Выше домов

      Следующие дни были чёрно-белыми, несмотря на бабье лето и бессовестно ясное небо, диссонирующее с мраком бесконечных коридоров «Башни-2000». Мрак этот был невидимым, но осязаемым, а главным звуком компании впервые стала тишина. Никто не обменивался сплетнями и не смеялся, прекратились шумные заседания женсовета в курилке. Самым молчаливым и незаметным оставался Андрей, остальные следовали его примеру. Даже Милко больше не капризничал и не кричал. Чтобы ощутить дыхание жизни, Катя несколько раз спускалась в цех и слушала привычное пение вышивальных аппаратов и швейных станков. Хотя производство с детства было любимой точкой Андрея на карте «Зималетто», он ни разу не присоединился к Кате, предпочитая закрываться в своём кабинете. Иногда он уезжал — то встретить Маргариту, прилетевшую во «Внуково» с телом мужа, то решать организационные вопросы. Компанию ему составляли Рома, Саша и, как ни удивительно, Кристина. Обычно дурашливая и легкомысленная, к подготовке прощания с патриархом она отнеслась со всей серьёзностью.       Катя с Аришей и Кира с сыном Юрочкой, которому ещё не исполнилось двух лет, проводили время с Маргаритой, стараясь переключить внимание вдовы на беззаботные игры детей. Жданова возилась с внуками с привычным энтузиазмом и даже радостно улыбалась, когда они налетали на неё с объятиями, но было заметно, что Маргарита будто постарела с сентябрьского показа. Она больше не излучала энергию, как в прежние визиты на родину, и то и дело впадала в глубокую скорбную задумчивость. Обе её несостоявшиеся невестки в такие моменты обеспокоенно переглядывались и уводили Аришу и Юру в детскую загородного дома Минаевых.       О своей смертельной болезни Павел рассказал жене по возвращении в Лондон и настоял на сохранении новости в тайне. Она его послушалась, а теперь проклинала себя за то, что не сообщила обо всём сыну, лишив его возможности попрощаться с отцом. Андрей смотрел на неё волком, и напрасно Катя просила его быть добрее к матери, потерявшей любимого мужа. В общении с Маргаритой Андрей придерживался привычной учтивости, отныне не сопровождавшейся сердечностью, и всякий раз, когда эти двое оказывались в одном пространстве, окружающим становилось неловко и холодно.       Всех членов совета директоров «Зималетто» повсюду караулили журналисты деловых и «жёлтых» изданий. Именно поэтому топ-менеджмент компании коротал время в доме Минаевых в закрытом посёлке на Новой Риге, а Саша и Катя по вечерам уезжали на Мосфильмовскую, в квартиру Димы. Первого октября он позвонил подруге совершенно счастливый и сообщил, что на полгода уезжает на съёмки в маленький городок в американской глуши. Она не стала посвящать его в семейную драму Ждановых и пообещала присмотреть за его съёмной квартирой. «Присмотреть» вполне могло означать и «пожить» — так рассудила Катя, и с удовольствием оставалась наедине с Сашей в обшарпанной однушке.       После известия о смерти Павла он изменился. Эту перемену не уловил бы никто, кроме Кати и её не в меру наблюдательной дочери, но Ариша оставалась ночевать у Минаевых. Девочку совершенно пленили огромная комната Юры со светящимися звёздочками на потолке и терпение Никиты, который катал её на своей спине. Кате было неловко перед Минаевыми, но Кира её успокаивала:       — У Никиты трое младших братьев, а он всегда мечтал о сестрёнке. Пусть навёрстывает упущенное.       Пока он навёрстывал, Катя вглядывалась в Сашу и делала мысленные заметки: муж стал более расслабленным, словно с плеч его свалился весомый груз. Он много шутил, и она смеялась, радуясь тому, что во временном убежище для двоих не нужно было носить маски глубокой печали. Конечно, смерть Павла стала для неё потрясением, но её переживания были несравнимы с болью Маргариты и Андрея, и вдали от них Катя наслаждалась жизнью.       Вечером воскресенья, накануне похорон Павла, игривое настроение улетучилось. Катя вспоминала прощание со своим отцом и гадала, насколько скромными покажутся его похороны в сравнении с завтрашней церемонией. Думала о том, что в этот день никому не удастся скрыться от журналистов, и опасалась реакции Андрея на неизбежную лавину их беспардонных вопросов. Уснуть не получалось, и она всё ворочалась на чужой неудобной кровати. Саша тоже не спал, но лежал неподвижно и дышал мерно, невольно раздражая Катю фирменным спокойствием. Она понятия не имела, насколько тяжело оно ему даётся. Теперь, когда Павел больше не мог контролировать их жизнь, Саша понимал неизбежность тяжёлого разговора с женой, и острое желание рассказать ей правду таяло перед страхом навсегда её потерять.       Сон к ним так и не пришёл. Они умылись ещё до звонка будильника, выпили по стакану воды и оделись в полном молчании. В голове Саши мелькали непоследовательные, нечёткие картинки похорон его любимой мамы. Ему тогда было двенадцать, и он не запомнил почти ничего, кроме собственных оглушительных эмоций.       — Ты в порядке? — обеспокоенно поинтересовалась Катя, всматриваясь в его бледное лицо.       Он кивнул и чмокнул её в висок.       — А ты?       — Просто хочется, чтобы этот день побыстрее закончился.       Прощание с Павлом проходило в фойе головного офиса благотворительного фонда, попечителем которого он был много лет. У входа в монолитное здание в стиле типичной застройки нулевых стояли микроавтобусы с разномастными надписями «Телевидение» и толпились корреспонденты с микрофонами наготове. Операторы сгибались под тяжестью своих камер. При виде чёрной «Ауди» с Сашей за рулём и Катей на пассажирском сидении пёстрая стайка оживилась и слаженно устремилась к новоприбывшим. К неудовольствию охотников за сенсациями, для «Ауди» открыли въезд на закрытую парковку фонда, и чета Воропаевых успешно увернулась от столкновения с журналистами.       Прохлада и сумрак фойе резко контрастировали с погожим тёплым утром, оставшимся дожидаться их на улице. Несколько рядов длинных изящных скамей пока пустовали — именитые гости только начинали прибывать, а близкие и бывшие подчинённые Павла предпочитали стоять, разбившись на несколько группок. В одной из них Катя заметила Колю и хотела было броситься к нему, но вовремя вспомнила о приличиях и вместе с Сашей направилась к Андрею, Маргарите и Роме.       Она старалась не смотреть на тело Павла, добавляя к морю прекрасных цветов свой букет тёмно-бордовых роз. Лишь бросила короткий взгляд на худое, измождённое почти лицо с чертами, заострившимися до предела, и ощутила, как к горлу подступил комок. Это были вторые похороны в её жизни, и, как и в прошлый раз, она чувствовала себя беспомощной маленькой девочкой, больше всего на свете желая очутиться как можно дальше от смерти, перед лицом которой все взрослые становились детьми.       Пока Саша беседовал с Маргаритой и Воропаевыми, Катя обнимала Андрея. Сегодня он выглядел совсем погасшим, начисто лишённым заразительной энергии, исходившей от него в самых безвыходных ситуациях. Он столкнулся с тем единственным, что невозможно исправить — со смертью, и теперь стоял возле гроба отца, поражённый собственным бессилием.       — Как ты? — задала Катя бессмысленный вопрос и отстранилась, но сразу же взяла его холодную руку в свою.       Андрей посмотрел на их переплетённые пальцы, поправил очки и грустно усмехнулся.       — Тебе ли не знать?.. Ты через это уже прошла… Хорошо, что тебе хотя бы не пришлось, как мне, переживать предательство матери.       — Андрюш… Маргарита не хотела причинить тебе боль…       — Но причинила. Ладно, давай не будем об этом… Не сегодня.       — Конечно… Прости, что моей мамы здесь нет. Я подумала, что ей лучше по возможности не посещать похороны. Она хотела прилететь, но я попросила её остаться. Слишком она у меня впечатлительная…       — И правильно сделала, ни к чему ей лишний негатив. Она мне звонила. Мы так долго разговаривали, а я даже не удосужился спросить, как там её сочинская жизнь.       — В определённом смысле счастливее прежней. Игорь Иванович очень отличается от папы. Совсем не сторонник патриархата, и на маму надышаться не может.       — Игорь Иванович… Прямо как Печкин. Всё-таки вы, женщины, живучие создания. Не думай, что я осуждаю прекрасную половину человечества. Просто вы всегда выживаете и вьёте гнёзда заново. А мы без вас как без рук… Знаешь, сколько вдовых друзей отца совершенно погасли и сдались, оставшись одни… Без вас сложно. Невозможно даже…       И снова за этим «без вас» читалось что-то другое. «Без тебя».       — Прости, я отойду поздороваться с Колей и девочками.       — Конечно. — Андрей поцеловал её ладонь. Губы у него были горячие и сухие. — Спасибо тебе. За всё…       Коля встретил её неожиданно крепкими для своего хлипкого телосложения объятиями. Освободившись от стальной хватки, Катя погладила его по голове.       — Тебя что, досрочно выписали?       — Пока нет, — вздохнул Коля. — Но отлучиться по уважительной причине разрешили. Не волнуйся, женсовет в полном составе взял надо мной шефство, так что я не предамся никакому греху.       — Тогда я спокойна. Женсовет — те ещё вертухаи. С Викой-то виделся?       — Нет, — снова вздохнул Коля, ещё горше прежнего. — Ну, то есть, я издалека её видел, но на этом всё.       — Молодец, — похвалила его выдержку Катя. — Давай, Колька, приходи в себя и возвращайся финдиректорствовать. Андрею сейчас как никогда нужна наша поддержка.       — А что, он всё ещё не рад, что пришлось заменить меня Ветровым? — не без удовольствия осведомился Коля.       — «Не рад» — не та формулировка. Он его на дух не переносит.       Обсуждая с другом рабочие вопросы, Катя краем глаза наблюдала за гостями, среди которых было немало знаменитостей. Внимание её привлекла видная дама в неуместно ярком брючном костюме алого цвета. Когда она подошла к Ждановым, Катя узнала в ней мадам Кралеветскую и вдруг отчётливо вспомнила, где раньше видела её лицо. Несколько лет назад Маргарита показывала ей семейные фотоальбомы, и Катя спросила, кто эта эффектная женщина, мелькающая на групповых карточках. Маргарита с усмешкой пояснила:       — Это моя двоюродная племянница, Лизонька. О, эта птичка высоко взлетела… Вышла замуж за английского богача! Правда, они сейчас разводятся, но Лиза успела заскочить на подножку уходящего поезда, родила близнецов в сорок пять. И теперь обеспечена на всю жизнь.       Связь между Маргаритой и Елизаветой Кате совсем не нравилась, но похороны Павла были неподходящим местом для этих размышлений, и она усилием воли вернулась в реальность. Фойе уже заполнилось самыми разными людьми, сидячих мест не хватало, и Катя поспешила занять своё, в первом ряду, между Сашей и Милко. Ещё никогда она не видела дизайнера таким печальным.       — Я так тронут, — признался он, когда Катя села рядом с ним. — Тем, что ме́ня поса́дили рядом с се́мьёй, как будто я её часть, — он всхлипнул и промокнул уголки глаз шёлковым платочком.       — Ты и есть её часть, — Катя сочувственно сжала его руку. — Без тебя компания не добилась бы и половины своего успеха. Павел Олегович тебя очень ценил.       Эти слова, по всей видимости, лишь усугубили эмоциональное состояние Милко, и сидящая неподалёку Ольга Вячеславовна сурово на него шикнула:       — Милко, успокойся немедленно. Ты здесь не самый несчастный!       Он тут же перестал всхлипывать и даже положил платочек в нагрудный карман экстравагантного вельветового пиджака. Катя показала Уютовой большой палец. Ольга Вячеславовна ухмыльнулась, но взгляд её оставался погасшим — в молодости она была отчаянно влюблена в Павла.       — Андрюш, начинаем? — негромко спросила Юлиана.       Андрей сидел с отрешённым видом, и вместо него кивнул Рома, серьёзный и собранный. Юлиана подала условный знак ведущему церемонии. Тот скучал у гроба покойного с подчёркнуто мрачным выражением лица, которое казалось Кате насквозь фальшивым. Она не знала, как называлась его профессия. Похоронный тамада?       — Дамы и господа! — гаркнул он в микрофон, установленный на деревянной кафедре. Андрей вздрогнул и оторвал взгляд от гроба отца. — Мы собрались сегодня здесь, чтобы почтить память великого, не побоюсь этого слова, человека. Человека, ставшего частью истории нашего города, нашей страны! — он всё добавлял патетики в свой высокий голос, и Катя боролась с рефлекторным желанием закатить глаза. — Но для вас, разумеется, он был в первую очередь близким, дорогим, родным человеком. Мужем. Отцом. Другом. Мудрым, справедливым руководителем. Примером для подражания.       Катя отключилась от его речи и вновь посмотрела на Андрея. Он тоже не слушал набор клише, которыми сыпал ведущий, и погрузился в свои мысли, тупо уставившись в одну точку. Но когда прозвучало его имя, встрепенулся, порывисто поднялся с места и стремительно прошёл к кафедре. Действия его выглядели механическими, лишёнными осмысленности. Казалось, его запал иссяк, стоило ему подойти к микрофону. Он как-то беспомощно оглянулся на гроб, словно ожидая от отца подсказки, и издал нервный смешок.       — Да-а-а… — протянул он почти изумлённо. — Не ожидал, что этот момент наступит так скоро… — он замолчал, собираясь с силами и прогоняя ненормальное, больное веселье, вдруг ударившее в голову. — Ну, во-первых, спасибо всем, кто пришёл. В особенности — тем, кто посчитал невозможным не прийти сюда сегодня, тем, кто сделал это по зову сердца. Спасибо руководству фонда за то, что предложили это место для прощания с отцом. Прощание с отцом… Очень сложно осознать смысл этих слов. Я сейчас, знаете, смотрю на всё это будто со стороны, глазами стороннего наблюдателя. К чёрту, впрочем, не о себе я хочу говорить. Па… — он вновь на несколько секунд повернулся к гробу. — Па, мы с тобой провели вместе не так много времени… Это не обида, не претензия… Это сожаление. Сожаление о потраченном времени, об упущенных возможностях. Я много думал в последние дни и неожиданно осознал, что слишком мало о тебе знаю. Правда, и этих скудных знаний достаточно, чтобы быть уверенным: мне с тобой повезло. Ты исключительный человек, сумевший с нуля, в тяжелейших условиях построить компанию, которая до сих пор остаётся молодой и всё набирает ход, у которой всё впереди. Ты успевал быть с нами столько, сколько мог себе позволить. Ты справился с потерей друга и заменил отца Кристине и Кире. Ты — наше главное связующее звено. Именно ты скреплял нашу связь друг с другом, не позволял неизбежным личным конфликтам возобладать над разумом. В конце концов, именно ты посоветовал мне взять Катю на работу… — Андрей тепло на неё взглянул, и у неё сжалось сердце. — Ты всегда был дальновиднее и мудрее меня. Ты не переставал верить в меня даже тогда, когда я колоссально тебя подвёл… И во многом именно это позволило мне двигаться дальше, не опускать руки, работать, чтобы доказать, что я больше не повторю свои ошибки. И я продолжу идти по этому пути, хоть это не всегда легко. Помнишь, я с детства сопротивлялся роли наследника… А ты исподволь готовил меня к ней, рассказывал о «Зималетто», то и дело привозил меня на работу, показывал цеха и огромные бухгалтерские книги… В один из таких визитов я просто расплакался от понимания, что у меня в жизни нет другой дороги. Слишком давила эта предопределённость, слишком ограничивающим было такое вот отсутствие выбора. И я завопил: «Зачем? Почему я?!» А ты просто ответил: «Сынок, есть вещи больше и важнее нас. Однажды ты это поймёшь». И ты был прав… Теперь я это понимаю. Я продолжу твоё дело и сделаю всё, чтобы наша компания процветала и дальше. Я… — он сбился и занервничал, резким ломаным движением взъерошил свои и без того непослушные волосы. — Скоро мой день рождения… И я так хотел рвануть к тебе в Лондон, съездить на рыбалку… Только ты и я. Просто вырваться на пару дней из суеты, поговорить с тобой о важном, но… Ты сам прилетел в Москву… Уже навсегда… И… — Андрей снял очки и, зажмурившись, потёр лицо. — И теперь я могу дать всем вам искренний совет… — он впервые за свой монолог посмотрел на всех пришедших. — Ничего не откладывайте. Не ждите дат и поводов. Говорите, делайте, совершайте поступки тогда, когда хочется.       Андрей вернулся на своё место возле Маргариты, бросившей на сына короткий вороватый взгляд, полный обожания. Парад речей продолжился. Выступили человек тридцать. Катя тоже сказала несколько слов: поблагодарила покойного за великодушие, заботу и любовь к ней и Арише. Замыкал длинный список мэр, которого, в общем-то, уже никто не слушал, а Катя и вовсе сосредоточилась на Саше, смотревшего на высокого чиновника с нескрываемой неприязнью. Потом было кладбище, глухая дробь комьев земли, стычка с журналистами и великолепный, почти тигриный прыжок Малиновского — Рома вовремя вцепился в лучшего друга, собиравшегося разбить камеру каких-то наглецов с «НТВ». Катя перебирала в памяти события этого дня, сидя за общим столом в ресторане на Тверской. Неподалёку сокрушалась Маргарита:       — Ну почему Троекуровское, почему хотя бы не Ваганьковское!       — Неужели это так важно?! — заорал её сын.       Все замерли. Звяканье столовых приборов смолкло. Маргарита втянула голову в плечи.       — Простите, — бросил Андрей.       Поднялся из-за стола и быстро вышел из ресторана. Катя побежала за ним. Тверская грохотала и шумела, отчего и без того ноющая голова просто раскалывалась. Андрей повернул в тихий Брюсов переулок, остановился посреди сквера, окрашенного осенью в огненные тона. Достал из кармана чёрных брюк сигареты с зажигалкой и закурил.       — Угостишь?       Он выдохнул дым через нос, молча протянул Кате пачку Sobranie. Прикурил чёрную с золотом сигарету.       — Богато живёте, Андрей Палыч.       Пульсирующая боль в затылка удивительном образом стихла после первой затяжки. Вкус «Собрания» определённо был менее противным, чем «Данхилла» — единственных сигарет, которые она пробовала, и то всего несколько раз: после похорон отца и после расставания с Андреем.       — Это не я, это п…       Голос его сорвался, будто с этой беспомощной, глухой, почти проглоченной «п» из горла вырвалась и застыла возле рта сама его душа, ничтожный светящийся шарик.       — Андрей, — Катя прижала его к себе, позабыв о том, что у обоих в руках зажжённые сигареты. — Андрей, я знаю, что больно, очень больно, и кажется, что это невозможно вынести… Но у любого горя есть год спустя. У любого, слышишь? И у этой боли тоже будет год спустя…       — Я п-постоянно думаю о том, что он с-сейчас… Он сейчас в земле… И-и хочу в-вернуться на кладбище, понимаешь… — лихорадочно частил Андрей, сминая её в руках. — Это такая с-смешная нелепость, детская… Просто хочется забрать его д-домой и дождаться, пока всё станет как раньше… Он не должен т-там лежать…       — Я знаю… Знаю… Он там, а мы здесь, разговариваем, едим, курим… Я знаю, что это кажется дикостью…       — Господи, спасибо, что ты у меня есть, — отчаянно прошептал он. — Я так тебя люблю… Ты не представляешь даже, как сильно я тебя люблю, Кать…       Она напряглась, вытянулась в струну.       — Андрюш, отпусти меня…       — Не могу, — он уже касался губами основания шеи, покрывал её мелкими поцелуями. — Не могу. Я никогда тебя не отпущу, Кать… Я люблю тебя. Мы же друг для друга созданы… Разведись с ним, умоляю тебя. Мы будем счастливы. Это же просто ошибка, он просто ошибка… Я люблю тебя, я только ради тебя сдерживаюсь каждый божий день. Я вижу вас вдвоём и просто хочу его убить. Я привык… Привык так жить, но это не жизнь, и я не хочу так больше. Я хочу вернуть нам нашу жизнь. Настоящую, втроём, с нашей дочкой. Я люблю тебя, девочка моя…       Катя дёрнулась — пепел от сигареты обжёг ей пальцы, прожёг дыру на его рубашке, а он даже не заметил.       — Что? — Андрей выпустил её из рук.       — Обожглась…       — Чёрт… Сильно? Покажи… Кать…       — Всё нормально.       Она выбросила сигарету в ближайшую урну и осмотрела его тёмную рубашку.       — Постарайся сделать так, чтобы Саша это не увидел. Он сразу поймёт, как я прожгла эту дыру.       — Тебя волнует только это?       — Ты не отдаёшь себе отчёт в том, что говоришь. Ты цепляешься за прошлое, потому что видишь в нём опору. Я всё понимаю…       Андрей рассмеялся и глубоко затянулся.       — Нет, ты ничего не понимаешь. К сожалению. Или понимаешь, но сама себе врёшь, что ещё хуже. Ладно, Кать, ты возвращайся в ресторан, я сейчас приду. Не будем лишний раз волновать твоего мужа.       Катя посчитала, что лучше всего так и сделать — ей хотелось оказаться как можно дальше от Андрея и постараться забыть его монолог. На обратном пути она на всякий случай изучила своё отражение в витрине бутика, поправила собранные заколкой волосы и разгладила складки на платье. Саша встретил её уставшей миной, давно перестав изображать аппетит и жевать прекрасную еду, которая сегодня казалась безвкусной.       — Как Андрей?       — Не очень. Постаралась его успокоить. Сейчас придёт, как докурит.       — Как думаешь, мы можем поехать домой?       — Наверное, можем. Только давай заедем к Минаевым и заберём Аришу и Эрну. Надоело мне у Димы прятаться.       На прощание Катя долго обнимала Маргариту и разговаривала с Ромой на понятном только им языке жестов — договорились, что он глаз не спустит с лучшего друга. Андрей вернулся, когда Воропаевы уже уходили, и старательно не смотрел на Катю, что не укрылось от внимания Саши.       В районе площади Белорусской заставы Ариша, всю дорогу хранившая молчание, подала голос из детского кресла:       — Мама, а дедушка Паша теперь на небесах? Вместе с твоим папой?       Саша и Катя переглянулись. После понимающего кивка мужа она не стала не кривить душой.       — Я не знаю, малышка. Никто не знает.       Ариша была слишком маленькой, чтобы надолго задумываться о вечном. Дома им удалось отвлечь её гавайской пиццей и мультфильмом «Корпорация монстров» («Мультик про «Зималетто», — любил повторять Андрей). Оставшись наедине с Катей, Саша неожиданно даже для себя предложил:       — Хочешь махнуть в наш дом у озера?       — Что это вдруг? — удивилась Катя. — Ты же хотел показать мне уже готовый.       — Наверное, совет Андрея подействовал. Хочу привести тебя в наш дом, пусть даже там ещё не всё готово. А то вдруг я неожиданно умру и так и не увижу восторг в твоих глазах.       Катя запустила в него подушкой.       — Дурак! Ладно, попробую это устроить. Но ничего не обещаю. В субботу день рождения Андрея. Праздника не будет, но мы же не можем его бросить…       — Можем взять с собой его и Аришу.       — Нет, это было бы странно. Слушай, давай подумаем об этом завтра? Сил нет, как спать хочется…       Она и вправду быстро уснула, крепко обняв Сашу, а он до утра смотрел в потолок. Решение было принято: в Карелии он наконец-то ей всё расскажет.