Понедельник
Когда мы впервые встретились, его чёрные глаза смотрели на меня с нескрываемой враждебностью. Коротко остриженный, исхудавший и болезненный, он был похож на побитую бродячую собаку. Двое надсмотрщиков, приведших его сюда, с нескрываемым удовольствием как можно сильнее тянули его за наручники. Особая форма садизма тюремщиков. От столь дружественного действия его запястья покрылись мелкими ранами и кровоточили. Но кого волнует боль пропащего человека? — Святой отец. — Они учтиво поклонились мне, а я в приветствии склонил голову. — Прибыло новое отребье. Казнь назначена через неделю. — Хорошо, можете быть свободны. — Я сел на лавку неподалёку. Всё это время он упрямо молчал, пождав губы. Мне даже показалось, что я слышу скрежет зубов. Наверное, в тот день ему очень хотелось меня ударить. — Нехилая церквушка. Сколько государственных денег в неё вбухали? — Сказал он с нескрываемой надменностью, пытаясь вывести меня на эмоции. Печально для него, что людские колкости меня давно уже не трогают. — Чо молчишь? Стыдно? — Господь не внемлет словам несведущих... Однако, государство действительно нам помогает, так как осознаёт всю ценность духовных святилищ для человека. — Брехня всё это... Лучше бы оставили и дальше меня в камере сидеть, чем слушать религиозный бред какого-то фанатика! — Кому бред, а кому шанс на искупление. — Честно говоря, его мнение касательно моей веры меня мало заботило. Я просто должен был провести с ним несколько бесед в надежде на то, что к концу своего жизненного пути этот смертник примет свою вину перед Богом. — Ты точно поехавший... — Видимо, устав стоять на одном месте, он начал обхаживать молитвенный зал, придирчиво разглядывая фрески на стенах. — Сами рисовали? — Прихожане. Они у нас талантливые. Может, тебе удастся застать службу и послушать хор. Незабываемые впечатления. — Если я захочу вздремнуть, то лучше сделаю это в камере. Там кровати поудобней будут. — Каждое своё слово он, словно яд, выплёвывал в моё лицо. Я также смиренно сидел на лавке, не меняя своего тона. Глупо идти на провокации. — Песня поётся не для разума, а для души. Что, как не музыка, способно задеть те тончайшие струны, на которых держится и играет наше сердце? — Моё сердце держится на артериях и играет кровью, Святой Отец. — Вы знаток биологии? — Постепенно наш диалог перерастал в нечто похожее на беседу, а не просто обмен мнениями. Кажется, он переставал видеть во мне угрозу и неспешно расслаблялся, а может это была хорошая актёрская игра. Некоторые так делали, чтобы я как можно скорее отпустил им их грехи, и они могли спокойно проводить остаток своей жизни в тюремной камере с видом на решётчатое солнце. — Учился в школе хорошо, но, как видите, не помогло. — Нагло ухмыльнувшись, он плюхнулся рядом со мной. Внимательно разглядывая мое лицо, он, стало быть, пытался найти какой-то изъян. — Так как вас зовут? — А вы разве не получили моё досье? — Получил, но не стал открывать. Меня интересует только то, что человек о себе хочет рассказать. Поймите, я говорю с вашей душой и совестью, а для этого не нужно мнение сторонних людей. — Внимая моим словам, он о чем-то размышлял. Моей целью не было заставить его проникнуться религией и стать верующим. Достаточно было того, что он очистится перед глазом Божьим, когда предстанет перед ним на смертном одре. Освободив свою совесть, он сможет отойти на покой достойно. — Чхве Бомгю. — А я святой отец Тэхён, приятно познакомиться. Он решил ничего не отвечать, только легонько кивнул головой. Я решил, что в нужный момент он заговорит сам. Я никогда не спешил начинать разговор первым. Довольно сложно людям из маргинального общества начинать открываться новому человеку, а тем более раскрывать потаённые секреты своей души. В моём деле главное терпение и принятие. — Почему я должен ходить целую неделю? — Наверное, чтобы не зачахнуть в камере. Кроме того, для искупления нужно время. — И как долго будут проходить наши встречи? — Складывалось впечатление, что я веду диалог не с преступником, а школьником начальной школы, которому нужно было допытываться до своего учителя по каждому незначительному вопросу. — Столько, сколько вы захотите. — А если я хочу уйти сейчас? — Я не смею вас задерживать. Бог вам судья, а не я. Я просто слушатель и интересный собеседник. — А разве тщеславие это не грех? — Довольный своей поддевкой, он посмотрел в мои глаза. — Или на священников это не распространяется? — Признавать свои сильные стороны не грех. Но это считаю лично я. Возможно, кому-то моё мнение покажется греховным. — Вы странный, Святой Отец. — Как и вы для меня, Бомгю. Я предложил ему пройтись по территории церкви, чтобы место для нашей следующей встречи он выбрал сам. Бомгю согласился. Я надеялся, что впоследствии это место не будет казаться ему таким враждебным. Мы медленно прогуливались по церковному саду, затем заглянули в столовую, исповедальную, которая, как он сказал, выглядела удручающе, затем мы прошли к церковной школе и завершили всё в главном зале. Забили колокола. — А кто на них играет? — Один из учеников нашей школы. Способный мальчик, у него дар. — Пф... — Пренебрежительно фыркнув, он сплюнул на пол. — Подумаешь... По кастрюлям любой дурак бренчать может. — Тогда в следующий раз я предоставлю вам эту возможность. Он снова замолчал. Наверное, сидя несколько месяц в одиночной камере, отвыкаешь от разговоров с живыми людьми. Находясь в тесной комнатушке, где едва помещается кровать, раковина и нечто наподобие туалета, человек забывает, что такое реальная жизнь. Всё сделано для подавления личности, её разрушения, чтобы в конце человек представлял собой полый скелет без мыслей, чувств и эмоций. Мне всегда казалось это странным. Если мы относимся к ним, как к животным, то логично, что по прошествии времени они им и уподобляются. Конечно, есть случаи, когда человеческая мораль не представляет ничего ценного. Поэтому наше отношение никак на него не повлияет. Но, на мой взгляд, только через сострадание, понимание и принятие мы сможем изменить человека. Каждый может оступиться, свернуть с правильной дороги. Иногда на этом пути обрывается чья-то жизнь, но, может быть, я слишком наивен.… Каждый человек совершает то или иное злодеяние по какой-то причине, разбираться в которой никто не хочет. Исход ожидаем — человек унижен, оскорблён и зол. Вскоре вернулись его надзиратели. Потащив за наручники, словно за удавку, они отпускали едкие комментарии. Мне показалось, что он их не слушал. В нашу первую встречу мы даже не попрощались. Не знаю, что именно сподвигло меня на ведение данных записей, но только воспоминания об это заключённом до сих пор будоражат моё сердце. Возможно, излив свою душу на бумагу, я, наконец, смогу спать спокойно.Запись от 21 ноября.
Вторник
Из размышлений о предстоящей церковной службе меня вывел грубый мужской голос. Я сразу узнал его. — Святой Отец, я снова пришёл изливать свою душу. — Наглая ухмылка Бомгю и такой же надменный взгляд в мою сторону возбуждали во мне чувство дежавю. Вчера мне показалось, что мы пришли к некому перемирию. И теперь, как минимум, не будем пытаться устраивать споры на пустом месте. Он, к сожалению, был другого мнения. — Чем будем промывать мне мозги сегодня? — Доброе утро, Бомгю. — Очевидный плюс таких встреч для меня был в том, что я давно научился держать себя в руках. Я был спокоен к страстям человеческим, но иногда эмоции брали верх и надо мной. По прошествии нескольких лет я смог смириться с человеческой незрелостью. — Не ожидал увидеть вас так рано. — Я и сам не горел желанием переться с утра пораньше в эту дыру. — Сплюнув в своей привычной пренебрежительной манере, он подошёл ко мне. Где-то глубоко в своём сердце я почувствовал то страшное желание прикончить меня в одно мгновение, исходящее от него, но очень быстро оно сменилось на привычную скуку. Ещё один сомнительный плюс моей работы. — Сейчас я сверну твою наглую богословскую шею и сбегу… — Думаю, это будет достаточно печальным известие для некоторых людей… — Я старался не подавать виду, но его проникновенный злобный шёпот заставил покрыться меня холодным потом за пару секунд. Умирать никогда не страшно, страшно — испытывать боль. — Ах, ну да… — Бомгю расслабленно кружил вокруг меня словно ястреб, упивающийся моментом собственной власти, которой был лишён в тюремных стенах. — Ваши миленькие прихожане и несчастные бомжи будут страдать о том, что умер такой лицемер, прикрывающийся бесполезной побрякушкой, называемой крестом. Я обязательно утешу их чуть позже. — Почему вы проецируете на мне своё недовольство жизнью? — Мой вопрос застал его врасплох. Ухмылка тут же сменилась недовольным взглядом. Устало вздохнув, он отошёл от меня на пару шагов. — А вы умеете обламывать кайф, Святой Отец. — Почему же? На это он мне ничего не ответил, а только лениво уселся на скамейку и о чём-то глубоко задумался. Как и в прошлый раз, я не стал его торопить. Не отходя особо далеко от моего «пациента», я раздавал указания прихожанам, кому-то давал небольшой совет и благословление. Продлилось всё это около двух часов, за это время Бомгю ни разу не шевельнулся. Сложно было понять, что роилось в голове этого несчастного человека. Возможно, мои слова задели что-то действительно важное в его сердце. Неожиданно он заговорил. — Святой Отец… — Немигающим взглядом он смотрел куда-то сквозь меня, несмотря на то, что разговаривал непосредственно со мной. Наверное, мыслями он был где-то далеко от церкви, двора и меня. — Почему вы не стали меня умолять не убивать вас? Вы не боялись? — Все боятся смерти, Бомгю. — Я только снисходительно улыбнулся и продолжил тушить догоревшие свечи. — И даже настолько верующие люди, как я. Почему я не стал вас умолять? А какой в этом смысл? Только Бог вершитель моей судьбы и если мне была уготована смерть, то я должен был принять её с достоинством. Но я совру, если скажу, что умирать мне не хотелось. — А он боялся смерти? — Наконец в его взгляде появилась хоть какая-то ясность, и он заинтересованно взглянул на меня. Меня пугали перепады его настроения, но, думаю, причина крылась в условиях содержания. Кто угодно начнёт сходить с ума, будучи запертым в четырёх стенах. — Не совсем понимаю, о ком вы, Бомгю. Но мой ответ — да. Всё живое хочет жить, как бы банально это ни звучало. — Наверное, ему было очень страшно… — Наверное, вы правы. После нашего небольшого диалога мы провели ещё несколько часов в тишине. Бомгю так же неподвижно сидел на лавке, изредка поглядывая на меня. Я занимался своими делами, держа где-то в поле зрения моего подопечного. Как мне показалось, в тот день он начал переосмысливать некоторые моменты своей жизни.Запись от 22 ноября.
Среда
Застал он меня в момент репетиции песнопений с учащимися воскресной школы. Дети пели прекрасную песню о поиске любви через веру, любви к ближнему и любви к вере как явлению чего-то чудесного. Я только приветственно кивнул головой, не отвлекаясь от своего занятия. Бомгю аккуратно сел на одну из лавок и внимательно стал разглядывать витражи. Иногда он заворожённо поглядывал на детей, и было в этом взгляде что-то настолько тёплое, что у меня щемило сердце. Когда наша репетиция подошла к концу и я распрощался со своими учащимися, он подошёл ко мне. — Они красиво поют… — Как бы невзначай бросил Бомгю, явно не зная, с чего начать сегодняшний диалог. — Это вы их так натренировали? — Я никого не тренирую, а помогаю раскрыться таланту. Дети самые искренние и светлые существа после животных, особенно маленькие. Они редко помышляют зло. — Это вы в детской комнате полиции не были, Святой Отец. — Он беззлобно ухмыльнулся и посмотрел на меня с чувством собственного превосходства. Наверное, в его глазах я произнёс какую-то глупость. — Там много малолетних убийц, маньяков и воришек. — Откуда вам столько известно о малолетних преступниках? — Был когда-то в их числе. — Бомгю неловко почесал затылок, и раздражённый вздох вырвался из его груди, тут же отражаясь от каменных стен церкви. — Как видите, я давно пропащая душа. — То, что вы когда-то оступились, Бомгю, ещё не значит, что на вас надо ставить крест. — Жестом я пригласил его к выходу из церкви, сегодня мне хотелось пройтись в нашем саду. День был на удивление солнечный и, можно сказать, жаркий. — Я убил человека, Святой Отец, с особой жестокостью. Он внимательно вглядывался в моё лицо, ожидая, что на нём отобразится хоть какая-то оценка его поступку. Но, как я уже писал выше, за годы служения в церкви и общения с разными людьми я научился оставаться беспристрастным. — Только Бог вам судья, Бомгю. Я лишь слушатель. — И вам совсем не противно находиться со мной рядом? Может быть, вы не расслышали, но я убийца! Я злостный грешник, нарушил одну из самых страшных заповедей — «не убий». Вы понимаете, Святой Отец?! — Его крик эхом разнёсся по саду, спугнув всех птиц. Я повернул голову в его сторону, он тяжело дышал и с каким-то паническим страхом смотрел прямо в мои глаза. — Я прекрасно вас слышу, Бомгю. — Моя ладонь мягко опустилась на его плечо, он слегка расслабился. — Всё-таки эта моя работа, слушать и слышать вас. — Я совсем не понимаю вас, Святой Отец. — Он устало опустился на траву, спрятав лицо в ладонях. — Тысячи людей скандируют моё имя с такой ненавистью. Каждый день мне желают гореть в аду, а как в тюрьме приходится буквально выбивать свою жизнь, вы даже не представляете. И я искренне не понимаю, как вы можете сейчас со мной спокойно прогуливаться по парку и болтать? Я не вызываю у вас даже капли отвращения? Я аккуратно присел рядом с ним на траву, задрав голову к небу. Почему-то именно в этот момент мне захотелось сказать ему эти слова. — Я душу нежную твою не оскорблю непониманьем и пониманьем не убью. — Что это значит? — Кто знает, просто мне захотелось, чтобы вы сейчас услышали эти слова Бомгю. — Спасибо, Тэхён… Оставшийся день мы просто сидели в саду и наблюдали, как мимо нас проносится жизнь одного небольшого участка земли. Медленно и суетливо, одним словом —парадоксально.Запись от 23 ноября
Четверг
Очередная наша встреча случилась не в самый лучший момент моей работы. Бомгю застал меня, когда женщина, чья душа давно была изранена грехами, упав к моим ногам, умоляла меня отпустить ей все грехи. Кажется, её крики и плач были слышны далеко за пределами церкви. Я старался сохранять беспристрастное лицо. Едва заметно кивнув ему в сторону аккуратной беседки, я принялся успокаивать несчастную. Спустя долгих сорок минут мне наконец-то удалось присоединиться к нему в саду. Встреча с этой женщиной, кажется, вымотала меня настолько, что, опустившись на скамью, я не сдержал усталого вздоха. Естественно, он это заметил. — Что эта сумасшедшая от вас хотела? — Мне показалось, что я уловил едва различимые нотки ревности. Возможно, на тот момент он считал меня своим персональным психологом (от коих священники мало чем отличаются, единственное, что мы не берём деньги) или другом. Последнее, конечно же, было приятнее. Я не мог объяснить для себя, но почему-то Бомгю настолько был мне понятен и приятен. Иногда мне казалось, что я мог часами спорить с ним о самых примитивных вещах, но не ощутить этого утомления, какое бывает после изнуряющего диалога. — Обычная несчастная душа с тёмным прошлым, я не мог не выслушать её. — Наверное, выглядел я в тот день, мягко говоря, неважно, потому что иначе объяснить скептицизм в его взгляде я не мог. — Вы мне не верите? — На вашем месте я бы послал её куда подальше. Никого не волнует, как сильно ты готов раскаяться. Сделанное не изменится от этого. — Он слегка нервно дёрнул головой, наверное, вспоминая те гадкие слова, которые ему говорили опечаленные чужим горем случайные зеваки, узнавшие о его деяниях из выпуска утренних новостей. Эмпатия ли тому было причиной или самолюбие, оставалось только догадываться. — Я хочу помочь ей избавиться от страданий и сожалений, которые лежат на ней тяжким бременем. И если моё «Я отпускаю твои грехи» поможет ей справиться с болью, то я готов выслушивать её хоть целый день. — А что она такого сделала? — Убила собственное дитя, видя в нём причины своих несчастий. Кажется, врачи это называют послеродовая депрессия. — Негласно, он предложил мне пройтись, уходя вглубь сада, иногда оглядываясь, пытаясь убедиться, что я иду за ним. — Как вы считаете, она — чудовище? — Мы остановились у небольшого каменного ручья, выложенного когда-то задолго до моего появления здесь. — Я считаю, что она убитая горем женщина, которая осознала свою ошибку слишком поздно. — Вот все вы, священники, такие всепрощающие и понимающие. Тьфу! Бесите. — Мне оставить вас одного? — Нет, вы, возможно, единственный человек в этом мире, кто не желает, чтобы моя голова болталась в верёвке на центральной площади. Осуждают меня, а сами готовы разорвать друг друга за лучший угол обзора. — Последний слова он проговорил на каком-то истеричном выдохе, а после я услышал его тихий плач. Плечи его изредка содрогались, подражая рыданиям. Спрятавшись от всего мира за копной своих чёрных волос, он напоминал мне несчастного котёнка, брошенного у дороги, искренне ищущего просто любви и заботы. Я осторожно подошёл к нему, он никак не отреагировал. Аккуратно обняв его, я в ту же секунду почувствовал, как стремительно стала намокать моя сутана. Мы простояли так около часа. Он что-то сбивчиво бормотал мне о том, что не мог поступить иначе и очень сожалеет, а я только понимающее гладил его по спине. — Знаете, Тэхён, — начал он, отстранившись от меня. Его глаза, красные от беспрерывных рыданий, напоминали мне воск, который стекает по зажжённой свече, и в этом для меня было что-то невероятно завораживающее. — Я даже не помню, как убивал её. Просто в какой-то момент я не увидел иного решения. Когда пытаюсь хоть что-то вспомнить, то перед глазами пустота и какой-то отдалённый крик, а после я выхожу на улицу, перемазанный её кровью, и закуриваю сигарету, ощущая ни-че-го. — Бомгю, вы не обязаны мучить себя, пытаясь вспомнить те страшные события. Главное — раскаяться, и тогда ваша душа найдёт способ возродиться в лучшем месте. — Я предложил ему платок, удачно припасённый в кармане моей сутаны. — В этом и вся проблема, отец. Я до сих пор ничего не чувствую. — Он сжал рубашку в области груди, продолжая вкрадчивым шёпотом обнажать передо мной свою душу. — Только здесь болит и всё… — Вы исцеляетесь, Бомгю… А исцеление всегда приходит через боль…Запись от 24 ноября
Пятница
В тот день он не захотел приходить ко мне. Для себя я решил, что те изменения, которым он начал подвергать своё сознание, давались ему настолько сложно, что физическая боль была просто невыносимой. Весь день я провёл в заботах: репетиция с церковным хором, отпускание грехов, крещение детей. Я ощущал, что мне не хватает его, но понимал, что метаморфозы должны произойти с ним наедине с собственным сердцем. Та камера, которая казалось ему темницей, должно быть, в тот момент преобразилась в некий чудесный портал, в котором он снова мог найти те прекрасные мгновения своей жизни, вернувшие к нему желание чувствовать. Вечером мне прислали от него письмо. В нём он просил меня присутствовать на казни, чтобы ему не было страшно прощаться с тем прекрасным, что у него осталось в этой жизни. Он благодарил меня за терпение, понимание и доброту. Пусть и не сразу, но он признал, что именно моё отношение помогло ему признать всю тяжесть своего греха и, устыдившись, попросить прощения у её души. Ночью я проснулся от собственных рыданий, которые душили меня, кажется, ещё с нашей первой встречи. Мне искренне жаль эту несчастную душу, познавшую любовь так поздно.Запись от 25 ноября
Суббота
Его казнь назначили на девять утра. Я прибыл за два часа до её начала. Из тюрьмы мне передали, что Бомгю хочет помолиться и проститься со мной. Оказавшись в тесных и удручающих коридорах государственной тюрьмы, я впервые почувствовал ту безысходность, с какой каждый день приходилось сталкиваться моим подопечным. Его камера находилась в самом конце. Мне показалось это символичным. Именно в конце своего существования он переосмыслил всё сущее. Зайдя внутрь, я отметил его порозовевшее лицо и надежду на будущее в глазах. Он, словно розы в нашем саду, расцвёл с первыми лучами весеннего солнца, несмотря на сильнейший ливень за окном. — Я примирился со своим прошлым, Святой Отец. Спасибо вам большое… — Ты должен благодарить только себя, Бомгю. — Я принялся раскладывать книги и свечи, камера тут же заполнилась ароматом ладана, успокаивая не только заключённого, но и меня самого. Мои руки, на удивление, тряслись сильнее, чем в мою первую службу. — Если бы вы сами ничего не осознали, то не смогли бы покинуть мир благородным человеком. Ваши грехи никуда от вас не денутся, но именно их принятие поможет вас очиститься. — Да, вы говорили об этом, но я, честно говоря, тогда вам не верил. Только вчера осознал, что вы имели в виду. — Он встал передо мной, готовясь прочитать, единственную заученную когда-то молитву, но сегодня мне не хотелось соблюдать формальности. Наверное, он был тем единственным, с кем я позволил себе такие вольности. — Всемогущий вечный Боже, всем сердцем благодарю Тебя за все благодеяния и благодати сегодняшнего дня, за все печали и радости, за достижения и неудачи. Всё прими ради великой славы Твоей. Прими все приятные Тебе мои поступки, молитвы, тихие воздыхания, благодарно перенесённые страдания. Прими моё уважительно отношение к образу Твоему в каждом человеке, заботу о том, чтобы всегда следовать заповедям Твоим. Прими мой сон, аминь. Я крепко обнял его. Он был казнён в девять утра, когда свинцовое мрачное небо проливало свои слёзы, словно в солидарность с моими. Разъярённая толпа ликовала, скандировала благодарности правительству, и только я молча смотрел на его бездыханное тело, молясь о милости Господа к этой измученной душе. Он был похоронен на общем кладбищем, прямо за тюрьмой. Ему установили какой-то невыразительный каменный крест, наверное, самый дешёвый из возможных. На его могиле было написано «Чхве Бомгю 19** — 20**. Убийца собственной матери». И только я знал, что это был человек с большим сердцем.Запись от 26 ноября
*****
Сегодня к нам в храм забрёл невероятной красоты чёрный дворовый кот. Он кидался на прихожан, царапая всех, кто пытался проявить к нему ласку, но только мою руку он не оттолкнул. Весь день он провёл возле меня, не упуская возможности посидеть на моих коленях. Не знаю, божья это милость или наказание, но почему-то этот кот напоминал мне его. Я назвал его Бэн. Надеюсь, что его душа действительно нашла утешение…Запись от *** *****