У последней черты

      О магах хорошего говорили мало. Если быть уже совсем честными – совсем не говорили, даже к рыцарям Пресветлой и то относились с опаской.       Он мог поклясться – треск ограничителя, сыпавшего жалящие золотистые искры, был оглушающим, боль обручем впилась в шею, добавляя ожогов и пытаясь подавить. Туман, накрывший лес, лениво дёрнулся, точно живой, или то попавшая в кровь отрава делала своё дело. И ликование в глазах монстра, у которого и разума быть не должно, подстёгивало.Задушенный всхлип рядом резанул по ушам громче грохота крови в ушах.       — Глуп челвек, — хрипловатый скрежет заменивший твари смех, пробрал до мурашек, паучиха смотрела с любопытством, собрав наконец все конечности вместе и склонив голову на бок. Одно уже её умение говорить сказало о многом – тварюшка не была результатом развития и влияния магических аномалий, её вывели, а потом если не сбежала сама ведомая жаждой свободы, то неудачный эксперимент выкинули. Фир бы даже восхитился чьими-то извращенным фантазиям, если бы те не желали его сожрать.       Тьма отозвалась неохотно, даже не смотря на наступление ночи, но барьер двинулся, позволяя подцепить суть этого места.       Трест. Отвратительный, заставляющий желчь подкатиться к горлу и осесть где-то там мерзким послевкусием. У дыма не было такого смоляно-чёрного непроглядного цвета, Росса достаточно насмотрелась на погребальные кострища чтобы это знать. Тот дым что обернулся вокруг твари, становился точно темнее, глубже, как если бы Россане вздумалось вглядываться в глубокую пропасть, точно ширясь и напитываясь воем и кровью своей жертвы.Ей хотелось бы заткнуть уши руками и никогда не знать, как чёрные маги решаю свои дела, по-детски зажмуриться, когда паучиха издала то ли хрип, то ли стон. Но она смотрела, как её спасённый смертник – матушка плохо научила не подбирать с улицы всякую гадость, Ро-ро – позволил «дыму», точно потяжелевшему и ставшему почти материальным, стечь со своей жертвы и втянуться в протянутый остриём вниз кинжал.       Мужчина раздраженно дёрнул головой, отбрасывая мешающие пряди и переступая через тёмное изломанное тело, бесформенная масса всё больше и больше покрывающиеся короткой паучьей шерсткой, точно силясь вернуться в истинный облик. Филлар кривится от этих жалких попыток, заклинание точно требовало доработки, был в нём какой-то излом, и отпускает клинок, разжимая пальцы, почти роняя артефакт.       Мастер был бы в ярости.       Мысль веселит, подстёгивает, пока «Незрячий», упав пробивает плоскую грудину аккурат посередине, и та поддаётся точно бумага. Жертва не абы какая, но успокоить резь в Источнике хватает и этого, грани лезвия наливаются желтизной – как намёк на неудовольствии покровителей в таком подношении, но сейчас ему плевать, боль от ожогов ограничителя и та сильнее, чем аура смерти.       Почти падаль ведь. Конечно, они такое не сожрут.       Россана уверена: на этой забытой, разом помертвевшей поляне она свой конец, и встретит и никакие долги черномагу не указ. Особенно когда маг, в очередной раз склонившись над лесной, выдирает свой клинок не особо заботясь о том, что хрустят – ломаются под лезвием кости. И взгляд его, обращенный на Россу, дикий – страшный, чернота точно живая в чужих глаза бьётся – плещется, лапы за границу радужки желая вытянуть, пробраться в мир не по чужой воле, а своей собственной, неправильно разумной. Дергается в путах, когда чужак, раздраженно стряхнув с лезвия клубящийся дым, тот точно сытый кот полз вверх по рукояти, забираясь меж пальцев, шагнул к ней.       Тут Россана не выдерживает – жмурится, то ли смерти в лицо страшась глянуть, то ли следуя древнему как мир: если я не вижу, то и меня тоже.       И валится на землю, потеряв последнюю опору, чернеющие на глазах обрывки паутины рассыпаются вокруг, пока до девушки доходит простое осознание – кровь существа разрушает её же творение – и Россу бы потянуло спросить, как выбрался сам господин-маг, но сейчас она только и может, что подобрать под себя ноги, и совсем уж растеряно моргать, наблюдая, как Фир, крутанув клинок за фальшлезвие, щёлкает пальцами другой руки, и тот исчезает.       Боялась. Ей положено было бояться чужака, которого она по ошибке привела в дом, точно позабыв обо всех наставлениях дородных тётушек, твердящих никогда не доверять тёмным. И магам. И незнакомцам. И особенно незнакомцам–темным–магам. Липкое отчаянье вытеснило всякую надежду, что питала брошенная, точно забытая всеми в чаще девчонка. Фир давит желание схватить за костлявые плечи и хорошенько встряхнуть блондиночку: я спас нас, Вечность тебя прибери. Спас.       Но она и не просила помощи, знала, что искавшие спасения у темных магов рано или поздно сами оказывались в ритуальном круге – их покровители требовали самых разных чувств жертв, напитываясь даже не столько энергией гибели, сколько его отношением к ритуалисту.       — Идём, — на второй за ночь подвиг его не хватит даже без ограничителя, тот теперь ошейником болтается на шее и всё тянет вниз, и если не чудо из леса, то отряд светлейших рыцарей им тут ни к чему.       Возвращаются они быстро – Фир готов биться головой о ближайшее дерево, ведь слабая магическая зверушка одурачила их простым «клубком», даже не более мощным «лабиринтом», на который он не смог бы не обратить внимание.       Или это покровители желали крови, а уж жертвы или неудачливого последователя волновало их мало. Если вообще волновало.       Ледяные пальцы, прошедшие по затылку, кажутся уже почти родными, те любопытно щекочут когтями, наверняка жалея, что не могут вскрыть голову чужаку и вызнать в чём же дело.       Здоровается.       Невесело подмечает маг, провожая взглядом тощую спину уносящейся в дом девчонки. Страх гонит её в ловушку и Фиру бы окликнуть, указать на глупость прятаться в каменном мешке, но соседство с неясной сущностью явно подкосили здравомыслие блонди, и маг оставляет это на потом.       Боль, обнявшая горло далеко не игривой хваткой любовницы, напоминает не шибко крутить шеей и маг, сжав зубы выдыхает, свечи он чудом в той заварушке не потерял, а значит пора разобраться с вершиной этого айсберга проблем именем девчонки из Чащи.       Глупость рыцарей Света или их раздутое мнение о собственном превосходстве играет на руку – обыскать они его нормально так и не удосужились, увлеченные фанатики боящиеся заразиться Тьмой, точно то чума или поветрие какое. И под закатанным рукавом он находит простую шерстяную нить, на которой в сгибе локтя покоиться едва тёплый, чуть мерцающий зарий заряженный на десяток использований огненным магом.       Он так давно не был на севере, чтобы обновить заряд, да и кончились уже те маги, что готовы были делиться своей силой с каждым, кто платил за то медяками. Свой вот, особо крупный и сильный Фир выменял на шкурки ледяных ящеров, а сейчас и те остались лишь в легендах.       Ставить свои знаки Фил опасается – проклятие точно много лет складывали, трепетно на нить надевая, да жизнь по капле отдавая, отчего то противится и свечи трещат пуще освященных Рэ, чего с заряженных Тьмой и случится не могло. Фир морщится, желая сплюнуть набившее оскомину древнее: «возвернись тому, кому властно, истай» точно он бабка–ведунья и едва не подскакивает, когда неслышно подобравшаяся девчонка точно ничему не выучившись трогает его за плечо.       — Это выглядит плохо, — в светлых серых глазах брызжет рассвет, который они уже по традиции встречают вне проклятого дома. Тянет огрызнуться, что он и сам догадывается, что кара рукой Пресветлой не самое лицеприятное зрение, но вовремя прикусывает язык, Росса неверно сжимает правой рукой деревянную чащу и та дрожит, грозя рухнуть наземь, — здесь кровохлёбка и калина, — скосив взгляд на сомнительное месиво задумчиво тянет хозяйка, — Рэ знает что конечно, но у тебя кровь, а скоро зима, как я тебя хоронить–то буду?       Он втыкает последнюю свечу в такой же как на входе покосившийся столбик и оборачивается к призадумавшейся о сложности его прикапывания девице. Точно не она дрожала, глядя на убийство паучихи, вон как без страха подходит, сурово хмуря брови и приподнявшись на носочки цепляется пальцами за плечо, другой рукой зачерпывая красно-бурую жижу и морщась мажет выше вздувшихся и лопнувших волдырей, позволяя каше стекать к ране.       Фир только зубы сцепляет от жжения, но позволяет – выжила же девчонка как-то в этом и Тьмой и Светом забытом месте, а Россе только и остаётся молчать, что она вывернула тетрадью бабки–травницы только сегодня, ворвавшись в ставший чуть менее жутким особняк и перевернув все знакомые сундуки в поисках не честной платы ей за давнюю услуги. Или дело никогда и не было в особняке, а лишь одиночестве?