Между третьим и вторым

Тревор относится к той жизни, в которую Йен Галлагер хотел бы влиться. С кафе, прогулками в парке… Ёбаный Вестсайд, как сказали бы дома. Как он сам бы ядовито сплюнул всего пару лет назад, наблюдая за размалёванными демонстрациями по телеку. Но теперь всё изменилось. Может, всю свою жизнь он просто притворялся, подражал остальным? Настолько верил их «правде», что запретил себе даже думать о том, как классно было бы, например, жить в большом доме Клейтона Галлагера. Теперь, оставшись наедине со своими мыслями, где не перед кем паясничать и оправдываться, он понимает, что… мог ошибаться? Он совсем недавно перестал чувствовать себя неуместно в крошечной кофейне на углу, где работает Тревор. Среди этих маленьких столиков и хипстеров-фрилансеров, клацающих по клавиатуре ноутбуков и потягивающих из бумажных стаканчиков что-то там на чём-то там без чего-то там — он так и не разобрался в вычурных названиях напитков и сотне разновидностей молока. Благо, Тревор намешивает ему всегда что-то новенькое на свой вкус, и Йену вроде как нравится. Сладость компенсирует незначительную долю кофеина — так он говорит себе, раскусывая жёсткую разноцветную посыпку. В такие визиты, как сегодняшний, Тревор обычно берёт перерыв, наливает и себе что-нибудь попить, и они с Йеном проводят эти полчаса где-то в подсобке, непренуждённо болтая, смеясь… Или курят у пожарного выхода, как сегодня. Тревор устраивается на низком кирпичном бортике крыльца, чиркает зажигалкой, прикуривает им обоим — здесь не курят одну на двоих. — Хочу бросить, — говорит он, выпуская дым через зубы, задумчиво смотрит через забор на двери склада соседнего магазина, — но никак не могу решиться. — и, криво улыбнувшись затягивается снова, спрашивает, поднимая на Йена взгляд: — Никогда не думал? — и, когда тот, посмеиваясь, отрицательно покачивает головой и тоже затягивается, пожимает плечами: — Вместе было бы проще. — Некоторые плохие привычки не хочется бросать, даже если знаешь, что они делают тебе плохо, — многозначительно заключает Йен, но что Тревор скептически усмехается: — Это в тебе говорит зависимость. Я тоже поначалу об этом думал. Но потом включил калькулятор. На деньги, которые я трачу на сигареты ежемесячно, я мог бы сделать кучу всего. На это умозаключение возразить и впрямь нечего, поэтому Йен согласно кивает и, прикинув кое-что в уме, улыбается: — На деньги, которые я трачу на сигареты ежемесячно, я бы уже давно купил дом. Конечно, он преувеличил: он вряд ли сможет позволить себе собственное жильё даже через десять лет, независимо от того, бросит курить или нет. Но сейчас он может позволить себе снимать маленькую отстойную квартирку. И курить. Это ли не хорошее начало? — С бассейном? — а Тревору, кажется, нравится эта гипотетическая реальность. — Не знаю, может, и с бассейном, — возможно, даже слишком нравится — Йен не уверен, что разделяет его восторг по поводу бассейна. И Тревор это чувствует — пристально вглядывается в его лицо, недоверчиво щурясь, и вдруг фыркает, вскинув подбородок и даже не пытаясь сдержать озорную улыбку: — Тогда бросай скорее. Обожаю вечеринки у бассейна. Тревор на самом деле отличный парень. Показался таким в их первую встречу на какой-то там вечеринке приятеля с работы и не разочаровал, пока они узнавали друг друга лучше и становились ближе. Он умный, с ним интересно болтать обо всём и ни о чём… Приятная внешность, хорошее чувство юмора. Они не то чтобы встречаются — просто время от времени зависают вместе, присматриваются друг к другу. Ходят на свидания, смотрят кино, гуляют вечерами после смен. Йену немного непривычно — здесь, в этом мире нормальных людей, всё устроено иначе, чем там, откуда он родом. Драться, потом долго смотреть друг другу в глаза, нависая один над другим, тяжело дыша и облизываясь, и, поняв друг друга без слов, начать раздеваться — здесь так не принято. Переспать, не обменявшись и парой слов, и не смотреть друг на друга до следующего раза — это не то, чего он хочет для себя — не теперь. Он хочет, как нормальные люди, проводить время вместе, разговаривать — как сейчас… значить что-то для партнёра. И если для этого нужно двигаться навстречу друг другу осторожными шажками, он хочет попробовать. Но отчего-то именно сейчас его вновь начали одолевать сомнения — тысяча колючих «а что если?». И одно большое, гулко рокочущее где-то на горизонте чувство… Йен быстро тушит бычок о стену: — Ты сегодня до шести? Может, я зайду за тобой и мы сходим куда-нибудь? — выдаёт торопливо — он давно собирался предложить, и теперь это пришлось бы весьма кстати — отвлечься, привести мысли в порядок. Тревор, к счастью, не придаёт значения такому внезапному энтузиазму — выкидывает свой бычок и придвигается ближе, обвивает парня руками за талию, заглядывая в глаза: — И куда мы пойдём? — Хм, думаю, не покурю пару раз и смогу сводить тебя в боулинг, — получается как-то сбивчиво, совсем не так, как звучало в голове. Но Тревор не обращает внимания и в ответ довольно улыбается: — Идёт, — и целует в нос. — До встречи. Йен быстро уходит, если не сказать — сбегает. Не замечает, как доходит до остановки, поглощённый своими мыслями. Он знает это чувство — такое происходит уже не впервые и, по видимому, уже складывается в некую закономерность. Дело в том, что там, на задворках Вестсайда, за крошечным хипстерским кафе, он сильнее, чем где-либо, чувствует тоску по дому. Он скучает по братьям и сёстрам, толпящимся по утрам на кухне, по запаху подгоревших тостов, по старому дивану и вечно занятой ванной. По самому ощущению дома — по чему-то простому и понятному, ставшему понятным задолго до того, как он научился думать и понимать, и потому необъяснимому. Не потому что нельзя подобрать слов, а потому что они не нужны. Он, вроде как, уже привык к тому, что имеет теперь, но так было не всегда. Эти апартаменты, эта улица, это кафе и эти люди — чем дальше от дома, тем неизведаннее и страшнее всё это казалось на первых порах, и только спустя время стало знакомым и привычным. Он сам сделал все это простым и понятным для себя. А дом… всё, что он оставил на той улице, было простым и понятным с самого начала и сделало таковым его самого. Поднявшись на знакомое до боли крыльцо, Йен осторожно открывает дверь и входит в дом. Скрип половиц, старый коврик, советующий забить на собаку и остерегаться детей, приглушённый звук телевизора из гостиной. Ему бы пару мгновений прийти в себя, вдохнуть полной грудью знакомый запах, но с дивана его сразу замечает Дебби и, издав высокочастотный радостный визг, бежит к брату. — Написал бы, что приедешь! — стискивая его в крепких Галлагеровских объятиях лепечет она, сияя улыбкой, но, заметив в его руках бумажный пакет с парой жирных пятен, отвлекается, светится ещё ярче: — Это нам? — и когда Йен кивает и протягивает ей пакет, она заглядывает внутрь и, обернувшись через плечо, орёт: — Пончики для копа-тупицы! Дебби бежит на кухню, уже выудив и откусив чуть размякший и подтаявший пончик, протягивает пакет Карлу, поясняет: — Чтобы мозг лучше работал. — Ништяк. — улыбается Карл и приветственно кивает брату, когда тот проходит на кухню — он сидит за барной стойкой и, кажется, пытается учиться. — Доров, Йен. — Чем занимаешься, приятель? — спрашивает тот и, перекинув младшему руку через плечо, заглядывает в тетрадь и разложенные по столу учебники. — Хочу поступить в полицейскую академию, — уже во всю роясь в пакете и пачкая маслом тетрадь, заявляет Карл, самодовольно улыбаясь своему мысленному образу в погонах, но, откусив пончик, вздыхает: — Только не понимаю нихрена. Что это за предмет вообще? — Алгебра, — подсказывает Дебби, уже успевшая сбегать наверх и принести Фрэнни. — Скажи привет дяде Йену. Девочка смущённо улыбается и машет ему рукой, прячась у мамы в волосах — всё такая же хорошенькая и рыжая, как закатное солнце. — Всё-таки тебе стоило написать, — Дебби достаёт из пакета ещё один пончик и протягивает его дочке, — Фиона в Петтис, Лип на встрече АА, Лиам в гостях у одноклассника, Фрэнк… — задумавшись на секунду, она неопределённо машет рукой, и Йен понимающе кивает, закатывая глаза — Фрэнк, конечно же, там, где должен быть. — В день, когда я наконец устал от тишины и спокойствия, здесь, оказывается, даже тише, чем у меня в квартире, — усмехается Йен. Немного грустно, что он не застал всех дома. С другой стороны, разве можно рассчитывать на большее, заявляясь сюда вот так, неожиданно даже для самого себя. Повезло, что хотя бы эти трое здесь. — Вчера я случайно прищемил Фионе палец дверью, — с набитым ртом довольно заявляет Карл. — Таких криков ты ещё не слышал. — О да! — быстро кивает Дебби, усаживая Фрэнни на высокий стул, и принимается по ролям пересказывать, что тогда случилось. Оказывается, за то время, что они не виделись, в доме Галлагеров произошло ещё много других маленьких и не очень происшествий, слушать о которых из уст Дебби и Карла, перебивающих друг друга, равноценно присутствию при них лично. Йен же рассказывает им про инцидент с диваном и про своих внезапно обнаружившихся соседей сверху. Брат с сестрой находят это очень забавным и шутят, что Саутсайд его везде достанет. — Эй, а мне пончиков не досталось? — увлечённое разговором семейство не замечает, как возвращается Лип, так что тот, изучив внутренности опустевшего пакета, обозначает своё присутствие самостоятельно, но, когда все удивлённо оборачиваются на него, никак не может удержать на лице недовольную гримасу — он чертовски рад видеть брата, поэтому решает не паясничать и даёт волю улыбке. Йен, радостно посмеиваясь — «посмотрите-ка, кто вернулся» — сгребает Липа в приветственные объятия. — Дебби и Карл сказали, что у тебя особая пироговая диета, — не упускает возможности подколоть брата Йен. — Как они, хороши на вкус? — Уж получше дешёвого виски из супермаркета, — парирует Лип. Шутит — значит, всё хорошо. Да и выглядит он куда лучше, чем в последний раз, когда они с ним виделись — видимо, встречи АА действительно помогают. Они снова погружаются в какую-то незатейливую болтовню — за столько времени накопилось немало тем для разговоров, — и когда Йену приходит время уходить, чтобы встретиться с Тревором, сердце болезненно сжимается. Здесь, на этой истёртой кухне, в кругу близких людей, он и забыл, что у него есть какая-то другая жизнь. Он не может вот так уйти на неопределённый срок, только-только с ними воссоединившись. Дважды думать не приходится — Йен зовёт их с собой. И они, к счастью, очень даже за: Карлу только дай повод снова забросить алгебру, Дебби всю дорогу до боулинг-клуба убеждает парней в том, что Фрэнни профессионально выбивает страйки, а Лип, кажется, просто рад провести время вместе, как раньше. Только Тревор, с которым они встречаются уже на месте, по всей видимости, не особо доволен такой неожиданной сменой планов, но в открытую не говорит — неловко смеётся с шуточных препираний Липа и Карла, недоумённо поглядывает на Дебби и Фрэнни и время от времени бросает на Йена нечитаемые взгляды. Это ничего — с Тревором он объяснится потом. Сейчас самое главное не пропустить великолепный страйк от Фрэнни. Дать пять Карлу. Утереть нос Липу. Он же может приезжать к ним хоть каждый день? Да, пока он пытался освоиться на новом месте, год пролетел незаметно — у него было много других забот, так что тоска часто просто терялась в тревогах и усталости. Но теперь, когда он более-менее устроился и примерно понимает, куда движется, он может видеться с ними чаще, так ведь? Позвать их в гости, например. Конечно, не всех сразу — такое количество Галлагеров дряхлые апартаменты точно не выдержат. И приезжать на неделе хотя бы раз в месяц. Звонить. Писать. Бредя к себе по тёмным улицам и ёжась от промозглого осеннего ветра, Йен старается не замечать, что после визита домой и нескольких часов с семьёй чувство тоски стало только сильнее. Заходя в подъезд и поднимаясь на второй, он, как назло, слышит отголоски утренней мебельной драмы: мистер Гаррисон на четвёртом, пыхтя, затаскивает вещи обратно себе в квартиру. Проверять Йен не идёт. Быстро принимает душ, заваливается на диван, старается забыться каким-то очередным зомбоидным шоу и в какой-то момент даже втягивается, проводит у экрана где-то час, пока не начинает вырубаться — насыщенный день, да и недосып даёт о себе знать. Благо, усталая ругань на четвёртом стихает как раз где-то часам к десяти, оставляя в подъезде только бубнёж чьего-то телевизора этажами выше, грохот посуды в раковине за стенкой и где-то в глубине дома чей-то раздражённый разговор по телефону на незнакомом Йену языке. К одиннадцати постепенно стихают и они, и, нажав на кнопку пульта, парень обнаруживает себя в кромешной тишине… Такое случается здесь крайне редко и обычно принимается с благодарным «Слава тебе, Господи», но не сегодня. Сегодня тишина вгоняет в ещё большую тоску. Он непроизвольно вслушивается, стараясь зацепиться хоть за что-то. Ему кажется, он слышит, как кашляет мистер Гаррисон, тоже беспокойно ворочаясь в своей постели, как во сне по-собачьи поскуливает старушка с третьего. Только из квартиры над ним не доносится ни звука. «Странно.» — думает. — «Может, они ушли куда-то?» — думает, переворачиваясь на другой бок, — «Хоть бы стирку запустили.» — и усмехается собственной наивности — это же Милковичи, какая стирка? С другой стороны, он никогда не поверил бы, что они после одиннадцати ходят на цыпочках и разговаривают шёпотом, чтобы никому не мешать. Вероятно, в течение дня звуки из 3С просто смешиваются с другими, привычными, и теряются в них, оставаясь незамеченными. А теперь они либо в самом деле ушли куда-то, либо уже спят, что тоже вероятно, учитывая, что Микки теперь постоянно работает… Уже проваливаясь в сон Йен слышит тихое: — Мик, ты спишь? — и сквозь сон ему кажется, что это даже не с третьего, а где-то совсем рядом. — Бля, чё те надо? — сонно ворчит Микки и через секунду тишины отвечает куда-то в подушку: — Нет. — Больше так не делай. Микки как будто даже подвисает: приподнимается на локтях, смотрит в темноту комнаты, пытается понять, не послышалось ли ему. Затем выдыхает шумно: — Ой, завязывай вот с этим, а? — бухтит, укладываясь обратно и переворачиваясь на другой бок. — В свои законные выходные имею право хоть сдохнуть. — Выглядишь так, как будто уже сдох, — бросает в ответ Мэнди, намекая, судя по всему, на его жутчайшее похмелье — «я волновалась, придурок» читается между строк. — Завались, — совсем тихо. «Как дома…» — мелькает в голове предпоследняя мысль перед погружением в сон. Йен слышит кое-что ещё: спустя небольшой промежуток молчания Мэнди говорит: — Ты ведёшь себя с ним, как придурок, — Милкович начинает возмущённо копошиться в одеяле, пока она продолжает: — Он так на тебя никогда не взглянет. — Блять! — вскакивая, кричит он, и Йен вздрагивает, выдернутый из забытья. — Я буду пиздецки рад, если он вообще съебёт куда-нибудь. А ещё если ты закроешь наконец рот, Мэнди! Господи Иисусе! В гостиной на третьем слышится очередное копошение в одеялах, потом топот ног по направлению к коридору. — Куда ты? — встревоженно спрашивает Мэнди, поднимаясь с постели следом. Ответа нет — Микки уже быстро одевается у двери, — и она выбегает следом, спрашивая снова: — Куда ты, чёрт возьми, опять собрался?! — В магазин, блять! В магазин! — шипит он, накидывая куртку и звеня ключами, — Могу я, сука, сходить в ебучий магазин?! — и спустя мгновение по хлипким стенам прокатывается хлопок дверью. — Ты грёбаный трус! — кричит Мэнди ему вслед и почему-то всхлипывает. Йен поднимается, включает свет на прикроватной тумбе, прислушивается к звону ключей и щелчку замка, к шагам девушки из коридора обратно в гостиную. — Эй! — окликает он её, когда слышит скрип пружин старого дивана. — Мэнди! — Йен? — её сдавленный от тихих слёз голос удивлённо вздрагивает. — Мы тебя разбудили? Извини, — утирая мокрые щёки, она, кажется, улыбается: — Тут такая слышимость — ужас. — Ага, — усмехается он, притягивая колени к груди и садясь удобнее. — Но к этому привыкаешь. На самом деле, благодаря тонким стенам я узнал очень много о наших соседях. — К примеру то, что мой брат — мудак, — обиженно бубнит Мэнди, но её голос звучит уже спокойнее. — Ну, это мы и так знали, — Йен согласно кивает головой. — В этом весь Микки. — Вот куда он съебал на ночь глядя? — не унимается девушка, кажется, начиная волноваться. — Да что с ним будет? Проветрится и вернётся, — заверяет её Йен, в глубине души почему-то сомневаясь в том, что всё ещё может судить: как бы он ни пытался это отрицать, что-то всё же изменилось в Микки с тех пор, как они последний раз виделись, и этого Микки он, может, вовсе не знает… Но Мэнди, кажется, находит в его словах смысл — хмыкает и, судя по звукам, укладывается обратно в кровать, бурчит уже откуда-то из-под одеяла: — Будет ночевать на коврике. — Спокойной ночи? — улыбается парень — он бы на это посмотрел. — Спокойной ночи, — она, кажется, серьёзно.