Прости, я забыл

–Вахит! –Вахит!       Слышится туманный голос из темноты. Вахит медленно открывает глаза, моргает удивлённо, когда на смену черноте приходит желтая от тусклой лампочки кухня. Маленькая ручка вцепилась в край его домашней майки, дёргает вниз упрямо, сестрёнка внимание к себе привлекает. А Вахит голову ватную от стола отрывает, зевает широко. Задремал, видимо. Наклоняется, сестрёнку без труда, – как пушинку, – поднимает, садит себе на колени, треплет по голове ласково, параллельно затуманенным сознанием соображает, что вокруг происходит и как он сюда попал.       Спать ему больше надо, а то задрёмывает каждый раз, когда оказывается в сидячем положении, да вот только их ночные прогулки с Турбо и чтение до рассвета этому не способствует.       –Что ты хотела, мелочь? – спрашивает Вахит Адельку, младшую сестру, ласково перебирая пальцами её русые волосы. Девочка сначала смешно хмурится на «мелочь», потом поднимает на брата огромные чернющие глаза, хлопает длинными ресницами, спрашивает:       –А когда к нам Тулбо придёт?       Каждый раз, когда младшие спрашивают про Валеру, на губах Зимы непроизвольно появляется улыбка. То, как быстро Турбо завоевал доверие и любовь всех четырёх младших Зималетдиновых, умиляло и грело скупое на чувства сердце парня. А Турбо в общении с детьми действительно преуспевал: каждый раз умудрялся добыть им какие-нибудь сладости, с удовольствием играл с ними в немногочисленные игрушки, неустанно выслушивал щебетание в четыре голоса и даже иногда заплетал сёстрам Вахита косы, – кривоватые и далеко не всегда даже приблизительно симметричные, но заплетал. Где научился этому, правда, не выдавал, лишь зыркал грозно глазами на друга, стоило тому про это заикнуться. И младшие от Валеры были без ума: как приходил, детей было от него не оторвать. А Вахит против и не был, – помощь с детьми в этом доме никогда не была лишней, – лишь наблюдал за играми исподтишка, любовался. В такие редкие моменты он видел не Турбо, а Валеру Туркина, растрёпанного, уютного такого в домашней одежде, раскрасневшегося от смеха и частых широких улыбок. Валеру Туркина, который за внешним холодом и устрашающим внешним видом прятал очень доброе пламенное сердце. Такого Валеру Зима любил больше всего.       –Так он же позавчера приходил. Не помнишь, что ли?       –Не-а, – младшая Зималетдинова активно мотает головой, – не помню.       «И слава богу, что не помнит» – думает Вахит, вспоминая, в каком состоянии они с Турбо завалились домой в ночь с воскресенья на понедельник: вывалянные в грязи, мокрые, перемазанные в крови и избитые так, что лица было не узнать. Тихонько пробрались тогда в квартиру, по очереди в ванную сходили, стараясь не очень мешать домочадцам звуками воды и тяжелых болезненных вздохов, и трупами завалились спать, даже не перешептываясь перед сном, как это обычно бывало.       –Ну я думаю, на днях он зайдёт, – тепло улыбается Вахит, приглаживая растрепавшиеся волосы девочки, – иди пока порисуй с Агилей, хор’ошо? – и, подхватив сестру под руки, возвращает её на пол, придерживая ещё пару секунд, чтобы точно не упала.        –Холошо, – девочка послушно кивает головой и маленьким ураганчиком вылетает из кухни. Вахит вздыхает устало, оглядываясь вокруг. Часы дотикивают половину десятого, мать на ночной смене, дети накормлены и занимаются своими делами. Вахиту остаётся лишь самому поесть да посуду помыть, чтобы мать утром не расстраивалась дополнительной работе по дому. Только вот есть не хочется. Вахит вообще привык в еде на себе экономить, есть два раза на день и всё лучшее младшим отдавать. Сначала сложно было, голодно, а потом привык, начал сам от еды отказываться или половину порции втихаря матери подкладывать, чтобы хоть наедалась после тяжелых смен. Из-за нехватки пропитания и массу не набирал, за что пацаны его частенько подкалывали, дрыщём называли. Но в силе он им не уступал, а значит всё было в порядке.       Было решено сначала помыть посуду, потом почитать в своё удовольствие, а потом уже и поесть, если захочется. Всё равно в сковородке ещё остаётся жареная картошка. Но только Вахит откручивает кран и берёт в руки первую грязную тарелку, раздаётся два коротких звонка в дверь. И на душе сразу становится тепло: два звонка было их с Валерой кодом. Закручивает кран, спешит открывать дверь, шаркая тапками по полу. На пороге сияет своей Чеширской улыбкой Валера. Рука протянута вперёд, на широкой ладони четыре жвачки «Турбо».       –Тебе, – сияет, довольный до чёртиков.       Зима с немного смущенной улыбкой принимает подарок. Они с Турбо коллекцию вкладышей вместе, на двоих собирают, в тайне от скорлупы и старших, – но за особо крутые вкладыши иногда всё равно до кулаков доходит. За солидный оранжевый Rolls Royce, например, или за серебристый гоночный Tyrrell. Иногда парни могли часами перебирать многочисленные вкладыши, высыпав их на пол из старой обувной коробки, и обсуждать, кто какой машиной обзаведётся, когда разбогатеют. Вообще, разговоры про покупки мечты у них ходили часто, ведь вера в светлое будущее, которое наступит когда группировка «поднимется», была железной.        Вахит улыбается пухлыми разбитыми губами, пёстрые фантики в ладони рассматривая.       –Дай угадаю, спёр’? – смотрит озорно на друга, и в глазах искорки весёлые мечутся.       –Ты за кого вообще меня принимаешь? – театрально обижается Турбо, проходя в прихожую и разуваясь, – у чертей отобрал. Это детям, – протягивает целлофановый пакет с двумя пирожными.       Зима только диву даётся, как Валера каждый раз это всё добывает. Мысль о том, что пирожные он покупает за свои скудные карманные деньги, чаще всего отжатые у чушпанов или заработанные на делюге, греет сердце. А даже если не покупает – Вахиту всё равно. Все они так живут, времена бедные ведь.       –Голодный? – спрашивает Вахит, дверь за другом на замок закрывая, – кар’тошка ещё жар’еная есть, будешь?       –Не, – отмахивается Турбо по-хозяйски уже проходя на кухню, – сам-то ел хоть?       Вахит каждый раз смущается, когда Валера ему такие вопросы задаёт. Турбо может думать, что Зима не замечает, как тот его подкармливает иногда, заботится, но мимо Вахита это никогда не проходит, просто молчит стыдливо и сердцем тает. С одной стороны, стыдно, что Турбо, тоже выходец небогатой семьи, кормит ещё более бедственного единомышленника; но с другой стороны, в глубине души забота всё равно приятна.       –Ещё нет, не успел, – Вахит всеми силами пытается избегать мигом помрачневшего взгляда друга, чайник на плиту ставит, – чай?       –А вот чай да, можно, – кивает Валера. Зима как всегда заваривает один пакетик на две кружки, когда в кухню вбегает Аделька. Пролетает мимо Турбо, абсолютно игнорируя его, и Вахит удивлённо вздёргивает брови: только недавно же девчушка про него спрашивала. Аделька подбегает к брату, дёргает его за штанину, смотрит жалобно:       –Вахит, попить! Парень со всё ещё удивлённым выражением лица наливает воды в стакан, протягивает сестре. Та осушает его практически залпом, смешно держась за хрупкую вещь двумя ручками и причмокивая губами.       –А поздор’оваться с Валер’ой ты не хочешь? – спрашивает Зима, когда сестра возвращает стакан ему в руки.       –С каким Валерой? – девочка оглядывается, хлопая густыми ресницами, делает вид, что Турбо не замечает, картинно обиженно дует губы, – Вахит, ну не шути! Топает ножкой и тут же ураганчиком вылетает из кухни, забыв на лету про все обиды. Вахит лишь вздыхает устало:       –Не обр’ащай внимания, дур’еет мелкая, – поглядывает на часы, которые показывают ровные десять, потирает переносицу, – пойду малых уложу.       Турбо кивает легко, мол «иди конечно», провожает Вахита взглядом, когда тот удаляется из кухни, шаркая и вздыхая.       Младшие Зималетдиновы сегодня ведут себя на удивление хорошо. Сёстры рисуют что-то увлеченно, братья картинки в книжках рассматривают, и в комнате стоит спокойная тишина да идиллия. Но Вахит заходит в комнату – значит приходит время укладываться спать. При матери это бы вызвало какой-никакой протест, просьбы посидеть «ещё ну хоть пять минуточек, ну пожалуйста», но брата младшие слушают беспрекословно, уже давно приняв его за авторитет и главную мужскую фигуру в семье. Знают, что со старшим спорить бесполезно, никаким детским манипулятивным методикам он не подвластен. Поэтому, – не без жалостного поскуливания конечно, – но младшие Зималетдиновы организованной толпой отправляются чистить зубы, пока Вахит прибирает разбросанные по полу цветные карандаши и возвращает книги обратно на книжную полку. Когда младшие возвращаются и штабелями укладываются на раскладной диван, бубня и пихаясь, Зима заботливо укрывает их пледом и уже собирается уходить, когда слышит жалобный голос Агили:       –Вахит, а сказку? И Вахиту ничего не остаётся, кроме как вернуться и, присев на краешек скрипучего дивана, начать рассказывать младшим историю. Сказки эти все он давно уже наизусть знает, иногда приукрашивает что-то, от себя придумывает, детали меняет, чтобы интереснее было. И в этот раз с улыбкой замечает, что Турбо наблюдает за ним из коридора. В комнату не заходит, чтобы малышню не тревожить, но в полутьме коридора сияет тёплой улыбкой, прислонившись к стене и расслабленно склонив голову вбок. Нравится ему, как Вахит читает, заслушивается. Потому что Зималетдинов со своей картавостью на кота похож, и мурчание его действительно расслабляет: сказка ещё к концу не подходит, а дети уже, окончательно успокоившись задрёмывают. Вахит встаёт с довольной расслабленной улыбкой, свет выключает, возвращается на кухню.       –И как только дети твою картавость терпят? Не понятно ж нихрена, – улыбается озорно Турбо, заходя вслед за другом.        –Ай, да заткнись ты, – беззлобно бубнит Вахит, затыкая парня коротким поцелуем. И тот отвечает с готовностью, поцелуй углубляет, прижимая своим телом Вахита к стене. А потом отстраняется, улыбается тепло и невинно, а в голосе всё равно командирские нотки присутствуют, хоть и наигранные:       –Так, а теперь ты поешь.       И Вахит не спорит, – потому что бесполезно, – лишь кивает, достаёт тарелку из шкафчика, молча себе картошки накладывает. Сидят потом вместе на кухне под желтым светом лампы, болтают про жизнь, смеются в полтона, чтобы детей не разбудить. Вахит под пристальным взглядом Турбо картошку наворачивает, «смотри, – мол, – ем». А Валера и сам нет-нет, да берёт пальцами у Вахита по кусочку из тарелки, задумчиво в рот отправляет в перерыве между фразами. И Зима, глядя на это, не выдерживает, встаёт резко, берёт тарелку вторую, перекладывает туда половину своей порции и перед другом ставит с видом вызывающим. Тот лишь смеётся, но порцию принимает. Пару минут сидят тихо, ужинают уже вдвоём, слышно только сёрбанье чая да тиканье часов. Потом Зима одними пальцами выуживает из кармана цветной прямоугольник жвачки, ловко разворачивает фантик и достаёт вкладыш, повернувшись к Турбо спиной, чтобы не отобрал мгновенно, если что-то редкое попадётся. На вкладыше красуется мотоцикл BMW канареечно-желтого цвета, и Вахит рассматривает его внимательно, каждой деталькой любуясь.       –Чё там? – спрашивает Турбо, пытаясь подглядеть во вкладыш из-за плеча друга.        –Да ничё особенного, – бубнит Зима, пряча бумажку в карман. Поворачивается к другу, а тот глаза сощурил, смотрит на него подозрительно:        –Вот как пить дать пиздишь. Зима только и остаётся усмехаться тому, как быстро Валера его раскусил.        –Ну моцик там BMW, желтый такой.       –А ну дай посмотреть. И Вахит нехотя протягивает вкладыш другу. Тот смотрит внимательно, любуется.        –Кайф, – и улыбается так, что Вахиту уже не принципиально, пойдёт эта бумажка в его личную коллекцию или в их общую. Он готов даже отдать её Турбо, только бы тот почаще улыбался так же по-мальчишески искренне.       –Хочешь? Бер’и, – Вахит расплывается в лёгкой добродушной улыбке. И Турбо поначалу выглядит удивлённым, – сам отдал, даже драться не пришлось! – а потом улыбка снова возвращается на лицо парня:       –Да не, общий будет. Пусть у тебя пока полежит, ты ж открыл.       Остальные три вкладыша Вахит достаёт уже лёжа на диване. Свет выключен, комнату освещает лишь тусклый желтый торшер, сразу делая всё вокруг родным и уютным. Из ванной слышится умиротворяющее журчание воды: Турбо умывается. Размеренно тикают часы. Дом Зималетдиновых погружен в тёплую тихую идиллию. Вахит, расслабленно приспустив веки, рассматривает попавшиеся вкладыши: ярко-оранжевые Nissan и Citroen, аккуратный бежевый Chevrolet. Последний Зима откладывает на подоконник, – пусть там Турбо дожидается, – у них такой уже есть, у Зимы дома хранится. Теперь и у Турбо будет. Может обманными путями потом выменяет у скорлупы на что-то поинтересней. Так, чтобы младшие не догадались, что их супера сами эти бумажки собирают. Тем более вместе.       Слышится скрип двери, Валера выходит из ванной, заходит в комнату. Лицо расслабленное уже не кажется таким грубым, блестит от воды под светом торшера; волосы, от влаги тёмные, небрежно назад зачесаны. Молча начинает переодеваться, – домашняя одежда для него уже бережно подготовленна Зимой, лежит на диване стопочкой аккуратной, – и у Вахита перехватывает дыхание. Конечно, тело Турбо для него давно было обследованной территорией, но сердце начинает биться чаще от одного только взгляда на оголенные широкие плечи, косые округлые мышцы, подтянутое тело, профиль, обрамленный желтовато-оранжевым тёплым светом торшера. Сейчас Валера кажется Вахиту древнегреческим богом, не меньше, и парень завороженно фотографирует глазами и навсегда оставляет в памяти каждый изгиб уставшего от драк тела, каждую тень, залегшую рамкой вокруг чётких мышц, тёмные шоколадные кудряшки, отливающие золотом на свету, расслабленное безмятежное лицо. Его любимый Валера. Валера, который так красив, что дыхание перехватывает, что кажется нереальным, вымышленным, созданным бурной фантазией Вахита. Идеалом. И Зималетдинов не может отвести взгляда от этой искрящейся золотом фигуры. Валера заканчивает переодеваться, хочет что-то сказать, но замирает, заметив прикованные к нему глубокие чёрные глаза.       –Чё? – спрашивает глухо, оглядываясь и пытаясь найти в себе что-то, что могло притягивать внимание. Мало ли майка в бельё замялась или волосы как-то глупо лежат…       –Кр’асивый ты, – шепчет Вахит тихо, завороженно, с улыбкой настолько влюблённой, что, увидел бы себя со стороны, под землю бы от стыда за такое яркое проявление чувств ушёл. И Турбо мгновенно смущается. Теперь он совсем не похож на уличного хулигана. Стоит, глаза смущенно потупив, уши краснеют, улыбается глупо. Мальчишка влюблённый, вот он кто. С Вахитом только так.       –Да ладно тебе, – бубнит, пряча улыбку, пулей ныряет к Вахиту под плед, стараясь не привлекать внимание к раскрасневшимся щекам. А Вахит смотрит на него всё так же влюблённо, улыбается:       –Кр’асивый… И Турбо тает окончательно. Ложится рядом, голову на плечо Вахита кладёт, ластится, будто огромный персидский кот, целует тихо и призрачно в оголённую шею, вызывая у Зималетдинова табун мурашек по всему обмякшему тело. Такие моменты были самой большой в мире редкостью. Валера и в жизни старался соответствовать своему суровому уличному образу, словами громкими не разбрасывался, мягкости лишней не показывал, предпочитал теплоте и нежности страсть и холод. Но горячее доброе сердце всё равно изредка брало верх. И каждый такой момент был выгравирован в памяти Вахита до самой смерти. Каждый миг, когда Турбо ластился к нему, шептал что-то нежное, гладил оголённые плечи и спину, целовал практически невесомо в шею, запястья, сбитые костяшки. И каждое его действие говорило то самое заветное «люблю». Говорило так громко и выразительно, что произносить это вслух не было надобности. И Вахит этому нежному слову верил, безоговорочно верил. Потому что сам любил в той же обжигающей бережной степени.       –Что там попалось? – спрашивает мягко Валера, заглядывая в лежащие рядом вкладыши.       –Nissan и Citr’oen. Ну и повтор’ный Chivr’olet. Я там на подоконнике положил, себе заберёшь, – докладывает Вахит и зачем-то тихо добавляет, – спасибо.       –За что? – удивлённо поднимает на него глаза Валера. «За всё спасибо, – хочется сказать Вахиту, – спасибо, что ты есть».       –За вкладыши, – в итоге выдаёт парень, тушуясь и пряча глаза, – ценю.        –Да мне ж не сложно, – тихо усмехается Валера, прикладываясь губами к скуле Зималетдинова. Тот голову поворачивает, осторожно с губами Турбо соприкасается, целует мягко, благодарно. И тот отвечает так же, без пылкости и страсти, просто тепло и, как может, по-пацански нежно. Вахит чувствует, как тёплые руки обвиваются вокруг его тела, льнёт к ним, плавится под каждым осторожным прикосновением. Отстраняются, смотрят друг другу в глаза влюблённо, каждое мгновение смакуют. Столько сказать хочется, но парни молчат, глаза всё за них говорят. И они понимают друг друга без слов.       –Устал? – мягко спрашивает Турбо, замечая, как Вахит зевок пытается подавить. Тот кивает:       –Не выспался сегодня.       –Тогда давай спать, – мягко улыбается Валера. Тянется к торшеру, дёргает за верёвочку, свет выключая. И в полной темноте уже сгребает Вахита в охапку, прижимает к себе крепко, будто говорит «Я тут, никуда не уйду и никогда тебя не брошу». И Вахит утыкается носом в изгиб шеи парня, кожу горячую дыханием щекоча, закрывает уставшие за день глаза. Утром их в такой позе может найти мама, и могут возникнуть вопросы, но сейчас никого это не волнует. Сейчас они просто есть друг у друга и это главное.       Очень скоро Вахит проваливается в самый спокойный и счастливый сон во вселенной.