевшая его утром, не проболталась, что Дазай не один. Или же та же самая стража, если ночью он всё-таки попался им на глаза.   – Я ждал тебя. Трудно не узнать о том, чьего возвращения ждал даже сам дворец.   "Жданный нежданного за собой ведёт."   Фёдор даже пфыкнул саркастично: искренняя эмоция, такая мимолетная, что можно и не пытаться сдержать – тщетно.   Осаму только раскрыл рот, чтобы ответить, но резко откуда-то взявшийся громкий лай собак – дикий, голодный, надрывный – сбил его, отвлекаясь: по природе своей человеческой и от любопытства начал глазами выискивать источник звука. Интуиция так и кричит, запертая в стенах разума. Следующим делом Дазай в лёгком недоумении глянул на Достоевского, ожидая похожей реакции, но... что ж. Безмолвное "идём" сквозит во взгляде, кошмаря чужие догадки, словно вода кошку; ему приходится следовать за Фёдором, внимательно изучая обстоятельства, в которую попал посредством обмана. Мгновения спустя они оказываются в обосновавшемся... тяжело назвать это лагерем.   Здесь Гончаров, стоящий с самым каменным выражением лица – даже не смотрит на прибывших – несколько стражников и небольшая клетка, привезённая на санях. И какой-то слишком большой сверток из ковра, который прижимает ногой один из подчинённых Ивана.   Достоевский слезает с коня и даже не подходит к Осаму, чтобы в своей привычной манере протянуть ему руку, "помочь" спуститься. Он тут же направляется к клетке, сдергивая с неё черную ткань.   Лес разрывает оглушительный лай. Парень спустился с животинки и прищурил глаза, нахмурившись: на самом деле, просто задумался. Клетка с псами, мелко подрагивающий свёрток ковра, стража, он и, в конце концов, император. Но не он ведь жертва, а лишь виновник торжества. К сожалению, озарение приходит чутка поздновато, но отчего-то верить в это не верится. Подтверждения ради, Осаму подходит к ковру и осторожно разворачивает его; пускай он понимал, чего стоит ожидать, ужасающее удивление всё равно моментом показалось в лике. Знакомая ему девушка связана, явно не понимает, что происходит. Зато Дазай всё понимает. Понимает, что за ним, скорее всего, всё-таки следили, понимает, что довёл правителя до самого пика. Но до его превосходного разума не доходит лишь одна вещь: почему ранее безразличное к нему сердце, без чувств и любви, сейчас жаждет мести за измену. Да это даже изменой назвать нельзя! Бумажка с подписями – единственное, что у них есть. Ни Дазай, ни тем более Фёдор никакие не моралисты, так что же движет этим дьяволом во плоти?