Между третьим и вторым

Скоро будет год с тех пор, как Йен Галлагер решил изменить свою жизнь. Было страшно вот так отказываться от всего, к чему он привык, и бросаться с головой во что-то новое, но по прошествии времени он может с уверенностью сказать: если и не сам путь, то хотя бы направление он выбрал правильно. Подработав тут и там, скопил на курсы медбрата, стряс с Клэйтона деньжат на первое время и съехал из тесного дома Галлагеров в свою первую квартиру, освободив кровать подрастающему Лиаму. Правда, уехал недалеко — всего четыре остановки на автобусе или, при сильном желании, минут сорок пешком. Так что ничего удивительного, что тот криминальный райончик, откуда он родом, набитый до отказа алкашами, нариками, откинувшимися зеками, шлюхами и просто отбитыми ребятами, напоминает о себе и здесь, на восьми этажах зачуханных апартаментов. Этот старый дом в тупике — уменьшенная копия родной улицы. И вместе с тем будто живое существо, у которого Йен теперь сидит в брюхе, через тонкие стены слыша всё, что раньше скрывалось за потёртыми дверями и под дырявыми крышами. Но выбраться из осточертевшего Саутсайда так быстро и просто всё равно не вышло бы — нужно вкалывать, чем он сейчас и занимается, недавно окончив обучение и приступив к полноценной работе на скорой. И Йен не жалуется, пусть даже без привычной для дома Галлагеров очереди в душ горячей воды ему всё равно иногда не достаётся, а к соседям регулярно приезжают копы. Он постоянно на работе и в апартаментах появляется в основном только затем, чтобы поспать после смены в будние дни и отоспаться на выходных, так что обычно нервов на смирение и прощение ближнего своего он тратит не так много. Только сегодня не повезло: суббота началась слишком рано и слишком дерьмово и чёртов Микки Милкович, внезапно обнаружившийся по соседству, лишний раз напомнил, как близка ещё та жизнь, от которой Йен так отчаянно пытается убежать. И как давно они живут в одном доме? Почему не пересеклись раньше? Эти мысли ненавязчиво крутятся в голове, пока Йен после ещё четырёх часов сна — благо, без происшествий, — быстро принимает душ, одевается, завтракает. Он подумывает заглянуть в кафе к Тревору — отсутствие кофе, казавшееся четыре часа назад проклятием, теперь обернулось неплохим поводом встретиться. Возвращаясь мыслями к событиям сегодняшнего утра, Йен в очередной раз прислушивается к звукам дома. Если тот шум так отчётливо шёл с четвёртого этажа, то на третьем, должно быть, слышимость просто катастрофическая… Тем не менее из квартиры над ним по-прежнему не доносится ни единого звука, как будто там никто и не живёт вовсе. Выходя на лестничную клетку, Йен надеется, что, может, спросонья он действительно что-то перепутал и над ним живёт мистер Гаррисон. А Милкович… Было бы славно, если бы он ему этим утром просто померещился, ибо понимать, что ты шизик, которому от переутомления уже мерещится всякое, явно легче, чем принять тот факт, что чёртов Микки Милкович живёт по соседству и у тебя от этого странно неспокойно в голове. Однако уже с первых секунд на лестничной клетке он понимает, что идти ему на хер со своими наивными надеждами. Да, в подъезде тише обыкновенного — ничего не предвещает беды. Да, необычно яркое для ноября солнце льёт из окон лестничных пролётов. Но лифт гудит на третьем с открытыми дверями, по видимому, ещё с утра. А когда Йен, уже ни на что особо не надеясь, сворачивает на лестницу, пролётом выше, конечно же, видит утренний диван. В отличие от сломанного лифта, это подтверждение событий четырёхчасовой давности игнорировать уже куда сложнее. А что игнорировать вообще невозможно, так это то, что на диване обнаруживается и Микки — пускает слюни на подлокотник и распространяет по лестничной клетке запах перегара. Ну что за… Йен медлит пару секунд, колеблясь, но всё же преодолевает пролёт, подходит ближе, окликает соседа по имени как-то неуверенно, будто всё ещё не до конца смирившись, что имя — его, а он — это он, тот самый Микки Милкович, коротышка с заточкой в рукаве, а может и чем пострашнее. Когда ответа не следует, он, сам не зная почему, присаживается на корточки рядом. Нет, к чёрту то, что ему там спросонья померещилось, сейчас, при свете дня, он забирает свои слова назад — Микки нисколько не изменился с тех пор: грязная майка, растрёпанные волосы… пара новых ссадин на спине и задней части шеи — вчера их, кажется, не было. Возможно, парень скатился с лестницы, когда, пьяный, пытался попасть в свою квартиру? Но где он так нажрался с самого утра? Неужели у Гаррисона? Да и что он вообще здесь забыл? Почему не чинит разбой вместе со своей ебанутой семейкой, почему не сидит в тюрячке, не обрастает наколками? Неужели тоже ищет лучшей жизни? Да скорее небо рухнет на землю! Йен окликает его ещё раз и, когда тот не просыпается, трясёт за плечо — безрезультатно: его башка безвольно катается по подлокотнику, он в глубокой отрубе. Тогда Йен, поддавшись сиюминутному порыву, немного грубо хватает его лицо, сжимает пальцами щёки, так что губы выпячиваются вперёд, и говорит, подражая манере Милковича: — Я Микки. Я не умею читать, — если чуть понизить голос, получается довольно похоже. — А ты, Йен Галлагер, ты нереально крут, чел. — Да неужели, — отвечает Йен уже в роли себя: брови недоверчиво ползут вверх, а губы растягиваются в кривоватой ухмылке. — Да, мужик! Да! — не унимается этот внезапно такой щедрый на похвалу Микки, и Йен про себя подмечает, что с Милковичем в этом исполнении разговаривать куда приятнее. — Я, типа, всегда тебе завидовал, поэтому и пиздил. — Серьёзно? — Йен не может сдержать смех: Микки, произносящий подобное — это полнейший абсурд. — Да! Конечно! — но этому Микки, кажется, искренне жаль, и… — Я пиздецки хочу тебе отсосать. Йен просто не мог упустить шанс поиздеваться, правда? Это не избить в подворотне и не нассать в рюкзак — чтобы качественно унизить, нужна изобретательность. Будь они ещё в школе, Галлагер бы снял это на мобилу и, помимо сиюминутного удовлетворения, заимел бы ещё нехилый такой рычаг давления. Да, глупость полнейшая, но такие, как Микки, обычно сильно пекутся о репутации. Такие. Кто любит держать других в страхе. Правда они с Микки уже давно выросли из токсичной подростковой среды, так что подобные приёмчики уже не эффективны. Но и Йену теперь достаточно лишь сиюминутного удовлетворения. Он снисходительно оглядывает свою жертву: подкачанную спину, не скрытые майкой бицепсы, округлую задницу под тканью вытертых домашних штанов, — усмехается самодовольно и наконец отпускает парня, мягко похлопав напоследок по щеке: — Как-нибудь в другой раз. Этажами выше вдруг раздаются встревоженные голоса, становятся всё громче и громче. Йен быстро поднимается на пролёт вверх. Голоса идут с четвёртого: уже совсем отчётливо слышны женские причитания на русском, похожие на пулемётную очередь, стук в дверь и едва разборчивые угрозы вызвать полицию. Поднявшись ещё и осторожно выглянув в последний пролёт, Йен видит причину суматохи: посреди лестничной площадки четвёртого громоздятся шкаф, несколько стульев, поставленных друг на друга, опрокинутый на бок комод и покосившийся торшер. Вокруг, возмущённо переговариваясь, ходят помятые со сна соседки. Одна открывает створку гардероба и, обнаружив, что тот доверху забит изъеденным молью постельным бельём, сразу же с грохотом её закрывает, возобновляя непереводимую гневную тираду. Вторая пинает комод, пытаясь отодвинуть его от приоткрытой двери в их квартиру. — Боб! — верещит третья, молотя кулаком в дверь мистера Гаррисона и матеря его на ломаном английском — именно в потоке её неразборчивой речи временами проскальзывает что-то про копов. — Чёрт, Микки. — сипит Йен — он будто бы не удивлён, но однозначно впечатлён, — и спешит скрыться из зоны видимости разъярённых иммигранток, прежде чем они запрягут его расчищать лестничную клетку. Виновник же мебельной драмы в двух частях всё так же мирно сопит на диване в пролёте между третьим и вторым, изо всех сил делая вид, что это не он всё утро в приступе белой горячки таскал мебель вместе со стариками с четвёртого. Им явно надо валить, пока русские не наткнулись на него и не сложили два и два. Но прежде, чем Йен успевает придумать, что с ним делать, дверь в квартиру Милковича на третьем открывается: — Йен? — девушка в дурацкой шапке удивлённо смотрит из-под отросшей тёмной чёлки, — Что ты здесь делаешь? — Мэнди! — Йен не верит своим глазам — они так давно не виделись! И неважно, что два Милковича по соседству явно не к добру. Главное, чтобы по квартирам не прятались остальные его бывшие соседи. Будто опасаясь того же, Мэнди бегло оглядывает лестничную клетку, затем выходит из квартиры, и, прикрыв за собой дверь, спускается вниз, запоздало замечает брата в пролёте. — Чёрт, я так рад тебя видеть! — расплываясь в улыбке, Йен делает шаг ей навстречу, но вовремя замечает баллончик в её руках и что хуже — серый фингал под глазом, — останавливается, спрашивает, мрачнея: — Это он сделал? Смерив парня недоверчивым взглядом, будто тоже желая убедиться в том, что перед ней действительно он и ей не мерещится, она убирает перцовку в карман толстовки, выдавливает: — Нет, — подходит к брату, трясёт за плечо. — Эй, просыпайся. — Я уже пробовал, — заверяет её Йен. — Он, кажется, наклюкался с утра с соседями с четвёртого… — Просыпайся! — не слушая, кричит Мэнди и с размаху лепит Микки ладонью по лицу, и когда тот что-то бубнит, но не просыпается, лупит его по спине. — Эй! Эй! — вовремя спохватывается Йен, понимая, что она не совсем в себе, хватает её за руки, оттаскивая. — Что с тобой? Он же просто в пьяной отрубе! Скоро проснётся! — Сукин сын! — бьётся в его руках Мэнди, пытаясь приложить брата хотя бы ногой, но не дотягивается — Йен держит крепко, — кричит: — Я, блять, беспокоилась, думала, ему череп проломили! А он тут развалился! — и, припечатав напоследок: — Еблан! — замолкает, перестаёт вырываться. — Всё? Порядок? — на всякий случай уточняет Йен и, когда та в ответ коротко часто кивает, выпускает её из захвата. Она сверлит брата недобрым взглядом, но с кулаками больше не лезет. Йен никогда не видел её такой. Да, однажды она вмазала Липу во время очередной ссоры, да так мастерски, что тот потом ходил с фонарём ещё пару недель. Но тогда она точно отдавала отчёт своим действиям. А ещё она из ревности сбила Карен на машине. Но это уже холодный расчёт, спланированное покушение — это не то же самое, что колотить человека без сознания, поддавшись эмоциям. Особенно когда этот человек — Микки. Уж он всегда умел создавать немногочисленным близким поводы для беспокойства. И лучшее, что могли сделать эти немногочисленные близкие для себя и для него — забить. Раньше для Мэнди это работало. Так что же случилось за то время, что они не виделись? Йен старается не думать об очевидной перемене — огромном фингале под правым глазом. Она же наконец поднимает на него виноватый взгляд, спрашивает тихо: — Ты слышал этот шум с утра? — Йен кивает, и она продолжает, снова переводя взгляд на брата: — Я просила его не ходить, но он попёрся разбираться, — она нервно кусает губы, сминает в пальцах рукава толстовки. — Я прождала его где-то час, но было тихо, и я, видимо, вырубилась. А когда проснулась, поняла, что этот придурок не возвращался. Так перепугалась… — в конце она просто беспомощно всплёскивает руками. Йену становится её искренне жаль, как будто волноваться за Микки и для него обычное дело. С четвёртого как раз скатывается ещё один комок неразборчивых выкриков, и он, не долго думая, предлагает: — Давай, может, я перенесу его к вам? — ему даже не приходится убеждать себя, что это не рука помощи пьяному Милковичу: он помогает Мэнди, а Мэнди — это совсем другое дело. И её взгляд в ответ — настороженный, виноватый, — постепенно теплеет, она пожимает губы, улыбается, кивает, с благодарностью принимая помощь. Йен, перекинув руку её нерадивого братца через плечо, волочит его на третий, добавляет: — Спроси у него потом, что он делал всё это время на четвёртом — русские соседки только и ищут, на ком выместить всю свою злобу. Помешивая чай на крохотной кухоньке в квартире Милковичей — такой же крохотной, как у него самого, — Йен узнаёт, что, оказывается, Микки съехал ещё два года назад — крепко поссорился с отцом. Из-за чего, Мэнди рассказывать отказывается — видимо, что-то личное. Теперь парень работает в какой-то строительной бригаде, объект находится за чертой города, куда тот уезжает обычно на неделю или две. Поэтому в квартире на третьем обычно так тихо и они за этот год, что Йен живёт здесь, ни разу не пересеклись. — Помнишь Кеньятту? — помолчав немного, спрашивает Мэнди. — Вы всё ещё вместе? — уточняет Йен, потому что от этого зависит, в какой форме он ответит на её вопрос: «Да, помню, тот большой парень…» или «А, тот уёбок — конечно помню, надеюсь, он сдох». К его облегчению, Мэнди отрицательно качает головой, но вместе с тем парень чувствует, как внутри него загорается фитилёк подозрения — жёлто-серый, цвета начавшей рассасываться гематомы. — Мы съехались незадолго после того, как Мик свалил. Дома было просто невозможно находиться, — она рассказывает, уткнувшись взглядом в чашку, будто не в силах посмотреть на друга, разделить с ним произошедшее. — Мы с Кеньяттой жили какое-то время в Индиане. А потом я сбежала. Вот так просто — от пункта А в пункт Б, но Йен не может не представить, что лежит на этом отрезке между двумя точками её жизни, и внутри всё холодеет от боли. Она делает вид, что не замечает повисшего в воздухе напряжения, ухмыляется своему бледному отражению в чае: — Я и не надеялась, что встречу здесь тебя. Думаешь, это судьба? — она наконец поднимает глаза, полные прежнего тепла, и Йен молча кивает, коротко улыбнувшись. Она, удовлетворённая и таким ответом, делает глоток чая, откидывается на спинку стула, рассеянно улыбаясь и глядя куда-то перед собой. Йен старается не подавать виду, как сильно его встревожила её история, — он больше не чувствует себя в праве расспрашивать, где сейчас этот мудак, написывает ли он ей, ищет ли её повсюду… «Надеюсь, Микки сможет защитить её.» — проносится в голове, и отчего-то внутри всё недоверчиво тянет, он добавляет мысленно: «Я помогу.» И будто в ответ в коридоре раздаются шаркающие шаги по направлению к туалету, и через пару минут Микки вваливается в кухню. Он сразу замечает гостя на своём месте за столом и неприязненно морщится: — Бля, Галлагер, ты хуле тут забыл? — на его лице след от подушки и выглядит он в целом скорее помятым, чем недовольным. Йен салютует ему кружкой, поражаясь контрасту — как можно, едва продрав глаза и будучи таким беззащитным, так откровенно нарываться? Благо, похмелье мучает того сильнее, чем собственный вопрос, поэтому он быстро отворачивается, наливает себе стакан воды. Ботнув кружкой об стол, Мэнди подрывается на месте и сходу набрасывается на брата с обвинениями: — Надо было бросить твою задницу замерзать в грёбаном подъезде, — шипит она, треснув его по плечу, от чего он ставит стакан обратно на столешницу и недоумённо всплёскивает руками — «какого хрена?». — Нажрался с самого утра! — Я что-то не припомню, чтобы должен был разрешения спрашивать! — кричит он в ответ, но вдруг переводит взгляд на парня, наблюдающего за перепалкой с большим интересом, секунду сверлит его недобрым взглядом и вдруг машет в его сторону рукой: — Он вот тоже там был и водку хлестал, как не в себя, — приукрашивает, сучёнок, — хуле ты ему ничего не говоришь? На это поистине обезоруживающее заявление Йен прыскает, пока Мэнди, оскорблённая в лучших чувствах тем, как нагло её брат переводит стрелки, вовсю лупит Микки кухонным полотенцем, а он, отбиваясь и грозно матерясь, утопывает с кухни, припечатав уже из коридора: — Уёбки. Чёрт, до сегодняшнего дня Йен даже не подозревал, как скучает. По чему конкретно — сложно сказать однозначно. «По Мэнди, конечно», приходит в голову первым делом — она в коридоре, называет брата мудаком и недоноском и швыряет в того скомканным полотенцем, потом возвращается за стол, чтобы продолжить переругиваться через стенку, пока Микки не врубает какой-то боевик на полную громкость, — «А ещё по этой атмосфере…» — Йен подливает себе чай. Подобные бытовые перебранки он регулярно слушает через стены аж из нескольких подъездов сразу — ей богу, криминальное радио круглые сутки. Иногда доходит и до потасовок. Чуть реже приезжают копы. Чуть чаще — скорая. Благо, ему самому ещё не приходилось откачивать обдолбанных соседей, решивших покромсать друг друга среди ночи. Но каждый раз, когда их команда получает вызов в этот район, он морально готовится запаковывать в чёрный пакет кого-то смутно знакомого. Но в случае с Милковичами всё как-то иначе. Их перебранки похожи на игры дворовых собак: рыки, визги, тут и там мелькают когти и клыки, но укусы ровно такие, чтобы выяснить, кто главный, — они не причиняют настоящей боли. Микки и Мэнди будто больше разыгрывают сцену, чем ссорятся по-настоящему. И это меняет всё в корне: от их ругани не сжимается болезненно сердце и рука не тянется набрать 911. Всё это — просто привычка, манера общения. По крайней мере за Мэнди Йен может ручаться — он давно её знает. А Микки… «Придурок» — проносится в голове в короткую паузу между звуками взрывов и перестрелки за стенкой, и Йен утвердительно кивает сам себе, отчего-то широко улыбаясь. Время близится к полудню, когда ему приходит сообщение от Тревора с предложением заглянуть в обеденный перерыв, поэтому он быстро допивает чай и собирается уходить. — Слушай, раз уж ты теперь здесь, не хочешь как-нибудь сходить в кино? — предлагает уже в коридоре, снимая куртку с вешалки и проверяя, ничего ли не забыл, и когда Мэнди неловко улыбается и отводит взгляд, будто соображая, как бы вежливее отказать — откуда только это в ней — добавляет: — Фильм на твой вкус. — Не могу, — она звучит как-то чересчур серьёзно, как будто дело не в простом нежелании идти — возможно, они и правда отдалились за эти несколько лет… — Ладно, так и быть, Микки тоже позовём, — не теряет надежды парень, предположив, что, может, с братом ей будет комфортнее, но Микки орёт из гостиной: — Прям сплю и вижу — тусить с вами, задротами! На это Йен и Мэнди синхронно закатывают глаза и обмениваются понимающими взглядами — Йен про себя отмечает, как легко вновь настроился на эту волну, — но в конце концов Мэнди вздыхает и, выглядя чуть виноватой, говорит: — Я пока правда не могу, — объяснять она, видимо, не хочет, но, улыбнувшись ободряюще, добавляет: — Ты лучше приходи в гости, как будешь свободен. Затусим, как в старые-добрые. — фильм в гостиной на этих словах становится значительно громче. И вопреки первому желанию держаться от них подальше, Йен искренне хочет наверстать упущенное время. Возможно, чтобы начать новую жизнь, не обязательно забывать старую? Может быть, достаточно обладать силой противостоять ей, когда она, вцепившись в тебя, собственнически потянет тебя назад? Долго уговаривать себя не приходится — Йен с готовностью кивает.